Текст книги "Федор Апраксин. С чистой совестью"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Вечером в день приезда Петр надолго задержал у себя Апраксина. Пили изрядно, но не хмелели. Сначала помянули близких, покинувших этот свет.

– Што поделаешь, Федя, все под Богом ходим. Один Всевышний ведает наш предел живота. То ли пуля тебя шальная прикончит, то ли в море сгинешь, то ли в постели занедужишь под бабьим крылом. – Петр резко схватил полный бокал, жадно выпил все без остатка. – Бабы из нас, поди, готовы все соки вытянуть, им бы токмо свое удовольство иметь. Еще неведомо, кому более везет: бобылю или женатому.

Царь примолк, потирая переносицу, о чем-то задумался.

«Тебе-то ведомо ли про кралю свою немецкую. Небось никто не повестит, боязно». Апраксин, отвлекая царя, заговорил о делах в Азове. Петр слушал внимательно, изредка о чем-то спрашивая, и остался доволен.

– Гляди-ка, Федя, ныне особо надобно опасаться здесь, в Воронеже. Не токмо турок, а и шведы своих шпионов подсылать сюда могут, пакостить станут.

Апраксин вспомнил о Татищеве:

– Што, на Сяси-то налаживается верфь?

Петр решил не откладывать новость, раз пришлось к слову:

– Дело пошло, Иван молодец. Однако ево под твою руку отдаем.

– С чего бы, Петр Лексеич?

Петр неожиданно повеселел:

– Дела у нас на Балтике затеваются великие. Станем верфи новые зачинать на Свири, в других местах. Ты-то у нас кто? – Петр ехидно усмехнулся. – Адмиралтеец. Стало быть, в твоих руках все корабельное строение станется. Не токмо на Воронеже, а всюду. И спрос с тебя велик будет. Держись.

Апраксин, слушая царя, от неожиданности даже вспотел. А царь, продолжая улыбаться, налил вина, подмигнул:

– Указ получишь днями. Здравие твое, адмиралтеец.

На следующий день Петр умчался на верфи в Таврово, к своей ненаглядной «Предистинации», а через неделю, не задерживаясь, уехал в Москву.

Он, верно, еще не доехал до столицы, когда в Воронеж поступил указ:

«К тому корабельному делу послать из Адмиралтейского же приказу, и о том его В.Г. указ в приказ адмиралтейских дел к тебе адмиралтейцу Федору Матвеевичу с товарищи, товарищи посланы с сим его В.Г. указом».

Когда человек впервые освоил водную среду матушки-Земли? Со времен Ноя, «человека праведного и непорочного», утверждает Библия. Достоверно, что произошло такое событие не менее пятидесяти веков тому назад. С той поры человек безудержно стремится к рекам и озерам, морям и океанам. Иные народы обитают на суше, окруженной водою со всех сторон. Для них мореходство не страсть и прихоть, а жизненная потребность. Другим море открывает безграничные пути общения и торговли с далекими странами и цивилизициями и, наконец, является средством обогащения.

За право господства на море страны бились насмерть. Древняя история Египта, Греции, Рима служит подтверждением тому, но чтобы владеть морем, нужен флот.

Первым свидетелем сооружения кораблей славянами был византийский император Константин… Да и само название плавучих сооружений приписывают древним славянам – от слова «короб». Греки, у которых служили на судах славяне, стали называть их корабос…

Всего несколько лет как заполоскали паруса Азовского флота над южным морем, а теперь царь замыслил покорить водные просторы Балтики.

Еще где-то за горизонтом мерцало заветное море, а для него уже закладывали корабли на Сяси и в Лодейном Поле…

Забот и хлопот у адмиралтейца прибавилось вдвойне. А тут еще в Москве появился симпатичный серб Савва Рагузинский. В свое время потомок боснийских князей и довольно состоятельный купец из Рагузы негласно помогал Емельяну Украинцеву на переговорах с турками. Прошлым летом он пришел на своем судне с богатыми товарами в Азов.

– Имею страстное желание, господин Апраксин, видеть вашего великого государя, – без обиняков объявил он при первой же встрече с адмиралтейцем.

Чем-то очаровал он Федора Матвеевича, и тот не раз упрашивал царя допустить его к себе, но Петр не спешил, выжидал. Наконец разрешил приехать ему в Москву. Здесь оказался и Апраксин, но звали дела в Адмиралтейский приказ. Надо было самому отдать указания по северным верфям, решить с плотниками и кузнецами на Воронеже. Сколько бумаги исписал за зиму, а толку мало. Велел царь, да не жаловал псарь. Чиновные дьяки тянули, как всегда, канитель.

Вечерами бывал на своем подворье, а у Андрея сопел в зыбке его тезка – племянник. Зная, как горевал брат после кончины жены, Андрей утешал:

– Пущай имя твое продолжится в моем роду.

Заглянул Апраксин и в дом старшего брата. Там тоже не все было ладно. Первая жена скончалась, оставив Петру троих детей. Петр присмотрел себе молодуху, вдову, но свадьбу отложили. Царь собирал войска для весеннего наступления в Ингрии. Братья обговорили и решили старшего сына Александра определить в Навигацкую школу – пойдет по стопам своего дяди.

– Пущай наше семя на флоте российском произрастает, – говорил брату перед отъездом Петр. – Я немало якшаюсь с морскими воями, на Ладоге с Нумерсом схватывались мои гренадеры. А ты и вовсе сроднился с делом морехоцким…

Уладив дела, Федор собрался ехать в Воронеж, но его чуть не силком затащил к себе освоившийся в Москве Савва Рагузинский.

Почувствовал в адмиралтейце отзывчивую душу и к тому же близкую к царю.

– Государь мой, Федор Матвеевич, – умолял он его за обильным угощением, разведав о пристрастии собеседника к лакомствам. – Отпиши его величеству, безмерно счастлив буду лицезреть его царские очи. К тому же немало полезных советов и новостей ему поведаю из Цареграда. Задумки имею, как султана приворожить надобно…

Уговорил-таки адмиралтейца серб из далекой Далмации, на другой день ушло послание к царю. «Доношу тебе, Государю, Савва Рагузинский к Москве приехал и со мной дважды виделся и о тамошних состояниях ведомец добрый и говорил, чтобы отпустить его до милости твоей. Прикажи, Государь, отпустить и его или велеть дожидаться на Москве, ничего не желает, только чтоб видеть очи твои».

Весна подгоняла адмиралтейца. Половодье выдалось скудное. Бесснежная зима и резкое потепление перед Пасхой сушили землю, вода в реках едва прибывала. Пришлось скоротечно отправлять достроенные корабли из Ступина, Таврова к Азову, пока не обмелели перекаты на Дону. В Воронеже его ждало письмо из далекого Шлиссельбурга. Царь опасался и предупреждал об угрозе. «Множество турок ближатся к Днепру и полкаравана их пошло на Черное море, надобно иметь осторожность. Толстой в трех письмах подтверждает, что, конечно, шпионы не один посланы на Воронеж и в Азов, извольте гораздо смотреть того». «Не боись, Петр Лексеич, глазеем в оба, сторожко», – усмехнулся Апраксин и продолжал читать: «Здесь же все изрядно милостию Божией, только несчастливый случай учинился за грехи мои, перво доктор Леин, а потом Кенихсен (который уже принял службу нашу) и Петелин утонули внезапно и так вместо радости плач, но будет воля Вышнего и судеб Его». Адмиралтеец перекрестился, вздохнул: «Покарал-таки Господь нечестивца немеку». «Зело берегись шпионов на Воронеже, а на Донское устье мочно никого приезжего не пускать, кроме своих матросов, ни крестьян, ни черкас».

Больше всего Апраксин переживал кончину Алексея Петелина, бомбардира, преображенца. Помнил его по Плещееву озеру, по Белому морю, путешествию с Великим посольством.

Вечером поминали его вместе со Скляевым.

– Жаль Лексея-то, и ожениться не успел, а вишь, косая его прибрала, – горевал Федосей. – Глядишь, другого земля терпит, а добрых людей Бог прибирает. Ладно немеку-то этого, ему поделом, а Лексея-то зря.

– Верно молвишь, и я про то толкую, саксонца-то Господь наказал поделом.

– Ведал ли об этом прохиндее государь?

С ответом Апраксин не задержался. «А что изволил ты, Государь, по милости своей писать о несчастливом случае, которому всемилостивый Бог соизволил быть и наказать смертию таких тебе, Государь, изрядных служителей и в том да будет Ево святая Воля. О Савве Рагузинском – он тебя, государь, видеть зело желает…

Раб твой государский Ф.А. под ноги челом бью».

Почтовые ямщики хлестали лошадей, везли окольными трактами по непролазной грязи гонцов с письмами и бумагами для государя.

Прочитав письмо от Апраксина, царь досадливо поморщился.

«Видать, не один Данилыч про стерву догадывался, а все молчали». Узнав из найденных при Кенигсене писем об измене, Петр в бессильной ярости разодрал в клочья слащавые послания кукуйской фаворитки, с корнем вырвал из сердца память о ней. «Паскуда она и стерва последняя, а ведь сколь веровал, грешным делом, жениться подумывал…»

В палатках вокруг Ниеншанца, или, как называли его солдаты по-прежнему – Канцы, третий день шла гульба, лилось вино, звенели песни.

Гулять гуляли, но прежде Петр послал в устье Невы на острова заставу под командой Меншикова.

– Возьми отборных солдат полсотни, образуй заставу. Петруха Апраксин сказывает, шведы каждую весну об эту пору с моря приходят.

Караул выставили не зря. В разгар веселья в палатку Шереметева без спроса вошел запыхавшийся сержант:

– Велено доложить, государь, от поручика Меншикова. На взморье швед объявился.

Хмель еще не вошел в силу. Петр коротко бросал фразы:

– Поперву, поднять над Канцами шведский флаг. Никому не бродить в округе, полки под лесом держать, палатки свернуть, чтобы неприятель не узрел. Я сей же час пойду на розыск. Ежели швед будет сигналить пушками, ответствовать таким же числом.

Два дня наблюдали из кустов за эскадрой адмирала Нумерса. На третий день, услышав ответные выстрелы из крепости, успокоенный адмирал отправил два корабля к Ниеншанцу. Они подошли к устью и бросили якоря, задул противный ветер.

Петр, казалось, только этого и ждал, собрал немедленно военный совет, развернул карту:

– Умысел мой таков. Сотни три преображенцев и семеновцев посадим на три десятка ботов. Ночи светлые, ан шведы все равно храпеть будут. Половина ботов со мной пойдет на взморье, вдоль берега. Отрежем пути отхода. Ты, Данилыч, с остальными ботами насядешь сверху. Гляди за мной. Ранее, чем я не зайду с моря, не высовывайся. Как узришь мои боты, атакуй враз. – Петр встал. – Шведов будем брать на абордаж, кошки припасти надобно, крючья какие, гранаты. Сцепляйся с галиотом, а я сцеплюсь со шнявой, которая мористее.

Едва солнце скрылось за горизонтом, в полночь, светлыми сумерками, завязалась схватка.

На верхних палубах разгорелся жестокий бой. Полусонные шведы бросились выбирать якоря, другие хотели поднять паруса. Вдали на рейде поднялась тревога на эскадре вице-адмирала Нумерса. Там подняли паруса, но ветер стих, фортуна улыбалась русским…

Схватка была короткой, но кровавой. У шведов на обоих кораблях уцелела чертова дюжина, остальных перебили.

Убитых предали морю, пленных заперли в трюм. Последовала команда Петра:

– С якорей сниматься, паруса ставить!

Первым шел на восьмипушечном «Астрильде» Петр, за ним в кильватер десятипушечный «Гедан» под командой Меншикова.

Крепостные стены озарились залпом победного салюта в честь первого морского трофея.

Военный совет состоялся в тот же день. Капитана Петра Михайлова и поручика Меншикова наградили орденами Святого Андрея Первозванного. «Кроме того, государь получил чин капитана-командора».

Петр радовался весьма и искал, с кем разделить радость.

В первую голову с князем-кесарем и адмиралтейцем. Два верных сподвижника, сотрапезника, старинных и старших приятеля. Так они и верховодили в двух самых близких ему местах: в Москве и Воронеже.

Первым откликнулся Федор Апраксин: «За писание твое Государево, которое получил сего мая в 21 день о преславной виктории, которую тебе, Государю, даровал Всемилостивый Бог против неприятеля в морском приходе к Шлотбургу премного челом бью и здравствую победою и возвращением твоим в добром здравьи. А как написано потеха была изрядная и слава Богу Всемогущему, что так устроилось.

Еще тебя, Государю, поздравляю купно преславною кавалериею Св. Апостола Андрея, которую ты заслужил через свои многие кровавые труды и дай всемилостивый Боже и впредь тебе, Государю, милость свою с приращением.

На Воронеже Божьей милостью строится без медления».

Довольная усмешка скользнула по лицу царя. Он протянул письмо Меншикову.

– Гляди, Данилыч, Федор нас здравствует, на Воронеже все путем.

– У него завсегда порядок, хотя и проруха бывает. Скушно без него, однако, в нашей кумпании.

– Верно, ты сам-то не промешкай завтра с пушечным нарядом.

Меншиков обиженно вытянул губу, но промолчал.

Солнечным майским днем грохотали пушки над безмолвными сосновыми борами, островами, болотами, перелесками. На острове Люст Елант посреди Невы закладывали первую крепость на Балтике, а с ней и город Петербург.

Строили крепость, рубили избы в новом городе, отбивались от шведов. Шереметевские полки теснили шведов в Ижорской земле. Сдавались одна за другой крепости в Яме, Копорве, Мариенбурге.

Радовал царь далеких приятелей, отписал Апраксину в Воронеж: «Итак, при помощи Божьей Ингрия в руках». Победы на суше хороши, но все время на уме держал главную цель войны.

На небольшом паруснике, шняке, ушел в Лодейное Поле, на Олонецкую верфьи. Здесь в конце августа спустили на воду первенец, фрегат «Штандарт». Начали ставить мачты, поднимали стеньги, подгоняли такелаж. Царь в поте лица трудился от зари до зари.

Новой верфью заправлял Иван Татищев:

– Государь, все бы ладно, да фрегату осенью в море, а матроз-то ни единого.

Под руку попался заспанный Головин:

– Крюйс помалкивает, отпиши воеводе в Архангельский. Без мешкоты набрать из крестьян да холопов молодых рекрут, человек полтыщи. Пошлем на выучку в Голландию.

– Примут ли их там, государь?

– Крюйс должон все обладить. Нам-то нынче и на Воронеж и сюды на Балтику матроз, офицер потребен. Што ни корабль, добрая сотня…

Глубокой осенью «Штандарт» салютовал крепости Петра и Павла. Вскоре исчезла с далекого взморья шведская эскадра, ушла зимовать к Выборгу. С неохотой уходил Нумере, поглядывал на далекое Невское устье, не ведал, что ему ввек не суждено там уж бывать.

В утренних сумерках вышла в море шняка. Вглядывались в далекий, у горизонта, поросший лесом остров, который местные жители, чухонцы, прозвали Котлин.

Рядом с Петром на шканцах приросли к палубе Головин, Меншиков, артиллерист и инженер Василий Корчмин.

Судно продвигалось медленно, осторожно, с подобранными парусами. Что ждет его в незнакомой водной толще? Камни, отмели, другие каверзы?

На носу то и дело бросал лот Наум Сенявин, мерил глубину. Обошли остров со всех сторон. На севере остановились, путь преграждала коса, тянувшаяся далеко через залив к берегу.

– Стало быть, здесь швед не сунется, – обрадовался Петр. – На Котлине нынче же, до зимы, поставим заставу. Копать шанцы, ладить батарею.

На южной стороне фарватер был глубоким, судоходным, но посредине выступала отмель.

– Оно к месту, – тут же сообразил царь. – Данилыч, как море станет, по льду привезешь сюда лесины. – Петр кивнул на поросший лесом остров. – Срубишь ряжей, набьешь их каменьями. Лед сойдет, ряжи сядут на мель. Над водой фундамент выйдет. На нем крепостцу без мешкоты сооружать с батареями. Ты, Василий, в ответе за них.

Меншиков ухмыльнулся, поглядывая на Головина, чесал затылок. «Дался ему этот Котлин».

В новую крепость на Неве доставили первую почту. Разбирая ее в новой, только что отстроенной избе, Петр отложил письма Апраксина. Когда заглянул Головин, протянул ему листы:

– Почитай, о чем адмиралтеец ведает, худо у него. Терпилий, наш добрый мастер, Богу душу отдал.

«…волею Божию плотниками стало зело скудно, – читал вслух Головин, – много больных, а и мертвых не нет. На Устье, Государь, дано было для починки 150 человек и из по нынешнее число 32 умерло, да 103 человека больных, а на работе 15. А больных плотников у Федосея Скляева 200, у Козенца да у Осипа Нея с 150 человек… А и сам лежу, тому уже 4 недели не вставал с постели».

– Вот так-то дела на Воронеже, а потребно ему еще и матроз да офицеров, да кораблей нехватка.

…По зимнему первопутку царь уехал в Воронеж. В Москве первым делом подписал указ: «Набрать на Москве и в городах из всяких чинов людей в матросскую службу тысячу человек… жалованья дано будет тем людям на платье по 2 рубля, да годоваго по 12 рублей человеку; да им же во время работы дано ж будет хлеб, соль, мясо и рыба».

В Воронеже обнялись по-родственному с Апраксиным. Глаза адмиралтейца повлажнели.

– Скушно мне теперича здеся, Петр Лексеич, без тебя-то. Женка покинула меня, осиротел я…

Петр вздохнул: «Тебя-то по Христовому, Божьему повелению, а меня лиходейка вокруг пальца обвела».

Вечером засиделись допоздна, и Петр под конец все-таки спросил:

– Как теперича-то подумываешь? Неужели вдовцом все остатние дни проведешь?

Апраксин вздохнул, но ответил твердо:

– Дело решенное, Петр Лексеич. Не к лицу мне судьбину дважды испытывать. Провекую, чай, и сам. У Петрухи и Андрюхи племяшей много, а без женки обтерпится. Служить стану отечеству по силе ума и велению сердца…

В отличие от прошлых посещений, Петр не сразу отправился на стапели, принялся что-то считать, потом вычерчивал на листе какие-то строения.

– Новые места на Неве оборонять надобно, – пояснял он Апраксину, – флота у нас нет, а шведы по весне, не миновать, явятся потерянное отвоевывать. Порешили мы крепостцу на фарватере в заливе соорудить. Нынче я Данилычу отправлю чертежик того бастиона, время не ждет, каждый день на заметке.

Покончив с чертежами, Петр поехал с Апраксиным в Ступино, Тавров. На стапелях строилась добрая дюжина кораблей. Половину из них готовили к спуску на воду.

– Нынче заложим еще три корабля; покуда есть тому возможность, будем ладить корабли. Все равно придется воевать у турка Черное море.

По ходу проверял не только корабли, но и присматривался к тем, кто их строил. Апраксин не ждал вопросов.

– Федосей всему делу голова. Не токмо твои корабли ладит, за всем присматривает. Санька Кикин от него мало отстает. Гаврилка Меншиков, Пальчиков, все добрые корабельщики.

– Сам вижу. Иноземцы-то как?

– По делу. Най да Козенц примерны. Токмо Най домой просится.

Петр ухмыльнулся:

– Мы ему деньгу посулим, отпускать не стану.

Вернувшись в Воронеж, царь по привычке взялся за топор, орудовал на «Предистинации» бок о бок со Скляевым. Отдыхая, вынимал трубочку, а Федосей отворачивался, не переносил табачного дыма. Царь смеялся, обкуривал его:

– Нынче, Федосей, на Сяси, Олонце, Ладоге почитай два десятка кораблей для моря ладим. Но сии верфи далеки от моря. – Петр затянулся, выпустил дым в сторону. – Отобьемся от шведа, соорудим стапеля в устье Невы. Готовсь туда ехать.

– А здеся кто?

– Приноравливай замену. Покуда Гаврилка и Пальчиков. – Царь вспомнил главное: – Задумку имею бригантины ладить на новый манер.

Скляев загорелся, царь задел любимую струнку.

– В чем новизна, Петр Лексеич?

– Узрел я на Балтике особый бережок приморский. Сплошь в скалах, островках да заливах. Развернуться фрегату немочно, тесно, а шведа-то выбивать из тех мест будем все одно.

– Ну, ну?

– Айда в модель-камору.

По царской указке Апраксин прошлой зимой построил добротную избу. Собрали туда чертежи всех кораблей, модели судов, разных приспособлений. Заведовать поставили Скляева.

В избе Петр чиркал мелком по грифельной доске.

– Там надобно иметь суда юркие. Помнишь венецианскую галеру? – Скляев кивнул. – А мы сделаем поменее на треть. Ты и кумекай, цифирь прикладывай, чертежом обозначь.

– Почему государь?

– Да на парусах в узостях не развернешься. Но машты оставь, две-три, парусы все равно иметь будем. Пушек определи дюжину.

– Какой срок?

– К весне готовь чертежи и приезжай в Питербурх. Я тебя вызывать не стану. Апраксин все знает.

С адмиралтейцем Петр делился задумками вечерами, в застолье:

– Гляди, Федор, нынче Кикина я у тебя прихвачу, потом Скляева, Ная, Козенца. Флот подымать станем на Балтике.

– Здесь-то кто на стапелях останется?

– Хватит с тебя Меншикова, Верещагина, Пальчикова. Сам обучай, пришлю толковых робят. Еще матрос сотни две-три заберу. Тож рекрутов набирай, вышколи, тебе здесь легче, обжился. Скоро Крюйс пришлет иноземных людишек корабельных, легче станет.

Накануне отъезда Петра адмиралтеец загрустил:

– Вольготно мне с тобой, Петр Лексеич, так бы с тобой и полетел. Куда ты, туда и я.

Петр расхохотался:

– Девица я, што ли, тебе?

– Невмочь, Петр Лексеич, скука порой одолевает. С тобой в деле и в потехе весело.

– Ишь ты. – Петр сбросил усмешку. – В эту кампанию, Федя, воевать будем у шведа Нарву, по морю двинемся. Там и твой братец с Шереметевым руку приложит. Флоту простор надобен. А ты у меня первый адмиралтеец, и на юге, и на севере за все в ответе. В эту кампанию потерпи, следующим летом призову в Питербурх, узришь новые верфи.

– Сам-то не забывай, наведайся…

Мартовское солнце припекало наезженную санную колею. К Ладоге тянулись сани с ошкуренными корабельными соснами, пилеными досками, кулями с пенькой, бочками со смолой. Глядя на них, Петр радовался: «Слава Богу, кажись, налаживается!»

На Сясьской верфи во льду стояли спущенные со стапелей четыре восемнадцатипушечных фрегата. Из палуб росли мачты. Сновали плотники, сколачивали станки для пушек, наращивали фальшборт. Еще осенью Петр назначил Татищева новгородским воеводой, но с верфи не отпускал.

– Лед сойдет, веди фрегаты к устью, после езжай в Новгород. В ответе будешь за те верфи, на Ладоге, Волхове, Сяси само собой.

На Лодейном Поле в Олонце любимец царя Иван Немцов встретил царя на стапелях.

Доморощенного мастера из двинских крестьян, сметливого самоучку-корабела когда-то приметил архангельский воевода Федор Апраксин, отправил в Воронеж с таким же умельцем, братом. За год Немцовы здесь, на Сяси, выстроили две шнявы. Краснея, слушал Немцов похвалы Петра. На его стапелях строилась по царским чертежам шнява «Мункер». Неделю стучал царский топор на шняве.

Как-то на перекуре Немцов осмелел, глянул на царя вопрошающе. Петр кивнул головой: спрашивай, мол.

– Имя-то «Мункер» што обозначает, государь?

Царь затянулся, ухмыляясь.

– Ты, Иван, голландский разумеешь? Ну, сие ближе к французскому, мон кер, что значит мое сердце.

– Забавно, – разглаживая усы, засмеялся Немцов.

По ночам на Ладоге грохотало, трещали льдины, озеро просыпалось от зимней спячки. Озерная вода тянулась вниз, к Неве, и дальше к морю.

Спешил к морю и царь. По берегам Невы, тут и там вразброс, лоснились на солнце десятки срубленных осенью новеньких изб.

Первый лед уже прошел, и царь на корабле переправился на остров. У крепости его ждали, переминаясь, Меншиков, Трубецкой, Бутурлин, Брюс.

– Ну, кажите ваши бастионы.

Крепость, пока еще не земляная, оказалась готовой.

– Повели, Данилыч, камень везти, одевать крепость прочно, навек.

На Котлин отправились на двухмачтовом паруснике. Вокруг острова теснились льдины, кое-как пробились к берегу, бросили якорь.

Напротив острова возвышалась над водой причудливая, массивная восьмигранная трехэтажная башня. В амбразурах торчали десятки орудийных стволов. Царю, как положено, салютовали береговые батареи и новая крепость на воде, Кроншлот. У самого уреза воды выстроились полки.

Царь не скрывал восхищения, дружески хлопнул Меншикова по плечу:

– Ну, Данилыч, молодец, превзошел мои ожидания.

Вызвали митрополита, освятили Кроншлот и, как водится, закатили пир на три дня.

Отъезжая к Нарве, Петр еще раз предупредил Меншикова:

– Глядите с Брюсом в оба. От Выборга к вам Мейдель вскорости нагрянет, не проспите, а с моря верняком эскадра с ним вкупе.

Давно ли Шереметев без оглядки, пришпоривая коня, улепетывал от Нарвы? Три года – срок небольшой, и победителю, юному шведскому королю, все еще казалось, что мужицкое войско русского царя – «быдло», а не армия. Но все же где-то подспудно у Карла XII зародились опасения. В прошлую кампанию шведов потеснили в Лифляндии…

Приказы короля своим министрам всегда были точны и лаконичны.

– Генералу Мейделю штурмовать устье Невы, вернуть Ниеншанц и сровнять с землей то, что понастроил там царь Петр. Эскадре кораблей атаковать русских с моря. Заодно доставить подкрепление в Нарву.

В эту кампанию шведы и опоздали, и оплошали. Ранней весной полки окольничего Петра Апраксина обложили Нарву со стороны суши.

Как только в море замаячила шведская эскадра, русские бомбардиры выкатили пушки на крутой берег Наровы. Едва первые шхуны появились на рейде, шквал ядер и картечи обрушился на них. Пришлось отойти. Шведский адмирал метался. На борту тысяча двести солдат, порох, припасы для крепости. Но немыслимо посылать шлюпки к устью на верную погибель.

В эти дни под Нарву царь привел семнадцать тысяч пехоты. Узнав о шведской эскадре, не слезая с коня, сразу поскакал к морю. Окинул взглядом шведскую флотилию на рейде, в устье реки.

– Переправляй пушки на левый берег, – крикнул Апраксину. – Оседлаем устье с обоих берегов, шведы не сунутся.

К вечеру войска развернули батареи и окопались на берегах на случай десанта. Осмотрев укрепления, Петр собрался уезжать к далекой Нарве и напоследок бросил взгляд на море. Как раз в это время с севера задул шквалистый ветерок, развело волну. Вдали, от стоявшей на рейде шведской эскадры вдруг отделились две шхуны. «Так и есть, видимо, сорвало с якоря, а волны и ветер несут их к берегу».

Петр оглянулся на Апраксина:

– Крикни солдат с мушкетами. Сажай в лодки с офицерами – и айда брать шведа.

Между тем шхуны сдрейфовали к устью реки и приткнулись к отмели. На палубах растерянно суетились фигурки моряков. Солдаты в лодках гребли неумело, их то и дело накатом волн отбрасывало к берегу.

«До шхун рукой подать, а как их взять? Раз сели на мель, значит, футов пять-шесть глубины, не более». И вдруг его осенило: – «Кони!».

– Эй, – крикнул Петр подбежавшему рослому сержанту, – бери солдат себе под стать, с мушкетами, айда за мной!

Царь, ударив шпорами, направил лошадь к урезу воды, а оторопевший Апраксин поскакал за ним следом.

Спустя полчаса все было кончено. Не потеряв ни одного человека, конница пленила шведские корабли. «На тех обоих шхунах взяты в плен: 2 поручика, 1 шкипер, 1 аудитор, штурман, 25 матрос, 1 сержант, 75 человек солдат, флаг шведский, 100 мушкетов. Шведский вице-адмирал посылал корабли, отбили и корабли».

Обреченная Нарва отказалась капитулировать, но русским полкам понадобилось всего три четверти часа, чтобы лихим сокрушительным штурмом овладеть крепостью.

Шведский адмирал убрался несолоно хлебавши в Ревель, но решил еще раз испытать судьбу. Как-никак, а французскому наемнику положено отрабатывать свою барщину. Шведская эскадра двинулась к устью Невы. Там-то у русских нет флота… И вдруг на горизонте замаячила какая-то странная башня, похожая на старинный замок. Внезапно она опоясалась зарницами вспышек, грохнули пушечные ракеты, вокруг шведских кораблей заплясали всплески воды. По левому борту в тот же миг полыхнули молнии из прибрежных кустов острова. Определенно, адмиралу не хотелось терять корабли и свою репутацию. И он поступил мудро. Эскадра без боя ушла в море.

Первая кампания на Балтике обернулась удачей.

В разгар осени на Олонецкой верфи дважды палили пушки. Спускали на воду четырнадцатипушечную шняву «Мункер», исполненную по проекту Петра, и первое детище Федора Салтыкова – фрегат о двадцати восьми пушках.

В Петербурге праздновали викторию над шведами, а из Воронежа сиротливо вопрошал Федор Апраксин: «Еще прошу, повели мне быть в октябре в Москве. Нужда моя такая (читая, царь хохотал от души): пиво на Воронеже все и ренское доходит, а без того осенью будет скучно, или, пожалуй, изволь к нам приехать и те наши нужды исправить».

Смех смехом, но великодержавный властелин с юных лет по себе знал силу Бахусова зелья для поднятия духа…

Глубокой осенью свиделись в Москве после долгой разлуки адмиралтеец и Крюйс. Вице-адмирал второй месяц томился в ожидании царя. Привез из Голландии добрую роту капитанов, поручиков, штурманов, боцманов. Апраксин обрадовался, хотел сразу отобрать офицеров для Азова, но Петр охладил его:

– Погодь, Федя, я сам этим займусь. У меня каждый шкипер на учете.

Вызывал по одному, цепко ощупывал взглядом, коротко расспрашивал, оценивал. Апраксин сидел в углу, прислушивался. Крюйс представлял всех:

– Капитан Питер Сиверс, капитан Витус Беринг, капитан Петр Бредаль. Поручик Джон Крюйс…

Петр вскинулся по-доброму:

– Сынка привез? Похвала тебе, пускай корни на Руси…

Апраксин про себя посмеивался: «Ай да Крюйс, сколь набрал в свой невод рыбешки, небось каждому посулил деньгу. Оно так и есть, супротив наших капитанов иховых вдвойне государь жалует. За такие рублики к дьяволу в пекло полезут».

Отпустив последнего боцмана, царь повелел Крюйсу:

– Поезжай без промедления в Петербург, принимай корабли и шквадру. Экипажи сколачивай, готовсь к весне. Шведы беспременно до Котлина пожалуют. Крепи там оборону, Данилыч тебе укажет. – Тут же кинул Апраксину: – Днями поедем к тебе.

Вечером, по привычке, сошлись на родном подворье три брата. Старшего, Петра, царь тоже отпустил на побывку, к семье. Толковали о житье-бытье. В основном говорил Петр. Вспоминал подробно, как управлялся со шведами, смеялись, когда царь рассказывал, как на конях морские призы брал.

– Государь-то под Нарву и царевича Алексея прихватил, – вспомнил старший брат, – правда, он больше в шатре отсиживался, боязливый.

– Ровесник твоему Саньке, – вставил Федор. – Как у сынка-то ученье у Форварсона, в Сухаревой башне?

– Обвыкается, уж больно немеки кричат, байт.

– А на Кукуе-то Монсиха язык прикусила, – осклабился Андрей. – Не видать и не слыхать ее.

– Слава Богу, Петр Лексеич отвадил ее, – поддержал Федор.

– Свято место пусто не бывает, – загадочно ухмыльнулся старший брат и заговорил вполголоса. – Объявилась подле Петра Лексеича чернобровая молодица из заморских кралей. Данилыч ее, слышно, у Шереметева перехватил.

Федор наморщил лоб:

– А я давеча наведался в покои до Марфуши нашей, гляжу, подле Натальи Алексеевны незнаемая смазливая девка притуливается… – Апраксин хмыкнул. – Такая, пожалуй, ему по вкусу…

Шестое лето для адмиралтейца начиналось хлопотно. Ранней весной ожидался приезд царя. Как всегда, со свитой и вдобавок с иноземцами. На стапеле дневал и ночевал Скляев, готовил к спуску восьмидесятипушечный корабль «Старый Орел». Строили его по чертежам царя, «корабельной архитектуре», как любил выражаться сам Петр.

– Такого кораблика на Руси еще не бывало, – с затаенной гордостью хвалился Апраксину Федосей. – Пожалуй, и у англичан десятка не наберется.

– Ведаю, ведаю, – добродушно ворчал, опершись на фальшборт, Апраксин, любовно окидывая громадину корпуса корабля-красавца. – Мне сказывали и Козенц, и Най, што сей корабль под стать иховым самым лучшим из королевского флота.