Текст книги "Федор Апраксин. С чистой совестью"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

– Бояре-то при чем?

Петр лукаво усмехнулся:

– Кораблики стоят дорого. Расход великий, казне пе поднять, казна-то небогата. Надумал разложить сии тяготы по всем сословиям, даже патриарха уговорил. А штоб не роптали на меня, пускай они сами приговор подпишут, мошной тряхнут для отечества.

Вскоре по указу Петра в Преображенское съехались бояре, началось сидение Боярской думы. 20 октября 1696 года в притихшем зале думный дьяк Никита Зотов зычным голосом читал послание Петра:

– «Статьи удобные, которые принадлежат к взятой крепости или фортеции от турок Азов. Понеже оная разорена внутри и выжжена до основания, так же и жителей фундаментальных нет, без чего содержатися не может и того для требует укаиу, кого населить и много ли жалованья всякая откуды».

Бояре переглядывались, перешептывались, согласно кивали.

Дьяк передохнул и продолжал читать статью вторую о том, что турки и татары, конечно, не смирятся, будут беспрестанно нападать неистово, а держать все время в Азове большое войско не под силу.

Никита прервался на мгновение, глянул на бояр поверх очков, будто высматривал, не дремлет ли кто:

– «Понеже время есть и фортуна сквозь нас бежит, которая никогда к нам так блиско на юг не бывала: блажен иже иметца за власы ее. И аще потребно есть сил, то ничто же лутче мню быть, еже воевать морем, понеже зело блиско и удобно многократ паче, нежели сухим путем, о чем пространно писати оставляю многих ради чесных искуснейших лиц, иже сами свидетели есть оному. К сему же потребен есть флот или караван морской, в 40 или вяще судов состоящий, о чем надобно положить, не испустя времени: сколько, каких судов и со многих ли дворов и торгов, и где делать?»

Последняя фраза заставила встрепенуться дремавших на лавках бояр. В прежние годы слыхивали они о морских «потехах» царя, даже ссужали ему деньги на затеянное строительство в Воронеже, но сегодня царь заговорил о каком-то новом и пока не совсем понятном деле… Зашептали, пока вполголоса.

– Штой-то государь затеял. Дворы и подати наши считать почал…

– Никак, воев морских ладить…

– Много ли с нас возьмешь, охо-хо, чего для?..

– Однако Азов-то воевали. Софья много сулила, оставила с кукишем.

– Там, глядишь, морем-то торговать мочно?

– Приговорить бы надобно…

И бояре приговорили: «Морским судам быть, а сколько, о том справитда о числе крестьянских дворов, что за духовными и за всяк чинов людьми, о том выписать и доложить не замолчав».

Дума порешила «строить в Таганроге город и гавань», расписала сооружать корабли «кумпанствам». С восьми тысяч дворов полагался один корабль. Не важно, чьи дворы – монастырские, патриаршии, дворянские или купеческие.

Начало осени Апраксин провел в беспрерывных хлопотах. Наконец-то снарядили для отправки в Голландию фрегат Яна Флама. Вручая паспорт, воевода наказывал шкиперу:

– Мотри, Ян, добро везешь государево и купецкое российское, не сплошай, како Гендрик. Самовольничал он беззаконно – и сколь добра пропало, и корабль сгубил, отдал французу.

По каким-то так и неразгаданным причинам на «Святом Павле» при подходе к берегам Нидерландов подняли голландский флаг. Откуда ни возьмись появились французские каперы, захватили российское судно под голландским флагом и объявили по законам войны своей собственностью. Началась многолетняя тяжба с Францией, которая так и не возвратила судно…

Отправляя теперь второе судно с товарами, Апраксин старался все предусмотреть. На корабль загрузили полный запас пороха, ядер, пищалей.

– Ежели каперов встретишь, не поддавайся, у тебя пушек в достатке.

Неунывающий Ян Флам успокаивал:

– Тебя, воевода, не подведу, да и государю дал слово. Товар в сбережении доставлю.

– То-то, – успокоился Апраксин. – А флаги-то российские я тебе в запас дал два комплекта. Мало ли, в шторм сорвет, так есть чем заменить…

Ян Флам повел суда к Двинскому устью, а воевода поехал на Вавчугу к Бажениным закладывать первые суда на новой верфи. По пути вспоминал. За два года не раз слышал Апраксин жалобы от Бажениных:

– Убытки несем немалые, воевода, за море иноземцы везут нашу древесину, втридорога торгуют. И казне государевой ущерб от того.

Апраксин напоминал Бажениным пожелания царя:

– Верфь свою сооружайте проворнее, государь вам об этом наказывал в прошлый приезд.

Воевода тащил Бажениных, Осипа и Федора, на свою верфь в Соломбалу, где строили новый фрегат. Лазил с ними по стапелю, все показывал, знакомил Бажениных с мастеровыми. Понемногу дело подвигалось. Купцы увлеклись им всерьез. На берегу Вавчуги за два года заработала кузница.

Весной Апраксин, осмотрев верфь, посоветовал:

– Отпишите государю, что, мол, так и так, все припасено, испросите грамоту. Штобы суда строить для иноземного плавания, воля государева потребна.

В Москву пошла челобитная. «Двинские посадские людишки Оська и Федька Андреевы дети Баженины» просили Петра I: «Вели государь в той нашей вотчинишке в Вавчужской деревне у водяной пильной мельницы строить нам, сиротам твоим, корабли, против заморского образца, для отпуску с той нашей пильной мельницы тертых досок за море в иные земли и для отвозу твоей государевой казны хлебных запасов и вина в Кольский острог и для посылки на море китовых и моржовых и иных зверей промыслов». Баженины просили разрешения и лес рубить в Двинском, Каргопольском и Важском уездах.

Апраксин челобитную одобрил, но сказал:

– Допишите государю просьбишку. Суда-то сподобите, а кто их за море поведет? Людишки. Стало быть, вам добро государево потребно, штоб екипажи на те суда нанимать, которые в иные земли поплывут.

Челобитную царю успели доложить до Азовского похода. Читая ответ Петра, воевода радовался вместе с Бажениными:

– Вишь, государь по-мудрому размыслил, грамотой вам жаловал многое, што спрашивали и сверх того. Гляди-ка, суда те вам дозволено пушками вооружать и боевые припасы к ним иметь. Сие для обороны от каперов. Не зря государь к вам милость питает наперед, чтобы «…на то смотря иные всяких чинов люди, в таком же усердии нам, великому государю нашему царскому величеству, служили и радение свое объявляли…».

На Вавчуге все было готово к торжеству, ждали только воеводу и архиерея. Левый покатый берег реки, казалось, самой природой сотворен для устройства верфи. Широкая лощина полого спускалась к урезу воды. Над просторным, добротным дощатым помостом высился громадный навес.

Как всегда, церемония началась с молебна. Баженины не ожидали приезда архиепископа. С тех пор как три года назад царь разбирал челобитную купцов, Афанасий не показывался в Вавчуге.

Архиерей же ныне держал себя свободно, будто в прошлом и не было между ним и Бажениными никакого раздора.

Купцы народ сметливый, видимо, оценили такт уездного духовного пастыря и старались его задобрить. Как-никак, а по сему было видно, что Афанасий сел в Двинском крае надолго. Тем более Баженины торговыми делами тесно связаны с купцом Дмитрием Любимовым, братом архиепископа…

Вернувшись, Афанасий остался в Холмогорах, где размещался епископат.

– Надобно мне в епархии дела рассмотреть неотложные, и в нашей среде, воевода, хватает разноголосицы и неурядиц. А мне скоро к патриарху стопы направлять в Белокаменную.

Из Москвы в Архангельский архиерей приехал по санному первопутку и сразу направился к воеводе.

Апраксин накануне его приезда получил письмо от старшего брата Петра. Он подробно сообщал о походе к Азову, больших праздниках в столице, добром отношении к нему царя, намекал о каких-то новшествах, затеваемых царем. Половину письма занимала неприятная весть. Младший брат Андрей попал в переплет. По какому-то поводу он затеял свару с незадачливыми дворянами Желябужскими и изрядно их поколотил с дворовыми людьми где-то под Филями. Те подали жалобу царю. Андрей струсил и хотел отвертеться. Но Ромодановский все разобрал и доложил царю, который сам выступил судьей. Андрея чуть было не били прилюдно кнутами за «ложную сказку». Хорошо, что вступились сестра, вдовая царица Марфа Матвеевна, и Франц Лефорт.

Пока Апраксин читал письмо, его прошиб пот: «Надо же, в такой позор Андрюха втянул нашу фамилию». Брат сообщал, что теперь по царскому приговору Андрей должен выплатить Желябужским тысячу рублей да Лефорту «за его заступление» три тысячи рублей. «Опять деньгу посылать надобно, хотя Петр и не просит».

Архиерей тоже был наслышан об этой истории, но откликнулся на нее в шутливом тоне:

– Кнутами все же попотчевали дворовых твоего брата. Но думается, сие на пользу и ему пойдет.

Апраксин натянуто улыбнулся и перевел разговор:

– Каковы, отче, ведомости из Преображенского?

– Великие, воевода. Ты уж меня не пеняй, что я вначале про братца твоего помянул. Поверь, у меня самого камень на сердце лежал, за тебя сожалею. – Архиерей вздохнул и начал оживленно рассказывать о сидении Боярской думы, приговорах о «кумпанствах» для сооружения судов морского каравана.

– Не миновало государево око и нашу церковную епархию. Вменил нашим обителям монастырским наравне с вотчинами боярскими и дворянскими сооружать кораблики для флота.

– Наш-то уезд Двинский не слыхал ли, какая ему доля выпала?

– Богу благодарения, государь, я слыхал, по-разумному поступил. Ни с вотчин нашего края, ни с нашенских монастырских обителей поборов не станется нынче. Мы-то, поморцы, и так служим отечеству у врат морских.

– И то дело, слава Богу, однако подождем, – облегченно перевел дыхание Апраксин…

В Беломорье начиналась зима, задули северные ветры, замела поземка, снег начал по-настоящему укрывать поля, перелески, дороги, давно скованную льдом Двину.

Размышляя над новостями, Апраксин по давней привычке сел за письмо царю. «Надобно поведать ему о всех наших делах, помянуть об отправке Яна Флама, о Бажениной верфи. Заодно Петра Алексеича настрой проведаю. Гневался-то он на Андрюху. Как бы и мне боком не вышло».

Начал по старинке, как обращались к царю все, начиная с приближенных бояр. Быть может, только чуть-чуть подобострастней:

«Премилостивейшему, всесветлейшему моему государю, пречестнейшему бомбардиру». Знал Федор, что царь требовал его величать официально бомбардиром, но приписал еще: «Рабски прошу твою милость и сообщаю…»

Закончив писать, прочитал и завершил обычным манером: «Прошу у тебя, государя моего, милости и челом бью ниско многократно раб твой Федка Апраксин». В конверт вложил, как всегда, письмо домой.

Пока письмо ходило, прошел месяц. Не каждому и не всегда отвечал царь. Зависело от близости и важности персоны да и от настроения. Обычно молчание принималось как немилость.

В Юрьев день московская почта принесла неожиданные вести. Царь объявил указ «стольникам обоих комнат», царей Петра и Ивана, «сказано в разные государства учиться всяким наукам».

Апраксин и архиерей в один голос одобрили царский указ.

– Без толковых кумандиров доброго флота не сотворишь, – рассуждал воевода. – Сам видишь, отче, как в заграницу корабль снаряжать, так сыскивай шкипера иноземного. Нашенских-то нема.

– Почин славный и мудрый государя, – вторил ему Афанасий, – токмо ученьем пробьешься к свету.

На Введение Святой Богородицы пришел долгожданный ответ от царя. Видимо, Петр не придавал большого значения проделкам младшего брата, но пенял дружески воеводе совсем за другое.

«Федор Матвеевич, за письмо твое благодарствую, однако ж зело сумнимся ради двух вещей, – шутливо выговаривал царь, – 1) что не ко мне писал, 2) что с зелеными чинами, чего не люблю; а тебе можно знать (для того, что ты в нашей компании), как писать. А про нас похочешь ведать, дал Бог, живы; а письмо отдал твоей жене сам. По сем здравствуй. Piter».

Короткое письмо Апраксин прочитал, не переводя дыхания, не сразу разобрался в нем, но понял сердцем расположение к нему царя. «Стало быть, государь меня благоволит».

Как раз на съезжей появился Афанасий. Глядя на сияющего воеводу, понял, что получены добрые известия.

– Никак, к добру я зашел?

Не удержался воевода, протянул архиерею письмо.

– Вишь, тебя государь ближним человеком почитает, – с уважительным оттенком, но по-приятельски просто заключил Афанасий, – таких, как ты стольников, по пальцам перечесть можно, великая тебе честь.

В самом деле, не каждый день получаешь письма от царя с дружескими излияниями, и Апраксин не скрывал от приятеля радостного настроения:

– Спаси Бог, владыко, однако ты меня не захваливай, сам ведаешь, сколь пагубно тщеславие. Послушай-ка другие вести. Мало того, что государь соизволил послать за границу стольников для прознания навигацких наук. Братец повещает меня, что Посольский приказ ныне в хлопотах, затевается большой вояж в окрестные страны европейские. Об том указ государев объявлен.

– Поживем, воевода, авось прознаем и про то, но, видно, к нам сие касанье иметь не будет…

Лестно отзываясь об Апраксине, архиерей не кривил душой. В самом деле, на его глазах повседневно, без утайки протекала деятельность воеводы. Да и многое знал он от попов, что общались с паствой в доброй сотне приходов Двинского края. В отличие от предшественников, Апраксин болел за каждое дело, которое поручал ему царь, исполнял его не только за страх, но, главное, за совесть. При всем своем усердии он хотя и строго, но без жестокосердия, по-человечески относился к тем людям, которые своим умом и руками претворяли в дело его указания, и они не таили на него зла.

С другой стороны, Афанасий давно приметил у своего приятеля черты чрезмерного раболепия не только перед царем, но и перед его приближенными. Даже в обращении с тем же Меншиковым, разбитным неучем, но довольно настырным нахалом, который был намного младше воеводы годами и не имел чина, Апраксин временами откровенно заискивал. Архиерей не раз слышал, как воевода приторно-ласково величал его «Лександро Данилыч».

Но Афанасий рассуждал справедливо. «Каждный волен устраивать свою жизнь мирскую по своему усмотрению. Наперво блюсти заповеди Божьи и не вредить людям. Благо, что воевода их не порушает. А так мало ли какие задумки у Федора Матвеевича. Под себя он сокровищ не подгребает, не мздоимствует, на чужих бедах не наживается, старается править на воеводстве по благочестию и справедливости…»

Прощаясь с воеводой, архиерей обронил:

– А я, грешным делом, по тебе соскучился, Федор Матвеевич, на заутрене тебя не было, думаю, не стряслось ли чего. Заезжай-ка ко мне в вечор, потолкуем.

По натуре человек общительный, Афанасий накоротке сходился с людьми редко. В епархии Двинского края по уму и образованию он был на голову выше своих подопечных, что отмечал и двинский летописец: «Бысть убо пастырь изящный, писания довольный, сказитель громогласен, речист по премного, остроразсудителен, чина церковного опасный хранитель, ревнитель к вере, на раскол разрушитель, трудолюбив». Только архимандрит Фирс мог составить ему компанию, но он был далеко.

Приятного, близкого по духу собеседника обнаружил Афанасий в предшественнике Апраксина Андрее Матвеевиче. Часто вступал с ним в споры и рассуждения по мирским вопросам. В сравнении с ним Апраксину заметно недоставало знаний, но природная сметка, рассудительность восполняли в какой-то степени этот пробел…

Еще не было случая, чтобы Апраксин отказывался постоловаться у архиерея. Кухня у него была отменная. Служки стряпали неприхотливо, но вкусно и к приходу воеводы всегда готовили его любимую двойную уху…

Незаметно текло время за трапезой, сопровождаемой беседой. Рассуждали о разном.

– Господь Бог сподобил Ною ковчег спасения для, – певуче растягивал слова архиерей, – все предусмотрел. Мирская жизнь походит, иносказательно, на ковчег среди моря житейского. Всякий человек свой ковчег ладит по своему разумению.

– Не было забот у Ноя, по подсказке ладил ковчег, – ухмыльнулся воевода, – а нам-то каждому корпеть над своей посудиной, а ну промахнешься, борзо захлебнешься, утопнешь.

Апраксин почему-то вспомнил о царском указе:

– Слышь-ка, отче, государь-то в самом деле великое замыслил. К морям приобщиться. Токмо под силу ли вытянуть сие? И нас заденет.

– Народ у нас двужильный, вытянет, было бы все по уму сделано. А к нам далече, у моря мы, авось покуда не заденет.

Архиерей говорил, что думал, но на этот раз он не угадал.

Накануне Рождества Посольский приказ захлестнули заботы. Суетились дьяки и подьячие, скрипели перьями писари, сновали посыльщики в Приказ Большой казны, Разрядный и другие. Москва снаряжала Великое посольство.

Совсем недавно думный дьяк Емельян Украинцев объявил служивым Посольского приказа, что «государь указал для своих великих государственных дел, послать в окрестные государства к цесарю, королям Английскому и Датскому, к папе Римскому, к Голландским штатам, к курфюрсту Бранденбургскому и в Венецию великих и полномочных послов: генерала и адмирала Франца Яковлевича Лефорта, генерала и комиссара Федора Алексеевича Головина, думского дьяка Прокофия Возницына и послать с ними к тем окрестным государям свои, великого государя, верющие и полномочные грамоты. А по чему им, в тех государствах будучи, его, великого государя, дела делать, и о том дать им из Посольского приказу наказ».

Посольство так посольство. Царю виднее заморские дела. Он-то всей державой правит. Один-два человека знали, что Петр тоже поедет с посольством под именем простого урядника Петра Михайлова. Федора Головина, одного из немногих, первого посвятил в свои планы царь.

– Ты сам ведаешь, какой из дебошана посол, Лефорт он и есть Лефорт, токмо за столом молодец, а там, в Европе, ты будешь за генерального. С вами я тоже поеду, но тайно, под личиной урядника Петра Михайлова. При мне под видом волонтеров десятка три преображенцев поедут. Отберу своих, надежных. – Петр вздохнул. – Ну вот, наговорил три короба. Ты, не мешкая, загляни к Льву Кирилловичу, пускай ко мне прибудет, да Украинцеву передай про Возницына. Он еще о том не ведает.

Вслед за Петром поднялся Головин.

– Поимей в виду, Федор, чтоб стольников в феврале здеся духу не было, а мы с тобой в масленицу блинов отведаем – и айда в дорогу.

Другое, не менее важное дело весьма заботило Петра, – строительство флота в Воронеже. Во время второго похода к Азову приглянулся ему окольничий Александр Протасьев, начальник володимирского Судного приказа. Сноровисто и хватко распоряжался в Воронеже при постройке галер, умело руководил плотниками, работными людьми.

Его-то и вызвал царь накануне Рождества.

– Нынче твой Судный приказ будет ведать постройкой в Воронеже кораблей всех кумпанств, по приговору Думы. Дело великое и новое. Должность твоя именуется – адмиралтеец. Все росписи получишь в Поместном приказе. Разошлешь по кумпанствам меры и чертежи кораблей. На постройку судов лес потребен. Разрядный приказ опись проведет лесных угодий. Разводи лес по кумпанствам с бережением, присматривай за лиходеями. Што неладно, поведаешь мне самолично. Ежели съеду, князь-кесарю доноси. Спрашивай строго, спуску ни попам, ни боярам не давай. Помощником тебе первым будет Франц Тиммерман. За иноземными мастерами присматривай, они деньгу знатную имают.

Протасьев, довольный, низко поклонился…

Между делами чествовали победителей под Азовом. В Рождество в Кремле жаловали вотчинами Шеина, Лефорта, Гордона, Головина. Других военачальников награждали золотыми медалями, кубками, шитой золотой одеждой. Награждали всех, до последнего заштатного рядового стрельца и солдата, золотыми копейками.

Турки, по слухам, готовились вернуть утерянное. Войско подготавливали к обороне Азова, завоеванных земель. Петр напутствовал Шеина:

– Укрепляй прежде всех Азов, супротив него крепостцу сооружай, иноземные инженеры там работают. – Царь подозвал боярина к разложенной на столе карте. – Бухту таганрогскую промеришь вдоль и поперек. На берегу, – Петр ткнул пальцем, – помнишь сие место? Крепость заложишь Троицкую, на другом берегу форт и шанец там оборудуешь.

Шеин слушал молча, вопросов не задавал, все было ему знакомо. Петр вынул из конторки новую карту.

– Ты с нами в первом походе не состоял. Мы по Волге плыли, потом пешком добирались к Дону. Промерил я путь от речки Камышинки на Волге до другой, Иловля, на Дону. На круг там верст десятка два. Ежели между ними протоку вырыть, мы с Москвы до Азова стругами добираться сможем.

Боярин вопросительно вскинул брови: я-то, мол, при чем?

– Указ будет, тыщ двадцать посошных людей с разных мест туда сберут. Иноземный инженер над ними будет. А ты в ответе и за то дело.

Шеин сомнительно покачал головой:

– К Азову на Воронеж, государь, много тыщ пойдут, а ежели и к Дону, вымогут ли посады и уезды сие тягло?

– Поместный приказ то все просчитал. Еще лишку смердов немало…

Шеина за Азовский поход царь жаловал больше других, золотом и соболями, и вотчиной. Полковнику Петру Апраксину досталась золотая медаль, шитый кафтан. Второй год присматривался к нему Петр, в бою смел и сообразителен, двумя гвардейскими полками распоряжался.

После Крещения царь имел с ним разговор:

– Поедешь воеводой в Новгород Великий. На север у тебя Ингерманладия, шведская вотчина. Храни там оборону. Крепость и полки содержи для незапного бою. Мало ли что…

Через неделю Апраксин давал прощальный обед. Царь приехал к нему не один, с князь-кесарем Ромодановским, Лефортом, Гордоном, Шеиным. Пробыл недолго, видимо куда-то торопился. «И то слава Богу, заехал, – радовался старший Апраксин, – видать, опять к Монсихе тянется».

В конце стола сидел брат Андрей меж двух полковников. Царь поманил его:

– Спаси Бог твоей сестрице да Францу, спину твою пожалели. Как же ты осмелился враньем прикрыть вину свою?

Андрей налился краской, пробормотал:

– Каюсь, государь, убоялся гнева твоего.

– Умел грешить, умей и ответ держать, – нахмурился царь. Потом вдруг улыбнулся: – Как ты Желябужского избил, ни за што ни про што?

– Спьяну случилось, государь, по дурости, не попомню.

Петр взял большой кубок, наполнил до краев водкой:

– Ну, вот тебе еще штраф за твою вину. Пей!

Андрей, не смущаясь, взял кубок двумя руками и не отрываясь выпил. Петр захохотал:

– Ну, я вижу, ты пивец славный. – Царь вдруг согнал улыбку с лица, глянул на Апраксина-старшего: – Братец у тебя, я знаю, лихой, пиши-ка ты его завтра к отъезду в Голландию, неча ему здесь баклуши бить.

Когда за столом поутихли, Лефорт, поздравляя Петра Апраксина, проговорил:

– Ты теперь с братцем на северном кордоне плечом к плечу стоять будешь. Он мне иногда весточку шлет.

Царь загадочно произнес:

– Вскоре ты, Франц, с ним наяву поякшаешься.

Прощаясь, царь дал еще задание новому воеводе:

– Осмотришься, попытай купцов нашенских и швецких. Надобно нам пушек сотни две, не менее, на корабли воронежские. Проведай, почем стоят, чугунные или медные…

Царь не зря намекал Лефорту о скорой встрече с Федором Апраксиным. Не думал и старший Апраксин увидеться с Федором…

Густая февральская метель перемела все дороги, занесла тропки. Вроде бы и конец зимы на носу, но северный день не спешил отнимать свои права у долгой ночи. Да и солнышко робко заявляло о себе, лишь в полдень обозначаясь тусклым пятном в туманном мареве. Потому и природа, укрытая снегом и скованная морозом, продолжала сладкую дрему, дожидаясь своего срока.

В зимнюю пору повседневная жизнь воеводы проходила, как правило, в трех местах: церкви, приказной избе, воеводских палатах. Иногда, раз-два в неделю, этот порядок разнообразился гостеванием. То приглашали именитые купцы, и среди них Дмитрий Лебедев, брат архиерея, то звали иноземцы, постоянно жившие в Архангельском, то зазывал стрелецкий полковник. Когда наезжал из своей Холмогорской епархии Афанасий, то обычно они всегда сходились с воеводой и проводили время в архиерейских палатах.

Последний раз в субботу, на масленицу, они, как и положено, отстояв литургию, довольно приятно провели время у архиерея…

Прошла всего неделя, и поздним вечером у воеводских палат остановился крытый возок. Настойчиво заколотили в двери.

«Кого это нелегкая принесла на ночь глядя?» – недоумевал уже задремавший было воевода. Внизу топали валенками, стряхивая снег, а в двери показалась одутловатая физиономия Козьмы:

– Из Москвы к вам, Федор Матвеевич…

«Пошто еще?» – натягивая сапоги, перебирал в памяти Апраксин события последних недель.

Нежданным гостем оказался боярин князь Михаил Лыков, приехавший по указу царя сменить Апраксина.

Князя Апраксин знал близко, со времен противостояния с царевной Софьей, бывал тот и на Плещеевом озере, сопровождал царя в Архангельский.

– Велено тебе, Федор, без мешкоты отъехать в столицу, зван ты по срочному делу, – зябко вздрагивал боярин, прислонившись к печке и глядя на суетившегося Козьму.

– Пошто спешка-то? – не то радуясь новости, не то тревожась, спросил Апраксин.

Лыков ждал, пока Козьма, гремя посудой, расставит на столе закуску. Когда он вышел, князь проговорил:

– Велико посольство днями в Европу отправляется, так я ведаю, тебе при нем быть.

На следующий день к вечеру Апраксин заехал проститься к Афанасию. Ночевать отказался.

– Государь велел без мешкоты ехать, быть к нему марта первого. Водицы бы испить…

– Садись, воевода, мы с тобой посошок выпьем, как в Библии сказано: «Вперед пей не одну воду, но употребляй немного вина ради желудка твоего и частых твоих недугов». А лошадок я тебе добрых дам, они тебя до Вологды в два дни домчат.

Последняя запись о бывшем воеводе легла строками в двинской летописи: «В то же лето, февраля в 20 день на стольника ближнего Федора Матвеевича Апраксина место приехал на Двину воеводою боярин князь Михайло Иванович Лыков и с ним дьяк Ермий Леонтьевич сын Полянской дьяка на Андреево место Озерово. В то же лето февраля 22 стольник и воевода князь Федор Матвеевич Апраксин поехал с Холмогоры».