Текст книги "Федор Апраксин. С чистой совестью"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

Потом гонялись еще в обратном направлении, к устью Трубежа. Поглядывая на пристань, Федор крикнул на карбас:

– Поснедать бы надо!

– А ты сухариком закуси! – крикнул Петр.

Антип вытащил из закоулка холщовую котомку, развязал ее, вынул ржаной сухарь, протянул Федору:

– Угощайтесь сухариками.

Федор запустил руку. Антип кинул мешок Петру и Скляеву, достал откуда-то тряпицу, в ней оказалась вяленая рыбешка.

– Откуда сие? – удивился Федор.

– На озерке всякое могет стрястись: то ли мга какая найдет, то ли буря взыграет, занесет куда на десяток верст. Надобно впрок завсегда хлебушко ли, рыбку вяленую в припас иметь.

Карбас между тем двинулся вперед, к дальнему берегу озера, к Веськову, и Антип направил лодку вслед на ним. Еще не раз ложились оба судна на параллельные галсы, стараясь обогнать друг друга. Солнце пекло, но встречный ветер приятно освежал лицо и грудь. Сначала Еремеев, а вслед за ним и все остальные скинули рубахи. Оголенные до пояса мужские тела как-то сглаживали своим естеством разницу в сословном положении.

Глядя на мускулистую и жилистую фигуру Антипа, Федор посматривал на свое гладкое, чуть дрябловатое тело, переводил взгляд на дебелую грудь Петра. «Всуе человеки все равны, в чем пришли, в том и уйдем, но Антипка хотя и смерд, а нас с братцем за пояс заткнет. Да и Федосейка, сразу видать по стати, черной работы не чурается».

Словно угадывая мысли Федора, с карбаса на повороте Петр крикнул:

– Телеса-то не по годам жирком заплыли.

Непривычно было видеть его долговязую фигуру обнаженной до пояса, а мускулистый торс выказывал недюжинную силу.

В это время ветер внезапно стих, паруса разом обмякли, и карбас и лодку едва заметным течением дрейфовало от берега. Вокруг стало непривычно тихо, лишь слышались крики чаек, сновавших всюду над озером в поисках пищи. Утомленные и разморенные жарой, люди примолкли, укрылись под парусами. Федор потрогал опаленную переносицу:

– Слыш-ка, Петруха, никак, нос облазит?

– Будет тебе все выставляться, – засмеялся брат, – посиживал бы в холодке.

На карбасе тоже переговаривались:

– Слышь, голова, – потянулся до хруста царь, – а чтой-то поясницу ломит?

Петр, морщась, боком сполз с кормового сиденья и примостился на днище.

– То, государь, с непривычья, пообвыкнется, коли «утеху» не оставишь. – Лукаво улыбаясь, Кузьма зачерпнул ладонью воду, смочил шею, волосы.

Глядя на Петра, Апраксин вытянул затекшие ноги, с наслаждением пошевелил пальцами и прикрыл глаза в дремоте…

На пристани царь сразу дал понять, что новые страсти охватили его неудержимо и надолго. Истомленного ожиданием воеводу Собакина сразу засыпал вопросами:

– Сколь в Переславле плотницких, кузнецких умельцев, есть кузня?

Собакин утвердительно кивнул:

– Имеется, государь, три кузни да в Веськове четвертая.

– Где тот умелец, што лодьи проворит?

– Здеся, государь. – Собакин оглядел стоявших поодаль рыбаков, крикнул: – Фролка! Подь сюды.

Семеня босыми ногами, подошел кряжистый мужик, низко поклонился. Прошлой осенью вернулся Фрол Синев из Соловецкого монастыря, три лета промышлял с ватагой в Студеном море на стругах да карбасах.

– У монахов там подель на Соловках, государь великий, – бойко рассказывал Фрол, – ладят там суда, снаряжают; после промысла почин судам разный производят, конопатят, смолят.

– Сам этим делом владеешь? – Петр по-доброму смотрел на артельщика.

– Всем помалу, государь великий, у архангелогородцев перенял на Соломбале, что видел. Умельцев там немало, ремесла свои в тайне не держат. – Погладил бороду. – Не один я здесь, государь великий, вон Пронька Скобеев тож по конопатному делу, смольщик добрый, справный.

– Добро. – Петр глянул на Апраксина. – Вели, Федор, список дать немедля всех умельцев тутошних по плотницкому делу, кузнецов. – Кивнул на Фролку: – Да наиначе всех по корабельному ремеслу. А что, Фролка, будем суда ладить?

– На Соловки сбираться? – От неожиданности Фрол смутился.

– Нет, брат, не угадал. Здесь, – царь ткнул пальцем в озеро, – на Плещеевом будем суда ладить.

Фрол недоуменно глянул на царя, шутит, что ли.

– Нонича и приступим, как кумекаешь, сподобим? – в упор спросил Петр.

Еще не пришедший в себя Фрол покачал головой:

– Дозволь, государь великий?

Царь кивнул.

– Мужики бают – не берись лапти плести, не надравши лыка. Из чего ладить-то, лен надобен, досья, да чтоб сухи были.

– Ну, то не твоего ума, все будет, а сейчас пошел.

На съезжей царь говорил воеводе как о деле решенном:

– Суда будем у тебя на озере ладить, воевода, место присмотри. Того для перепиши всех умельцев по этому делу, подобных Фролке. Тот список выдашь Федору Апраксину. Размысли, откуда мужиков приписать, плотницких людей особливо сыскать. И где пильные досья брать.

Собакин почесал голову:

– Дозволь, государь великий. Надобно десятины лесные сперва нарезать. Досья-то тесать придется али на козлах, меленок-то пильных в округе нет.

– Худо, – нахмурился Петр, – а ты поразмысли, поутру доложишь.

Апраксин слушал царя, улыбаясь про себя. Давно уразумел, что в том разгорается пламень новой затеи – водяной. Да уж больно круто берет, все враз… А впрочем, комнатный стольник за семь лет привык ко всяким чудачествам. Одно знал Федор твердо – царь хотя и молод, но затеи свои всегда до ума доводит.

В монастырь отправился пешком. В охотку было пройтись, размяться после многочасья сидения на карачках в лодках. С непривычки ныла спина. В слободе у многих изб, что протянулись вдоль берега, стояли мужики, низко кланяясь. Из-за палисадов виднелись бабьи платки.

Весело поглядывая по сторонам, Петр с Федором и Меншиковым размашисто шагал впереди. Отстав на несколько шагов, отдуваясь и пыля сапогами, шли и вполголоса переговаривались Петр Апраксин и воевода.

– Государь-то вроде и устали не ведает. – Воевода вздохнул и вытер пот.

Апраксин улыбнулся:

– Сие завсегда. Потехи с войском в Преображенском денно и нощно, от зари до зари гоняет, и все, как кочет, токмо поспевай за ним.

В монастыре царя ждал гонец из Преображенского от князя Ромодановского. Князь просил царя спешно приехать, успокоить мать.

Поужинав, Петр велел Меншикову собирать что нужно в дорогу, чтобы выехать утром, а Федору Апраксину сказал:

– Ты, Федор, останешься в Переславле, с воеводой вершить дела, а мы возвернемся на той неделе, на постое здеся будем. – Кивнул Дионисию: – Чаю, свидимся, доскажешь речи свои.

Тот поклонился и вышел.

Проводив Петра, Апраксин с воеводой, не заходя на съезжую, направились к устью Трубежа. Вместе с Еремеевым обошли помост для постройки рыбацких лодок.

– Ежели государь задумал ладить карбасы, так лучшего места не сыскать, – высказался Еремеев, – тута и затишок, и приглубая заводь для спуска, а рядышком и сараи для припасов какие изладить.

– Сколь плотников в Переславле? – спросил Апраксин.

– Плотник-то каждый мужик, избу-то многие рубят, токмо для делания судов искус надобен.

– Так ты посмотри таковых.

– Присмотреть-то недолго, да как мужику-то семью кормить, ежели он ни рыбкой, ни пашней заниматься не будет?

– То не твоя забота, государь сполна работным людям жалует деньгу. Поспешай, завтра на съезжую приди и сказывай мне толковых людишек.

Осмотрели с воеводой сосновые делянки.

– Для строения судов надобны дерева без сучьев, – предупредил Апраксин.

Поутру на Казанскую Собакин и Апраксин ехали вдоль озера встречать царскую свиту. Вода у берега уже чуть позеленела, салатным бархатом вилась узкая каемка. Накануне вечером прискакал Федосей Скляев.

– Государь нынче в Троицком ночует, с обозом. Завтра здесь будет.

– Велик ли обоз? – спросил Апраксин.

– Цельная рота, почитай. Мастеровые едут, иноземцы Тиммерман, Брандт и Корт. Железо полосовое везут, пеньку, смолу, холстину.

Апраксин слушал, покачивая головой: «Стало быть, государь по задуманному стелет».

Седьмое лето ходит Федор комнатным стольником у молодого царя. Начинал, когда тому еще не минул десятый годок. Страшное то было время, лихолетье, лилась кровь боярская ручьями, терзали и кончали людей, близких царю, подчас на его глазах. Страдали и невинные. Очумевшие, полупьяные стрельцы жаждали расправиться с братом царицы Иваном Кирилловичем, а по ошибке в полутемных палатах зарубили стольника Федора Салтыкова. С той ужасной поры что-то переломилось в веселом, добродушном царевиче. Так же вроде бы играл и забавлялся с однолетками, выглядел прежним непоседой и шалуном, но изредка какая-то тень набегала на его не по годам умное лицо, заволакивались темные глаза какой-то невысказанной болью и печалью…

У Федора безотцовщина с малых лет, сравнительно тихая и размеренная детская жизнь в семье скромного достатка выработали неприхотливость и непритязательность. Унаследовав от матери неторопливость в действиях, он старался делать все осмотрительно и надежно. Пришлись к месту эти свойства характера при общении с малолетним царем. За минувшие годы не раз неприметно влиял Федор на поступки своего несколько своенравного повелителя. Где-то в шутку подскажет, как-то осторожно одернет. Всюду сопровождал царя: и на богомолье, и на многочисленных литургиях, которые считалось большим грехом пропустить.

Увлекался и сам комнатный стольник разными затеями Петра. Привлекало царя токарное дело, и Федор набил руку в этом ремесле. Начались потехи с войском, и тут стольник поневоле осваивал азы солдатской науки. Строили на пруду струги, и здесь пришлось попотеть, чтобы не отстать от входившего в возраст Петра Алексеевича. А уж после того, как парус заполоскался перед взором царя, жизнь потекла совсем по другому руслу…

Пришпорив коня на взгорке, воевода кивнул на желтые листья березы:

– Солнышко-то, Федор Матвеевич, чай, на зиму пошло?

– Оно, глядишь, жарища-то все поменьше будет.

На горке у массивной каменной часовни всадники остановились, не слезая с коней.

– Бают, сия часовня повелением Ивана Грозного сооружена, – проговорил воевода. – На сем месте будто царица бременем разрешилась при следовании из Александровской слободы.

– Знатное место для встречи государя, – ухмыльнулся Апраксин, и словно в ответ ему запылился проселок за придорожными соснами: показалась царская свита. Сразу же тронулись дальше. Петр ехал посередине, справа Апраксин, слева воевода.

– Обозы поотстали малость, небось к Сергиеву не дошли. Как управился, Федор?

– Все путем, государь. Недостаток в струменте, пил раз-два, и обчелся.

– Пилы везем, другие припасы. Все, воевода, подобру надобно поместить для сбережения.

Легкий ветерок потянул снизу озерным привкусом. Сквозь сосновую кущу просвечивала голубизной зеркальная гладь.

В устье Трубежа Петр первым делом повел Брандта на пристань. Вспрыгнул на карбас, погладил борта, провел рукой по вантам, полез на корму, выпрямился, окинул взглядом озеро:

– А что, Брандт, чем не море?

– Озеро славное, государь, но море поболее намного.

Карбас Брандту понравился.

– Но мы станем сооружать несколько другое. Знатней этого судно. – Брандт попыхтел трубкой.

– Для начала, государь, – посоветовал Брандт, – будем мастерить яхту небольшую, как получится. Потом можно построить другую, в две мачты с палубой. – Карстен знал, что Петру захочется большего. – А там уж будем думать о фрегате.

Петр загорелся:

– Что есть фрегат?

– О, это красивый корабль, наподобие «Орла». Три мачты, две палубы с пушками.

– Сколько пушек?

– Много пушек. Полсотни. Но нам хватит и десяти.

– Почему?

Брандт усмехнулся:

– Для этого озера достаточно, здесь нет неприятеля.

На том и порешили.

На поляне уже орудовали плотники, сооружали козлы для распиловки бревен. Через два дня Апраксин принимал первую возку леса с делянки, загодя выбранной Еремеевым.

Рано утром пришел Петр, долго смотрел, как ладно пилами плотники сновали: вверх-вниз, вверх-вниз, и готовая доска набок отваливалась. Не вытерпел, скинул кафтан, сам полез на козлы. В тот же миг Меншиков всех потешных загнал на козлы, сам с царем в пару встал.

Работа пошла веселее, Еремеев подошел к Апраксину:

– Дозволь молвить.

Тот кивнул.

– Не все ладно. Досья трудно достаются, не ровен час, дождь хлынет, все попортит. Навес надобно ладить, туда досья перекладывать.

– Добро, делай. Людишками воевода распорядится.

На другой день из залесья потянул легкий ветерок, и вся неделя оказалась ветреной… Теперь работы на подели царь чередовал с плаванием на лодке под парусами. После полудня он обычно брал Апраксина, Меншикова и Еремеева.

Неделю спустя Петр освоил азы парусного дела, ловко орудовал со снастями при перемене галса и заходе ветра. Апраксин старался не отставать. Рыбный голова с явной охотой пояснял тонкости управления лодкой под парусами.

С каждым днем возрастала ретивость царя, а Федор дивился его покорности в общении с Еремеевым. Частенько Кузьма крякал и прикрикивал на него. Петр лишь лукаво щурил глаз на старосту, подергивал губами, а глазами улыбался.

Иногда внезапно налетал шальной ветер, кренил карбас, вода захлестывала борт. Кузьма перехватывал, потравливал снасти.

– Озеро да ветер шуткуют не спросясь, – говорил он, – раз оплошаешь, жизни могешь лишиться. Кто на море не бывал, тот горя не видал.

Другой бы поотстал, а Петр после таких случаев еще настырнее стремился на озеро. Куда конь с копытом, туда и рак с клешней – хочешь не хочешь, каждый раз тянулся за ним Федор. Сам не заметил, как втянулся в это дело…

В затишье работали на верфи, строили яхту. Царь ловко орудовал топором, у Федора получалось не совсем складно. Петр не подтрунивал, но тех, кто отлынивал, подгонял.

– Пошто рты разинули? – покрикивал он на зевавших мужиков и потешных, вскидывался на Скляева: – Гляди, Федосейка, с тебя спрос, до плети недалече. – Плюнув на ладони, Петр со звоном вонзил топор, полетела сколотая щепа…

Близилась осень. В один из дней с утра небо заволоклось, запасмурило, к полудню заморосило. Дождь шумел всю ночь, не перестал и днем. На подели работы не смолкали, а карбас сиротливо покачивался без паруса у рыбацкой пристани. После обеда Петр остался в монастырской трапезной. Накануне прискакал, вторично, гонец из Преображенского от матушки: в беспокойстве сильном велела царица беспременно возвратиться не мешкая.

Еще утром Апраксин передал игумену желание царя – свидеться перед отъездом, старые книги послушать.

Неслышно, но быстро, запыхавшись, словно боясь опоздать, вошел Дионисий. Поклонился, вопросительно посмотрел на царя.

– Уговор наш не забыл? – Петр добрыми глазами кивнул в угол на ларь, где стопкой лежали книги. – В прошлый раз недосуг было, припозднились, нонича послухаем.

– С радостью превеликою, государь.

Апраксин с интересом следил, как Дионисий перебрал книги, надел очки, уселся в торце стола. Положив ладони на стопку книг, посмотрел в открытое оконце, прислушиваясь к мерному шелесту дождя, и словно продолжил прерванный рассказ:

– Русичи, государь, аще во времена Олега да Игоря хаживали по рекам да морям. Славяне и торговлей процветали, себя в обиду не давали. Неизведанного не страшились. Олегов щит на вратах Царьграда красовался…

Монотонно звучал чуть дребезжащий голос игумена. Долго он перелистывал древние книги, отвечал на вопросы Петра, а в конце концов сказал:

– Ты, государь, я чаю, намедни на озерке про парусы глаголал. – Поверх очков обвел всех торжественным взглядом. – Так они есть нашенские, от Олега Вещего заведены были. Не где-нибудь, как бахари иные блажат, а на Руси…

Петр передернул плечами, глянул на Апраксина:

– Вишь ты, мы-то неучи какие. – Кивнул игумену: – Ну, давай дальше!

Дионисий отложил сафьяновую книгу.

– Разные вороги, государь, яко волки, грызли Русь, куски полакомее рвали клыками, да оные у них же и выкрашивались. Вон шведы, тевтонцы льстились добычей легкой. – Игумен вздохнул, оживился. – Ведомо тебе, государь, князь наш удельный Александр, сын Ярославич, третьим княжил в Переславле. Зван был Новым городом на подмогу. Шведы морем в ту пору Неву воевать пришли…

Дионисий немного помолчал и продолжал:

– Сеча великая была… Однако Александр с малой дружиной побил зело шведов. За ту битву князя Александра нарекли Невским…

В слюдяное оконце мерно барабанили капли усиливающегося дождя.

Петр откинулся на высокую спинку деревянного стула, задумчиво смотрел на узловатые руки игумена, лежавшие на книге.

– А пошто далее предки-то Неву не уберегли?

– А то есмь, государь, смута великая стряслась на Руси. Шведы же полонили и Орешек, и Иван-город, и другое… Государь наш Иван Васильевич воевал Ливонию. На море Балтийском суда завел, торговлю морским путем учинил. После того родитель твой, государь Алексей Михайлович, царство ему небесное, думу таил о том же, сподобил корабль «Орел» с пушками, пути морские отыскивал. – Дионисий развел руками, посмотрел на Петра, перевел взгляд на Апраксина. – Видать, время не вышло…

За оконцем совсем потемнело. Дождь все лил, ярче в наступивших сумерках замерцала лампада у божницы.

– Погоди, придет срок! – твердо проговорил Петр, упрямо сжав губы.

Старшие Апраксины по воле государя втягивались в его военные и иные заботы, а младший брат Андрей в это время томился в покоях болезненного, а попросту говоря, слабоумного от природы второго государя, Ивана Алексеевича. Монотонная и скучная жизнь немного развеяна была три года назад с появлением в царских покоях законной супруги царя Прасковьи Федоровны из старинного боярского рода Салтыковых.

Царь Иван, собственно, и не подумывал о семейном счастье, но за него все решила старшая сестрица.

В ту пору казалось, что все идет своим налаженным порядком. Софья – правительница по закону при малолетних царях, чего тревожиться. Но царевну терзали сомнения. Время шло, цари подрастали, и дальнейшее Софье рисовалось туманным и неопределенным. От ее участи зависела судьба ее приближенных.

Умный и проницательный князь Василий Голицын искал выход.

– Наиглавное, Софьюшка, обезопаситься нам от Нарышкиных, а с Иваном наша правда перетянет.

– О том и я забочусь, но подступиться с какой стороны?

– С бабьей, государыня, – рассмеялся князь.

Частенько с глазу на глаз он, чтобы польстить своей любовнице, величал ее царским титулом.

– Надобно Ивана нам женить.

– Што нам с того-то? Еще худа наживем с какой-нито царицей.

Василий Голицын смотрел дальше:

– Царица-то принесет приплод. Глядишь, царевич народится. Иван-то старший царь. Стало быть, у него младенец объявится, наследником законным станет.

Софья начинала понимать и просияла:

– А при том младенце мы и дальше править почнем.

– Верно, моя милая, тогда впору станется и о царском венце тебе поразмыслить.

Сказано – сделано. Устроили смотрины для Ивана Алексеевича. Приглянулась ему двадцатилетняя, кровь с молоком, Прасковья Салтыкова. Все бы хорошо, но на четвертый год супружества жизнь текла без ожидаемой радости продолжения царского рода…

Нет-нет да и поговаривали в народе: «Царь-то Иван неплодовитый али царица непригодная».

Об этом вдруг подумали и братья Апраксины, по первозимью встретившись наконец-то в стенах родного дома. Разговор опять затеяла Домна Богдановна:

– У всех соседей отроки-то оженились давно. Долго ли вам непутевыми быть? Пора бы ожениться.

Старший, Петр, посмотрел на братьев смеющимися глазами:

– Воля ваша, матушка, я невесту выбрал, берите кума, идите сватать.

Мать всплеснула руками, заохала, братья засмеялись.

– Кто такая? Да когда же ты успел?

– Пострел всегда успел, – смеялся Петр. – Дьякова дочка Степанида, у Земляного города проживает.

У матери первый вопрос о приданом:

– Много ли за нее дают?

Петр согнал улыбку:

– Я, матушка, не на деньгах оженюсь.

– Верно братец сказывает, – поддержал Федор, – засылай сватов, матушка…

О таком же деле судачили князь Борис Голицын со своим сотрапезником Львом Нарышкиным.

Разговор начал Борис издалека:

– Слышь-ка, Лев Кириллович, князь Василий губу дует.

– Пошто?

– Помнишь, мы летом заходили с Петром Алексеевичем в Посольский приказ, по столам бумаги смотрели, дьяков поспрошали.

– Ну и што с того?

Борис Голицын скривил губы:

– Не по душе, видно, Софье, что Петр Алексеич к делам государственным приникать начинает.

– Знамо, прибрали все к рукам, так мыслят, что сие навечно.

– О том и я толкую, расклад нынче же не в нашу пользу.

– О чем толкуешь?

– Царь-то Иван женат, слух прошел, Прасковья его забрюхатела. Глядишь, сына принесет, тогда заказан для Петра Алексеича престол. Софья-то своего не отдаст по-хорошему.

– К чему клонишь?

– Петра женить надобно, да особо не мешкать.

Нарышкин хитро прищурился, размышляя:

– В самом деле, когда у Петруши сынок объявится, у Софьи козырей не станет.

Голицын обычно не ограничивался отвлеченными тирадами:

– Повести об этом всем Наталью, что к чему, да пускай не канителится, дело-то первостатейное.

Наталья Кирилловна, оказывается, и сама об этом подумывала.

– Петруше нынче-то семнадцатый годик пошел, – сразу согласилась она с братом. – Женится, остепенится, поди, отойдет от своих потех, а главное, Софья приумолкнет.

Лев Кириллович настроился решительно:

– Без мешкоты присмотри невесту, да штоб и приглядна была, и родовита.

Наталья Кирилловна ушла в заботы, выспрашивала, высматривала.

Наконец остановилась на Евдокии Лопухиной, писаной красавице, но захудалого дворянского рода. Дело было спешное, братья одобрили выбор царицы: «Где лучше сыщешь, время не терпит». Устроила царица и предварительные смотрины в Новодевичьем монастыре, куда под видом богомолья привезли Лопухины будущую царицу. Смотрины прошли благополучно, и только тогда мать заговорила с сыном:

– Петрушенька, я чаю, ты все в заботах, а пора бы тебе остепениться, о будущем подумать.

– Ни к чему, маменька, дай Бог успеть сотворить дела насущные, вона сколь у меня теперь солдатского войска. О нем хлопот не оберешься, зима на носу.

– О другом я, сынок, жениться тебе пора пришла.

Петр вдруг закашлялся, засмеялся:

– К чему жениться рано так, маменька? Девок-то кругом пруд пруди.

Густая краска залила лицо царицы: «Петруша-то по-срамному говорит, не стесняется».

– Тебе говорю не о всяких грешных делах, а о семейном устройстве, – настойчиво продолжала мать. – Вона братец твой Иван Алексеевич отцом скоро станет. – Голос матери внезапно задрожал. – Да и мне, сынок, внучат нянчить охота.

– Рази так, – усмехнулся Петр, – а я и не ведал. – Он согнал улыбку. Склонил голову. – Ну, ежели вы, маменька, такое порешили, быть по сему, не противлюсь я.

Наталья Кирилловна облегченно вздохнула:

– Ну вот, сынок, и ладно. Ты что о невесте не спросишь?

Петр опять рассмеялся:

– Коли вы выбрали, знать, недурна. Как звать ее?

– Красавица, Петрушенька, Евдокия Лопухина, дочь окольничего Федора Абрамовича.

– Дуня, стало быть, – покрутил головой Петр, – не слыхивал про Лопухиных. Лицом-то красива, а головой как?

– Добрая кума живет без ума. У бабы, сынок, волос долог, да ум короток. Так уж мы, бабы, устроены. Стерпится, слюбится.

Свадьбу справляли не по-царски, скромно. Венчали молодых в небольшой, недавно отстроенной дворцовой церкви Апостолов Петра и Павла. Литургию брачных таинств совершал царский духовник протопоп Меркурий.

Апраксины были на свадьбе шаферами, за свадебным столом невдалеке от царя «по правую руку» сидели.

Первый день Петр безотлучно был рядом с невестой. На другой день во время застолья Федор подошел к царю, низко поклонился, поздравил, вздохнул, а про себя подумал: «Вот и кончилась, Петр Алексеич, твоя безотцовщина».

– Ты-то долго в бобылях ходить будешь? – с озорством спросил царь.

– А мы с братом зареклись не связывать себя брачными узами.

– Ой ли, стерпите, мужики?

– За терпение Бог дает спасение, государь.