Текст книги "Военные приключения. Выпуск 6"

Автор книги: Иван Ильин

Соавторы: Илья Рясной,Алексей Шишов,Юрий Лубченков,Владимир Рыбин,Карем Раш,Валерий Мигицко,Александр Плотников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

– Входите, – приглашаю я.

Человек входит. Дверь за ним захлопывается.

– Садитесь.

Садится. Глаз не отводит. Внимательно меня разглядывает.

Называю себя. Вошедшему представляться нет никакой нужды. Раз он здесь – мне известно, кто он такой.

Начало нашего разговора традиционно.

– Гражданин Миносьян, – говорю я, – у меня к вам несколько вопросов. Хочу предупредить, что правдивые и полные ответы на них могут благоприятно сказаться на вашей дальнейшей судьбе.

Миносьян улыбается.

– Вы, наверное, уже были у руководителей этого учреждения, гражданин начальник, – говорит он. – В таком случае, вам известно, что Миносьян – образцовый заключенный, нормы выполняет на сто двадцать процентов, стенгазета дважды о нем писала. А сидеть Миносьяну осталось всего полгода. Значит, через полгода Миносьян – свободный человек, понимаете, и ни в каких благоприятных переменах он не нуждается. А вопросы ваши задавайте: приятно поговорить со свежим человеком… о т т у д а.

Внешне этот человек безразличен к моему появлению. Тем не менее его живо интересует, что я знаю и зачем пожаловал.

– Складно говорите, – замечаю я. – Хорошо поставленный голос, красивый тембр. Мне сказали, что вы – активный участник художественной самодеятельности.

– Участвую, – степенно подтверждает Миносьян. – Чтец-декламатор. Шота Руставели знаете? Мой коронный номер! Я за него первую премию на нашем смотре получил.

С трудом удерживаюсь от улыбки. Сам на то не рассчитывая, я задел душевную струну моего собеседника, и он не намерен ограничиваться простой констатацией фактов. Он намерен представить доказательства.

 
Нет тому на свете счастья, кто живет во имя злата.
Жадный щелкает зубами от восхода до заката.
Все ему, бедняге, мнится, будто денег маловато.
И душа его во прахе погибает без возврата, —
 

проникновенно цитирует обладатель первой премии. Кажется, он весь во власти этих слов.

– Разумно, – коротко одобряю я.

На более затяжной комплимент нет времени. Пора начинать нашу работу. Я достаю из портфеля и протягиваю Миносьяну фотографию Зазроева.

– Вы знаете этого человека?

Миносьян смотрит. Лицо его не выражает ничего.

– Не знаю, – бурчит он.

– Точнее сказать, не узнаете. Это адвокат Зазроев. Он защищал вас на суде.

После моего сообщения человек, сидящий напротив, считает необходимым снова взглянуть на фото.

– Изменился, – говорит он. – Пять лет прошло.

– Очень изменился, – соглашаюсь я. – Настолько изменился, что забросил адвокатскую практику и стал практиковать в области валютных операций.

Холостой выстрел.

– А мне какое до этого дело? – равнодушно роняет Миносьян.

– Может быть, вы объясните, почему столь разительные перемены в судьбе преуспевающего адвоката произошли именно после вашей с ним встречи?

– Какие встречи, слушайте! – Все это – лишь на полтона выше, чем предшествующая реплика. – Я виделся с ним раза три до суда и еще раз в день суда. Все, что знал он, знали и вы. Я совершил преступление и наказан но всей строгости нашего закона. Неужели вы думаете, что мой пример мог заставить блестящего адвоката бросить все – карьеру, спокойную, обеспеченную жизнь и заняться этим сомнительным и грязным делом?

Насчет сомнений – это он, пожалуй, чересчур, или есть люди, для которых грязь – самая привычная среда, а в остальном – почти по Руставели. Фронтальная атака не удалась. Ну что ж, попробуем фланговый маневр.

– Давайте порассуждаем, – предлагаю я. – Некто по незначительному поводу задерживается властями. Главные преступления этого человека остаются «за кадром», судят его за мелочь, пустяк по сравнению со всем остальным. Пустяк – не пустяк, а дело на пять лет остается бесхозным. Дело, размах которого известен ему одному: нити, связи, люди – все у него в руках! Как быть? Связаться с кем-нибудь из своих людей он не может, да и, вероятно, полностью не доверяет никому из них. И тогда этот человек решается на рискованный, но в его положении единственный и потому оправданный маневр – на эти пять лет находит себе заместителя в лице своего адвоката, в котором по-видимому, он сумел разглядеть родственную душу. Подробности этого сговора известны им обоим, но, надо думать, они оказались приемлемыми для обоих.

– А ведь никаких улик против Зазроева у вас нет, – неожиданно вступает Миносьян. – Так, подозрения… А подозрения без фактов – это мираж в пустыне. Солнце взошло – и нет ничего. Даже тени.

Полутона, полунамеки… А за всем этим стоит нечто очень важное. Передо мной сидит решительный, уверенный в себе человек. Если Борис Ахалая прав в своем предположении, то у Зазроева, пожалуй, есть все основания остерегаться Миносьяна…

– Откуда такая убежденность? – интересуюсь я.

Мой собеседник «играет паузу». Получается у него это столь же профессионально, как и недавняя декламация. Воистину первая премия досталась ему по праву.

– Вы приехали ко мне и хотите, чтобы я подтвердил эту фантастическую историю? – наконец произносит он. – Вот что я вам окажу… Миносьян прожил жизнь и надеется пожить еще немного. Старость человека должна проходить под солнцем – в этих стенах мне его не хватает. Вы любите сказки? Я вам расскажу еще одну. Предположим, вы правы и ваш загадочный некто – тот самый человек, которого вы давно и безуспешно ищете. Неужели вы думаете, что он настолько глуп, чтобы до конца своих дней оставить себя без солнца?

– Когда эта сказка обретет характер официального документа, рассказывать ее будет поздно, – предостерегаю я.

Лицо Миносьяна становится бесстрастным.

– Я ничего не знаю, – сухо произносит он. – Ничего!

23

Вид географической карты у моего друга Бориса Ахалая всегда вызывал уныние. Для человека, который так любит жизнь, нет ничего мрачней схематического ее изображения: линии вместо дорог, кружки вместо населенных пунктов, пятна вместо гор и морей. Но сегодня карта, висящая в его сухумском кабинете, служит источником самых отрадных мыслей.

– Шестнадцатого вечером и семнадцатого утром на дачу Зазроева звонил какой-то мужчина. Вызовы были междугородными, их зафиксировали на местной телефонной станции, – докладывает молодой безусый лейтенант, которому мой друг оказывает тайное покровительство. Проявляется это, впрочем, в том, что к своему подопечному Борис столь же требователен, как и к себе самому.

– Откуда звонили? – интересуется Ахалая.

Лейтенант подходит к карте и показывает.

– Отсюда и отсюда.

Борис рассматривает карту столь пристально, будто хочет увидеть стену, которую она скрывает. Подробности моего «путешествия» по побережью ему хорошо известны, и он уже отметил про себя: первый звонок был сделан из городка, в котором мы с Ольгой пытались поужинать в ресторане, а в результате оказались в милиции; второй последовал из поселка, через который на следующее утро пролегал маршрут серой «Волги».

– Очень хорошо, генацвале! – отмечает Ахалая действия своего подчиненного. – Очень хорошо! Ты принес добрые вести. Мы выезжаем немедленно!

– Куда? – разочарованно спрашивает лейтенант.

Он не без основания рассчитывал, что двое суток напряженных поисков позволят ему по-иному распорядиться остатком дня.

Борис накрывает ладонью вышеупомянутые населенные пункты. Пессимизм подчиненного не укрылся от его внимания.

– Сюда и сюда, – ласково произносит Ахалая.

…Они начинают с городка. Заведующая переговорным пунктом волнуется. От приезда гостей ничего хорошего она не ждет. Ахалая ее успокаивает: они здесь по делу, и какие-либо перемены в структуре ее учреждения находятся за пределами их компетенции и намерений.

– Кто из ваших сотрудников дежурил вечером шестнадцатого сентября, – спрашивает он.

– Натворили что-нибудь? – пугается женщина.

Она не верит гостю.

– Нет-нет, что вы!

– Сейчас посмотрю. – Заведующая заглядывает в список, лежащий на столе под стеклом. – Дежурили Белидзе и Марголина, а заказы принимала Лысенкова.

– Лысенкова есть на работе?

– Есть. Сейчас ее смена.

– Пригласите, пожалуйста.

Телефонистка Лысенкова входит достаточно уверенно, как человек, которому нечего скрывать, и достаточно степенно, для того чтобы ею успели полюбоваться. Любоваться есть чем, ибо телефонистка – высокая красивая шатенка, чье общественное сознание несколько отстает в развитии от фигуры.

– Это Раиса Лысенкова, – представляет ее заведующая.

– Очень хорошо! – радуется Ахалая, и телефонистка с излишней опрометчивостью относит это восклицание на определенный счет.

– Я вам больше не нужна?

– Пока нет.

Заведующая выходит.

– Садитесь, Раечка, – приглашает Ахалая.

Лысенкова садится. Ножки она, как бы случайно, выставила на авансцену. И хотя Борис и отметил, что девушка хорошенькая, сейчас ему не до ножек.

– Шестнадцатого сентября вечером вы дежурили па приеме заказов? – спрашивает он.

– Да, – подтверждает девушка.

– Не запомнили, случайно, кто заказывал телефонный разговор через Сухуми по номеру двадцать пять тринадцать?

– Почему же не запомнила – работы было немного. Высокий такой, с усиками, лет тридцати. Красивый!

Поэтому она и запомнила – отсутствие работы здесь ни при чем.

– Великолепно, Раечка! – ликует Ахалая. – Его так и распирает от возбуждения. – Может быть, еще какие-нибудь подробности?

– А разве ваш товарищ вам не рассказывал?

– Какой товарищ?

– Ну, товарищ из… милиции.

– Из милиции? – удивляется Ахалая. – Ну-ка, ну-ка…

– Странно, что вы не знаете, – в свою очередь удивляется девушка. – Как только тот, с усиками, ушел, подходит какой-то человек, красную книжечку показывает и говорит: «Я капитан такой-то».

– Вы эту книжечку видели?

– Ну что вы!.. Я людям верю. Вообще-то он не сказал, что из милиции, я сама так решила: раз с книжечкой и капитан… Спрашивает: «Куда и по какому номеру только что звонили из четвертой кабины?» Я сказала.

– А он?

– Поблагодарил и ушел.

Борис задумывается. Если он и предусмотрел чье-либо появление здесь вечером шестнадцатого, то, скорее, снежного человека, чем какого-то таинственного «коллеги».

– Как он выглядел?

– Не помню, – разводит руками девушка. – Да, вот что еще… Не знаю, пригодится ли… Когда он вышел, мне показалось, что от двери отъехал мотоцикл.

Коллега на мотоцикле… А может быть, на метле?

– Постойте, постойте! – вспоминает Лысенкова. – Я, кажется, где-то записала его фамилию. Подумала, вдруг вызовут. Чтоб знать, к кому обратиться… Как в воду глядела!

– Раечка, вы прелесть! – восхищается Ахалая.

Девушка одаряет его кокетливой улыбкой. Она сама прекрасно знает, что она прелесть.

Поиски фамилии приводят обоих в соседнюю комнату. На свет появляется пачка бланков заказов. Дежурные телефонистки, две дамочки средних лет, не обремененные работой, с интересом поглядывают на гостя.

– Не то, – говорит Раечка, перебирая бланки. – Не то. Вот! – Она переворачивает бланк. – Все точно! Двадцать пять тринадцать… А вот и фамилия. Волновалась… Собственной руки не узнаю… Капитан… Капитан…

Девушка называет фамилию.

– Как, как? – пораженно переспрашивает Ахалая.

Назовись вышеупомянутый «капитаном» Жаном-Полем Бельмондо, это не произвело бы столь поразительного эффекта.

– Вы не ошиблись?

– Нет, – холодно отвечает Раечка.

Она привыкла к тому, что ее словам верят.

Проинспектировав поселок, который в его списке значится под номером «два» и убедившись, что и здесь отметили молодого красивого мужчину с усиками, Борис возвращается в Сухуми и заказывает разговор с Москвой. Нас с ним соединяют.

– Шестнадцатого вечером Зазроеву звонили из того самого городка, в котором ты демонстрировал приемы бокса, – говорит он. – Но это еще не все. На переговорном пункте какой-то человек интересовался номером телефона адвоката и местом, где телефон установлен. Ему назвали и то, и другое. Я так думаю, человек искал Зазроева, понимаешь?.. А теперь приготовься упасть со стула. Этот человек представился капитаном Лукшиным!

Я молчу. Понимаю, что он не шутит. Какие уж тут шутки!

– Ты почему молчишь? – волнуется на другом конце провода Ахалая. – Ты меня понял?

Я понял, как не понять. Капитан Лукшин – это я сам, и, насколько мне известно, ни двойников, ни родственников мужского пола, ни шутников-друзей у меня нет.

24

Утро начинается с того же, чем закончился минувший день: с раздумий. Иной раз чем больше голову ломаешь, тем меньше что-либо понимаешь, именно так все и было в данном случае. Предчувствия меня не обманули. В игре действительно участвует какой-то сторонний человек, который ведет странную партию. Он играет ни за нас, ни против нас. Он играет сам по себе. На этом определенность кончалась. Я набросал список лиц, в той или иной степени причастных к этому делу: каждый из них мог оказаться на переговорном пункте вечером шестнадцатого. Среди прочих в этом списке значились Борис Ахалая и я сам. Но даже самые невероятные предположения не проясняли образ мыслей и действий таинственного «капитана Лукшина». За каким чертом ему понадобилось называться моим именем? В его действиях чувствовался вызов. Он открыто смеялся над нашим недоумением. Этот человек был где-то рядом, ну вроде бы как вы открываете дверь, а он за ней стоит и в то же время недосягаем, как обитатель преисподней. Лица, квартирующие в этом достойном месте, разумеется, в расчет не брались, хотя в поведении моего двойника и было что-то от лукавого.

В какой-то момент мое смятение заставляет меня сняться с места И двигаться в сторону кабинета шефа. Но, не доходя до него метров десять, я благоразумно поворачиваю назад. О чем мы с ним будем толковать? О моей несостоятельности?

В таком вот настроении меня застает телефонный звонок квартирной хозяйки Ольги. Между нами происходит диалог следующего содержания.

О н а. – Вы просили вам позвонить, если кто-нибудь будет справляться о моей жилице.

Я. – И что, справлялись?

О н а. – Пришла открытка.

Я. – Я сейчас приеду, не возражаете?

О н а. – Это ваше дело.

Я. – Вы будете дома?

О н а. – Я все время дома. Я, знаете ли, в таких годах, что без крайней надобности не выхожу.

Я. – Приеду через час.

О н а. – Я вас жду.

Мчусь к метро «Ждановская». Дождь, всю последнюю неделю наводивший тоску на москвичей, занемог и взял бюллетень. В просветы между тучами нерешительно, как надежда, проглядывает солнце. Это хороший знак.

В парадном меня поджидает первая неожиданность: лифт не работает. Взбегаю по лестнице, по мере приближения финиша отмечая, что моя хваленая спортивная форма не столь высока, как того требуют обстоятельства. Минуту-другую посвящаю тому, чтобы восстановить дыхание. Потом звоню.

Открывают немедленно – хозяйка будто караулит за дверью.

– Здравствуйте, Марья Демьяновна, – как можно радушнее приветствую я ее.

– Здравствуйте, – сухо отвечает старуха.

Она – в том же виде, в том же состоянии здоровья и в столь же неколебимой уверенности в превосходстве добрых старых нравов над нынешними. Стоит, загораживая проход и, судя по всему, не намерена приглашать меня в апартаменты.

– Вот то, за чем вы пришли.

Хозяйка протягивает мне открытку.

Верчу ее в руках. С облегчением констатирую, что обратный адрес имеется.

– Местная, – говорю я.

– Это уж я не знаю, местная или не местная, – изрекает старуха, публично выказывая свою незаинтересованность. Так уж я в нее и поверил! – От хахаля, наверное.

Судя по тону этого замечания, деятельность почты в последние семьдесят с лишним лет в основном направлена на обеспечение низменных потребностей любителей поволочиться за хорошенькими девушками.

– Так уж сразу и от хахаля!

– А кто ж еще написать-то ей может! – Хозяйка молчит, словно прикидывая, стоит ли ей продолжать, потом все-таки спрашивает: – Были вы в Брянске?

Отвечаю, что был.

– Ну и что, нашли вашу Морозову?

Отвечаю, что нет.

Ольга больше здесь жить не будет, могу это гарантировать!

– Я так и думала! – торжествующе констатирует цербер в юбке.

Внимательно гляжу на нее. Эта женщина стара, как мир, но даже столь почтенное обстоятельство ее не извиняет.

– А вы злой человек, Марья Демьяновна, – говорю я и по ее ответному взгляду понимаю, что эти слова мне при случае припомнят.

– Если у вас больше ничего ко мне нет, то позвольте с вами проститься, – скрипит старуха. – Я себя неважно чувствую, пойду лягу.

Она захлопывает дверь. Вовремя! Не знаю, как ее – мое терпение на исходе. Спускаюсь на два пролета и, остановившись у окна, внимательно изучаю открытку. Четким крупным почерком на обратной стороне выведено:

«Оля! Нам надо встретиться. Это важно! Жду тебя в семь часов вечера в субботу на старом месте.

Павел»

Сегодня среда. Вышеупомянутое место известно лишь двоим – отправителю и адресату, к тому же меня не устраивают сроки. Остается обратный адрес. Он кажется мне знакомым. После недолгих раздумий вспоминаю, что где-то в этом районе проживает маленькая птичка со стрижкой а-ля Мирей Матье. Гнездовье птички я узнаю по чисто внешним признакам. Поинтересоваться точными координатами как-то не приходило в голову.

Сомнения сменяет уверенность, когда двумя часами позже в подъезде известного мне дома я сталкиваюсь с Люсенькой.

– Ты ко мне? – приятно удивляется птичка.

– Я здесь по делу, – объясняю сдержанно.

Ей известно, где я работаю, но предположить такое совпадение она не в состоянии.

– Может, все-таки зайдешь? – ненавязчиво настаивает она.

– В другой раз, – говорю я.

Лично у меня на этот счет – большие сомнения.

– Ты странный человек, Виктор, – после непродолжительного молчания заявляет Люсенька. – Ну, что ж, пока!

Она удаляется в сторону автобусной остановки, независимо постукивая каблучками щегольских сапожек. Ее ладное кожаное пальтишко красиво облегает все, что положено. По всем признакам рано или поздно я должен пожалеть о своей необъяснимой несговорчивости.

Нахожу нужное мне парадное. Скрипит лифт, останавливается со вздохом. Хлопают его двери. Искомая квартира – справа. Нажимаю кнопку. Непродолжительную тишину оглашает стандартизованный перезвон.

Мне открывает раньше сорока постаревшая женщина, чья жизнь, вероятно, не была легкой.

– Вам кого? – спрашивает она.

– Извините, Павел дома? – в свою очередь спрашиваю я.

– Паша, тебя! – зовет женщина.

Появляется высокий светловолосый парень в тренировочных брюках и темной рубашке в клетку, лицом похожий на открывшую мне женщину. Его интерес ко мне – из разряда случайных: он видит меня впервые.

– Здравствуйте, – говорит парень.

– Здравствуйте, – отвечаю я. – Вы – Павел, верно?

– Он самый.

Представляюсь. Удивление моего собеседника не выходит за рамки обычного. Он приглашает меня в комнату.

Комната как комната: футбольный мяч, магнитофон, гантели, книги. Одно лишь отличает ее от сотен тысяч таких же комнат – множество фотографий Ольги на стенах. Почерк автора кажется мне знакомым. Вспоминаю, что одну из таких фотографий я видел в квартире у метро «Ждановская».

Сообщаю Павлу о поводе своего визита. Разумеется, в тех подробностях, о которых он должен об этом знать, и в ответ выслушиваю сбивчивое и искреннее признание. Сбивчивость объясняется волнением парня. Искренность – его возрастом. Судя по всему, человек он добрый, открытый и честный.

– Мы познакомились три года назад, – рассказывает Павел. – Вместе поступали в университет, на филологический. Я поступил. Ольга не прошла по конкурсу. Я уговорил ее остаться в Москве и на следующий год поступать снова. Она послушалась меня, осталась. Пошла работать секретаршей в какой-то трест. Она и сейчас там работает. В первый полгода мы виделись каждый день, меня из-за этого чуть из университета не отчислили. Первую же сессию завалил, еле выкарабкался. Потом стали встречаться реже. У нее появились новые друзья, не мне чета – рестораны, машины… Учиться она не хотела, даже поступать не пыталась. Говорила, что и так всего в жизни добьется. В общем, жила в свое удовольствие. А жилось ей, по-видимому, не сладко. В последний раз я встретил ее в конце августа. Случайно. Обрадовалась, потащила в Сокольники… Бродили до утра… Как в добрые старые времена… Она была чем-то расстроена, плакала. Говорила, что все надоело, Что не может больше так жить… Сказала, что уедет… Я решил помочь ей. Ну, не то, чтобы помочь – вы понимаете? Я ведь люблю ее. Очень! Всегда любил… Договорился, что перейду на заочный, место на кафедре предложили. Не бог весть что, но на первых порах нам бы хватило. Написал вот эту открытку, просил о встрече…

Осторожно говорю, что на свидание девушка не придет.

– Что с ней? – встревожился Павел.

Сегодня утром я звонил в Грузию. Состояние по-прежнему тяжелое.

Как могу, успокаиваю парня. Не думаю, что он до конца мне верит, но не расспрашивает. Очевидно, понимает, что я ограничен в возможности отвечать. Его деликатность мне по душе. Добрый, открытый, честный… Почему-то именно таким людям мало в этой жизни везет.

Обвожу глазами стены. С фотографий, бесчисленно повторенные, за мной следят знакомые глаза. Они словно вопрошают: что же ты?.. В самом деле, что ж это я?..

– Эти фотографии… Они сделаны давно? – интересуюсь я, додумывая некую, внезапно пришедшую в голову мысль.

– Давно, – отвечает Павел. – В наш «голубой период».

– В последнее время вы ее не снимали?

– Нет… Впрочем, постойте! В конце июня мы с нашей группой отмечали окончание третьего курса. Это было в кафе «Валдай». Поздно вечером, перед самым закрытием, неожиданно появилась Ольга с каким-то типом. Я их несколько раз щелкнул во время танцев, сам не знаю зачем. Она увидела, разозлилась, отругала меня… Они тут же ушли.

– У вас есть эти фотографии? – поспешно перебиваю я.

Черт возьми, сегодня, кажется, не зря солнечный день!

– Да, конечно.

– Можно взглянуть?

– Пожалуйста.

Павел поднимается, достает с полки большую картонную коробку, высыпает на стол содержимое, находит несколько снимков и протягивает мне.

Я просматриваю фотографии. Мне требуется все мое самообладание, чтобы не проявить удивления, ибо я сразу узнаю человека, стоящего рядом с Ольгой…

– Можно я возьму их с собой? – спрашиваю я.

– Конечно, – говорит Павел. – Если хотите, я увеличу.

– Благодарю вас, не надо.

– Мне пора. Я встаю. Понимая, что я сейчас уйду, Павел решается сказать несколько трудно дающихся ему слов.

– Вы должны помочь ей, – говорит он, глядя куда-то в пол. – Она не виновата.

– Надеюсь, – вздыхаю я.

Я не могу сказать ему ничего иного. Хотя, по чести говоря, должен.

25

У шефа есть возможность в приказном порядке в любую минуту заполучить меня к себе. Однако на следующее утро он предпочитает появиться у меня сам. Шеф считает, что отеческий разговор о наших нуждах-бедах лучше всего проводить на нейтральной территории. У него в кабинете такой разговор, хочешь не хочешь, получится чересчур официальным.

Играть роль человека, озабоченного, никакой необходимости нет, ибо я и без того озабочен сверх всякой меры.

 
Что за польза Ростевану, что за выгода войскам,
Если их военачальник предан горю и слезам? —
 

любопытствует Белопольский. Кавказские мотивы в данном случае весьма уместны. Что касается Руставели, то шеф не принадлежит к клану его наиболее экзальтированных почитателей, вроде моего друга тамады. Он просто много знает.

Вопрос задевает за живое. Самое время показать, что наша, так сказать, озабоченность является следствием нашей, так сказать, активности. Приглашаю полковника в кинозал. На маршруте перехода и в зале, пока настраивают проектор, он не задает мне ни одного вопроса. Он задаст их потом. Но это уже будет другой разговор и в ином тоне.

Гаснет свет. На экране появляется изображение. Это – один из двух снимков, переданных мне вчера Павлом.

– Видите девушку в левом углу? Это Морозова, – поясняю я. – А теперь обратите внимание на человека рядом с ней.

– В кожаной куртке? – уточняет Белопольский.

– Да. Здесь нечетко. Сейчас будет получше.

На экране возникает новый снимок интересующей нас пары. На сей раз лицо мужчины, запечатленного в фас, видно во всех деталях и интонациях. Ему явно не нравится, что его фотографируют.

– Никитин?! – восклицает полковник.

Ему незачем скрывать своего изумления, как и мне вчера.

– Он самый, – сдержанно подтверждаю я.

Восторгаться тут особенно нечем. Скорее наоборот.

Вспыхивает свет. Подхожу и сажусь рядом с шефом. Кинозал – одно из самых уютных мест в нашем офисе, его приятный полумрак хорошо стимулирует воображение. Последнее обстоятельство мне хорошо известно, я не без умысла устроил обсуждение увиденного именно здесь.

– Вот это поворот! – изумляется шеф, Он до сих пор не может прийти в себя, а уж этого человека удивить трудно. – Помнишь, наш самый первый разговор, после того как ты вернулся из поездки? Ты тогда сказал, что мы чего-то не учли с самого начала. Вот и ответ!

Допустим, я не говорил, а только подумал, но и это не важно. Главное, мы оба думали об одном и том же. Как уж тут промахнуться?

– Мы и не могли учесть, – говорю я. – Уж слишком неправдоподобно…

– Факты – вещь точная, как бы неправдоподобно они ни выглядели, – вздыхает Белопольский. – Никитин и Морозова знакомы. Значит, тебе на дороге Морозова встретилась не случайно. Никитин хотел знать, что ты будешь делать, а ты не понял…

В этом, месте следует небольшая заминка, ибо шеф понимает, что перегнул палку.

– И я бы не понял, – поспешно добавляет он. – Попробуй догадаться… Идем дальше. Появляется человек, который шестнадцатого сентября вечером на переговорном пункте представляется капитаном Лукшиным. Это мог быть только Никитин! Возникает естественное предположение, что все эти дни он был где-то рядом.

Образцовый гражданин, «случайно» нашедший у себя в машине целое состояние и без промедления сообщивший об этом властям. Его «случайное» появление в самом центре событий в тот момент, когда он, по нашей договоренности, должен был находиться совсем в другом месте, и совершенно непонятное небрежение к опасности быть обнаруженным или вычисленным. Его знакомая, «случайно» оказавшаяся участницей затеянной нами игры… От всего этого голова кругом идет. Получается, что: все это время нашим хорошо слаженным оркестром управлял совсем другой дирижер…

– В толк не возьму, зачем ему понадобилось называться моим именем? – бормочу я. – Он мог назвать любое другое…

– Есть такая категория людей, любящих риск, решительных, самонадеянных, дерзких, – раздумчиво произносит шеф. – Сознание собственного превосходства в них сильнее элементарной осторожности: вот он я, здесь, кручу вами, как хочу, а попробуй возьми! Между прочим при всей внешней уязвимости его действий, рисковал он немногим. Его не было в нашей схеме. Не бы-ло! И он это знал. Если бы ты не обратил внимания на некоторые странности в поведении Морозовой, – ловлю адресованный мне испытующий взгляд и отчаянно стараюсь не покраснеть, – не было бы и сегодняшнего разговора. К сожалению, брать Никитина пока нельзя: знакомство с Морозовой и странная манера выдавать себя за другого – это еще не улики. Спросить бы Морозову…

– Дня через два-три, – говорю я, делая вид, что рассматриваю фотографии.

– Надо спешить, чует мое сердце. Хотелось бы знать, для чего ему понадобился весь этот маскарад с контейнером?

Ответ на этот вопрос из разряда тех, которые одним махом ставят все точки над всеми «ï».

– Он искал Зазроева, – предполагаю я.

Мы уклонились в сторону от опасной темы, и теперь я могу наконец отвлечься от фотографии.

– Допустим. А зачем? Как думаешь, где Никитин может быть сейчас?

Где может – этого я не знаю. Говорю, где должен.

– Ты проверял?

– Я послал запрос.

Наш разговор окончен. Шеф встает и направляется к выходу из кинозала. Его походка лишена обычной живости, ступает он с усилием, тяжело, как человек, который прошагал многие десятки километров по бездорожью и обнаружил, что искомый дядюшка совершенно неожиданно съехал в неизвестном направлении, а на месте родимого села стоит большой металлургический завод. Я хорошо понимаю его состояние, ибо шагали мы вместе. У двери он останавливается и, повернувшись ко мне, произносит отеческим тоном:

– Будь осторожен. Это опасный противник, Виктор!

26

Место действия – поросшие лесом отроги гор. Слева внизу – село в несколько десятков изб. Справа на вершине пригорка – стоящая особняком добротно срубленная пятистенка. На пригорок с усилием взбирается толстый человек средних лет, в милицейской форме с погонами лейтенанта. Это – здешний участковый. Ходьба по сильно пересеченной местности явно не соответствует его комплекции и наклонностям, потому теплый погожий день не радует лейтенанта.

Достигнув забора, окружающего пятистенку, участковый останавливается и, с удовольствием привалившись к калитке, в течение нескольких минут приводит свое дыхание в норму.

За забором могучего сложения мужик, как перышком, ворочает вилами, нанизывая за раз огромные, величиной со средних размеров стог, охапки сена. Он не видит, а скорее, подчеркнуто не замечает гостя. Это – хозяин пятистенки, бобыль-охотник и по некоторым неподтвержденным сведениям – браконьер.

– Здорово, Николай Филимонович! – собрав достаточные для разговора вилы, приветствует его лейтенант.

Мужик прерывает свое занятие.

– А, участковый. Здорово, – степенно отвечает он.

Участковый достает носовой платок и обтирает побагровевшее от движения в гору лицо.

– Как живешь-можешь? – любопытствует он.

– Да уж могу, не сомневайся, – размашисто произносит хозяин. – Ты что, с делом каким аль мимо шел?

Вопрос задан так, по инерции, или про участкового известно, что он никогда не появляется просто так.

– Давненько я тебя не видел, – уклончиво отвечает лейтенант. – В дом пригласишь, может? Печет нынче, спасу нет!

– Печет, – сочувственно соглашается хозяин. – Заходи – гостем будешь.

Участковый проникает за забор, а потом следом за хозяином – в дом. В просторной горнице гость не без любопытства оглядывается.

– Ты бы, Николай Филимонович, чаю предложил, – говорит он. – А то в горле с самого утра сохнет.

– Это можно, – с охотой соглашается хозяин. – А ты, Петр Никитич, садись. Садись! Ноги небось гудят?

– Гудят. Гудят, родимые…

Лейтенант садится за массивный дубовый стол. Умиротворенно следит за тем, как хозяин хлопочет у самовара. В следующую минуту некий тревожащий запах заставляет участкового помрачнеть.

– Жареным пахнет, – констатирует он. – Медвежатинкой пробавляешься?

– Какое там… – машет рукой хозяин.

Он остался спокоен.

– А ты от ответа не отвлекайся. Не отвлекайся! – настаивает лейтенант. – Есть сведения!

– Нет у тебя никаких сведений, – добродушно отвечает хозяин. – Нетути! Потому, как были бы, давно б ты меня в кутузку упек.

Чай участковый пьет вприкуску, с наслаждением прихлебывая из блюдца.

– Люди сказывают, неизвестный человек в тайге появился, – между вторым и третьим стаканами заявляет он.

– Тайга большая – кого только не встретишь, – резонно замечает хозяин.