Текст книги "Военные приключения. Выпуск 6"

Автор книги: Иван Ильин

Соавторы: Илья Рясной,Алексей Шишов,Юрий Лубченков,Владимир Рыбин,Карем Раш,Валерий Мигицко,Александр Плотников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Один из солдат бил по гусенице кувалдой, выколачивая застрявшие между траками камни, другой возился внутри. От машины к машине ходили два лейтенанта в комбинезонах. Руки у них были в масле. Работа кипела, как на хорошем заводе.

– Вон наш Казьмин. – Ротный кивнул на замызганного солдата в кислой и злой физиономией, который неторопливо крутил гайку.

Субботина внезапно охватила неприязнь к этому человеку. Он хорошо изучил такой тип людей. Самовлюбленные, эгоистичные, они вполне искренне считают, что весь мир должен быть им обязан только за то, что они появились на свет. Таково было первое впечатление. А оно обычно самое верное и следователя никогда не обманывало.

– Рядовой Казьмин, подойдите! – скомандовал ротный.

Солдат поднял глаза и неприязненно взглянул на командира. Потом встал, подошел, представился по уставу. Движения вялые, выражение лица такое, будто делает командиру роты огромное одолжение. Потом безразлично взглянул на Субботина. Тот за годы работы убедился, что юридические эмблемы большинство солдат не знает. «А вы не медик?» – такой вопрос задают иногда даже офицеры. Но это и хорошо, что в большинстве подразделений юристы – редкие гости. Побольше бы таких частей. Взять стройбаты – там юридические эмблемы за версту чуют.

Вот, Казьмин, с вами хочет побеседовать следователь из прокуратуры, – сказал ротный и, не сдержавшись, добавил: – Доигрались? А я между прочим вас предупреждал.

Субботин увидел, как кровь отхлынула от лица солдата, а взгляд заметался.

– Пойдемте со мной, поговорим, – сказал Субботин и обернулся к командиру роты: – Буду признателен, если вы тоже со мной пойдете.

В присутствии командира беседовать легче. Он знает все достоинства и недостатки своего подчиненного, может при случае что-нибудь подсказать.

Когда все расселись в комсомольском кабинете в штабе, Субботин обратился к ротному:

– Поведайте, как этот солдат у вас служит.

Ротный начал подробно, с пространными отступлениями обрисовывать личность Казьмина, начав с мелких нарушений и закончив самоволкой и кражей.

– Да, молодой человек, – покачал головой Субботин. – Биография у вас хоть и короткая, но уже богатая.

– Какая есть, – огрызнулся Казьмин.

– Вы в магазине работали военторговском?

– Нет, не работал.

– У меня другие сведения.

– Ну, работал.

– А в сейф зачем лазили?

– Кто сказал? – насторожился Казьмин.

– Значит, о том, что сейф не закрывается, вы знали.

– Ничего я не знал и сейчас не знаю, – раздраженно отрезал Казьмин. – Товарищ капитан, мне еще до армии дело пытались пришить. Милиция, знаете ли, людям не верит. И вы не верите.

«Ты себе и сам не веришь», – захотелось сказать Субботину, но он сдержался.

– О том, что мы вам не верим, говорить еще рано, – только и сказал он.

– А вам, чем раньше, тем лучше. Что я, не знаю, что ли? У вас план, сроки, а на живого человека вам наплевать! Неправильно я излагаю? – победно, будто утверждая глубокую истину, воскликнул Казьмин.

– Неправильно, – устало ответил Субботин. Ему меньше всего хотелось сейчас обсуждать с Казьминым философско-правовые вопросы. – Денег-то как, хватает вам на жизнь?

– Не жалуемся.

– Да? И с каких же накоплений собираетесь с долгами расплачиваться?

Это был настоящий удар. У допрашиваемого даже дыхание перехватило.

– Есть старое, затасканное, но очень верное изречение, – продолжил, помолчав, следователь. – Все тайное становится явным. Рассказывайте-ка лучше все сами и не заставляйте прижимать себя фактами. Дороже будет.

Тут Казьмин сорвался:

– Что я вам сделал?! Всю жизнь мне не верят! И чем я людям дорогу перебежал, что грызут они меня и грызут?

– Чем? – спросил Субботин. – Не надо, наверное, красть, совершать неблаговидные поступки.

Казьмин сник. Субботин подумал: «Самое интересное заключается в том, что он на самом деле чувствует себя обиженным людской черствостью».

– Ну что, будете говорить?

– Нет!

– Дело ваше. Я вам дам еще время подумать.

– Товарищ следователь, – подал голос ротный. – А на гауптвахту его можно посадить?

– За что? – удивился Субботин.

– Крайне халатно относится к выполнению служебных обязанностей. У меня на него рапорта старшины имеются.

– Я больной, – неуверенно возразил Казьмин. – Нога…

– Вы справку из санчасти по поводу вашей ноги видели?

– Может, врач ошибается, – буркнул Казьмин.

– Не может. Вас и в госпиталь на консультацию возили. Здоровы вы. Эта болезнь шлангитом в народе зовется.

– Что ж, раз есть основания, – согласился Субботин, – тогда сажайте на гауптвахту. Препятствовать на буду.

Это подвернулось очень кстати. Оснований для задержания Казьмина в качестве подозреваемого пока не хватало, а находясь на свободе, он мог помешать расследованию…

Когда за работой следователя наблюдают со стороны, кажется, что он ничего особенного не делает: вопрос задал, ему ответили, на бумагу записал, дал расписаться – и весь труд. На самом деле за этими вопросами и ответами кроется сильное нервное напряжение. Оно не оставляет следователя ни днем ни ночью, мысли только и заняты сроками следствия, арестантскими делами, экспертизами. Поэтому, как правило, следователями долго не работают. Четыре, ну, пять лет от силы, а потом ищут люди работу полегче. Напряжение и усталость – вот постоянные спутники следственных работников.

К середине дня Субботин почувствовал себя измотанным. Когда преступление не раскрыто, плюс ко всему давит неопределенность, сознание, что, может, ты тратишь время зря, идешь не по той дороге, которая вновь заведет тебя в тупик.

Субботин встал, сделал несколько взмахов руками, вздохнул поглубже, присел пару раз. Голова несколько просветлела. Можно переходить к следующему допросу. На очереди Артамонов – приятель Казьмина. Про него говорил Лагус. Ночью этот самый Артамонов стоял в карауле.

– Войдите! – крикнул Субботин, садясь на стул.

Вошел длинный, коротко остриженный солдат в очках, представился и уселся напротив следователя. Его тонкие, как у музыканта, пальцы нервно теребили пилотку.

«Кто же ты такой, Артамонов?» – думал Субботин. Командиры о нем отзываются хорошо. Из тех людей, говорят, которые в лесу пять копеек найдут и ходят спрашивают, кто потерял. Вместе с тем человеческая душа – загадка. Иногда люди вытворяют такие вещи, которые от них никто и ожидать не мог. Субботин прекрасно помнил компанию, которую он отправил в дисбат пару лет назад. Их было двое: один тупой восемнадцатилетний оболтус, другой – двадцатичетырехлетний студент, окончил два курса института, имел жену и ребенка. Так этот студент втягивается в совершенно дурацкую авантюру и, как овечка, идет за человеком, слабее его и умственно, и физически. Под предводительством оболтуса они угоняют автомашину, чтобы снять с нее магнитофон и запчасти. А во время следствия, находясь под наблюдением командования, угоняют еще одну машину. Зачем это нужно было солидному двадцатичетырехлетнему парню? Почему его, как барана на привязи, повели на преступление? Загадка. Вот и с Артамоновым что получается? Его пост – идеальное место, чтобы принять участие в краже. Возможно, он в ней и участвовал, и тогда возникает еще один ребус для психологов – что могло честного парня толкнуть на преступление? Но это пока предположение. Могло быть и так, что воры обокрали магазин и остались незамеченными, тогда караульный ни при чем.

Артамонов чувствовал себя на допросе неуютно. Субботин видел, что ему хочется что-то сказать, но не решается.

– Как вы несли последний раз службу в карауле?

– Как всегда. Все по уставу, как и положено. У меня всегда как положено. Иначе не бывает. – Артамонов говорил быстро, сбиваясь, нагромождая ненужные слова. Видимо, хотел выиграть немного времени и сориентироваться. – Заступили, как обычно, а потом…

– Подождите, я вас не об этом спрашиваю. Вы Казьмина знаете?

– Знаю, – Артамонов потупился, чтобы не смотреть на следователя.

– Близко знаете?

– Он мой друг.

– Кому он должен был деньги?

– Никому, – быстро ответил Артамонов.

«Врет, – отметил Субботин. – Иначе сказал бы – не знаю».

– Артамонов, я думаю, мне не составит труда уличить вас во лжи.

– Должен, – вздохнул солдат. – В городе деньги кому-то то ли в шашки, то ли в карты проиграл.

– Значит, вы стояли ночью на посту и стойко несли службу? – перешел следователь к следующему вопросу.

– Да.

– И Казьмина не видели?

– Нет, – поморщился Артамонов.

– А если подумать?

Солдат долго и сосредоточенно молчал, наконец посмотрел прямо в глаза следователю:

– Ну вот вы. Чтобы вы на моем месте делали, если б вам нужно было донести на друга.

– Трудно сказать, – пожал Субботин плечами. – У меня таких друзей не было.

– А у меня есть! – с досадой воскликнул Артамонов. – И он мой настоящий друг.

– Вряд ли вы ему поможете молчанием. Я не утверждаю, что он виновен. Чтобы разобраться, нужны факты. Полная картина. Тогда легче будет установить истину. Может, то, что вы мне скажете, на самом деле сыграет в его пользу. Иногда кажется, что факт уличает человека, но в сопоставлении с другими выясняется, что полностью оправдывает.

– Да я всего ничего и видел. Стоял в два часа ночи на посту, вижу – идет Серега. Я его хотел окликнуть, но передумал. Он к магазину пошел, завернул за угол, и больше я его не видел, – угрюмо изложил события позапрошлой ночи Артамонов. – Жалко Серегу. Он парень не злой. Просто сам не знает, что делает. Несет его черт вперед, и тогда запирай ворота.

Закончив с Артамоновым и отпустив его, Субботин поглядел на часы. Четыре. Допросы и организационные вопросы занимают много времени. Не успел оглянуться, а день прошел. В целом следователь был доволен. Начав с нуля, он теперь обладал более менее четким построением из фактов. Так бывает всегда, слово за слово, улика за уликой, эпизод за эпизодом – и вот ты уже с головой погружаешься в чужую, незнакомую жизнь, о которой еще недавно ничего не знал. Следователь, как и актер или писатель, за одну свою жизнь проживает множество жизней и судеб.

Субботин вынул листок, на котором с утра записывал версии. Напротив слов «наряд врет» поставил плюс. Вызвал вновь сержанта с добрыми глазами, который так искренне убеждал, что мимо него муха не пролетела. Припертый к стене фактами, сержант начал жаловаться на жизнь и на Утабаева, которого как ни учи, все равно проспит. Вот и в ту ночь поставили его к тумбочке дневального, а он тут же отключился. Наряд в результате чуть не пропустил подъем. Хорошо еще, сержант вовремя проснулся, а то уже сидели бы все на гауптвахте.

«Вот стервецы, – подумал Субботин. – На всю ночь комнату для хранения оружия, да и казарму без присмотра оставили». По идее есть статья в уголовном кодексе о нарушении правил несения внутренней службы. Но в ней командиру дано право ограничиться дисциплинарным взысканием, что, скорее всего, и будет сделано в данном случае.

Утабаев был страшно напуган и лепетал что-то вроде: «По-русски совсем не понимай». Тут все ясно. Казьмин ночью беспрепятственно мог не только уходить из казармы, но еще при желании вытащить и все имущество роты.

Теперь у Субботина хватало данных для более серьезного разговора с Казьминым. Возможно, тот опять ничего не скажет, но это нестрашно. Преступление он совершил же один. Был у него помощник, притом, теперь ясно, что мальчишка, школьник. Позвонил Быков дежурному по части и передал – эксперты дали предварительное заключение, что волокно, обнаруженное на проволоке сетки, – от школьной формы.

Доставили Казьмина уже с гауптвахты. За то недолгое время, прошедшее после первой с ним встречи, его внешний вид претерпел серьезные изменения. Беднягу уже успели обрить наголо, так что выглядел он жалко и растерянно.

– Вы, пожалуйста, подождите в коридоре, – сказал Субботин двухметровому солдату-конвоиру с автоматом за спиной. Тот вышел.

Казьмин мрачно глядел на Субботина. Видно было, что он хочет ринуться в бой, начал доказывать свою правоту, а значит, неправоту других. Но следователь молчал, изучающе рассматривая допрашиваемого. Был бы Казьмин простой парень, влетевший по дури в неприятную историю, поговорили бы по душам, объяснил бы ему Субботин все начистоту и о перспективах дела, и о том, что не выкрутится, и о том, что признание не только в книгах и кино смягчает ответственность. Но этому человеку везде чудятся подвохи и обманы. О психологическом контакте тут говорить трудно. Значит, нужно работать в жестком стиле.

Вдоволь насмотревшись на Казьмина, Субботин достал из своего портфеля кусок стекла, баночку из-под гуталина. Казьмин завороженно глядел на эти предметы. С равнодушным выражением на лице следователь вытащил маленький резиновый валик, открыл баночку из-под гуталина, где была черная типографская краска, капнул ее на стекло и начал долго и нудно раскатывать.

В глазах Казьмина появилось неприкрытое беспокойство. Он не понимал, что происходит, и неизвестность действовала на него удручающе.

Закончив раскатывать краску по стеклу, от чего поверхность стала черной, Субботин без всяких эмоций негромко произнес:

– Руки.

– Что – руки? – не понял Казьмин.

– Руки на стол.

По детективам Казьмин знал, что эти слова не сулят ничего хорошего, и положил грязные, в мазуте, руки на полированную крышку стола.

Субботин встал, взял его за указательный палец, прижал к стеклу, нанеся тем самым слой краски на кожу, а затем откатал на лежащий на столе бланк для дактилоотпечатков. Техника, конечно, примитивная – стекло, валик, но другой нет.

Через несколько минут процедура была закончена, на бланке появились черные отпечатки десяти пальцев, также ладоней. Теперь экспертиза установит, касался ли Кузьмин форточки.

– А для чего это? – спросил обескураженно солдат.

– Для экспертизы, – не вдаваясь в подробности, коротко пояснил следователь.

Казьмин вытащил из кармана носовой платок и начал стирать в пальцев краску.

– Не трудитесь. Это очень хорошая краска. Тут без мыла и пемзы не обойтись.

Казьмин спрятал испачканный платок в карман.

– Итак, вернемся к нашим баранам. Еще раз скажите-ка мне, где вы были вчера вечером?

– Спал в казарме.

– Крепко спали?

– Я всегда крепко сплю.

– И ночью на улицу не выходили?

– У нас наряд у выхода стоит. Через них не пройдешь. Да вы их спросите.

– Уже спросили. Спал наряд.

– Я спал в казарме, – твердо повторил Казьмин.

– А вы, случайно, не лунатик? – поинтересовался Субботин.

– Случайно не лунатик.

– Это плохо.

– Почему?

– Вы говорите, что спали, а во сне ходят только лунатики. Значит, вы врете, поскольку ночью вас у магазина видел Артамонов. Можете с протоколом ознакомиться.

Казьмина будто поленом по голове стукнули. Он даже пригнулся.

– Да, да, видел. Около двух ночи.

– Не может быть!

– Еще как может. Теперь скажите, кому вы деньги проиграли?

Казьмин сглотнул. Возражать сил не было. В его глазах появилась какая-то обреченность. Субботину стало его жалко. Всегда в самый неподходящий момент, когда нужно было додавливать «клиента», делать последний шаг, появлялась эта самая жалость. Сочувствие. По характеру Субботин – человек очень мягкий. Никогда в нем не было каменной твердости, позволяющей карать, выносить приговоры. Поэтому он никогда не смог бы стать судьей. Это сострадание мешало бы объективности.

– Что вы от меня хотите? – наконец спросил Казьмин.

– Правды, – устало вздохнул Субботин. – Ничего больше я не хочу.

– Не брал я ваш магазин! Не брал!

Субботин ничего не сказал.

– Хорошо, – взял себя в руки Казьмин. – Можете меня посадить. Ваше право. Но не за магазин. Ночью я гулять выходил. У Клавки был.

– Что?

– У Клавки. Ночью я как раз к ней пробирался. Сразу не сказал, потому что боялся – за самоволку посадите. У меня одна уже недавно была. Теперь как раз на статью нагулял.

– Мало убедительно.

– А вы у нее спросите. У подруг по общежитию…

Субботин предпочитал никогда не ходить по квартирам или общежитиям в одиночку. Могут быть любые провокации и конфликты, после которых приходится доказывать, что ты не верблюд. Но времени для вызова Клавдии в милицию не было – при раскрытии преступления важен каждый час и любая зацепка должна отрабатываться как можно быстрее. Так что Субботин отыскал в общественном пункте охраны порядка участкового – огромного, как Жаботинский, усатого старшего лейтенанта милиции, и вместе они направились в общежитие.

Оно находилось на окраине города. Пятиэтажное здание с развеселой музыкой, гремящей из окон, с давно не крашенными стенами в потеках. Общежитие было женское, а потому являлось центром бурных страстей. Участковый поведал, что неподалеку живут «химики» и время от времени похаживают к здешним барышням.

При входе сидела бдительная старушка, с подозрением разглядывающая всех приходящих. Не обращая внимания на то, что посетители в форме, что пришли по делу, она начала выспрашивать, что, да куда, да зачем, пока участковый не взорвался.

– Кончайте комедию! – сказал он и под кудахтанье проверяльщицы прошел в холл. Субботин устремился за ним.

– Вот кукушка! Сколько раз меня видела, прекрасно знает, кто я такой, а все равно – стойко охраняет свой пост, – прокомментировал происшедшее участковый. – Думаешь, если б пьянь какая лезла, она не пропустила бы? Пропустила бы как миленькая, потому что на грубость может нарваться. А мы люди мирные, на нас и власть можно показать.

Лестница располагалась в конце длинного коридора, завешенного почему-то плакатами по гражданской обороне. Вдруг участковый сказал:

– А вот эти охраны не боятся..

Две девчонки втаскивали в окно громадного детину.

– Не уроните, девочки? – осведомился участковый.

– Не бойтесь, – хмыкнула одна, – вытянем.

– Своя ноша не тянет, – заржал взобравшийся на подоконник детина, но, увидев участкового, сник.

– Сам, альпинист, уйдешь или проводить?

– Сам, о чем речь. – Парень чмокнул девушку в щеку и пошел к выходу.

Из комнат слышалась музыка, визги, беззлобная матерщина. Жизнь в общаге кипела.

– Весело тут, – сказал Субботин.

– Очень, – кивнул участковый. – Каждый день или скандал, или мордобой. Рыцари наших прекрасных дам поделить не могут и турниры устраивают. Так что ваш солдатик подходящее место для времяпрепровождения нашел.

На четвертом этаже отыскали четыреста одиннадцатую комнату. Участковый постучался.

– Заходь, коль свой, – пророкотал из-за двери мужской голос.

– Участковый уполномоченный капитан Бибиков, – представился милиционер, козырнув.

В микроскопической комнатенке с трудом умещались две кровати, шкаф, стол и два стула. На столе – бутылка вина и сковородка с жареной картошкой. За столом – двое неопрятного вида парней и две девушки. При слове «участковый» парни засуетились. «Химики», – подумал Субботин. Присутствие их здесь в это время – нарушение режима.

– Ну, мы того, девочки, – пробормотал один, вставая, и с тоской оглядываясь на сковородку о картошкой. – Мы пошли, да?

Он начал пробираться к выходу, пытаясь обогнуть участкового.

– Эти вам не нужны? – спросил милиционер.

– Нет, пускай идут.

«Эти» моментально исчезли.

– Кто из вас Клава Завадская? – спросил Субботин.

– Я, – ответила дородная, спелая деваха, завернутая в черный, с изображениями змей и драконов халат. Она изучающе посмотрела на следователя.

– А вы кто? – обратился Субботин к худой девушке в серой юбке и голубой кофточке. В ее глазам было что-то жалобное, как у дворняжки. Этакий заморыш.

– Соседка, – ответила она.

– Вы нам тоже понадобитесь. Будьте где-нибудь поблизости.

Девчонка согласно закивала и выскользнула из комнаты.

– Я из военной прокуратуры, – представился Субботин, садясь за стол и брезгливо отодвигая закопченную сковородку.

Клавдия усмехнулась и вызывающе покачала головой. Субботин вытащил из портфеля бланк протокола допроса.

– Я должен допросить вас в качестве свидетеля.

– Чегой-то? – презрительно протянула Клавдия. – Нечего мне с военной прокуратурой делить. Не хочу я допрашиваться.

– Не понял, – переспросил Субботин. – Вы что, отказываетесь давать показания?

– А чего понимать-то? Не буду я ничего говорить. Не хочется чегой-то.

Клава томно потянулась и демонстративно отвернулась к окну, всем видом давая понять, что участковый и следователь здесь лишние.

– Это уже интересно, – усмехнулся Субботин. Нахалов он на своем веку перевидел немало и даже на разозлился. – Придется прочитать небольшую лекцию. Давать показания не ваше право, а ваша обязанность, По уголовному кодексу за отказ, уклонение от дачи показаний или за дачу заведомо ложных показаний вы можете быть привлечены к уголовной ответственности. Правда, много за это не дают. Не больше года лишения свободы.

Субботин говорил холодно. За время следственной работы он научился говорить так, что у нахалов отпадало желание нахальничать.

– Если вы не хотите говорить со мной здесь, придется пройти в милицию. Или добровольно, или приводом. Это тоже предусмотрено законом.

Услышав про уголовную ответственность, Завадская изменила позу, глаза забегали.

– За чегой-то отвечать? Какой еще привод? – забеспокоилась она. Поняла, что хамством не взять, и засуетилась.

– В общем, так – не хотите говорить, пойдемте с нами.

– Ну чегой-то сразу идти. Какие там вопросы?

– Вы Казьмина знаете?

– Еще бы мне его не знать, – злорадно усмехнулась Клава. – Он мой, как это называется, полюбовник.

«Какая бесстыжая девка», – отметил про себя Субботин.

– А что он сотворил? Вообще-то с него станется. Нет у него ни соображения, ни воображения, ни совести.

Субботин оценил это утверждение. Интересный тип взаимоотношений – и Казьмин, и Клава оба недовольны всем, а заодно и друг другом, но есть в них взаимная тяга, и заставляет их непонятная сила держаться вместе. Но при этом не упустят случая облить друг друга грязью.

– Что вы о нем так плохо отзываетесь?

– А вот так, – неопределенно пожала плечами Клава.

– Значит, деньги он так и не отдал? – с сочувствием спросил Субботин.

– Нет, – хмуро кивнула Клава, но тут же встрепенулась: – Какие деньги?

– Которые Казьмин проиграл этому, как его… – Субботин неопределенно прищелкнул пальцами, будто пытаясь вспомнить имя.

– Митяю, – кивнула Клава. – Проговорился-таки, подлец. Меня теперь склонять будут, что «химики» с солдатами в моей комнате в карты играют.

– Да уж, – подтвердил Субботин. Пусть подумает над тем, что делает. – Это содержанием притонов называется.

– Я, что ль, их сюда затаскивала? – взвизгнула Клава. – Сами слетались! А я не виновата!

– Вчера тоже играли?

– Нет, вчера без этого обошлось.

– Во сколько Казьмин пришел?

– В полтретьего. До половины шестого здесь и пробыл…

Фары «уазика» безуспешно пытались разогнать туман. Погода начинала портиться, повеяло сыростью. Стало как-то зябко. Улицы города, кажущиеся чужими и нереальными в этой дымке, как кадры сюрреалистического фильма проплывали за стеклами кабины.

«Нужно завтра надевать плащ», – решил Субботин. Он с грустью подумал, что лето, похоже, окончательно сдало свои позиции. Скоро опадут с деревьев листья, потом пойдет снег. Зима. Холодно. А зиму и холод он не любил.

Субботин мысленно подвел итог еще одному дню работы. Очередная версия разлетелась в пух и прах. Соседи Клавы подтвердили, что солдат провел ночь в общежитии. Похоже, они говорили правду. Уж очень логичные, последовательные были показания. Артамонов видел Казьмина в два часа ночи. На это заявление можно положиться, потому что солдат на посту прекрасно знает, сколько времени прошло после заступления на пост и когда, наконец, ему сменяться. В общежитие самовольщик пришел в полтретьего. Время девчонки тоже запомнили хорошо. От военного городка до общежития двадцать минут ходьбы. Ушел из общежития в полшестого утра, едва хватало времени, чтобы добраться в часть до подъема. Так что времени обокрасть магазин у него не было.

Машина завернула в поросший деревьями двор и остановилась у подъезда десятиэтажного дома.

– Заедешь за мной завтра, в восемь, – сказал Субботин шоферу-солдату, выходя из машины.

Следователь посмотрел на окна своей квартиры. Полпервого ночи, а Лена не спит. Скорее всего, читает сборник фантастики, который по знакомству достала недавно.

То, что жена у Субботина – кандидат наук, это исключение из правил. Военным положено иметь жен учительниц, врачей, но не математиков.

Он поднялся на седьмой этаж. Шел пешком, усвоив, что люди, пользующиеся лифтами, гораздо больше страдают сердечно-сосудистыми заболеваниями. Дверь открыла Лена.

– Привет! Долго же тебя не было. – Она чмокнула его в щеку. Тоненькая, коротко стриженная, в потертых джинсах и старой рубахе с заплатанными рукавами, которые таскала дома, она казалась девчонкой.

– Чем ты тут без меня занимаешься?

– Читаю Каттнера. Гениальный писатель. Ужин на сковороде. Отбивные.

Субботин увидел на журнальном столике рядом с диваном чашку с горячим кофе.

– Дурная привычка глотать на ночь наркотик.

– У тебя нет логики. Какой смысл пить кофе днем, когда и так спать не хочется. Кофе надо пить вечером, когда слипаются глаза. Иди ешь.

– В столовой ужинал, – Субботин снял пиджак, уселся в кресло. – Как Санька поживает?

– Хорошо. Сегодня пытался съесть зубную пасту.

– Ты дала?

Лена воспитывала трехлетнего сына по новой методике, которая гласит, что до определенного возраста детям надо позволять делать все. Тогда они вырастают без дурацких комплексов.

– Нет, не дала. А ты знаешь, что он мне в ответ заявил? Посмотрел на меня так серьезно, а потом говорит: «Не дашь, так я сейчас как закапризничаю». А как твои дела?

– Продвигаются, но туго. – Субботин взял с журнального столика чашку с кофе и отхлебнул. – Вчера мне чуть не раскроили голову бутылкой из-под красного вина. Сегодня я ворвался в женское общежитие.

– Молодец! Ты наверняка там всех покорил.

– Стар я уже, чтобы кого-то покорять.

Сказал это для смеха, но вдруг почувствовал себя действительно старым и уставшим. Эта чертова усталость наваливалась на него все чаще в последнее время. Семь лет следственной работы. За это время подразболтались и нервы, и сердце все чаще покалывает. Семь лет, бесконечная вереница свидетелей и обвиняемых, злодеев и жертв, семь лет копания в человеческих пороках.

Вспомнил, как пришел на эту работу. Как и все молодые, горел желанием изменить что-то, исправить мир. Бороться со злом. И считал это своим предназначением. Ведь всегда был в душе романтиком. И остался им, хоть эта работа и перемалывает романтиков. И всегда имел какие-то несовременные понятия о долге. Благодаря этому и загремел в Афганистан. Вызвали, сказали – нужно. Козырнул, собрал вещи и поехал.

Три афганских года слились в памяти в единое темное пятно. Теперь, вспоминая об этом, иногда не мог поверить, что все это происходило с ним, что это его судьба. Будто вспоминал многосерийный детективный фильм. Но это был не фильм. Это были настоящие горные дороги, настоящий свист пуль, настоящие артобстрелы. И была ПКЛка, кузов которой был разнесен из ручного гранатомета (спасло тогда его и водителя то, что сзади шел бронетранспортер). Был и вертолет, закладывающий виражи в противоракетном маневре. И было тупое равнодушие, пришедшее на место страху первых недель пребывания в той проклятой богом стране.

Субботин не часто задумывался над тем, что ждет впереди. Только в такие часы, когда наваливалась усталость и хотелось пожалеть самого себя, когда лезли мысли о своей жизни, переводимой на воров, насильников, убийц, о том, что в мире много прекрасных вещей, прекрасных людей, что он заслуживает лучшей доли. Это состояние быстро проходило. Субботин прекрасно знал, что он делает нужное дело, что кто-то должен помогать попавшим в беду, защищать людей, разгребать грязь. Не всем удается прожить жизнь в белых перчатках. Кроме того, он любил свою работу. Что-то в этом есть противоестественное. Но это работа затягивала, затягивал азарт борьбы, затягивала постоянная гонка, участником которой являешься. И без этой работы ему будет тоскливо. Но вот чертова усталость наваливалась чем дальше, тем чаще. Субботин со страхом думал о том, что, похоже, он подходит к пределу, который физики называют усталость металла. Придет момент, когда нужно будет менять работу. «Усталость металла…»

– Лен, как ты относишься к тому, чтобы сменить мне работу и пойти в нотариальную контору? – улыбнулся Субботин.

– Положительно. Тебе дадут парик и мантию.

– Парики и мантии у судей.

– Неважно. Жаль только, что ты этого не сделаешь. Ты же фанатик. Ты не мыслишь себе другой жизни. Фанатик…

Допросы, допросы, допросы… Пачки исписанных листов, уставшая, онемевшая рука, слова, слова, слова… К вечеру язык еле ворочается, начинаешь путать слова. Ведь на допросе говорит нередко в основном один следователь. Приходится убеждать людей, наводить психологический контакт, детально выспрашивать, что и как, заставлять вспоминать то, что давно забыто и чему не придавалось значения.

Рабочий день начался у Субботина все с тех же допросов. Помимо него работали и трое дознавателей, командиры. Информация накапливалась, проверялись и отпадали версии, удалось установить непричастность к краже многих людей. Работа шла. Главное в ней – дотошность. Проверить все. Тогда рано или поздно наткнешься на то, что ищешь.

Сам Субботин отрабатывал наиболее вероятную версию – преступление совершил кто-то из солдат, увольняющихся в запас. Когда следователь допрашивал одного из них, вошел ротный, командир Казьмина. Поздоровался и попросил переговорить с глазу на глаз. Субботин спровадил очередного дембеля и спросил ротного.

– Что у вас случилось?

– Тут такое дело. – Капитан вытащил из полевой сумки маленький радиоприемник.

– Где вы его нашли? – Субботин подался вперед. Приемник был, похоже, краденный из магазина.

– Осматривал боевые машины. Там и обнаружил. В машине Казьмина.

– Черт возьми! – воскликнул следователь.

Ну и ну! Опять Казьмин. Значит, все-таки он в магазине пошуровал. А эти дамы общественного пользования врут. Хотя вряд ли. Очень уж убедительно говорили. Правда, он мог сам и не красть, а навести на магазин того же самого Митяя, которому проиграл деньги. Эта версия сейчас проверяется. Позвонил с утра Рагозину, тот сказал, что займется.

– Жалко, что вы стерли отпечатки пальцев.

Капитан виновато развел руками.

– Ладно, черт с ними. – Субботину пришла в голову интересная мысль. – Вы часто проверяете машины?

– Слежу, конечно. Чинить помогаю. Время от времени просматриваю их.

– Так, так, – Субботин был уверен, что мысль важная. – И кто знал, что в воскресенье вы будете смотреть машины?

– Да все знали. Перед строем объявлял.

– Вы говорили солдатам, что Казьмина подозреваю в краже?

– Нет. Говорил, что он на гауптвахте, за неисполнительность.

Топорно сработано. Дураком надо быть, чтобы понадеяться, что на такую наживку клюнут. Подкинули этот приемник. Как преступник почувствовал, что запахло жареным, решил переложить свою вину на другого. Арестован был Казьмин в четыре часа. Приемник подбросили, видимо, чуть позднее.