Текст книги "Розы на снегу"

Автор книги: Иван Гончаров

Соавторы: Александр Бычков,Виктор Федоров,Иван Жилин,Людмила Бурцова,Николай Масолов,Евгений Никитин,Иван Пономарев,Виктор Мариничев,Елизавета Веселова,Василий Топильский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Туганова хотела подняться, но руки… Руки были связаны за спиной, а ремень никак не удавалось развязать. Наконец удалось. Она поползла вдоль окопа, отыскала Сергея Гущева, стала тормошить и звать его, но он был мертвым. Вдруг рядом загудела машина. Надя уткнулась лицом в снег, замерла. Снова выстрелы. Потом – чей-то голос:

– Утром окоп зарыть!

Надя слышала, как постепенно стих гул мотора. Она перевернулась и долго лежала на спине, не шевелясь, всматривалась в темное, бесконечное морозное небо, на котором проступали дрожащие от холода звезды. А в ушах все еще звучало: «Утром окоп зарыть». Эти слова заставили наконец подняться. Собрав в окопе разное тряпье, Надя замотала им ноги, сняла с Гущева пиджак, который оказался ей по колено, укутала лицо и голову старой шалью Лидии Ивановны и с трудом выползла из ямы.

Было утро, когда Туганова добралась до большака. В глазах стояли черные круги, при каждом неосторожном шаге в голове вспыхивали огненные искры. Надя останавливалась, пережидала, когда все пройдет. Впереди замелькали черные точки. Надя, пошатываясь, побрела им навстречу. Когда они приблизились, увидела: гитлеровцы. Схватившись за животы и приседая, солдаты громко захохотали, указывая на нее пальцами. Поравнявшись, один из них толкнул девушку в плечо и крикнул:

– Дряхлый русский бабка!

Надя упала в снег, попыталась подняться и не могла. Невероятным усилием она все же заставила себя встать и пойти.

Чудом дотащилась до родного дома.

Несколько дней Туганова пролежала в горячке. Мать прятала ее в сарае, затем в доме Баховой. Переводчица была вне подозрения, а Мария Сидоровна знала от мужа, что Антонина Карповна свой человек и связана с партизанами.

Очнулась Надя от слов:

– Значит, поживем еще!

Она лежала на столе. Около нее стояли пожилой человек в белом халате и сияющий Яшка между двумя военными с красными звездами на шапках.

Четыре месяца пролежала Туганова в одном из госпиталей Ленинграда. Врачи сделали все, чтобы вернуть ей жизнь. А потом Надю поздравлял Михаил Иванович Калинин с заслуженной наградой.

* * *

Надежду Ивановну Туганову пригласили к следователю. На скамье сидел человек со шрамом чуть выше левой брови.

– Поднимите голову, – приказал ему следователь.

Человек поднял голову и, вздрогнув всем телом, как от удара, поспешно опустил глаза.

– Туганова, вы знаете этого гражданина? – спросил майор госбезопасности.

– Да, знаю, – твердо ответила Надежда Ивановна. – Это гитлеровский унтер-офицер Николай Терехов. Он расстреливал меня и моих товарищей…

Светлана Боровикова
СЕРГЕЕВСКИЙ ОТРЯД

В деревню Богомолово Себежского района гитлеровцы вошли с портретом Ворошилова. Они тыкали в него пальцами и кричали:

– Рус капут!

Навстречу им, быстро семеня босыми ногами, выскочил Варлаам Панкратьев. В руке он держал полное лукошко яиц. Плюхнувшись на колени, подобострастно заговорил:

– Двадцать пять лет ждал я вас. Наконец-то дождался!

Солдаты загоготали, взяли лукошко, похлопали Варлаама по плечу.

Безмолвно стояли русские избы. Десятки глаз следили за чужаками. Гитлеровцев было много, так много, что даже зелень в огородах поседела от пыли, поднятой их сапогами и колесами машин.

Фашисты миновали деревню. Снова наступила тишина. Из домов стали выходить женщины. Многие плакали, прижимая к себе испуганных детей. Кто-то горько сказал:

– Где против такой силы выстоять…

– Бабы! – вдруг громко крикнула Моисеенко. – Вы что это приуныли?

У Марии Николаевны из-под платка выбивались седеющие волосы, лицо было взволнованное. Она подходила к каждому, заглядывала в глаза.

– Как в ум-то вам пришло, что теперь здесь фашист царствовать будет? Никогда не бывать этому!

В деревне уважали эту ленинградскую женщину. Сразу же после ленинского Декрета о земле она приехала сюда. Здесь овдовела, с пятерыми на руках осталась. Первой в колхоз пошла и выдюжила, всех подняла. Когда дети стали учиться в Ленинграде, она к ним перебралась. А на лето, как всегда, приезжала в деревню. Приехала и в сорок первом. Здесь и встретилась с выбравшимся из окружения сыном…

* * *

Уткнулось в землю разбитое орудие. Страшная боль в ноге мутила сознание. Моисеенко отполз в кукурузу. Гитлеровцы не заметили его. Сергей впервые видел их так близко. Мучительно было сознавать свое бессилие…

Слушала Мария Николаевна страшный рассказ сына. Совсем неузнаваемым стало его лицо – осунувшееся, обросшее. В тревожном взгляде родных серых глаз нет больше прежней смешинки. Только брови те же длинные, сросшиеся. Спина сгорбилась, руки безжизненно лежат на столе. Голодный, а к еде почти не притронулся.

Сергей Моисеенко.

Как ни крепилась Мария Николаевна, но заплакала. Сергей увидел слезы и вдруг… улыбнулся, как когда-то, задорно, по-мальчишески. Глаза рассмеялись. Он встал и протянул свои сильные руки к матери, затормошил ее:

– Не плачь, мама, все по-прежнему будет. Это я тебе точно говорю.

Потом начал расспрашивать про братьев и сестер. Всех их война застала в Ленинграде. Очень разволновался, когда узнал, что и матери о них ничего неизвестно.

Наутро Сергей ушел к Мелиховым, что жили в соседней деревне Предково. Никто не повстречался ему на дороге. Он смотрел вокруг и не узнавал родную деревню. Не заскрипят полозья саней, не залает собака. Только слабый дымок из труб выдавал присутствие в ней людей. Думал ли когда, что таким будет возвращение домой?

Женя Мелихова с радостным криком бросилась обнимать гостя. Отец Жени, Михаил Акимович, пошел навстречу Сергею, крепко пожал ему руку, пытливо посмотрел в глаза. С печи спускался тринадцатилетний братишка Жени, тоже Женя. Мать Екатерина Осиповна уже несла на стол угощения.

Вскоре Сергей узнал о всех новостях ближайших деревень Долосчанского сельсовета: Предково, Малеево, Богомолово и Долосцы. Трудно живется. Во многих семьях остались только старики и дети. Помогают им односельчане и военнослужащие, не сумевшие пробиться из окружения: братья Кичасовы, Борис и Николай, из Алтайского края, оба учителя, комсомольцы; Корякин Степан из Пермской области, лесник, беспартийный; Инсафутдинов Разитдин из Башкирии, учитель, кандидат в члены партии.

– Я тебя с ними познакомлю, – сказала Женя.

Узнал Сергей и о новой «власти», появившейся в Долосцах. Старостой назначили Федора Орлова из деревни Ильино. Ходит везде с плеткой. Народ ему уже и кличку дал – Зуй.

– Завтра можешь повидаться с ним, – хмуро проговорил Михаил Акимович. – Собрание созывает, послушаешь, как на людей орет, оккупантами стращает, говорит, что с такой силищей нам не справиться: они, мол, Европу победили.

Сергей уже собирался уходить, когда в избу постучали. На пороге появился худощавый смуглый человек в обтрепанной одежде.

– Знакомься, – сказала Женя, – это Инсафутдинов.

Вошедший протянул руку Сергею и улыбнулся.

– Это я был Инсафутдиновым, а теперь Александр Иванович Мелихов, а то мое имя никто и выговорить не может, да и от оккупантов укрыться легче будет.

Сергей с первого взгляда почувствовал доверие к Александру. Поделился с ним своими мыслями.

– Главное – мы были и остаемся бойцами Красной Армии. Организуем отряд. Оружие для начала уже есть. У Мелиховых винтовка спрятана, и сын Власова Петр обещал дать. Надо людей поднимать. Я пойду в Осыно, там много моих друзей-комсомольцев, буду к нам звать.

С того дня потянулись по снегу следы из дома в дом, из деревни в деревню. Налетит ветерок, заметет снегом, а они опять, быстрые, появляются.

В одну из таких ночей, собравшись в доме Мелиховых, партизаны выбрали командный состав отряда. Командиром по единогласному решению стал Сергей Моисеенко. У него был военный опыт – четыре года в армии. Комиссаром избрали Мелихова, помощником командира – Степана Корякина, начальником штаба – Николая Кичасова.

У отряда появилось оружие – винтовка, которую принес Петр Власов, и пистолет «ТТ», переданный Сергею Женей Ильюшенковым из деревни Жоглино. Небогато, но, как говорится, лиха беда начало.

Ранним утром на лыжах, сделанных Степаном, маленький отряд ушел в лес строить землянку. Никому, даже матери не сказал Сергей, что они задумали.

Мария Николаевна не обижалась. Ее материнское сердце подсказывало ей больше, чем мог сказать Сергей. Уже давно она по крупицам собирала соль. Выменивала, где могла, берегла. И сухарей достаточно накопила.

…В избу, потирая покрасневшие от мороза руки, вошли Александр и Степан. По их лицам Мария Николаевна поняла: что-то случилось. Но они молчали и, казалось, выжидали. Сергей, заметив это, хотел сказать что-то матери, но она его опередила:

– Я, Сережа, пойду к соседям, а то увидят, что у нас огонь горит, чего доброго придут. А вы тут делайте свое дело. Да, вот возьмите. – Она вытащила бидончик соли и мешок сухарей, накинула платок и вышла. Но к соседям не пошла, так и стояла на морозе, всматриваясь в темноту, вслушиваясь, – зимой далеко слышно.

А в избе Сергей читал повестки, которые Зуй прислал Александру и Степану. Им приказывалось явиться в комендатуру в теплой одежде и с пищей на три дня. В случае неповиновения… Сергей не дочитал.

– Значит, в лес? – не то спросил, не то решил он.

– Думаю, так, – подтвердил Александр.

Сергей вопросительно посмотрел на Степана.

– Самое время, – кивнул тот.

…Долгой была первая ночь в лесу. На рассвете партизаны направились к деревне. Во дворе Лиды Моисеенко, однофамилицы Сергея, висел белый лоскут. Это был сигнал, что в деревне есть чужие. Кто же?

Мелькнул огонек в окне избы. Трое остались на дороге, а Сергей с Борисом осторожно прокрались по двору, приблизились к окошку и заглянули внутрь.

В избе было много народу. Сергей разглядел и мать. Почти у самого окна сидел Зуй с любимой плеткой. Он что-то кричал. Но женщины молчали. «Нас ищут, – понял Сергей. – Ну что ж, если так хочешь встретиться, то мы не отказываемся», – подумал он.

Ничего не узнав, обозленный Зуй отправился к себе в Ильино. Приехал домой и сразу завалился на печь. Разбудил осторожный стук в дверь.

– Кого там нечистая несет?

– Открой, свои.

Голос показался знакомым. Кряхтя, полез с печи. Открыл дверь. Из темноты сеней на него шагнул человек в шапке и полушубке. Зуй, щурясь, заглядывал ему в лицо, пытаясь узнать, и вдруг отпрянул.

– Что это?.. Брось!.. Чтой-то!.. – отрывисто говорил он, пятясь назад и не отрывая взгляда от маленького черного предмета в руке вошедшего. Мгновение ему казалось, что это сон. Он зажмурился и вновь открыл глаза. Дуло было перед ним. Вмиг весь покрылся потом, затряслись руки. Продолжая пятиться, он наткнулся на печь. И вдруг, решив, что она может спасти его, поспешно начал карабкаться наверх. Человек подошел вплотную к печи, и тут Зуй узнал его:

– Сергей! – И в то же мгновение он услышал:

– Получай, предатель, партизанскую пулю!

Раздался выстрел. Сергей слышал, как Зуй захрипел, словно раненый зверь, и затих. Подумал: может, еще одну пустить для верности, да пожалел пули. «Кончен», – решил он и вышел…

Светало, но солнце еще не появилось. А из деревни в деревню уже летел слух:

– Зуя подстрелили, сама видела!

– Чего несешь, язык у тебя без костей. Кто к нему сунется?

– Не убитый Зуй, раненный только, из Ильина пришли, сказывают.

– Ах ты змеюга подколодная, живучий какой оказался!

Серовато-белое небо смешалось со снегом, и леса вдали почти не стало видно. Нахлестывая лошадь, корчась от боли и ругаясь, мчался в Себеж раненый Зуй. «Скорее, скорее в комендатуру! Он привезет сюда солдат. Он еще посмотрит, как будут болтаться в петле эти бандиты». И Зуй захлебывался руганью.

…В деревню въехал отряд фашистов – человек тридцать. Они торопились, боялись, что скоро стемнеет, а тогда уж никакая сила не заставит их подойти и близко к лесу. В доме Моисеенко было пусто. Со двора в разные стороны уходило несколько лыжных следов.

– Искать матку, – приказал фельдфебель.

Сказалось, что в деревне матери Сергея нет, и никто не знает, где она.

– Партизанен найн? – начинал злиться фельдфебель.

В избу с медовой улыбочкой вошел Варлаам Панкратьев и с почтительностью произнес:

– С готовностью рад, если желаете, проводить в ихнюю землянку.

– Гут.

На высокой сосне, под которой приютилась партизанская землянка, сидел Николай и внимательно наблюдал за дорогой.

– Братцы, едут! – вдруг крикнул он.

– Кто? Сколько?

Николай снова припал к биноклю.

Да, трудно бы им пришлось, не окажись у Георгия Лукича Власова (брата расстрелянного председателя колхоза) этого бинокля.

– Четыре подводы, – сосчитал Николай, – гитлеровцы. – Помолчав, добавил: – Варлаам, кулачье отродье, ведет.

Через полчаса предатель, стоя у брошенной партизанами землянки, читал написанные на снегу слова:

«Кто за нами охотится, тому не жить».

Он с надеждой посмотрел на солдат, которые минировали подходы к землянке.

* * *

Таким было начало их партизанской жизни. Вскоре выработались свои законы, свой особый режим. Они никогда больше двух суток не находились на одном месте. Ночью шли за продуктами, на разведку. Деревенские жители далеко окрест уже знали их. «Сергеевцы прошли», – с чувством радости и гордости говорили они, увидев вдали цепочку лыжников.

В деревне Малеево самоотверженно помогал отряду Петр Власов. По ночам партизаны в сарае Власовых находили продукты, патроны или заказанные юношей у кузнеца на свой страх и риск ножи.

В деревне Предково Анастасия Терентьевна Власова пекла хлеб для партизан.

Уходили на разведку то в Долосцы, то в Себеж, то в Идрицу Женя Мелихова и ее мать Екатерина Осиповна.

В Долосцах постоянно помогали партизанам брат и сестра Терентий Максимович и Евгения Максимовна Пузыня.

Во многих избах рады были обогреть и накормить бесстрашных. Сначала их было всего пять. Потом пришел в отряд Володя Селявский – восемнадцатилетний, не знающий страха парень из деревни Мощеное. За ним Илья Михайлов, его ровесник, из деревни Долосцы. В апреле появились в отряде и девушки. Как дружили вместе в школе, так и в партизаны ушли Ирина Комарова, Надежда Федорова, Валентина Дождева и Елена Кондратьева.

Все смелее действовал отряд. Партизаны срывали доставку продовольствия для фашистской армии, не пропускали обозы крестьян, убивали гитлеровцев, сопровождавших их.

Почти каждый день Сергей Моисеенко брал тетрадку и делал короткие записи о засаде, о подрыве моста. А 15 февраля 1942 года написал:

«Поход к старосте. Взяли у него наган и ружье».

Знакомство со старостой Лещевым было интересным и неожиданным для партизан. Дело в том, что незадолго до войны Прокопа Ивановича Лещева судили: на маслозаводе, где он работал мастером, оказались испорченными продукты. Случайность ли то была какая или вредитель зло совершил, но мастеру пришлось за это ответить. Гитлеровцы, узнав об этом, сразу прониклись к нему доверием. По их понятию, он должен был на свою власть обидеться. Поэтому место старосты ему было доверено без колебаний. Зная, что может оказаться полезным для своих, Лещев принял предложение.

И вот партизаны решили наведаться к нему.

Дверь оказалась незапертой. Прокоп Иванович был в избе. Увидел партизан и спокойненько встал им навстречу.

– Стоять!

Остановился. Улыбается. Всматривается, но узнать не может.

– Говори, где оружие!

А он стоит и все разглядеть их пытается. Им уже и не по себе стало. Видимо узнав кого-то, Лещев заговорил:

– Я вам, ребята, вот что скажу. Оружие вы мое сейчас заберите. А когда следующий раз решите заглянуть, предупредите, я вам его побольше насобираю. Продукты вам тоже, конечно, нужны. И их буду давать. Ну как, устраивает? – И Прокоп Иванович хитро усмехнулся. – А теперь давайте пошумите здесь погромче да тикайте, а я чуть погодя к фашистам побегу на вас жаловаться. Негоже ведь старосте без оружия оставаться.

Поверили они ему тогда и не ошиблись…

Сидя на мохнатых еловых ветках, сложенных на снегу, Сергей продолжал записывать. Подошел Володя Селявский:

– Женя Мелихова сказала, что сегодня или завтра каратели придут.

– Та-ак, – протянул Сергей, – молодец Женя. Потом позвал: – Саша, Степан, идите сюда, будем совет держать…

Были те часы суток, когда утро уже пришло, а ночь еще не отступила. Дул пронизывающий февральский ветер, сбрасывая с веток снег. Уныло стукались друг о друга оголенные сучья деревьев. Но под утро все стихло, будто в тревожном ожидании.

«Тра-та-та-та…» – резкие автоматные очереди вспороли неподвижный воздух. Остановившись перед самым лесом, гитлеровцы поливали его огнем. Так они «прочищали» себе дорогу. А партизаны были уже далеко. И опять карателям ничего не осталось, кроме сваленных еловых веток и множества лыжных следов.

Обозленные, они вернулись в деревню. Решили уничтожить партизанские семьи.

И трагедия разыгралась…

Многодетной была семья кузнеца Степана Егоровича Михайлова из Долосц. Но хоть у него и сидели малые дети на печи, благословил он старшего Илью, когда тот, прослышав о сергеевцах, ушел к ним. Василий тоже рвался, но не пустил его: молод еще.

Жители деревни видели, как вели Степана Егоровича Михайлова, его жену Агриппину Яковлевну, двенадцатилетнего сына Федю и восьмилетнюю дочурку Дусю в скотник. Полоснула автоматная очередь. Все было кончено.

А потом рвался в холодное зимнее небо красный растрепанный язык пламени – горела изба Михайловых. И никто не заметил, как выбрался из скотника весь перемазанный отцовской кровью мальчишка, как пополз ящерицей по канавке все дальше и дальше, пока не скрылся в лесу. Каратели спохватились, но поздно. Не нашли Федю. А тот уже к партизанам добрался.

Он сидел, прижавшись к брату, ни на секунду не переставая дрожать. Казалось, что говорит за него кто-то другой.

Молча слушали юные партизаны его рассказ. Сжав пухлые губы, неподвижно сидел Володя Селявский. Не смог сдержать слез, они так и набегали на глаза. Он узнал, что сожгли и его избу. Живы ли братья?

* * *

Партизаны продолжали делать свое дело. Горели фашистские машины, рискнувшие пройти по лесным дорогам. Валялись возле них подстреленные гитлеровцы. Но были операции и покрупнее.

Давно присматривались партизаны к маслозаводу в Рукове. Фашисты по-хозяйски обосновались в нем и преспокойно перерабатывали там награбленное у крестьян молоко. Надо было нарушить их покой. Ранним утром, не скрываясь, подъехали к маслозаводу на санях товарищи Сергея.

Высоко полыхнуло зарево. Женщины, как всегда в деревнях поднимающиеся чуть свет, заметив его, бросились было обратно в избы: никак опять каратели понаехали, жгут кого-то. Но потом разглядели: нет, это ж маслозавод горит! Наверное, опять сергеевцев работа… Молодцы!

Крестьяне охотно помогали партизанам. С деланным огорчением староста Лещев докладывал начальнику себежской хозяйственной комендатуры Вилли Шутту:

– Ничего не сдают, окаянные. Жалятся, самим есть нечего. Что с ними сделаешь? – и разводил руками.

Грешил на своих крестьян «партизанский староста». С радостью несли они ему продукты, знали, что не у фашистов будут они, а у партизан.

А перед избой старосты Зуя-Орлова теперь круглосуточно дежурил кто-нибудь из полицейских. Зуй приказал охранять себя.

Однажды днем к избе подъехали сани. В них сидела женщина. Часовой узнал ее – жена дежурного полицая.

– Что, по хозяину соскучилась? – спросил он, подходя к саням.

В тот же миг оттуда, разбрасывая солому, выскочило несколько человек, и не успел полицай рта раскрыть, как полетел на землю, оглушенный страшным ударом.

Сергей подтолкнул к крыльцу женщину:

– Ну, иди же, Мария, скажи мужу, что вызывают его.

Замирая от страха, с побелевшим лицом и расширенными глазами, вошла она в избу и, – что с нее взять, бесхитростной, – сказала:

– Андрей, выйди, тебя Серега вызывает…

В секунду все смешалось. Предатели боялись даже одного имени Сергея. Партизаны, услышав шум, вбежали в избу. Но было поздно. Зуй успел улизнуть. Поиски ничего не дали. В сенях Володя поддел ногой груду кож и выволок оттуда трясущегося как осиновый лист Варлаама.

– Наконец-то встретились, – насмешливо протянул Володя, – пойдем на свет, поглядим на тебя.

Хлопнул выстрел. Володя обтер рукой пистолет, будто он был замаран.

И на этот раз ускользнул от партизан Зуй. Но оставаться здесь больше не рискнул – перебрался в Себеж.

* * *

Наступила весна. Труднее стало ходить на задания. На лыжах уже не пройти, а следы видны на талом снегу. Ребята грустили, сидели на пеньках и задумчиво смотрели на костлявый, будто похудевший лес.

В один из весенних вечеров командир предложил:

– А не организовать ли нам в деревне танцы? Попляшем, посмотрим, послушаем. Ну как, разведчики?

Предложение с восторгом было принято. Тщательно побрившись, почистившись, отправились в Прошково. Постучались в избу Екатерины Ивановны Ульяненок.

– Накормишь, Ивановна? – спросил у нее Моисеенко.

– А чего ж не покормить, – с готовностью ответила та. – Проходьте, – обратилась она к остальным, – вечерять будем.

– Спасибо, – улыбнулся Сергей. – Мы в клуб сейчас пойдем, а ты тем временем приготовь.

В клуб со всей деревни заспешили девушки. И вскоре послышались оттуда комсомольские песни. Пели так, как будто и не было фашистской оккупации.

А потом горели два моста на большаке Себеж – Полоцк: один между Долосцами и Осыно, другой около Юховичей…

Гитлеровцам все же удалось выследить Марию Николаевну и арестовать. Сначала они спустили на нее собаку. Не испугалась женщина. Упорно говорила одно: не знает, где сын, и все тут. Тогда бить стали. Вся почернела от побоев, а все свое – «не знаю».

Так же вот и Васю Михайлова, брата Ильи, мучили. Били так, что непонятно даже, как жив остался. Ничего не сказал мальчик. Когда повели его казнить, вырвался и под лед озера нырнул. Не дал фашистам убить себя. Об этом партизаны узнали позже.

Однажды, переодевшись в женское платье, Сергей ушел в Себеж. Ничего не выдали Сергею слепые окна тюрьмы. Только когда у него согласились принять передачу, он понял, что мать жива. Никто не заподозрил в бедно одетой крестьянке партизанского командира.

Возвращаясь в лес, Моисеенко случайно узнал, что в Юховичах остановился какой-то отряд. Нужно было узнать, что он из себя представляет. Сергей решил пойти в разведку сам. Он оделся оборванцем, перекинул через плечо сумку, положил туда несколько яиц, взял под мышку курицу.

Юховичи были когда-то имением. От него остался лишь одиноко стоявший среди леса старый барский дом. В нем и расположился отряд.

Сергей подошел к самому заграждению. Во дворе находилось несколько человек, одетых в немецкую форму. Сергей протянул курицу, бормоча что-то себе под нос. Когда к нему приблизились, он услышал, что они говорят по-русски. «Наши, из военнопленных», – подумал Сергей.

– Чего тебе надо? – спросили у него подошедшие.

– Табаку, табаку дайте, – будто испугавшись, жалобно проговорил он.

– Сходи, Василий, принеси, у тебя вроде есть, – сказал один, что постарше.

В это время из дома стали выходить еще люди. Полузакрыв глаза, Моисеенко быстро считал. Человек, стоявший возле Сергея по ту сторону заграждения, внимательно посмотрел на него, хотел что-то спросить, но передумал.

– Совсем юродивый, – тихо проговорил он и отвернулся.

Заполучив табак и отдав за него курицу и яйца, Сергей, не оглядываясь, пошел прочь.

Вечером в Долосцах, в доме Пузыни, партизаны писали листовки:

«Товарищи! Наши русские братья! Вы попали поневоле под влияние бешеных псов-фашистов и пришли сюда, чтобы окрасить кровью своей и своих же братьев нашу родную русскую землю. Народ будет презирать вас. Пока не поздно, переходите к нам, в партизаны, для общей борьбы с врагом».

Подписали листовку командир отряда и комиссар.

Ночью партизаны бесшумно подкрались к Юховичам. Будто стая белых птиц, листовки, брошенные сильной рукой, плавно опустились во дворе перед домом.

Следующий день напряженно ждали: придут ли? Наконец услышали доносившуюся со стороны Юховичей перестрелку. Потом снова наступила тишина. И вдруг на дороге появилось человек двадцать пять. Все были вооружены и в придачу тащили за собой пулемет.

Первое же задание новички выполнили отменно – подорвали машину и уничтожили шесть фашистских офицеров. После этого им разрешено было присоединиться к сергеевцам.

* * *

Разведка принесла весть: снова появился карательный отряд. Остановились каратели в Малееве, в школе. Сергей зло сощурился:

– В шко-ле… – по слогам проговорил он. – Ну что ж, посмотрим.

Взяв с собой двух партизан, Сергей ушел на разведку в Малеево.

Моисеенко всегда ходил впереди. «Я лучше вас лес знаю», – говорил он товарищам, опасавшимся за жизнь командира. Постепенно к этому привыкли.

Вдруг Сергей остановился. Повернувшись, он знаком приказал товарищам оставаться на месте. Потом пригнулся и исчез в кустарнике, по краю окаймлявшем лес. Земля под ногами стала мягче, потом захлюпала. Болотце. Сергей хорошо знал его. Еще несколько шагов, и оно кончится. Перед ним вырос пологий, открытый со всех сторон холм. На самом его верху чернело здание школы.

Моисеенко полз по щетинистому склону холма. Иногда на секунду замирал, слушал. Впереди замаячила фигура часового. Она то растворялась в темноте, то появлялась. Сергей решил подползти к месту поворота, а когда часовой повернется, чтоб идти назад, прыгать.

В голове маятником отстукивали мерные шаги. Вдруг часовой остановился. В ту же секунду Сергей прыгнул. Но часовой опередил его. В упор – короткая автоматная очередь.

Молниеносно повернувшись, Моисеенко скрылся в темноте. Он бежал вниз по холму, как сотни раз пробегал здесь мальчишкой, раскинув руки, будто летя, и, казалось, земля помогала ему. Совсем не трудно бежать. Вот и болотце – как быстро! Кустарник мешает. Быстрее! Вдруг ноги подогнулись…

– Я дойду… – казалось, проговорил Сергей, но голоса своего не услышал…

* * *

…Глухое это место – Сергеевская боровина. Не всякому удается туда пройти. В ту майскую ночь закопали партизаны здесь тело своего командира…

Теперь он похоронен в поселке Идрица на перекрестке больших дорог. А боровину так и зовут Сергеевской.

Оставшиеся в отряде Сергея Моисеенко бойцы вскоре ушли в белорусские леса. Храбро сражались они в отряде Дубняка (конспиративное имя П. М. Машерова, ныне первого секретаря ЦК КП Белоруссии).

Живет в Башкирии и продолжает учительствовать Разитдин Инсафутдинович Инсафутдинов (Александр Иванович Мелихов). На Дальнем Востоке обосновался Степан Корякин. Из братьев Кичасовых в живых остался Борис Андреевич. Живы и здоровы Петр Андреевич Власов, Анастасия Терентьевна Власова, Евгений Михайлович Мелихов, Терентий Максимович Пузыня и его сестра Евгения Максимовна.

Жива и Мария Николаевна, мать героя. До 1944 года Мария Николаевна находилась в партизанском отряде. Из девушек в живых остались Ира Комарова (Гвоздева) и Валя Дождева. Схваченная фашистами вскоре после гибели Сергея, была расстреляна Надя Федорова. Погибли смелые разведчики Володя Селявский и Илья Михайлов. Из всей семьи кузнеца Михайлова в живых остался только Федор Степанович, чудом спасшийся из-под расстрела.

…Все хранит память людская. На земле себежской много ходит легенд о маленьком сергеевском отряде. Потом появились в тех местах крупные партизанские отряды. Но к сергеевскому – любовь особая, он был одним из первых.