Текст книги "Розы на снегу"

Автор книги: Иван Гончаров

Соавторы: Александр Бычков,Виктор Федоров,Иван Жилин,Людмила Бурцова,Николай Масолов,Евгений Никитин,Иван Пономарев,Виктор Мариничев,Елизавета Веселова,Василий Топильский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Виктор Дмитриев
ВЗОРВАННОЕ ПИСЬМО

1

Назаровы занимали две комнаты наверху небольшого двухэтажного дома, каких в Острове много: низ у него каменный, верх – деревянный. Хотя до центра, где базар и площадь, минуты три ходу, все же дом стоял несколько на отшибе – в конце улочки, что спускается прямо к реке Великой. Из-за занавесок угловой комнаты второго этажа пробивался свет. Там в один из августовских вечеров сорок второго года у Клавы Назаровой собрались подпольщики.

Клава – старшая в их кругу, хотя по возрасту – не намного. Когда эти ребята накануне войны кончали десятый, она уже была признанной в их школе старшей вожатой, душой пионерии. С того и пошло…

Назарова встала:

– Год назад мы собирались здесь и дали клятву. Ровно год. Можно сказать, сегодня у нас маленький юбилей. Вы, конечно, помните…

Да, помнили. Тогда, после выпускного, они расстались. Прошло с месяц после захвата города врагом, пока судьба вернула их снова в Остров и бывшие школьники, повинуясь неодолимой внутренней потребности, отыскали друг друга и год назад, в этот день, создали свою боевую организацию…

Они не придумывали ей названия. Решили считать себя отрядом Красной Армии. Красноармейским отрядом в тылу врага. Жизнь снова обретала смысл. Они хотели на фронт, в армию, и не попали – не успели. И уж раз они здесь, значит, в Острове их фронт. Пусть армия наша где-то под Ленинградом, они все равно ее бойцы, ее боевой отряд.

– Ребята! Большой фронт пока все еще неблизко. Но наш, малый фронт не зря создан. Давайте подумаем, как отметить его первую годовщину.

В комнате стало тихо. Клава продолжала:

– Как вы считаете, пора, наверное, доложить Большой земле о наших делах? И надо наконец установить с Красной Армией прямую связь.

Нюра Иванова, девушка из пригородной деревни Рядобжи, откликнулась первой:

– Хорошо придумано! Только вот почта в ту сторону вроде бы не ходит.

– Пошлем собственного почтальона, – поддержал шутку Нюры ее односельчанин Костя Дмитриев.

Он сидел рядом со своим неразлучным другом и соседом по деревне Колей Михайловым. Над ними любили подтрунивать: не потому ли, дескать, ваша деревня Рядобжей называется, что Костя и Коля завсегда рядом?

– Почтальона, говоришь? – переспросила Назарова. – Собственного? Видно, все мы над такой же идеей голову ломаем. Вон Лева Судаков, и Олег Серебрянников, и Саша Митрофанов который день меня подзуживают: мол, попробуем до своих добраться.

Голос Милы Филипповой приглушил остальные:

– Погодите! Не с того мы начали. Наверное, и рацию нам дадут, и связь наладим, и задания будут. Ну и… – Она проглотила комок в горле. – Словом, каждому хочется идти гонцом через фронт. Сегодня это решится. А вот с чем он пойдет? Что расскажет, покажет? Прежде чем посылать, надо подумать об этом, чтобы на Большой земле поняли нас, узнали, кто мы.

– Письмо! Надо письмо передать Красной Армии. И каждому подписаться, – предложил Олег Серебрянников.

Подпольщики стали горячо обсуждать текст письма.

2

Долгое время Остров оставался пограничным городом. Как и положено, в нем стоял погранотряд. Школа имени Ленина, в которой учились будущие подпольщики и где Клава Назарова работала старшей пионервожатой, шефствовала над пограничниками. Ребята дорожили своей дружбой с военными, гордились ею.

Кто лучшие среди пионеров и комсомольцев города ворошиловские стрелки? Конечно же они, шефы пограничников из школы имени Ленина! Кому разрешается, на зависть другим, приходить в погранотряд учиться верховой езде? Ученики какой школы первыми валом валят на военно-спортивные соревнования пограничников, особенно конные – со стрельбой на скаку и вольтижировкой? В чью школу чаще всего приходят подтянутые военные в фуражках с зеленым верхом и бурно аплодируют, когда на школьной сцене их юные друзья лихо отплясывают матросское «Яблочко» или поют «Орленка»?

Да что там говорить, все в Острове знали, кто эти счастливчики.

А разве такое можно забыть? Вот колонной идут в ногу школьники, прислушиваясь к дроби барабана.

– Выше голову! Громче горн!

Выходят на площадь. Подтянулись. Сорок шесть мальчишек и девчонок идут на праздничную линейку. Сейчас их примут в пионеры. Шествие привлекло внимание. Площадь – людное место. Здесь большой крытый рынок, где всегда шумно, пахнет сеном, парным молоком, яблоками. На какое-то время приумолкла рыночная суета – ребят заметили, все смотрят на них.

Колонна вышла в центр площади и остановилась перед кустами густой сирени. Невысокая металлическая решетка ограждает вход в этот неожиданно тихий посреди бойкого места уголок. Под зелеными ветвями – скромная могила. На обелиске надпись:

«Здесь похоронены павшие в борьбе за власть Советов в 1918—1920 гг. в Островском уезде – Матвей Егоров, Иван Забелин, Телятников, Хорошаева, Яковлев».

Умолк горн. Ребята выстроились в шеренгу лицом к обелиску. А рядом – другая шеренга. Это замерли в строю пограничники. Сегодня они повяжут ребятам красные галстуки.

Клава Назарова оглядела своих питомцев. Поправила расшитую тюбетейку, закинула за плечи длинные темные косы. Громко и отчетливо произносит она слова торжественного обещания. Ребята дружно повторяют вслед за вожатой…

И снова тишина. Самая важная минута наступила: военные в зеленых фуражках повязывают красные галстуки.

– К борьбе за великое дело Ленина будьте готовы!

– Всегда готовы!

Такое не забывается.

Солнце в зените. Небо чистое-чистое. Новорожденный пионерский отряд шагает по площади – обратно к школе имени Ленина на свой первый сбор. Шагает отряд, а по обе стороны колонны, словно эскорт почета, четким военным шагом идут пограничники. Весь город завидует.

3

И вот подпольщики сидят теперь в наглухо зашторенной комнате и пишут письмо Красной Армии. Им есть о чем рассказать.

Когда гитлеровцы вступали в город, Саша Козловский, Коля Михайлов, Костя Дмитриев и Нюра Иванова под огнем, в прошитой пулями лодке, перевозили раненых бойцов через Великую.

А сколько собрали оружия в тайниках за Рядобжей!

А листовки, расклеенные в деревнях!

А эта история с отправкой молодежи в Германию! Весь город о ней говорил. Сборный лагерь фашисты устроили в ограде Симанского монастыря, что стоит на другом берегу Великой, почти напротив дома Клавы Назаровой. По заданию организации Саша Козловский и Нюра Иванова поступили работать в полицию и накануне, когда должен был быть подан эшелон, подпоили самогоном охрану и открыли ворота лагеря. Да еще уничтожили списки подлежащих к отправке.

А скольких раненых спасли и переправили в лес!

Как было не рассказать и о том, как Лева Судаков, устроившись киномехаником, сумел сжечь киноленты пропагандистских кинокартин гитлеровцев. Сам Лева до того «старательно» тушил пожар на виду у всех, что его пальто сгорело.

А диверсия на лесопильном заводе!

Разве стоило умалчивать и о том, как Костя Дмитриев и Коля Михайлов, подрядившись по зиме ездовыми в большой обоз, который вез в Опочку артиллерийские снаряды, сумели под покровом темноты и метели сбросить в снег немало снарядов? Когда в Опочке хватились, ездовых – крестьян из приостровских деревень – уже отпустили по домам.

Подпольщики написали о своей готовности здесь, в тылу врага, выполнять любые задания командования Красной Армии…

– Жаль, однако, что нет Саши, – сказала Нюра Иванова, – а то бы можно и про рейд написать. Как-то он там у них проходит?

Все переглянулись. Да, пока они здесь пишут это письмо, может быть, Саша Козловский с товарищами ведет бой с фашистами…

Александр Козловский.

Через Козловского подпольщики поддерживали связь с партизанами. В последний раз, когда Саша был в Партизанском крае, ему и еще четверым парням поручили побывать в нескольких деревнях как можно ближе к городу и уничтожить полицейские посты.

…Послышался условный стук. Назарова открыла дверь, и в комнату вошел… Козловский.

– Сашка! – радостно воскликнули Олег и Лева. – Вот здо́рово!

Посыпались вопросы. Козловский, как обычно, отвечал скупо: прошло все хорошо. Правда, в засады попадались, но благополучно выходили из положения. Словом, задание выполнено.

– Молодчина, Сашок. Садись читай письмо, – сказала Мила.

– Какое письмо? Куда? – спросил Козловский, с недоумением оглядывая возбужденных друзей.

И тут Клава решительно произнесла:

– Пусть Саша и понесет письмо.

Никто не возражал. Решили, что Саша пойдет не раньше, чем в начале сентября. Кроме письма возьмет чистые бланки оккупационных паспортов и другие документы – их достала в комендатуре Мила Филиппова.

– Отправим с тобой Еву, дочь врача Хайкина. Оставаться ей в Острове больше нельзя, – сказала Клава. – И еще, видимо, Саша, будут у тебя спутники. Двое военнопленных хотят вернуться в строй. Это Овчинников и Воронов. Рядобженцы наводили о них справки: как будто все в порядке. Они расконвоированы, одного определили обувь шить, другого – столярничать. Так что уйти им нетрудно.

– Ясно.

– Значит, пойдете вчетвером. Все, кроме Хайкиной, будете вооружены. – Клава подошла к Козловскому близко-близко: – Саша, милый! Мы так на тебя надеемся! Готовься, и ни пуха тебе, ни пера!

– Тебя, наверное, оставят в армии, – грустно промолвила Нюра Иванова. – Ну что ж… Приходи тогда освобождать Остров.

4

Группа Козловского уходила в сентябре. Готовиться к походу Александру помогали и родители. Так уж сложилось в этой семье: от матери и отца у детей секретов не было.

Николай Семенович Козловский, бывший красногвардеец, с оружием в руках защищавший молодую Республику Советов, был добрым советчиком сына-комсомольца. Особенно близки они стали друг другу, когда огромной бедой обрушилась на страну война. Не раз в доме Козловских, стоявшем в стороне от основной улицы деревни Ногино и близко к реке Великой, находили приют партизанские разведчики, красноармейцы, выходившие из окружения. Некоторые из них неделями лечились и набирались сил на маленькой усадьбе Козловских.

Старший Козловский по состоянию здоровья не мог уйти в партизаны, но всем, чем мог, помогал подпольщикам. Это по его совету были организованы тайники оружия за Рядобжей, с его помощью сделана схема укреплений города. В окрестных деревнях у Николая Семеновича было много знакомых. Эти знакомства использовались подпольщиками для получения разведывательной информации.

Сын гордился отцом, а отец сыном. Был случай. Как-то в воскресный день, набив портфель гранатами, Александр возвращался домой на велосипеде. От тяжести старый портфель в нескольких местах прорвался – пришлось перевязывать его ремнем. Неожиданно возле моста через Великую – проверка документов. Солдат-патрульный подозрительно посмотрел на портфель и протянул к нему руку, но Саша успел опередить гитлеровца и подал яблоко, лежавшее поверх гранат.

– Гут. Хорошо, – засмеялся солдат…

– Ну а если бы гитлеровец потребовал показать, что у тебя в портфеле? – спросил Николай Семенович, выслушав рассказ сына.

– Папка, неужели не ясно? Гранату под ноги, и ни гитлеровца, ни меня.

Николай Семенович судорожно глотнул воздух и тихо промолвил:

– Да. Только так, Сашок.

…Когда Саша Козловский покидал Ногино, родителей его дома не было. В целях конспирации они отправились к родне в одну из дальних деревень. Провожать группу пришли Клава Назарова, Коля Михайлов, Костя Дмитриев, Нюра Иванова. Младшая сестра Козловского Маргарита, которой предстояло на время остаться совсем одной в доме, угостила всех чаем. Пили, перебрасываясь шутками. И лишь Овчинников и Воронов сидели какие-то настороженные, поглядывая на висевшие над столом ходики. Ева Хайкина молчала, тесно прижавшись к Клаве. Но вот та встала:

– Пора!

Назарова уходит первой. Затем дом покидают и исчезают в саду Хайкина и военнопленные. Наконец из-за стола поднимается Саша. Рядобженцы, всегдашние товарищи Козловского, провожают Сашу открыто – это ни у кого не вызовет подозрений. Тем более в деревне пущен слух: младший Козловский уходит в соседний район на заработки.

– Письмо не забыл? – пытается шутить Нюра.

– Спрятал надежно. Все в порядке будет, – серьезно отвечает Саша.

5

Шли только ночами. Днем прятались и отсыпались, поодиночке разведывали дорогу, обстановку в населенных пунктах. Козловский помнил твердый наказ отца: как можно меньше попадаться на глаза.

Опасность подстерегала на каждом шагу. В крупных населенных пунктах – гитлеровцы, в деревнях – полицейские посты. Приходилось петлять. До линии фронта не так уж и много – километров триста, а на дорогу ушел чуть ли не месяц. Но вот в одну из октябрьских ночей они услышали отдаленный гул.

– Фронт! – определил Воронов.

– Скоро у своих будем! – доверчиво улыбнулась ему Хайкина.

Через сутки Козловский и его товарищи были возле Демянска. Линия фронта – рукой подать. Продвигаться стало еще труднее. На одном из хуторов Саша узнал: гитлеровцы делают прочесы местности – ищут диверсионную группу партизан. Решили держаться подальше от деревень.

Однажды заночевали в небольшой роще на холме. Рядом – кустарник и поле, за которым лес. Место удобное для обзора, в стороне от жилья и дорог. На рассвете на дежурство заступил Козловский. Поеживаясь от холода, Саша ходил взад-вперед по небольшой тропке. Вдруг послышались приглушенные голоса… Поднялись все быстро. На всякий случай достали пистолеты.

Голоса слышались со стороны поля, от подножия холма. Саша хотел было дать знак, чтобы уходить в лес, но на опушке его послышался треск сучьев. Меж деревьев замелькали вооруженные люди. Уходить было поздно.

Козловский выстрелил первым. И сразу – трескотня автоматов. И опять тихо. Саша оглянулся: почему молчат Воронов и Овчинников? Сзади их не было. Отползли в сторону и забились под большой куст. Ева лежала слева неподвижно. Подвинулся к ней, притронулся – мертва. В руке девушки была зажата раздавленная ампула…

Значит, один… По телу разлилась противная дрожь. Пересилив ее, Козловский выстрелил еще и еще. Фашисты не отвечали, но уже были где-то рядом. Вот вскрикнули схваченные Воронов и Овчинников, так и не сделавшие ни одного выстрела.

Значит, конец… Лихорадочно расстегнув ватник, Козловский достал заветное письмо и, порвав его на мелкие кусочки, опустил обрывки в нагрудный карман. И обе гранаты к груди… А темные фигуры уже вокруг. Идут во весь рост – решили: раз не стреляет – нет патронов… На какой-то миг всплыло лицо отца, и Саше даже почудилось, что он прошептал: «Только так, сынок…»

На первом же допросе Воронов и Овчинников выдали тех, с кем были знакомы. Гестаповцы действовали быстро. Утром 6 ноября 1942 года взяли Клаву. В полдень арестовали рядобженцев – Нюру, Колю, Костю. В Ногине схватили родителей Саши Козловского. После пятинедельных допросов и истязаний все они были казнены.

12 декабря 1942 года комендант города полковник Зассе, выслушав доклады о казнях в Острове, в Ногине и Рядобже, донес в штаб охранных войск об уничтожении «большевистского гнезда» в городе. А через несколько дней на его стол офицер гестапо положил несколько измятых листков бумаги.

– Что это? – с недоумением спросил Зассе.

– Листовки, господин полковник, – ответил гестаповец и, немного помолчав, язвительно добавил: – Судя по всему, их писали мертвецы. Мы же с вами уничтожили до основания «большевистское гнездо».

А еще через сутки Зассе сам стал свидетелем диверсии подпольщиков: эшелон с гитлеровскими офицерами, ехавшими из-под Ленинграда на отдых, полетел под откос почти у самого островского вокзала.

«Отряд Красной Армии» в стане врага продолжал самоотверженно сражаться за правое дело.

Елена Колоярова
ЗАДАНИЕ ВЫПОЛНЕНО

Буквы норовят соскользнуть с отведенных им линеек и никак не хотят выстроиться в правильный ряд.

«Моя мама во время войны была партизанкой и била фашистов насмерть…» —

это строки из сочинения «Моя мама», написанного Леночкой Сиваевской.

Действительно, мать Леночки была партизанкой. Дочери про юность свою, опаленную огнем войны, рассказывала редко, хотя память о тех трудных днях и тревожных ночах, проведенных в дозорах и засадах, не давала порой заснуть. И тогда подолгу лежала Ангелина Ивановна с открытыми глазами. И вспоминала…

До войны она жила и училась в городе Порхове. Сверстники любили Лину Строеву за живой, веселый характер. К труду привыкла и работы по хозяйству не боялась. Если и сокрушалась, то, пожалуй, лишь перед зеркалом – по поводу малого роста.

Неожиданно пришло лихое горе – оккупация… Рокот фашистских танков. Чужие, лающие голоса. В дом как хозяева вошли гитлеровцы. Молодежи было приказало собраться в указанном месте. Лина не хотела идти. Мать плакала, уговаривала: иди, куда приказали, будь потише.

Пошла. На месте скоро к группе девушек подошел пузатый пожилой гитлеровец. Грязной рукой ткнул в грудь одной, второй… Лину послали в военный городок, приказали убирать офицерские комнаты.

Потянулись дни темные, как ночи. Противная работа. Злые окрики. Грубые намеки солдатни. «Так не может продолжаться… Что-то надо делать», – все чаще и чаща думала Лила.

Работала вместе с нею в городке Женя Петрова, Лина не раз замечала на себе ее внимательный взгляд. И вот однажды Женя подошла и спросила:

– Хочешь помочь нашим?

Быстро, боясь, что ослышалась, Лина ответила:

– Очень хочу!

– Надо достать одежду для бежавшего из плена красноармейца.

Ангелина Строева (Сиваевская).

Лина достала. Через несколько дней в дом к Строевым пришел парень. Переоделся, поел, поблагодарил и ушел. Звали его Борис. Чуть не следом за ним появились фашисты. Все перевернули вверх дном. Искали и в саду: все сено в сарае штыками истыкали. Ушли ни с чем, но из военного городка Строеву после этого прогнали.

Вместе с Женей Петровой Лина устроилась работать на железную дорогу. И продолжала помогать тем, кто начал активную борьбу с оккупантами. Девушки считали вагоны с военным грузом, собирали сведения о маршрутах эшелонов. Часто Лина по поручению Жени бегала по различным адресам – передавала чистые бланки немецких документов, записки с собранной разведывательной информацией. Казалось ей тогда – ничего не страшно.

Случай научил: одной смелости мало. Нужна еще и осторожность. Шли как-то Лина и Женя вдоль эшелонов. Шли вроде без дела подружки, напевали что-то, болтали без толку. У одного из вагонов увидела Лина русского парня. Стоит, ухмыляется. Ну и не сдержалась – крикнула:

– А ты что тут выслуживаешься, шкура продажная?

В ответ ни слова. Казалось бы, и истории всей конец. Поезд ушел. А вечером девушек вызвали в контору. По пять плетей получили Женя и Лина «за грубость». Подруги во время наказания не вскрикнули, не плакали, только губы закусили до крови.

Спустя месяц девушка, работавшая переводчицей, передала: Петрову и Строеву на днях арестуют. Лина оделась как на праздник и сказала матери:

– Пойду в Ясно, на гулянку.

И вот Лина в отряде. Теперь ее путь – партизанские тропы.

Боевое крещение принимала на железной дороге Порхов – Дно. Надо было подорвать эшелон. Взрыв удался. Но группу выследили. У опушки леса окружили.

Саша Дубровин оттолкнул Лину назад. Она осталась стоять за спинами друзей, почти не видимая из-за кустов.

Дальше все произошло с мгновенной быстротой – несколько метких Сашиных выстрелов в упор и затем бросок в лес. Спаслись все.

Если бы сказали Лине до войны, что будет она одна-одинешенька проходить по лесу ночью десятки километров, наверное, только рассмеялась бы весело, не поверила. Бывало, раньше, когда шептались девчонки, пересказывая страшные истории о покойниках, – дрожала от страха. А теперь и расстрелянных видела, и повешенных, и на поле убитых. И ничего – шла дальше. Туда, где ждали ее, куда посылала военная нужда.

Настоящую цену людям узнала. Сколько их, неизвестных по имени, не встреченных потом никогда, выручали ее, спасали, сами рискуя жизнью.

Был и такой случай. Уходила уже Лина из деревни. Только последние избы миновала, вдруг видит – фашисты идут. А за пазухой у нее документы, которые к ним никак попасть не должны. Оглянулась, заметила: у последнего дома старик с топором что-то по хозяйству хлопочет. Бросилась к нему:

– Дяденька, спрячь!

– А ну давай быстро в подпол лезь.

Только хозяин на крышку стол придвинул, вошли гитлеровцы. Спросили, нет ли посторонних. Под кровать заглянули. Обругали старика и ушли, как говорится, не солоно хлебавши. И не знала Лина, как отблагодарить доброго человека.

Старик же только и сказал:

– Все мы тут свои. В другой раз осторожней будь, дочка.

Замечательное это слово – «свои». Прятали ее в церкви, прятали в сене, под одеждой на жаркой печи. К матери в Порхове незнакомые люди заходили, говорили: «Видели дочку твою. Жива».

В дни, когда каратели на Порховщине свирепствовали, получила Строева задание от самого командира партизанского полка. Нужно было обойти как можно больше хуторов, разыскать красноармейцев, бежавших из плена, и привести их к партизанам. Собрала около сорока человек. Радовалась девушка – справилась с ответственным делом. Вон какую армию ведет. Взрослые люди, в боях бывшие, идут за ней, слушаются.

Но радоваться было рано. За поворотом дороги поджидала вражеская засада. Лина, однако, вовремя обнаружила опасность. Скомандовала доверившимся ей людям:

– Быстро в лес!

Успели убежать. Но теперь пробираться нужно по лесному бездорожью. Лина решила: лучше болотом. Ох как обманчива его зеленая бархатистость. То и дело проваливаются ноги в холодную затягивающую трясину. Но страху поддаваться нельзя: и людям не поможешь, и сама растеряешься. Лина Строева нашла в себе силы и про боль в ногах забыть, и других подбодрить.

Тот путь не измерить километрами. Он отсчитан шагами водой по пояс, болью в каждом суставе… Зато сколько радости было, когда добрались до деревни, где был штаб. Вошла в избу и услышала, как кто-то крикнул:

– Лина вернулась!

И – все. Словно провалилась куда-то.

Очнулась от боли, – с распухших, стертых в кровь ног товарищи пытались снять сапоги. Какая-то нелепая мысль промелькнула: «Жаль сапог». Сапогам-то и правда пришел конец, – чтобы снять их, пришлось разрезать голенища…

Однажды Лина отправилась в разведку вместе с Аней Козьяковой. Та шла на задание впервые. Было это в феврале сорок третьего года в Славковском районе.

По сведениям, полученным раньше, в деревне, к которой скоро должны были подойти девушки, фашистов не было. Шли спокойно. За пазухой газеты, сводки. Думали, отогреются сейчас, отдохнут. Да вышло иначе.

Поздно заметила Лина неладное. На снегу лошадь убитая и человек. Аж похолодело все внутри: имени того парня не помнит, а в лицо узнала: свой, партизан. Огляделась, а там еще трупы в снегу, и гитлеровцы что-то кричат, к девушкам бегут. Поворачивать поздно, – заметили. Однако связки с документами Лина сумела выбросить незаметно в канаву. Успела и Ане шепнуть:

– Запомни – за картошкой идем.

Сомнения в виновности задержанных у фашистов оставались недолго. При обыске у Лины нашли письмо, хотя и сугубо личное, однако упоминание о партизанах там было. Допрашивали мало, больше били. И фашист-офицер, и переводчик из полицаев. Измученных Лину и Аню втолкнули в сарай. Офицер крикнул вдогонку:

– Закачаетесь на березах завтра, красные стервы.

Хорошо было только одно – их заперли вместе. Лина убеждала Аню:

– Если поймут, что мы от партизан, все равно расстреляют или повесят. Так что во всех случаях молчи, не проговорись. Умрем честно и других не подведем.

Темно. Душно. Боль туманит мозг. Да эти еще монотонные шаги часового. Туда-сюда, туда-сюда шагает страж. Отмеряет роковые минуты, может быть последние перед казнью.

О смерти Лина старалась не думать. Понимала – нужно взять себя в руки и искать выход из положения. Осмотрелась. Облазила все помещение. И о радость! Под самой крышей обнаружила заваленное сеном оконце. Отверстие небольшое. Сама-то Лина пролезет, а вот Аня…

План складывался такой: отгрести от оконца сено, вылезти, а там уж ползком по снегу до леса. Ни о морозе (девушки остались в платьях, пальто у них отобрали), ни о том, что их могут сразу заметить на белой равнине, Лина не забывала. Но выход был один.

Аня плакала от жуткой боли, протискиваясь в узкое отверстие. Плакала беззвучно, отчаянно… Выбрались. Холодный снег жег нестерпимо колени и локти. В окровавленные лохмотья превратились чулки. Но надо было ползти, не останавливаясь.

И они ползли. От домов по полю, где один хозяин – февральский безжалостный ветер. Но вот зачернела впереди изба. Думали разведчицы, что смогут отдохнуть, обогреться немножко. Да готовила им судьба нерадостный сюрприз. Не в другую деревню попали они, а сделали полукруг по полю и вернулись в ту же самую, откуда бежали.

И снова надо идти. Уже почти замерзших, валившихся с ног от усталости и голода подобрали Лину и Аню крестьяне, ехавшие за сеном. На телегах под теплым пахучим и колким покровом они переправили разведчиц в дом, где хозяева были связаны с партизанами. Оттуда какой-то мальчонка повел их дальше.

После товарищи рассказывали Лине, что идти они уже не могли. Пригнали для них телегу с партизанской лошадью Розкой в упряжке. Сама Лина помнить этого не могла – лежала без памяти. Очнулась в избе от пронзительного крика:

– Умерла!

Это кричала Аня, решившая, что уже не поднимется ее подруга. Но Лина выжила. Хотели отправить ее в тыл на самолете – отказалась.

Выздоравливала быстро: молодость брала свое. Собирались у постели товарищи. Шутили.

– Подожди, – говорили Сергей Загребин и Витя Канаев, – война кончится, мы заметку напишем: «Задание не выполнила».

Задание… Сколько их было – маленьких и больших!

В архиве Института истории партии Ленинградского обкома КПСС хранится донесение, в котором говорится о том, что разведчице Ангелине Строевой поручено собирать сведения о расположении вражеских войск. И рядом два слова:

«Задание выполнено».

* * *

Бои, походы. Вместе с несколькими другими разведчиками выводила Строева легендарную бригаду Германа в Карамышевский район.

Были и потери, о которых и сейчас вспоминать тяжело. Погибла в гестаповском застенке отважная Женя Петрова. Та, что привела Лину на дорогу борьбы.

Сейчас Ангелина Ивановна Сиваевская живет в Ленинграде. Долгие годы она работала в банке. К ней часто по пенсионным делам обращались ветераны войны. Обращались и не знали, что милая, приветливая женщина – сама участница боев за Ленинград.