Текст книги "Розы на снегу"

Автор книги: Иван Гончаров

Соавторы: Александр Бычков,Виктор Федоров,Иван Жилин,Людмила Бурцова,Николай Масолов,Евгений Никитин,Иван Пономарев,Виктор Мариничев,Елизавета Веселова,Василий Топильский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Субботина прошла в сени и вернулась с узелком:

– Вот возьмите. Михаил Сергеевич еще просил передать, что нашел где-то ручной пулемет. Он его спрятал пока в лесу, а как выберет время, перенесет в «почтовый ящик».

– Пулемет – это хорошо, – сказал Ковалев. – Попросите Круглова быстрее его доставить. Люди идут в отряд, а с оружием у нас нехватка.

Скурдинский и Ковалев оставили листовки, передали задание для Круглова и самой Субботиной и стали собираться домой.

– Пойдем по холодку, – сказал Скурдинский.

– Ну, счастливо… Скажите там Виктору, чтобы заглянул когда-нибудь.

– Не только скажем, пришлем.

Когда они подошли уже к двери, Субботина сказала:

– Вот насчет оружия вы говорили. Есть в нашей деревне один подросток – Славка Прыгачев. Недавно он вступил в полицию. Парень вообще неплохой, а вот поди ж ты… Спросила я его как-то раз: «Что тебя толкнуло в эту чертову полицию? Поди, теперь и девки стороной обходят». – «Да я, – отвечает, – и сам не знаю, зачем туда пошел. Васька записался, ну и я за ним. В свою-то армию не попадешь, до нее не добраться». А я ему: «Кто очень хочет, тот добирается». – «Это что, в партизаны?» – спрашивает. «А хоть бы и туда», – говорю. Он подумал, а потом говорит: «Встретить бы их – пошел бы. Оружие есть». Вот я и думаю, Иван Васильевич: что, если настроить этого Прыгачева, чтобы оружие достал? В полиции у них есть и винтовки, и пулеметы.

– Что ж, идея неплохая. Как думаешь? – Скурдинский повернулся к Ковалеву.

– Стоит позондировать почву. Только смотрите, Наталья Игнатьевна, как бы на провокацию какую не напороться.

– Это я понимаю. Мне кажется, все-таки парень он честный.

* * *

В деревню Липо Ковалев и Алексеев зашли, возвращаясь с разведки. Нужно было подготовить место для бойцов, выделенных для взрыва моста, которым, может случиться, сразу, в один день, не удастся провести операцию и, следовательно, где-то придется пережидать. Оба очень устали, – пройти пришлось не меньше сорока километров. А тут как назло целый день лил дождь и дул пронизывающий ветер.

К Марии Ивановне Яковлевой – заместителю руководителя подпольной группы – они пришли затемно. Та уже спала, но на условный стук ответила тут же. Партизаны прошли в натопленную комнату, с аппетитом поели, а потом Ковалев стал говорить о деле. Командир отряда решил все, что необходимо для операции, забросить сюда заранее, чтобы груз потом не связывал партизан. Ведь придется делать «отвлекающий маневр» – идти в другую сторону от объекта взрыва, а потом ночью возвращаться.

– Место найдем, – сказала Яковлева, – и для взрывчатки, и для людей. Только нужно быть особо осторожным.

– Есть какие-нибудь неприятные вести? – спросил Ковалев.

– Есть. Федоров рассказал Антонине Ивановой, что на днях к нему зашли два обтрепанных парня. Попросили поесть, а потом стали слезно просить связать их с партизанами. Они, дескать, убежали из плена и хотят с оружием в руках защищать Советскую власть. Но вы ведь знаете, Федорова не проведешь. Он подождал, подождал, а потом, как увидел в окно на улице мужиков, встал и заявил: «Ну вот что, хлопцы. Я староста деревни, именем закона вы арестованы. Пошли. И не шуметь, вон идут мои полицаи». Тогда один из «пленных» вынимает удостоверение личности и подает Федорову. А в нем сказано, что предъявитель состоит на службе тайной полевой полиции. Каратели поблагодарили Федорова за хорошую службу и ушли. А Федоров сразу предупредил нас.

– Начальник тайной полевой – мастер на провокации. Теперь они пытаются заслать в отряд своих людей, – сказал Ковалев. – Но почему они обратились к Федорову? Случайность это или проверка? А за предупреждение спасибо. Теперь устройте нас где-нибудь на отдых. Устали страшно.

– В бане придется. Она натоплена.

– Что ж, хорошо.

Мария Ивановна собрала кое-какую одежонку, и они тихонько прошли через двор в баню. Она стояла в конце огорода почти у самого кустарника, за которым здесь начинался лес.

– Без меня из бани не показывайтесь, – предупредила хозяйка гостей.

Ночью Яковлевой не спалось. Загудит за окном ветер, и она настораживается. Кажется ей, что кто-то ходит по двору, заглядывает в ее окна. Перед утром поднялась, затопила печь и стала готовить завтрак. И в этот миг услышала за окном чей-то разговор и сразу же стук сенных дверей.

– Открывай, – раздался злой голос.

В дом ввалилось несколько полицаев.

– Очень прошу, потише… Дети спят, больные.

– Смотри какие нежные. – Чернявый парень зло сверкнул глазами. – Небось партизан не останавливаешь. Может, об их сне заботишься?

Яковлева уже пришла в себя и теперь была почти спокойна.

– Ищи, коли хочешь, – кинула она полицаю.

Чернявый вышел из дома, осмотрел двор и направился к соседнему дому. В этот момент его и увидел Алексеев. Он только что проснулся и, нагнувшись к окошечку, решил посмотреть, что делается в деревне. Алексеев толкнул Ковалева и, когда тот открыл глаза, тихо сказал:

– Сам начальник волостной полиции Владимир Трель пожаловал.

– Приготовь автомат и гранаты, – распорядился Ковалев. – Как бы нам не пришлось с ними стукнуться.

Но все обошлось благополучно. Полицаи в баню не заглянули.

Вскоре пришла Яковлева с охапкой дров.

– Пусть думают, что собираюсь стирать, – объяснила она. – Сейчас я еще узел белья сюда принесу.

Но, видать, судьба отвела этот день на испытание ее нервов. Только вернулась она в избу, как услышала на дворе новый шум. На этот раз речь была немецкой… «Теперь-то вряд ли обойдется», – подумала Мария Ивановна и устало опустилась на стул. Из этого состояния ее вывел очкастый немец, который, с трудом ворочая языком, пояснил, протягивая двух кур:

– Печка… жарийт… скоро.

Яковлева машинально обдала кур кипятком, быстро приготовила их для жарки. Час пребывания гитлеровцев в доме показался Марии Ивановне вечностью. И как же она была рада, когда фашисты, уложив поджаренных кур, в мешок, уехали дальше. Долго она смотрела им вслед, пока не затих гул их машин.

* * *

Только партизаны вошли в деревню Липо и расположились там на привал, как им сообщили: по пятам идут каратели. Пришлось, не трогая заранее спрятанной здесь взрывчатки, уходить в сторону от намеченного маршрута. Лишь вечером партизаны вернулись в село, забрали все боеприпасы и ночью двинулись вперед. На рассвете отряд был уже у моста.

То ли оккупанты считали этот участок дороги в безопасности, то ли до него у них не дошли руки, во всяком случае, здесь даже у самого моста лес не был вырублен так, как это делалось повсеместно. Правда, мост усиленно охранялся – посты стояли с обоих его концов, на каждом из них – пулеметы.

Но идти на мост лобовой атакой партизаны и не собирались. Иван Алексеев знал здесь каждый кустик и был уверен, что пройдет к мосту незамеченным. Кроме него в группу подрывников вошли Николай Мудров, пулеметчик Лукин. Командиром группы был парторг отряда Яков Моисеенко. Все остальные партизаны заняли позицию на случай, если группа будет обнаружена и придется вести бой.

Подрывники подождали, пока сменятся часовые, а потом вслед за Алексеевым бесшумно поползли к мосту. Скурдинский и Ковалев пристально наблюдали из укрытия за их движением. Вот они показались из-за кустарника. Подождали, пока часовой пройдет на другую сторону и быстро, по-кошачьи, прыгнули под кручу. Конец длинного шнура, который тянул Моисеенко, остался в кустах. Потом Скурдинский увидел только двоих – Мудрова и Алексеева. Они прилаживали к ферме бруски тола. Скурдинскому казалось, что они непростительно медлят.

– Хоть бы все обошлось, – прошептал он.

Но подрывники не медлили. Еще минута, и раздался взрыв. Мост заволокло облако пыли и дыма. Ковалев и Скурдинский оставили свой наблюдательный пункт и бросились бегом в глубь леса.

Возвращаясь в лагерь, у деревни Сватково партизаны встретили Ивана Андреевича Федорова. Он всегда появлялся неожиданно и в разных местах. Сели на поваленную ветром сосну. Федоров пожаловался:

– Что-то комендант стал ко мне плохо относиться. На днях накричал без всякой причины. Вчера вечером у своего дома я заметил того агента, что за бежавшего из лагеря себя выдавал.

– Может, вам уйти в лес, Иван Андреевич? – предложил Скурдинский.

– А кто же останется? У меня все старосты «друзья». Не от коменданта, так от них все буду знать. Да, может, оно и обойдется…

Не обошлось. Вскоре гестапо арестовало Федорова. Казнить «партизанского старосту» привезли в родную деревню Сватково. На околицу согнали всех жителей. Желая унизить Федорова перед односельчанами, комендант Осьмина Ганс Рат приказал осужденному стать на колени.

– На колени? – Федоров с усмешкой посмотрел на Рата и громко, так, чтобы все слышали, крикнул: – Дурак! Да я и перед твоим чумным Гитлером не стану на колени! Советские люди умирают стоя…

* * *

В землянку Скурдинский вернулся уже в темноте. Ковалев еще не спал, ждал комиссара. Они всегда по вечерам обсуждали планы на завтрашний день.

– Где был? – спросил Ковалев.

– Да так… Прошелся немного.

– Моисеенко вернулся.

– Что-нибудь интересное сообщил?

– Да. Федю Евдокимова из деревни Рели помнишь? Ну так вот, он по заданию подпольной группы заминировал участок дороги Рель – Ликша. Вчера там подорвались две машины. Восемь фашистов убито и около десятка ранено. Вот и ответ на казнь Федорова.

– Нет, дорогой мой командир, за Федорова и сотни фашистских жизней мало.

– Смело действовали наши подрывники в Лужицах, – продолжал Ковалев. – Туда, в волостное управление, гитлеровцы привезли заложников из соседней деревни. Закрыли их в бане и заявили, что, если до утра не сообщат, кто расклеил в селе листовки, все они будут расстреляны. Подпольщики решили освободить заложников. Вечером подожгли в другом конце села какую-то бесхозную постройку. Опасаясь, что это не просто пожар, а какой-то маневр партизан, солдаты похватали автоматы и бегом туда. А в это время Сергей Филиппов снял часового у бани и выпустил арестованных. Те не мешкая в лес бросились.

– Молодцы! – вырвалось у Скурдинского.

– Только это еще не все добрые новости. Помнишь, Субботина рассказывала о Прыгачеве? Ну тот, что пошел в полицейские, а сам не знает зачем. Толковым оказался паренек. Пулемет для нас раздобыл, пистолет принес и много патронов.

Комиссар поднялся со скамейки, прошел к двери, вернулся назад и, как о чем-то хорошо продуманном и решенном, сказал:

– Сдается мне, командир, что наш Ленинградский фронт не успокоится прорывом блокады. Надо подумать о том, чем мы сможем помочь ему в эти осенние дни. Давай поговорим об этом на партийном собрании. Повестку дня можно назвать так: о подготовке вооруженного восстания в Осьминском районе. Идет?

– Я – за! – ответил Ковалев.

Иван Виноградов
ДОПРОС

В землянку не вошел, а влетел ординарец:

– Товарищ комбриг! Самолет обнаружили. В лесу упал.

С докладом об этом в штаб бригады Васильева прибыл командир комендантской роты. Он сообщил, что в лесу найден трехмоторный гражданский моноплан «юнкерс-52». Гитлеровцы примостили к нему пулеметы. Самолет летел, видимо, на малой высоте и был пробит в нескольких местах. Пилот удачно посадил машину на лесной поляне. Это стоило ему немало труда: размах крыльев у самолета достигал почти тридцати метров. Но уйти гитлеровцам не удалось.

Вошел дежурный и доложил:

– Связной из третьего полка и конвоиры с пленными прибыли.

Васильев распорядился вызвать переводчиц Зельму Фишман и Людмилу Осокину.

Побывать на допросе захотелось и нам – работникам редакции партизанской газеты. Наборщик Вася Толчишкин тоже попросил редактора Обжигалина:

– Константин Петрович, разреши посидеть послушать.

Вскоре в землянке комбрига было трудно повернуться.

За столик, грубо сколоченный из досок, сели Васильев, начальник особого отдела Иванов и другие командиры, бывшие в лагере.

Зельма Фишман и Людмила Осокина устроились сбоку на деревянных чурках. Зельма рядом с Осокиной казалась девочкой. Невысокая, полная, с наивным ребячьим лицом и несмелым, словно обиженным взглядом. Кто мог подумать, что за плечами этой, казалось, робкой девушки была работа в рижском подполье. Да и в бригаде она находилась уже более полугода.

Первыми ввели двух фашистских летчиков с «юнкерса-52».

Допрос начали с лейтенанта.

– Расскажите о положении на вашем участке фронта, – обратился к нему комбриг.

Гитлеровец пренебрежительно поглядел на Васильева:

– Я солдат фюрера. Говорить не буду.

– Нет будете, – твердо сказал комбриг. – Для нас вы пленный. И никакой не солдат, а просто преступник.

Летчик нахмурился, посмотрел на своего коллегу, как бы ища сочувствия, и… начал рассказывать. Он сообщил, что положение у гитлеровцев на демянском участке фронта тяжелое. Несколько дивизий находятся в «котле». Снабжение идет сейчас только по воздуху. В сутки приходится доставлять двести тонн продовольствия, боеприпасов и горючего. Транспортных самолетов не хватает. Пустили в ход бомбардировщики.

Васильев пододвинул летчику карту, на которой легким пунктиром была изображена предполагаемая линия фронта. Пленный карандашом указал, где расположены аэродромы.

Второго летчика допрашивал Иванов. Пленный признался, что, выполняя приказ, жег с воздуха наши деревни. Последнее время ему было предписано следить за движением из Партизанского края к фронту. Но он не смог здесь ничего обнаружить.

– Переведи ему, Зельма, что он будет отвечать за каждый сожженный дом, за каждого убитого человека, – сказал Васильев.

Выслушав эти слова, летчик побледнел:

– Нам было приказано не сентиментальничать. Я выполнял приказ.

Ссылкой на приказ пытались прикрыть свои преступные дела и попавшие в плен каратели. Их тоже ввели сразу двоих.

Первым вошел грузный, сутулый, уже пожилой фельдфебель, с выцветшим, изрезанным тонкими морщинками лицом. Губы стиснуты, глаза глубоко запали. Было что-то зловещее в его упрятанном колючем взгляде.

Фельдфебель оказался бывалым солдатом. Ему сорок восемь лет. Он служит в фашистском карательном батальоне. В Германии у него хороший дом, несколько гектаров земли, пять коров, два работника. Русскому языку он научился еще в восемнадцатом году, когда в рядах оккупационной армии грабил Украину. На эту войну пошел вместе с сыном: тот недавно попал в госпиталь, а его, ехавшего в соседнюю часть, схватили сидевшие в засаде партизаны.

Второй каратель – тонкий, длинный, белобрысый солдат – никак не мог прийти в себя от испуга. Одет он был не по форме. На ногах – войлочные галоши, обшитые кожей. Из-под шинели виднелся полушубок. На голове – пилотка с ватными бортами. В плен сдался сам, во время боя.

Поглядывая на фельдфебеля, солдат пугливо пучил глаза, что-то бормотал, а вслух, к месту и не к месту, бестолково твердил одну и ту же фразу:

– Гитлер капут!

На вопросы фельдфебель старался отвечать осторожно, пытался представить себя жертвой гитлеровской авантюры.

Не запираясь, он рассказал о гарнизонах на северо-западной границе Партизанского края, о силах карателей, об ожидаемом пополнении.

– Давно свирепствуете в наших местах? – спросил Иванов.

– Служу здесь с осени прошлого года, точнее – с ноября.

– Значит, участвовали в декабрьском походе против партизан?

– Я только исполнитель. Нам даны очень твердые установки по борьбе с партизанами. – Пленный вытащил из потайного кармана маленькую записную книжку и передал ее Осокиной.

– Здесь выдержка из приказа генерала фон Рейхенау, – сказала Людмила. – Прочитать?

– Да, – распорядился Васильев.

– «Для уничтожения партизан, – прочитала Осокина, – вы должны применять все средства. Всех захваченных партизан обоего пола в военной форме или в гражданской одежде публично вешать. Упорство при допросе или сопротивление при конвоировании ломать самым решительным образом. Все деревни, в которых укрывались или снабжались партизаны, привлекаются к ответственности путем изъятия продовольствия, сжигания домов, расстрела заложников и повешения соучастников».

– Значит, и вы деревни сжигали? – нахмурил брови Васильев.

– Товарищ комбриг! Не могу я больше слушать, когда он овечкой прикидывается, – сказал стоявший у порога партизан-конвоир. – Это зверь, а не человек. Знаете, как он с партизанской семьей разделался? Я даже передать не могу…

Все притихли. Конвоир, уже немолодой, видно, семейный человек, вытер ладонью выступивший на лбу пот и медленно, как будто ему не хватало воздуха, начал рассказывать…

В деревне жила молодая женщина с тремя детьми. Кто-то донес оккупантам, что муж ее – партизан, по ночам приходит к семье. Фашисты решили устроить облаву. Мать только что приготовила ко сну детей, погасила лампу, как в дверь громко забарабанили прикладами. Перепуганные ребятишки вылезли из-под одеяла и, дрожа от холода и страха, прижались к матери.

– Мама! Это не папа. Это чужие, – шепотом сказал старший сынишка.

Дверь слетела с петель. Женщина не успела даже подойти к ней.

– Свет! – заорал вбежавший первым фельдфебель.

Хозяйка с трудом нащупала спички, подавляя дрожь, зажгла лампу. Пламя, колеблясь, тускло осветило комнату.

– Ушел? Или не было? – бросая по углам свирепый взгляд, кричал фельдфебель.

– Не было, – стараясь быть спокойной, ответила молодая женщина.

– Ах не было! – Фашист прошипел: – Тогда ты ответишь. Становись!

Женщина, уже давно готовая ко всему, стояла словно неживая.

– Быстрее, быстрее! – торопил ее фельдфебель, толкая в плечо дулом автомата. Потом, словно передумав, повернулся к солдатам: – Нет! Держите ее. Сначала – детей…

– Нет! Нет! Стреляйте в меня! – крикнула обезумевшая женщина.

– Мама! Мама! – заплакали ребятишки.

Мать силой оторвали от детей, крепко схватили за руки, отвели к двери. Три выстрела, один за другим… Женщину давило удушье. Она открыла глаза, рванулась что было сил из рук карателей, выпрямилась, успела крикнуть: «Палачи!» – и со стоном рухнула на пол. В нее стреляли, но она уже была мертва. Смерть наступила от разрыва сердца…

Конвоир вытер рукавом глаза и отвернулся, закрыв лицо шапкой. Несколько секунд в землянке стояла тишина. Никто не мог проронить ни слова.

Лицо комбрига, прикрытое ладонями, пылало от гнева. Он проглотил застрявший в горле комок, поднял покрасневшие глаза и сквозь зубы проговорил:

– Расстрелять.

Иван Гончаров
ДВА ИВАНА

Мы шли по берегу Вревского озера. Заходящее солнце посылало на землю и дальний лес багряные отсветы. Под ногами шуршало многоцветье осенних листьев. Впереди на пригорке виднелись дома Конезерья – центральной усадьбы лужского совхоза «Володарский».

Мой собеседник, лучший дояр совхоза Иван Наумович Ивченко, с увлечением рассказывал о своей работе. Подойдя к развесистой иве, росшей у самой воды, он неожиданно умолк, посмотрел на подернутое рябью озеро и с грустью произнес:

– Всегда, когда любуюсь им, вижу другое такое же красивое озеро. На Псковщине оно. Сутокское называется. В годы войны на его берегах потерял я дорогого человека.

– А кем он вам доводился? – поинтересовался я.

– Это был мой старший друг, больше – брат нареченный. Звали его Иван Федорович Москалев.

Мы остановились у тихо звенящего камыша. Ивченко, поняв мою немую просьбу, начал рассказывать. Теперь он говорил медленно, точно отрывал от памяти что-то нетронутое, спрессовавшееся под тяжестью лет.

* * *

Ледяной январский ветер обжигал лицо, от холода коченели руки. У стены сарая, выходившей в сад, стоял невысокого роста щуплый семнадцатилетний паренек. На нем была изорванная рубашка. По разбитому лицу тонкими струйками стекала кровь.

Рядом прохаживались два рослых гитлеровца. Полицейский с перекошенным от злости лицом кричал:

– Зачем ты в прошлое воскресенье ездил в лес? Где спрятал оружие?

Паренек молчал. Гитлеровец вскинул карабин и выстрелил. Пуля с шипением ударилась в бревно сарая чуть выше головы.

– Будешь говорить, мерзавец?

Молчание. И снова выстрел.

Юноша приподнял голову и с тревогой посмотрел в сторону. К сараю, еле держась на ногах, подходил отец. Упав на колени, он стал умолять гитлеровцев не убивать сына.

– Отец! – закричал дрожащим голосом юноша. – Встань! Сейчас же встань!

– Ванечка, сынок мой родной, да как же это…

Слова оборвал подскочивший к старику гитлеровец. Он с остервенением начал избивать ногами лежавшего на снегу седого человека.

Иван рванулся на помощь, но полицейский сильно ударил его прикладом по голове. Теряя сознание, он упал рядом с отцом…

Когда стемнело, соседи перенесли избитых Ивченковых в дом. Только на третьи сутки Иван пришел в сознание. Над кроватью, низко склонив голову, сидела слепая мать. Марфа Леоновна материнским инстинктом почувствовала возвращение сына к жизни.

– Сыночек, родной, наконец ты очнулся.

– Мама! А где отец?

– Нет больше у тебя отца, – зарыдала мать. – Сгубили его побоями нехристи проклятые. Вчера соседи похоронили…

Отец и сын знали, где оружие, сами помогали спрятать его. Как-то в один из дней в Матусове неожиданно появились трое неизвестных мужчин. Зашли в избу Ивченковых, стоявшую на окраине деревни. Сказали, что они командиры Красной Армии, предъявили документы. Их приютили, обогрели, накормили. Разве мог поступить иначе сельский активист, один из сыновей которого тоже был на фронте? Когда командиры узнали, что у Ивченковых имеются лошадь и сани, они попросили помочь им перевезти боеприпасы, спрятать их в надежном месте. И хотя это было рискованно, повсюду рыскали гитлеровцы, Наум Михайлович снарядил в лес Ивана.

Целый день лохматая заиндевевшая лошаденка перевозила ящики с боеприпасами и оружием на новое место, оборудованное в глухой чаще леса. Ящики сложили в ровики и тщательно замаскировали. Иван возвратился из леса домой поздно ночью. В санях под хворостом лежал подаренный командирами карабин. Бережно завернув подарок в мешковину, он зарыл его в землю под крыльцом.

Кто-то из фашистских соглядатаев, видимо, заметил ночной приезд младшего Ивченкова.

…Больше недели провалялся в постели Иван. Не успели зарубцеваться раны от жестокого избиения, как в дом явился полицейский.

– Выжил-таки, – с наглой усмешкой прохрипел он. – А ну, собирайся, приказано доставить тебя в немецкую комендатуру в Идрицу.

Две недели продержали гитлеровцы Ивченко в сыром подвале под зданием комендатуры. Каждый день допрашивали. Каждый день хлестали плетью. Иван на допросах твердил одно: в лесу задержался потому, что сломались сани.

И вот снова родительский дом. Мать несказанно обрадовалась возвращению сына. Но радость была недолгой – началась перепись молодежи. Гитлеровская Германия нуждалась в восточных рабах. И тогда Ивченко мартовской ночью ушел из Матусова к тетке в Жаглы.

Рядом с деревней, где она жила, были густые леса, поговаривали, что в них появились партизаны.

Слух оказался верным. Только партизанил вблизи Жаглов… один человек. В народе его звали по-разному, чаще – «лихой Москаленок».

Это был человек трудной судьбы. Родился Иван Москалев в поселке Сутоки. Учился в школе, затем работал в колхозе. Незадолго до войны, защищая товарища, вступил в драку. В ход пошли ножи… Москалев получил срок и был направлен в исправительный лагерь, находившийся в одном из городов Эстонии.

* * *

С первых же дней войны горькая боль терзала Ивана. Те, с кем работал на колхозном поле, растил хлеб, идут в бой с лютым врагом, а ты за решеткой. Сердцем же с ними. Но окажись он на свободе, поймут ли его товарищи, поверят ли? И он решил драться с гитлеровцами в одиночку. Потянуло в родные места. Идрицкие леса стали надежным укрытием.

Оружие добыл у врага. Через лесную дорогу, по которой часто проезжали немецкие мотоциклисты, натянул проволоку. Гитлеровец на большой скорости наскочил на нее и свалился замертво. Трофеем Москалева стал автомат.

А через два дня этот автомат уже строчил по фашистам. Поздно вечером, подходя к деревне Жаглы, Москалев услышал крик. Притаившись в кустах, он увидел, как по дороге два гитлеровца волокли женщину. За ними бежала худенькая девочка. Она плакала и кричала: «Мама! Мамочка!»

Две очереди в упор свалили фашистов. Женщина оказалась женой военнослужащего, погибшего на границе. Ей с дочерью удалось добраться до деревни Жаглы, где их приютили местные жители. Но гитлеровцы выследили беглянок.

С того вечера и пошло. Москалев стал охотиться на оккупантов: нападал на нарочных, обстреливал связистов, отбивал обозы с награбленным, даже когда на подводах находилось и несколько солдат.

Полицаи избегали встреч с «лихим Москалевым», боялись одного его имени. И бывало так: позарится фашистский прихвостень на немудрое добро какой-либо солдатки, а она ему: «Ну погодь, появится Москаленок, попрошу управы на тебя». И уходил, чертыхаясь, полицай…

Как-то вечером. Москалев зашел в дом к тетке Ивченко. Черная густая борода скрывала лицо. На нем был плащ немецкого офицера. На груди висел автомат.

Поздоровавшись с хозяйкой дома, он посмотрел на печь и спросил:

– А кого это там прячешь, Прасковья Михайловна?

– Так то ж мой племянник Ваня. От отправки в Германию сбежал.

– А ну, тезка, слезай с печи, – потребовал вошедший.

Ивченко было замешкался, не зная, как себя вести с незнакомым человеком. На выручку поспешила тетка:

– А ты, Ванюша, не бойся, слезай. Это к нам наш защитник Иван Федорович зашел.

Усевшись за стол, Москалев внимательно выслушал рассказ Ивченко про случай с оружием, про смерть отца, помрачнев, спросил:

– Ну а теперь что думаешь делать?

– Хочу через линию фронта податься. Два брата моих воюют. И мой черед пришел.

– Трудное это дело, – задумчиво произнес Москалев и неожиданно предложил: – А со мною вместе не хотел бы фашистов бить? За отца да и за себя с ними рассчитаться.

– Если возьмете, с удовольствием, – ответил Ивченко.

– Вот и хорошо, тогда собирайся…

В глухой чаще леса, на небольшом островке, окруженном со всех сторон болотом, виднелось перекрытие двух блиндажей. Сюда по ведомой только ему тропе поздней ночью Москалев привел Ивана Ивченко. Один блиндаж был жилой, с печкой, а во втором хранились оружие и боеприпасы, добытые у гитлеровцев.

– Ты как, тезка, умеешь обращаться с оружием? – спросил назавтра у Ивченко Москалев.

– Не приходилось. Да и оружие-то не наше.

– Что оружие немецкое – не беда. В верных руках оно тоже метко стреляет. Ну что ж, – заключил старший Иван, – подучу. Срок обучения – неделя.

Шли дни. Наступил май сорок второго года. В теплые весенние дни оккупанты небольшими группами на повозках часто стали появляться в глухих деревнях Идрицкого района. Они отбирали у местных жителей подчистую хлеб, птицу, скот.

Семнадцать гитлеровцев приехали в Скуратово под вечер, учинили настоящий разбой. Сложив награбленное на повозки, солдаты, предводительствуемые фельдфебелем, покинули деревню, пьяно гогоча и стреляя по крышам из автоматов… «Лихой Москаленок» удачно выбрал место для засады – небольшую поляну в лесу, через которую проходит дорога. В начале поляны в кустах посадил с автоматом Ивченко, в конце ее устроился сам с пулеметом. Когда гитлеровцы выехали на поляну, по первой и последней повозкам одновременно ударили пулемет и автомат. Обоз остановился. Солдаты заметались по поляне. Но их буквально косили меткие очереди двух Иванов.

Бой длился не более десяти минут. Семнадцати солдат недосчитался в тот день начальник хозкомендатуры в Идрице.

В конце мая житель деревни Малиновка Шабанов Федор, работавший на складе немецкой комендатуры, сообщил Москалеву, что старшина поселка Сутоки подготовил списки молодежи окрестных деревень для отправки в Германию. Шабанов передал Москалеву просьбу жителей уничтожить эти списки.

Организованный в Сутоках пункт по вербовке и отправке рабочей силы в Германию размещался в помещении школы и усиленно охранялся полицейскими. Проникнуть туда незамеченными было невозможно. Почти целую неделю Ивченко каждый день появлялся в поселке и убедился в этом. Выслушав его невеселый рассказ, Москалев усмехнулся:

– А ты зря, браток, нос повесил. Раз невозможно незаметно, побываем там заметно.

– Как? Думаешь, среди бела дня? – удивился Иван Ивченко.

– Заявимся утром, когда вся эта сволочь соберется за получением указаний от старшины. И проведем «разъяснительную беседу» о вреде предательства для самих подлецов-изменников.

«Беседа» удалась на славу. Несколько полицейских были сражены первой пулеметной очередью «большого Ивана», в остальных, засевших в подвале, полетели гранаты «меньшого Ивана». Москалев забрал все документы. В их числе был и подробный список на двести девушек и мальчишек-подростков, которых через неделю фашисты предполагали забрать в пересыльный лагерь в Идрицу.

Летом из советского тыла в Пустошкинский и Идрицкий районы пришли несколько новых партизанских отрядов. Начались диверсии на железных дорогах Рига – Себеж, Новосокольники – Ленинград, Великие Луки – Себеж. Партизаны смело нападали и на небольшие немецкие гарнизоны. Однажды ночью Москалев и Ивченко услышали сильную стрельбу в районе деревни Малиновка.

– Надо разузнать, кто такую пальбу устроил, – предложил Москалев. – Может, своих встретим. Только…

– Что только?

– Да так, ничего.

Москалева все еще мучили сомнения, как воспримут его прошлое люди, не знавшие его.

С наступлением рассвета два Ивана направились в Малиновку. Не доходя деревни, Москалев и Ивченко встретились с группой вооруженных людей. На шапках у всех алели красные полоски.

– Сдайте оружие! – приказал старший из партизан.

– Это почему же? – ответил Москалев, держа автомат на изготовку.

– Вы – полицаи. Не сопротивляйтесь.

– Мы партизаны, – бойко вступил в разговор Ивченко.

– Какого отряда?

– Собственного. Я да он, – показал на Ивченко Москалев, – вот и весь отряд.

К командиру подошел один из партизан и что-то тихо сказал ему. Командир улыбнулся:

– Значит, «лихой Москаленок» с побратимом?

– Пусть будет так…

Через час командир отряда Шаранда и его товарищи с удивлением рассматривали жилище «двух Иванов». Еще больше они удивились, когда партизаны-одиночки передали им три станковых пулемета, несколько автоматов, три десятка карабинов, различные документы фашистских комендатур и волостных правлений…

* * *

С озера потянуло холодком. Иван Наумович зябко повел плечами и предложил идти в хату.

– А дальше? – спросил я.

– Дальше все проще. Дальше мы уже были в дружной партизанской семье. Иван Федорович был назначен командиром отделения разведки. Воевал он по-прежнему лихо и пользовался уважением товарищей. Вместе мы с ним громили гарнизон фашистов на станции Нащекино. Подожгли тогда эшелон с боеприпасами. Потом участвовали в налете на колонну карателей возле деревни Красная Вода. Семнадцать автомашин горели после этого налета в придорожных кустах. Довелось нам выполнить и несколько заданий по разведке командира бригады Рындина. Возвращаясь с одного из них, у Сутокского озера наскочили на засаду. Отбились, но потеряли Ивана Федоровича. Тело его я вынес в ближайший лес… Не стало побратима.