Текст книги "Розы на снегу"

Автор книги: Иван Гончаров

Соавторы: Александр Бычков,Виктор Федоров,Иван Жилин,Людмила Бурцова,Николай Масолов,Евгений Никитин,Иван Пономарев,Виктор Мариничев,Елизавета Веселова,Василий Топильский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Михаил Чивилев
КОГДА ВЗРЫВАЮТСЯ ПАРОВОЗЫ

ПОДВИГ СТАРОГО МАШИНИСТА

Поздней осенью 1943 года гестапо арестовало Филюхина. Для многих это было неожиданным. Удивился даже сам комендант города Дно майор Винтер.

– Дьявол знает этих русских, – говорил он бургомистру Ризо, распекая его за очередную махинацию с перепродажей соли и табака, – в каждом из них кусочек большевика сидит. Старательный, уважительный мастер, добропорядочный бюргер, и вдруг – нет «господина Филюхина», есть «агент красных Филюхин».

Целых два года хорошо отзывался о Филюхине и немец Мюллер, распоряжавшийся в депо, где по-прежнему, как и до войны, работал Иван Васильевич. Мюллер был менее щепетильным, чем Винтер, и характеризовал русского мастера примитивнее:

– Этот толстый чурбан Филюхин – золотые руки. Он любит деньги и почтение. Нужно делать вид, что его уважаем, и не бить по морде.

И если, начав добровольно работать в депо чуть ли не с первых дней оккупации, Филюхин действительно завоевал авторитет у немецких инженеров и мастеров, то уважение у многих своих сограждан он терял все больше и больше. Не могли простить дновцы старому машинисту службы у оккупантов.

– Неблагодарный человек, – говорили одни, – подняла его Советская власть: из поездного смазчика инженером сделала, а ему, видишь ли, на старости лет «господином Филюхиным» быть захотелось.

– За марки немецкие продался, – судили другие. – Да оно и раньше видно было – политикой не интересовался, все в саду копался, цветочки разводил.

Была в этих суждениях доля правды. Иван Васильевич до войны все свое свободное время действительно отдавал садоводству.

А вот насчет политики ошибались – беспартийный старый мастер горячо сердцем воспринимал все, что делала Советская власть, и в черную ночь фашистской оккупации остался ей верен. Но об этом знали только два человека: Матвей Иванович Тимохин, секретарь Дновского райкома ВКП(б), и Анастасия Александровна Бисениек, руководитель центральной группы разветвленного дновского подполья. Организуя его первые звенья за несколько дней до оккупации города, Тимохин «замкнул» Филюхина только на Бисениек. Это и помогло Ивану Васильевичу больше двух лет оставаться неразоблаченным.

Встречались Бисениек и Филюхин вначале редко, а потом чаще и чаще. Дело в том, что Иван Васильевич, став «господином», внимательно начал следить за своей обувью, а отец Анастасии Александровны – Александр Павлович Финогенов – слыл лучшим сапожным мастером в городе. Из уважения к «господину Филюхину» Финогеныч (так звали дновцы старика сапожника) через дочь посылал ему починенную обувь на дом. Так на квартиру Филюхина попадали… взрывчатка, самодельные мины.

Через Дно ежедневно проходили десятки эшелонов. Иван Васильевич, имея пропуск на хождение по железнодорожному узлу, часто появлялся на путях и разыскивал своих учеников. А было у него их немало – десятки. Встретит, буркнет что-то в ответ на приветствие, а потом, как говорится, берет быка за рога:

– Что ж ты, парень, снаряды фашистские к Ленинграду подвозишь? Разве я тебя этому учил?

Растерянно смотрит машинист на человека, у которого всю «паровозную науку прошел», мнет картуз в замасленных руках, оправдывается виновато:

– Время-то ведь какое. Да и не по доброй воле. А разве вы сами, Иван Васильевич…

– Сами, сами, – ворчит Филюхин. – Некогда тут с тобой философию разводить. На, возьми «подарок». Сунешь куда надо. Только смотри сам живым оставайся. Да чтобы грохнуло подальше от города.

И летели под откос воинские эшелоны… С неменьшим риском собирал Филюхин и разведывательную информацию в таких местах, куда вход для русских был строго запрещен и где за каждым шагом наблюдали гестаповцы. Передавая Бисениек клочки бумаги с записанными по-мерами воинских частей и сведениями о их вооружении, Иван Васильевич добродушно посмеивался:

– Бери, бери, Настенька. Надо же мне чем-то за отремонтированные штиблеты да подшитые валенки рассчитываться.

Так отвечали советские патриоты Дновского узла на призыв подпольного райкома партии:

«Товарищи путейцы, разрушайте железнодорожные пути. Движенцы, делайте заторы в движении, организуйте столкновение поездов и крушение их…»

На допросах Филюхин разыгрывал обиженного верного слугу «нового порядка», отвечал односложно: «Не знаю», «Нет», «Не ведаю». Улик прямых у гестапо не было. Арестованная еще раньше Бисениек выдержала страшные пытки, но не назвала ни одного имени. Иван Васильевич был брошен в концлагерь. После победы над фашистской Германией скоропостижно скончался, унеся с собой в могилу многие тайны дновского подполья.

«САМОЙ НЕ ВЕРИТСЯ»

На одном из стендов музея в Пскове висит портрет молоденькой девушки Саши Яковлевой. На груди у нее орден Ленина.

Мы беседуем с Александрой Семеновной, рассматривая реликвии того далекого времени, когда комсомолка Яковлева покинула отчий дом и стала на партизанскую тропу. Рассказывает Александра Семеновна скупо. Но ее рассказ дополняют материалы, собранные летописцем боевых дел железнодорожников Александром Ивановичем Валентиком.

Первое задание Саши было не очень трудным – достать немецкий паспорт. Достала.

– Молодец, – похвалил девушку Соловьев, начальник разведки 3-й Калининской партизанской бригады. – А теперь…

Это «теперь» стало военной специальностью миловидной официантки со станции Новосокольники. Означало оно – разведка, разведка и еще раз разведка. На своей родной станции Гущино и в Новосокольниках Саша считала воинские эшелоны – сколько за сутки пройдет поездов с вооружением, с живой силой, снабженческих.

Один раз в деревне План Яковлева с подругой нарвались на патруль. Выручило кладбище. Девушки долго и надрывно плакали у свежей могилы. «Деда-кормильца схоронили», – объясняли они пожилым солдатам… Записки с подсчетами поездов и автомашин за двое суток были вплетены в густые Сашины косы.

И еще не раз находчивость и смелость спасали разведчицу. Как-то, когда бригада действовала в Россоновском районе Белоруссии, Саша несла донесение в штаб 1-го Калининского партизанского корпуса. Заночевала в лесу. Утром рано направилась к деревне. На околице окрик:

– Хальт! Куда идешь?

Ответила не задумываясь:

– К тете.

– Веди к ней.

Привела гитлеровцев в первую с краю деревни хату. Хозяйка топила печь, на полу плакал ребенок.

Саша быстро подняла его и начала утешать, целовать. Ребенок замолк. Хозяйка удивленно посмотрела на незнакомку.

Ефрейтор осклабился, затем шагнул к печке:

– Кто это, матка?

– Своя! – ответила как можно равнодушнее хозяйка.

Патруль ушел. Подразделение гитлеровцев двое суток стояло в деревне. Отлучаться из нее было запрещено. Натерпелись страху и Саша и «тетя».

Был и такой случай. Вместе с бойцами Ваней Костроличным и Филиппом Глушенковым Яковлева шла в разведку в один населенный пункт. На дороге показался гитлеровец с сумкой через плечо. Саша вспомнила слова командира: «Ну а если «языка» возьмете, то и совсем ладно будет» – скомандовала:

– А ну, хлопцы, в кусты. И потихоньку пробирайтесь вдоль дороги, а я погутарю с фрицем.

«Фриц» оказался фельдфебелем. Был он навеселе и начал ухаживать за девушкой. И по-русски говорил прилично. Саша принимала ухаживания, смеялась, а в голове мелькали один за другим планы, как обезоружить гитлеровца.

– Ой, сколько ворон, – вдруг воскликнула она, показывая на поле, где действительно было много воронья, – точно на сходку собрались. Пальните по ним.

Фельдфебель поднял парабеллум, но затем опустил руку сказал:

– Солдаты фюрера стреляют только по врагам нации.

– Пальните. Вот шуму-то будет.

– Пусть стреляйт милый фрейлейн, – предложил гитлеровец. – Только надо убивайт.

Саша неумело взяла пистолет. Долго целилась и… промазала.

– Мимо! Мимо! – засмеялся Сашин ухажер и… осекся.

Девушка направила оружие на него и приказала:

– Хенде хох!

Выскочившие из кустов партизаны связали фельдфебеля. «Язык» был стоящий – многое рассказал.

В апреле 1943 года партизаны под Кудеверью попали в окружение. Двенадцать суток продолжались бои. Оторваться от карателей было невозможно. Враг прижал бригаду к озеру Кудеверскому. Комбриг приказал любой ценой спасти портфель с документами разведки. Вместе с комиссаром отряда Василием Шатиловым и еще тремя партизанами спасала документы и Яковлева. Шесть суток пробиралась отважная пятерка по Локнянскому району. Дважды нарывались на засады, дважды переправлялись вплавь через студеные реки Смердель и Пузно. В одной из перестрелок был убит комиссар, но задание партизаны выполнили – портфель доставили по назначению…

– Порой даже самой не верится, что все это было, – говорит, смущенно улыбаясь, Александра Семеновна.

Лилия Севастьянова
О ЧЕМ ШЕПЧУТ ВОЛНЫ

Голубой озерный край. Это так в песне о Себеже поется. Сотни озер испещрили леса и поля Себежского района Псковщины. Есть озера малые – голубые оконца в сосновом бору. Есть большие, со многими островами и речками-невеличками, бегущими к реке Великой. Сам Себеж с трех сторон озерами окружен. В непогоду плещутся волны чуть ли не в окна себежан.

Себежские озера что море. Сашка любил ложиться на теплую гальку лицом к воде, подставив пятки солнцу, и подолгу всматриваться в даль. Вокруг все было синим-синим, лишь где-то далеко легким карандашным штрихом обозначалась черта берега, а дальше опять синева.

Сашка очень любил море и, как бывалый моряк, рассказывал приятелям с Фурмановки (так называлась улица, где жили Боровковы) разные морские истории.

– Ох уж этот Боровков-младший, – жаловалась одна соседка другой. – То в индейца вырядится, то намедни всех мальчишек вплавь за собой на другой берег потянул. Старший, тот не таков. Все за книжками сидит.

– Тоже хорош, – махнула рукой другая, – позавчера с братьями Ермаковыми свояка моего в погранотряд свел. Они, значит, комсомольцы и потому пограничникам помогают. Это моего-то свояка за диверсанта приняли! Ах окаянные!

В сорок первом Александру Боровкову шел пятнадцатый год, Петру исполнилось семнадцать. Были они разные, но в одном одинаковые – смелости не занимать. И дружили, крепко, по-мужски дружили.

В Себеж фашисты ворвались в конце второй недели войны. Семья Боровковых, как и многие другие себежане, эвакуироваться не успела. Братья по-разному восприняли оккупацию. Горячий Сашка бегал с приятелями на поля отгремевших боев, собирал гранаты и однажды вечером в одиночку обстрелял из винтовки… фашистский эшелон. Петр по-прежнему был молчалив, много читал, из дому отлучался изредка и то или ночью, или задолго до комендантского часа.

Петр Боровков.

«Уж не трусит ли мой старшой?» – мелькало иногда в голове Александра. Но вот как-то полез он на сеновал, куда второпях, чтобы не видела мать, сунул совсем новенький немецкий карабин. Точно помнил, куда клал, а сейчас перерыл все – ружье исчезло.

Искал, искал и вдруг между стропилами увидел, но не один, а два карабина.

«Петька! Значит, и он тоже. Вот здорово! То-то он часто к Лапшову бегает».

Дома Сашке была от брата взбучка.

– Хочешь, чтобы из-за тебя и мать и сестренку расстреляли? – сердито выговаривал ему Петр. – Берешься прятать оружие – так прячь с умом. Это тебе не в индейцев играть. В ямы нужно прятать да от дома подальше. И знай – теперь это тебе и твоим «индейцам» задание от комсомола и партии нашей. Ясно?

Сашка бросился обнимать брата.

За городом невдалеке начинался лес. Здесь проходила недавно линия фронта. Уродливо торчали исковерканные пни, вывороченные ели, зияли траншеи. Сюда-то и наведались в один из осенних дней Александр со своей ватагой. Искали увлеченно. То и дело спрашивал кто-нибудь из ребят:

– А это подойдет?

Внимательно осмотрев оружие, остальные давали заключение:

– Замок цел, приклад починить можно.

– Смотрите, что Сашка нашел! – воскликнул Коля Иванов.

– Ух ты, пулемет! Совсем еще хороший. Вот бы попробовать стрельнуть, – сказал Федя Петров.

– Тише ты.

Ребята приносили оружие, тщательно очищали от грязи и, укрыв ветками, закапывали в ямы, замечая место.

– Мальцы, здесь кто-то есть, – насторожился Борис Кузьмин.

Мальчишки притаились. Вскоре совсем неподалеку послышались приглушенные голоса.

– Да это же наши девчонки, – удивился Боровков, – Клавка и Валька Васильевы.

Ребята выбежали из-за кустов:

– Вы что тут делаете?

– Чего в лес приперлись? Здесь и подорваться на минах можно.

– А мы грибы собираем, – насмешливо ответила Клава. – Как и вы, наверное.

– Нашла грибников, – начал было Иванов.

– Молчи, – прервал его Борис. – Грибы – дело стоящее.

Девчонки и ребята направились в разные стороны. Если бы кто заглянул в корзины грибников, то на дне их обнаружил бы… гранаты. Школьницы искали «грибы» по заданию своей учительницы Валентины Афанасьевны Сергеевой.

Сергеева была членом подпольной группы Степана Николаевича Лапшова. С ним были связаны и Петр Боровков и Борис Кузьмин. Позже членами группы стали Александр Боровков, Николай Иванов, Федор Петров.

От домика Лапшова, работавшего на маслосырзаводе гитлеровцев, через командира-пограничника Пантелеймона Петровича Конопаткина, оставшегося в районе, протянулись нити к партизанам. С конца сорок второго года подпольщики выполняли в основном задания командования 5-й Калининской партизанской бригады. Только в ее отряды были сразу переданы пулемет, два десятка новеньких немецких винтовок, три ящика патронов, больше двухсот гранат.

Железнодорожная станция Себеж, расположенная на магистрали Рига – Москва, имела особое значение. Дело в том, что именно здесь обрывалась широкая колея стального пути и далее на запад шла узкая. В Себеже на рампе перегружались все эшелоны, следовавшие к Москве и через Новосокольники к Ленинграду. Поэтому к станции было приковано внимание разведки советских войск. Связанный с нею Лапшов поручил юным подпольщикам установить постоянное наблюдение за станцией. И ребята, которые раньше под любыми предлогами отказывались работать на гитлеровцев, вдруг загорелись «потрудиться на благо Великой Германии», как заявил при поступлении на работу Борис Кузьмин.

Борис стал слесарем, Саша – его помощником. И хотя первый заказ – оконная рама оказалась кривой и косой и никаким образом не вставлялась в оконный проем, зато из окна слесарной будки были отлично видны все проходящие эшелоны. Позднее младший Боровков работал на линии связистом.

Через каждые два-три дня собирались у кого-нибудь из ребят, чаще у Бориса, расставляли домино и извлекали обрывки газет, спичечные коробки, клочки бумаг, испещренные данными своей разведки. Петр Защеринский записывал. Этот удивительно энергичный и смелый парень, уже воевавший в армии и бежавший из плена, вскоре стал незаменимым помощником Лапшова на станции.

– Прошло четыре эшелона с живой силой, – читал Саша запись на пачке из-под папирос. – Двенадцать платформ с танками.

Затем Петр Боровков называл номера и марки автомашин, проходивших по шоссейной дороге, за которой вел наблюдение. В записях Защеринского появлялись треугольники, полосы, изображения оленей и другие знаки, обозначавшие род войск, шифры воинских поездов, автоколонн врага.

Помимо основной работы на станции гитлеровцы заставляли ребят выполнять всевозможные тяжелые вспомогательные работы. Изнурительный труд был не под силу пятнадцати-шестнадцатилетним подросткам. Однажды Николай Иванов не выдержал – опустился на шпалу. Тотчас возле него выросла приземистая фигура надсмотрщика. Фашистский холуй взмахнул плетью.

– Не смей, гад! – крикнул младший Боровков и схватил рыжую волосатую руку, сжимавшую плеть.

После работы Александра трое дюжих гитлеровцев били плетками.

Александр Боровков.

Еле пришел в себя дома. Мать, тихо плача, прикладывала к окровавленной спине свинцовые примочки. У изголовья сидел Петр. Марийка испуганно жалась к старшему брату. Открыв глаза, Сашка заплакал громко, по-детски.

– Я не могу больше, не могу. Они били меня, Петя, понимаешь, били, как крепостного, как римского раба. Били при всех, при девчонках.

Петр незаметно вытер набежавшие слезы и, стараясь говорить повнушительнее, сказал:

– Остапа Бульбу тоже били, пытали, а он молчал.

– Я тоже молчал, когда били. – Сашка рванулся, из рубцов засочились алые струйки и побежали по худому загорелому телу. – И пытать будут – не пикну. Но я не могу больше покоряться. Партизаны воюют, а мы, мы сидим и чего-то ждем.

Петр положил на горячую голову брата руку:

– Успокойся, Сашок. Недолго осталось ждать. Скоро наши придут, вот увидишь, скоро. А бороться мы тоже боремся, только оружие наше другое.

В начале 1943 года работавшую на станции молодежь стали серьезно подозревать в связях с партизанами. Некоторые из ребят попали в списки для отправки в Германию. Тогда из бригады пришло долгожданное разрешение – уйти в лес. Чтобы не пострадали родные, решено было инсценировать насильную мобилизацию в партизаны.

В пригородной деревушке Шнуры вечером 17 января девчата устроили вечеринку. Хрипловатая гармоника наяривала фокстрот. Он сменялся лихим краковяком. Но ребята танцевали мало. Зато то и дело выходили покурить на двор.

– Не видать? – раздавался шепот вновь выбегающих курцов.

– Видать! Козу из овина, – язвили те, кому уже надоело ждать.

Время было поздним, гармонист устал играть. Засобирались домой девчата.

Вдруг в дверях показались люди в белых халатах. В руках автоматы.

– Это что у вас тут за веселье? А ну, танцоры, р-разойдись по сторонам! Парни налево, девчата направо! – скомандовал один из вошедших.

Кое-кто из девушек пытался сопротивляться:

– А ну уберите-ка свои пушки! Отпустите нас сейчас же!

Ребята оказались куда покорнее. Они беспрекословно выполнили команду и стали у стены. За их спинами пряталась и Тоня Фролова. Она с парнями уходила в партизаны.

Начался «обыск». Ребята один за другим послушно подставляли карманы и поднимали руки. Партизаны, нащупывая оружие, подмигивали: порядок. Последовала команда:

– Выходи строиться!

Счастливых «пленников» посадили в сани… Несмотря на глубокую ночь, ребят встретил командир бригады.

– Гляди, сам Марго, – ткнул брата локтем Александр.

Мальчишки даже дыхание затаили. Так вот он какой, партизанский командир – гроза фашистов.

– Ну, орлы, с прибытием, – сказал Марго, улыбнулся и сразу перестал казаться грозным. – Прибыли вовремя. Дел у нас боевых много. Отдыхайте, а завтра посмотрим, куда кого определить.

Лесная жизнь пришлась ребятам по душе, хотя и оказалась куда труднее, чем они ожидали. В феврале 1943 года гитлеровцы обрушили на партизан, действовавших на стыке трех республик – Белоруссии, Латвии и РСФСР, крупные карательные экспедиции. И дни и ночи проводили теперь партизаны в походах, в засадах.

Братья Боровковы отличились в первых же столкновениях с врагом, когда принимали боевое крещение. Петр метким броском гранаты уложил сразу четырех фашистов при засаде на шоссе между населенными пунктами Черная Грязь – Стеймаки. Александр смело действовал во время ночного налета партизан на железнодорожные казармы гитлеровцев на станции Себеж.

Петр в отряде стал минером, Александр – разведчиком. Несмотря на возраст, ребятам поручали ответственные задания. После одной успешной диверсии командир отряда Степанов подарил Петру за храбрость свой автомат.

Летом зона деятельности калининских партизан расширилась. Диверсионные группы уходили теперь на дороги, ведущие к Ленинграду, за старую государственную границу с Латвией, взрывали железнодорожные пути и шоссе на белорусской земле. На задания отправлялись небольшими группами, иногда в два-три человека. Так было и в ту ночь, когда разведка донесла, что в направлении к линии фронта идет воинский эшелон. Подорвать путь командир отряда послал двоих: Петра Боровкова и Антона Ермакова. Приказ был лаконичен и прост:

– Эшелон не должен попасть на фронт.

Оба молодых партизана часто бывали на диверсиях и славились как опытные подрывники, но в этот раз обстановка складывалась неудачно. К полотну железной дороги удалось приблизиться незамеченными, а вот выйти на него нельзя, – буквально на каждые двести метров патруль. Менять участок диверсии было уже поздно.

– Петро, надо что-то предпринимать, – сердито шепнул Ермаков Боровкову, – не век же нам лежать в кустах.

– Надо, Антон, надо, но, кажется, мы уже не сможем… – Боровков приподнялся: – Смотри, Антон, смотри!

На горизонте показалась черная змейка дыма. Раздался гудок.

«Не сможем», – жгучей болью застучало в голове. Дальше все замелькало с неимоверной быстротой: всплыло лицо командира в тот вечер, когда он дарил автомат со словами: «Верю, Петя, в твою доблесть», печальные глаза матери и ее тихий голос при прощании: «Идите, детки. Не жить нам под фашистом, не жить». А потом все вытеснило одно лицо, одни смеющиеся глаза. Валюша! Так и не успел сказать, что любит…

«Сможем!» Решение пришло мгновенно. В ту же секунду быстрые руки прикрепили к груди взрывчатку, схватили гранаты. Оглянулся. В руках Антона тоже гранаты. Крикнул:

– Не надо! Я сам!

Они появились перед грохочущим составом с фашистами и их танками одновременно. Двое русских парней с огненным сердцем Данко… Эшелон не прошел к фронту.

Тяжело переживал гибель брата Александр Боровков. Изменился весь. Исчезла улыбка с мальчишеского лица. А тут еще дурные вести из Себежа пришли. Гестапо арестовало всю семью Лапшовых и еще несколько человек, связанных с партизанами. В руки врага попала и Валя Васильева. Очевидец рассказывал: когда ее, истерзанную пытками, вели на расстрел, Валя пела.

Дня не проходило, чтобы Александр не уходил на задание. Вернется усталый, чуть вздремнет в землянке или у костра и уже вновь стоит перед командиром, напутствующим новую группу на диверсию, просит:

– Разрешите и мне.

Ясным сентябрьским утром группа Защеринского возвращалась в лагерь. Настроение у всех было отличное, – удалось подорвать в нескольких местах дорогу. В деревне Алатовичи командир разрешил небольшой отдых. Только расположились в крайней избе, как дверь распахнулась и вбежала дочь хозяйки. Крикнула:

– Мальцы, скорее уходите! Фашисты. Их страсть как много!

Схватив оружие, партизаны выскочили из избы, перемахнули через изгородь. От леса цепью шло около сотни карателей.

– Кустами к озеру! – скомандовал Защеринский.

Отстреливаясь, партизаны стали отходить. Боровков остался прикрывать товарищей. Из кустарника донесся голос:

– Уходи! Приказываю уходить!

Это кричал командир. А впереди, слева, справа неслось:

– Рус, сдавайся!

– Капут партизан!

– Хенде хох!

Отходить теперь можно было только прямо к воде.

В несколько прыжков Боровков достиг озера. Стрельба утихла. «Ага, хотят взять живым», – подумал Александр и, уже стоя в воде, вскинул винтовку. На берег выбежал гитлеровец с автоматом в руках. Хлопнул одиночный выстрел. Солдат упал.

– Это за Петра, – прошептал Александр и повернул дуло карабина влево, где показалась фигура с повязкой полицая на рукаве. Взял на мушку. Осечка… Еще раз-Осечка… Кончились патроны. А с берега машут автоматами: дескать, все, вылезай.

Александр отшвырнул карабин и бросился вплавь…

Гитлеровцы открыли с берега огонь по смельчаку. Пули шлепались в воду справа от него, слева, вздыбливали фонтанчики впереди. А он нырял, метался из стороны в сторону, – недаром был лучшим пловцом Фурмановки. Плыл и тогда, когда вода начала окрашиваться его кровью…

* * *

Мы стоим с Владимиром Ивановичем Марго на берегу озера, ставшего могилой юного героя. Догорает сентябрьский вечер. С запада на озеро ложатся порывы ветра. Голубая гладь покрывается рябью. Минута-другая, и уже табунятся небольшие волны.

Нетороплив их бег к берегу. Достигнув его, они шевелят прибрежный гравий, будто что-то шепчут ему. Мы молча вслушиваемся в этот немой разговор.