Текст книги "Готы"

Автор книги: Иван Аксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Да, да! – принимался скакать на месте и кричать Благодатский. – Так и должно было быть, так и будет! Сила есть, и ярость есть, и любовь есть! Вот – победа и огонь всех будущих побед, к которым спешу! Никто не помешает, никто не схватит, никто не запретит! Лучшее, что может быть жизнью и лучшее, что может быть ночью – да здравствует!

Замечал тем временем, что процесс с застоявшимся органом – близится к логическому завершению: все сильнее вздрагивала башня, все ярче и ослепительнее срывались с ее ствола искры, все быстрее и сильнее скользила вверх и вниз страшная рука. Наконец свершалось: утолщение трескалось и взрывалось поверху: кусками конструкции и полосами металла провисало вниз; вверх же, в темный воздух ночи – взлетал огонь, провода, аппаратура, мебель и прочее, широким радиусом рассыпаясь над спящим городом. В то же время Благодатский чувствовал, что дрожит земля: это качалась тяжелая башня, сотрясая свой глубоко врытый фундамент и многое вокруг. «Блядь, да она же ебнется сейчас! Хуй ведь – кончает и падает!» – соображал Благодатский и бросался скорее бежать: закладывало уши от страшного грохота, вокруг скользили по проводам синие искры и гасли редкие огни в домах. Понимал, что когда упадет – верхушкой острого шпиля разрушит её дом – подобно взрыву, вырвавшему часть соседнего и оставившего на месте квартир: трехстенные кинодекорации. «Я туда камнем бросал, а она – целиком!» – успевал подумать во сне последнее и просыпался.

Рассказывал Неумержицкому – свой сон.

– Это что! – отмахивался тот. – Мне вот недавно приснилось, что меня на балконе автобусом задавило…

Не понимал серьезности сна, не придавал ему никакого значения.

Тем днем – вновь не посещали института: посещали спортивный зал.

Вечером Благодатский встречался со своим другом – писателем-домоседом по фамилии Постный. Приезжал на встречу с ним туда, где жил он: в Сокольники. Высокий и тонкий, похожий на циркуль, с хвостом длинных светлых волос и добрыми умными глазами – ждал его Постный и читал в ожидании книгу. Здоровались, радовались друг другу и отправлялись гулять – в парк.

– Полезем – в дырку! – предлагал Благодатский.

– Зачем? – не понимал Постный. – Вход платный только в выходные днем, а сейчас – не платный.

– А так, просто. Чтобы менты нас металлоискателями не щупали!

– Менты… – отправлялись к знакомому месту в кованом чугунном заборе, где давно уже был выломан кем-то толстый заборный прут.

Благодатский покупал себе – пиво, а товарищу, по причине худобы пребывавшему на вечной диете, не пившему и не курившему, – кекс.

Дорогой обменивались последними новостями, пили и ели. В который раз поражался Благодатский домашнему образу жизни Постного, его странным вкусам и привычкам.

– Пошли со мной на кладбище, Постный! – звал его.

– Зачем? – удивлялся.

– С готами познакомлю. Погуляем, пообщаемся.

– Ага, нужны мне твои готы. Они – уроды все. Не хочу. А кладбищ боюсь, я там бываю два раза в год, так потом – сам моюсь целиком и всю одежду в стирку кладу. Заражусь еще чем вдруг…

– Да чем там заразишься, глупости… А если уж готы уроды – то кто же тогда не урод? Не гопники, по крайней мере…

– Да те же гопники, только одеваются по-другому и готику слушают. А сами – читать не умеют.

– Некоторые умеют. А ты – слишком критичен, на все со своей колокольни смотришь. Если бы все такими как ты сделались, стало бы очень скучно. Представь: все сидят дома, читают и пишут…

– Ну и хорошо: может, хоть написал бы тогда кто-нибудь что-нибудь нормальное. Чего дома, плохо что ли? Чего на кладбищах этих делать? Ерунду говоришь, Благодатский. Ой, смотри! – показывал на мусорную урну, мимо которой проходили. Там, рядом с ней, в просыпанном мусоре, сидела крыса. Толстая, с наглой мордой и умными маленькими глазами, рылась она в отбросах: искала съедобное.

Подходили поближе, смотрели крысу. Лишь раз зыркнув в их сторону – не прекращала своего занятия: продолжала шевелить лапами и разрывать мусор.

– Не боишься, Постный? Вдруг она – тебя укусит…

– Ничего она не укусит, она есть хочет, – с интересом разглядывал животное Постный.

– Что ж ты её, кормить собираешься, что ли?

– А я больше – не хочу! – демонстрировал остаток кекса, подходил совсем близко к урне и отщипывал маленький кусочек: бросал крысе. Та – опять взглядывала на Постного: словно пыталась понять, чего нужно ожидать от него. Так смотрели друг на друга – умными глазами, изучали. Видела: опасности нет, подходила к кусочку кекса: нюхала и съедала его. Постный крошил еще: так постепенно скармливал крысе остаток кекса – полностью. Благодатский все это время – сидел в стороне: на бордюре, курил и пил пиво. С интересом наблюдал за действиями приятеля. После, когда нечего уже было предложить голодному животному, говорил:

– Пойдем. Я бы тоже мог ей пива плеснуть, так ведь – не будет…

– Умная, – отвечал довольный Постный и подходил к Благодатскому: шли дальше, к дыре в заборе: проникали на территорию парка и принимались бродить там по дорожкам, стараясь выбирать места – где поменьше людей.

– Я вот, Постный, вчера – хотел рассказ написать, – признавался другу.

– Про что?

– Не знаю про что, просто рассказ. Только я даже начать не смог… Как начать, может ты посоветуешь? Давно ведь – сочиняешь…

– Не знаю, чего там начинать – бери да пиши. Придумай чего-нибудь и пиши…

– А может, лучше – не придумывать? Чего неправду-то писать, хуйню всякую…

– Благодатский, это же литература! Настоящее искусство, чистое искусство, всё придумано. А те, которые так просто пишут, не придумывают – уроды…

– Ого… Я как-то не очень с тобой согласен, ну да ладно. Думаю – все как раз наоборот. Ты сам-то что-нибудь сейчас пишешь?

– Пишу. Роман пишу.

– Роман? Круто… Трудно ведь, наверное, роман писать…

– Ничего не трудно. Я подумал просто: вот сексуальность и религиозность – два начала цивилизации. Ну и решил написать про то, как они связаны.

– Интересно. И чего там у тебя будет? – завидовал другу Благодатский.

– Чего там будет, все там будет. Во всех видах. Написал уже, как чувак себя на антенне распял. Еще там садо-мазохисты будут и гомосексуалисты тоже. Много чего будет.

– А евреев – не будет?

– Чего ты к евреям привязался? Нет, не будет. А про гомосексуалистов – будет начинаться фразой: «Я занимался любовью с Христом»…

– Чего-то ты совсем уже, Постный… Досиделся, дочитался…

– Ничего ты не понимаешь, это – рефлексия! Я вот церковников не люблю, они – уроды все. Вот и напишу, никому мало не покажется…

– Слушай, может все-таки – с готами потусуемся? Хоть на живых людей посмотришь, а то скоро совсем у тебя от книжек этих крыша съедет… – серьезно говорил другу Благодатский.

Но тот отказывался и продолжал так же категорично отстаивать свои позиции. Так гуляли они и беседовали, пока не надоедало: тогда – выбирались из парка и отправлялись по домам. Дорогой Благодатский рассуждал: «Он – умный и напишет здорово… Только он ведь ни одного священника в жизни небось не видел. Да и извращения – если только на видеозаписях. А это что? Да ничего, так – чужие фантазии… Я вот чего не видел и не пережил – никогда писать не стану, это пошло, это – наебаловка. Посмотрим, чего он там напишет…» Продолжал завидовать.

А ночью, перед сном – снова накатывало: поднимался под одеялом член и шевелилась память: показывала то, что казалось уже давно забытым. Ворочался, не мог уснуть. Чувствовал внутри – тяжесть, дышал глубоко и часто. Наконец вставал: тихо, чтобы не разбудить моментально уснувшего Неумержицкого. Одевал джинсы и шел в туалет: дорогой закуривал и выкуривал сигарету.

В туалете – запирался в кабинке, расстегивал джинсы и доставал казавшийся чуть припухшим член, трогал и смотрел на него: моментально вставал. Благодатский вздыхал, думал свои невеселые мысли и принимался мастурбировать: привычно скользил рукой по поверхности члена, стягивая и натягивая кожу. Представлял себе: комнаты, постели и кресла, представлял – мощно движущиеся и стонущие тела, залитые потом и спермой, а также – себя и её среди них. Стены туалетной кабинки мутнели и расплывались, вздрагивал потолок – опускался вниз и резко подымался обратно вверх. Исчезала и вновь появлялась обложенная коричневой плиткой унитазная дыра. Уставала рука, делался влажным лоб и спина, вдруг ослабевал и чуть обвисал член: Благодатскому казалось, что если он сейчас не кончит, то – расплачется и упадет здесь, в узкой кабинке на грязную, со следами мочи и плевков плитку. Из последних сил напрягал уставший бицепс и яростно дергал член. Наконец кончал: лишь несколько жалких мутно-белых сгустков вылетало и падало в дыру унитаза, тихо всхлипнув там желтоватой водой. Подбирал кусок какой-то смятой бумаги, протирал член. Сливал воду и отправлялся спать. Засыпал моментально, усталый и подавленный. Перед тем, как заснуть – успевал подумать: «Что-то делать нужно, иначе – совсем хуево станет… Схожу опять – к ней, только какой смысл… Нет, лучше на кладбище: подцеплю там кого-нибудь, может Евочка… Евочка, телефон ведь ее – есть! Позвоню завтра…»

Звонил.

– Встретиться? Можно… – соглашалась и назначала время и место: вечером, на станции метро «Октябрьская».

Приезжал, выходил на улицу. Одетый в черное: джинсы и тонкий свитер с торчавшим из-под – аккуратным воротом рубашки, рядом с которым свисали убранные за уши длинные волосы, прислонялся к стене: закуривал, совал руки в карманы и ждал. Решал – не пить. Рассуждал, о том – для чего встречаться здесь и предполагал: для того, чтобы быть возле высокого памятника Ленину, рядом с которым вечерами часто помногу собираются неформалы: в том числе – и готы. Не радовался: представлял себе толпу молодежи со спиртными напитками и обязательных в таких условиях – ментов и гопников. «Нужно было – на кладбище встретиться. Ну или хотя бы: в центре… Только бы – не вспоминала подробности той ночи и не спрашивала – почему уехал: не прощавшись…» – думал Благодатский и поглядывал на время: опаздывала. Наконец приезжала, извинялась. Говорила:

– Там такие пробки, а мне ехать – далеко…

– Ладно, ничего, – целовал Благодатский и заново разглядывал: словно успел за несколько дней совершенно позабыть – как она выглядит. Маленькая, с носом-крючочком и в черной шерстяной шали с крупными дырами-ячейками, Евочка казалась – усталой, смотрела из-под полуприкрытых глаз и объясняла: для чего встретились здесь:

– Мне тут – нужно человека одного найти… Пойдем, поищем…

Понимал: тут – это на площадке вокруг Ленина с неформалами и – не хотел ходить там, искать кого-то. Не мог отказываться: сам назначил встречу. Послушно отправлялся за Евочкой: первым делом выкуривала сигарету и покупала в ближайшем ларьке подземного перехода – пиво. Предлагала и ему: отклонял предложение.

– Ева! – радостно кричал вдруг совсем рядом чей-то неприятный голос.

Оборачивались, смотрели. С удивлением оглядывал Благодатский двух невысоких неформалов с неприятными красными лицами: неопрятно одетых и изрядно пьяных.

– А, привет… – рассеянно отвечала Евочка и не сопротивлялась, когда вплотную приближались они к ней и целовали – в щеку.

«Ни хуя – это что, она: с такими уродцами тусуется?..» – поражался Благодатский. – «Может, их и хотела отыскать здесь? Нет, как-то нехорошо получается: мне-то что с такими рядом делать… Блядь, вот говно…» Отходил чуть в сторону, закуривал и не слушал – о чем разговаривала Евочка с подошедшими. После, когда попрощавшись уходили – спрашивал:

– Это – кто?

– Так, ребята какие-то… – неопределенно отвечала Евочка.

– Что значит – какие-то? Они же тебя целовали даже! – не понимал Благодатский.

– Да я тут, кажется, недавно познакомилась с ними. Пьяная была, не помню толком… Целовалась с кем-то в засос – на спор!

«Ого, вот это – блядь…» – говорил про себя Благодатский, а вслух – просил Евочку быстро отыскать того, кого нужно отыскать и уйти или уехать в другое место.

– Да, да, сейчас. Мы – быстро… – поднимались лестницей из подземного перехода и шли к памятнику.

С неудовольствием оглядывал Благодатский открывшийся взгляду паноптикум: грязных, крикливых панков, самодовольных металлистов, чудных толкиенистов с волосами, перетянутыми ленточками через лоб: большими смешанными кучами лепились они по краям дорожек и площадки возле памятника. Пили пиво из больших пластмассовых бутылей, смеялись и переругивались. Неподалеку, как и ожидал – замечал пару ментов: хмурые, с глупыми лицами, прохаживались они по дорожке и постукивали себя по ладоням – резиновыми дубинками. Чуть подальше оказывались и гопники: не слишком большие и не представляющие собой особенной опасности. На улице уже сильно темнело: затянутое тучами осеннее небо казалось низким и тяжелым, а электросвет на окружающее был брошен – рекламами, редкими фонарями, окнами заведений и фарами автомашин, скользивших в различных направлениях мокрыми городскими асфальтами.

Готов почти не было: только несколько девочек в черном сидело у подножия памятника. Евочка шла неторопливо, оглядывалась по сторонам: искала. Подходили к готочкам: Благодатский видел одну – знакомую, которая, взглянув на него, отчего-то делала вид, что – не узнала. «Чего это она?» – думал. – «Может, бухая? А может, память короткая… У готочек, кажется, на редкость короткая память».

– Ты не видела ее? – слышал, как расспрашивала Ева одну из готочек: с выбритыми висками, густопокрашенными синим глазами и толстым крестом на шее. – Она обещала быть здесь, у нее телефон не работает, не могу позвонить ей…

– Нет, не видела. Не было ее тут, не было! – отвечала готочка.

– А если появится – скажешь, что я здесь, что ищу её? Скажешь?..

– Скажу.

– Только не говори, что я – с парнем. Не скажешь?

– Не скажу.

Довольная, словно бы решив тем самым все дело, звала Благодатского – на лавочку. Говорила:

– Посидим, поговорим пока. Я ее найду, и тогда – уедем: куда захочешь.

– Ладно, – соглашался Благодатский. – У тебя с ней – тоже лов?

– Лов? А, ну вроде того… – рассеянно слушала и отвечала.

– С кем же у тебя, интересно, не лов? – начинал потихоньку злиться: шел к лавочке и внимательно смотрел под ноги, чтобы не наступать на разбросанный повсюду мусор и осколки стекла.

– В смысле? – не понимала Ева.

– Ничего… – доставал и закуривал сигарету.

Разговаривали. Рассказывала – про свой институт, в котором училась на вечернем отделении, работая днями. Вновь говорила о том, что не любит читать и оговаривалась:

– У нас, правда, такая одна учительница была, молодая… Классная! Так все рассказывала интересно, я к ней ходила все время и даже книжки из-за нее стала читать…

– И что же ты прочитала? Чушь всякую про вампиров? – усмехался Благодатский.

– Не, про вампиров – это я сейчас читаю, нравится. А тогда я – ни за что не поверишь! – «Войну и мир» прочитала! Круто?

– Всю?

– Ну, не всю… Почти всю.

– Ага, круто. Я ее три раза читал.

Евочка приподнимала веки, непонимающе-долго смотрела на Благодатского, потом спрашивала:

– Это зачем?

– Раз – в школе. А два – так, сам. Интересно.

– Что – интересно?

– Трудно объяснить, не поймешь, – коротко отвечал. – Рассказывай лучше дальше про свой институт.

Чувствовал вдруг, что – ничего хорошего, ничего интересного не принесет этот вечер, что – напрасно встречался он с некрасивой готочкой. «Лучше бы я – к той сходил… А может, и не лучше», – так сомневался Благодатский и портилось его настроение от мыслей и от слов, выговариваемых Евой с уже привычными ему – вульгарными интонациями:

– Каждый человек – личность! Главное: развивать эту личность и не быть – как все, быть не похожим на остальных.

«Ну и пошлятина», – поражался Благодатский и спрашивал:

– Чего же ты тогда – одеваешься, как готы, и музыку слушаешь такую же, и на готик-парти ходишь? Где же тут – твоя личность? Получается, просто подражаешь уже придуманному…

– Ты что, ты что! – принималась возмущаться Евочка. – Это просто – стиль такой, он мне подходит… И готик-парти я люблю, там – классно… А остальное – личность, и я ни на кого не похожая… Зачем ты так говоришь…

Но Благодатский уже не реагировал: разозленный, он говорил ей то, что она не хотела и не ожидала слышать, язвил и глумился. Пыталась защищаться: не обращал внимания. Потом вдруг резко замолкал и думал: «Чего я тут делаю? Этой «личности» – на меня насрать, её только она сама и интересует… Только зря я, наверное, разошелся. Обидел её, может…» Извинялся, говорил:

– Голова что-то болит…

– А ты – пива выпей! – сразу перенимала инициативу Евочка: совала в руку Благодатскому – бутылку и принималась без умолку говорить. Вставала вдруг, тащила его за собой куда-то.

– Как же эта твоя, которая – должна прийти? – в два глотка допивал немногое, остававшееся в бутылке.

– Потом, потом… Мы погуляем и вернемся сюда – потом! – отвечала Евочка и тянула его за руку – к палатке за очередным пивом.

Сворачивали и шли в противоположную станции метрополитена сторону – тротуаром, тянувшимся вдоль дороги. Брала Благодатского за руку, глотала пиво и не умолкая говорила: о своих отношениях и важности развития личности. Показывала вдруг пальцем, кричала:

– Смотри!

Видел надпись: «Химчистка», не понимал. Спрашивал:

– Ну и хули?

– «Химчистка»! Это – чистка от группы «ХИМ», понимаешь? – смеялась Евочка.

– А, юмор… – угрюмо кивал Благодатский и продолжал молчать.

– Мы ведь сегодня к тебе поедем, да? К тебе? – спрашивала вдруг ни с того ни с сего.

– Чего? – удивленно смотрел на нее Благодатский и понимал: пьянеет на глазах. – Я же тебе объяснял: ко мне – нельзя. Общежитие закрытого типа, охранники никого не пускают – только в выходные днем на полчаса. В институте у нас хотят, чтобы студенты между собой скрещивались и не водили никого с улицы. В этом году – уже три пары переженилось…

– Ой, что же делать… Ну ладно, поедем, я охранников уговорю как-нибудь… – понимал: плохо уже может воспринимать сказанное и решал не продолжать разъяснения. – Хочу посидеть где-нибудь, пойдем сюда…

Заходили во двор: маленький, скрытый высокими домами и рядом гаражей-ракушек. Вела за собой – к детской площадке, садилась на качели. Отставляла в сторону бутылку, хваталась руками за прутья качелей. Закрывала глаза и принималась раскачиваться. Благодатский стоял рядом и разглядывал двор: видел на недалекой лавочке возле подъезда: гопника. Грязный, большой, сидел он, зажав ладонями голову, и блевал на асфальтированную площадку перед подъездом. Из подъезда доносились голоса: там, по всей видимости, находились невидимые гопники. «Бля, не нравится мне тут», – думал, и без того не слишком довольный происходившим: трогал Еву за плечо:

– Пойдем отсюда.

– Нет, не пойдем, – внезапно резко говорила и раскрывала глаза. – Мне здесь нравится, и луну вон – хорошо видно!

Благодатский задирал голову и не видел на затянутом тучами небе никакой луны. Спрашивал:

– Где ты луну увидела? Нету луны, не придумывай!..

Но Ева словно не слышала: покачивалась и говорила:

– Это так романтично! Мы здесь вдвоем, в этом уютном дворе, и никого нет рядом: только сверху светит полная луна… Покачай меня, покачай! – просила.

«Никого нет, только вон – в двух шагах от нас гопари какие-то бухают…» – возмущался про себя Благодатский и пробовал отказаться качать. Не получалось: настаивала. Тогда нехотя, засунув одну руку в карман джинсов, другой – слегка начинал двигать качельную доску, на которой сидела маленькая пьяная готочка. Постепенно втягивался в процесс, переставал обращать внимание и на него, и на что-то тихо бормотавшую Еву: тупо смотрел на стену дома, мимо которого проходили они – к детской площадке. Видел вдруг: ближнего иностранца. Высокий, в спортивном костюме и кедах, коротко бритый и с длинным гнутым носом, уверенно заходил он во двор: подходил к стене дома. Стягивал спортивные штаны и мочился: в скупом свете видел Благодатский, как росло на белых кирпичах стены темное пятно. Думал: «Вот бля! Я тут – с девкой, а хач какой-то – ссыт!» Заканчивал: долго стряхивал с члена остатки мочи, убирал его обратно в штаны и уходил. Благодатский взглядывал на гопника: к тому времени прекращал блевать и тоже – обращал внимание на иностранца: видел всё. «Эх, позвать бы этого гопника, да навалять бы хачу пиздюлей! Одному – не справиться…» – мечтал Благодатский. – «Да разве с ним договоришься, бухой ведь. Еще мне – наваляет, тоже бля – здоровый!..»

– Что ты все там смотришь? – спрашивала Ева недовольным голосом.

– Ничего. Пошли отсюда… – звал Благодатский.

– Как, ты не хочешь побыть со мной?.. – удивлялась. – Ты не хочешь… так романтично и луна… Тебе со мной не нравится! – вставала, брала бутылку и в несколько глотков допивала то, что там оставалось.

– Успокойся, нормально все. Не хочу просто здесь находиться… – злился Благодатский. – Сейчас туда, к памятнику вернемся, найдем твою девку, и поедем куда-нибудь – куда захочешь…

Ничего не отвечала и вдруг резко взмахивала рукой: успевал только увидеть тихо взблеснувшее в воздухе темное стекло и слышал – грохот: разбивалась пустая бутылка о крыши гаражей-ракушек. Следом – раздавались голоса: то ли гопников, то ли – автовладельцев.

– Блядь, дура… – цедил сквозь зубы, хватал за руку и почти бегом тащил прочь из двора. – Чего делаешь? Хочешь, чтобы меня тут из-за тебя местные отмудохали? Думать надо хоть немного…

Через некоторое время оборачивался: никого не было сзади. Начинал успокаиваться, закуривал сигарету. Взглядывал на Евочку и останавливался: плакала.

– Да что с тобой? – брал ее за руку, смотрел в глаза, с которых начинала уже течь густая черная тушь. – Ну ладно, ладно, успокойся…

Стояли так: вдруг улыбалась, обнимала за шею и целовала. Опять тянула за руку и шла быстрым шагом.

«Надоело. Не поймешь – чего с ней такое… Зря я все это затеял, зря. Не стану больше…» – решал Благодатский.

На площадке возле Ленина оказывалось уже совсем грязно и нехорошо: ветер гонял взад и вперед растоптанные пластмассовые стаканчики и большие пустые бутылки, а неформалы – громко кричали и нервно двигались от одного скопления к другому. Снова подходили к готочкам: выясняли, что – не приезжала и не приходила. Евочка почему-то совсем не расстраивалась и принималась обсуждать последнюю готик-парти с одной из сидевших у подножия памятника. Благодатский же – замечал неподалеку трех крупных гопников, размахивавших кулаками перед лицом кучки бледных готов. Подходил вплотную к Евочке и говорил:

– Или мы сейчас валим отсюда вместе, или – я один.

– Давай еще немножко, тут так классно… – просила Ева и потерянно смотрела куда-то мимо Благодатского.

Думал: «Совсем ничего не соображает… Не бросать же её, вон тут гопота какая, жуть… Погуляю еще чуть-чуть с ней, посажу в поезд метро, и пускай едет домой спать. Дурная она какая-то нынче».

– Поехали, – почти невежливо хватал ее за руку и как прежде она таскала его, так теперь он: тащил к метро.

– Куда поедем? К тебе?

– В центр поедем, – решал Благодатский.

– А там – что?

– Там – Красная площадь… – снова начинал злиться.

Приезжали в центр, находили палатку – для покупки очередного пива. Ходили по центру, по перегороженной для чего-то ментами Красной площади. Останавливались возле храма Василия Блаженного, разглядывали очертания его странных разноцветных куполов на фоне темного осеннего неба.

– Нравится? Нравится? – спрашивала Ева и смотрела на лицо Благодатского.

– Не нравится, – честно признавался он и шел дальше в неопределенном направлении.

Слушал все более бессвязные и непонятные слова Евочки и принимался сам рассказывать ей нечто странное, сам удивляясь себе:

– А вот у меня раз – глюк такой был. Выхожу однажды я из метро на улицу летом, закуриваю. Смотрю по сторонам. Вижу: люди ходят. Оглядываю их и думаю: а вот они – все в темных очках. И начинает казаться, будто они и вправду в очках, причем – все в разных: у кого получше, у кого похуже, в пластмассовых оправах, в металлических… Долго так стоял и смотрел, думал про это, хотя прекрасно понимал, что – никаких очков ни у кого из них, ну или – у большинства, по крайней мере: нет.

– Ага, – кивала Ева и начинала сумбурно повествовать о том, как ей тоже где-то что-то мерещилось: какое-то старое дерево у нее в деревне принимало странные формы, вырастало в какую-то фигуру.

«Только бы не сказала – что видела дьявола», – думал Благодатский. – «Готочки любят всякой мистикой своих кавалеров потчевать: выдумают что-нибудь посочнее, и вешают лапшу на уши. Причем часто – сами во всю хуйню, которую сочинили, начинают верить. Дуры, бля…»

И, чтобы не дошло дело до дьяволов и призраков, срочно уводил разговор в другую сторону. Через некоторое время переставал обращать внимание на то, куда идут: приходили к какому-то кинотеатру и, мимо него, – к церквушке. Рядом с церквушкой рос куст.

– Хочу в туалет… – сообщала Евочка: отдавала Благодатскому висевшую на плече сумочку, бросала в сторону пустую бутылку и шла в куст. Видел, как поднималась к нему – на возвышение, хваталась за ветки и придерживала на плечах цеплявшуюся шаль. Застриженная газонокосителями короткая трава была усыпана листьями, которые казались в темноте черными – почти такими же черными, как и одежды Евочки: летели с качаемых легким ветром ветвей, долетали почти до ног Благодатского.

Благодатский наступал на листья. Закуривал и представлял себе, как сейчас – стягивает Ева за кустом джинсы, присаживается и струйкой бьет в землю, которая покрывается едва заметной пеной и моментально впитывает в себя жидкость. Чувствовал, как шевелится в штанах член. Мелькала мысль: «Может – прямо здесь?» Не решался: видел неподалеку – мента и праздногуляющих людей, чувствовал легкий холод приближавшейся осенней ночи. Возвращалась: на ходу натягивала и застегивала джинсы. Говорила:

– Здесь рядом – набережная! Пойдем на набережную!..

Смотрел время и соглашался: хотел взглянуть на темную воду Москвы-реки. Брал Евочку за руку и неторопливо шел к дороге.

– Только давай лучше не на набережную, а – на мост, – предлагал.

Не отказывалась: шла молча, рассеянно глядя по сторонам. Казалась совсем пьяной.

Доходили до моста и заходили на маленькую смотровую площадку. Приближались к гранитной ограде, облокачивались и смотрели вниз. Там – мелкой рябью вздрагивала темная вода и переливалась множеством цветов, брошенных в реку отраженными вывесками и стенами магазинов. В мелких сине-красно-черных волнах ровно плыл казавшийся совсем маленьким корабль: белый и со множеством горящих точек окон и иллюминаторов.

– Здорово, – говорил Благодатский: смотрел и чувствовал запах воды, приносимый ветром, который дергал его за длинные волосы: оттягивал их назад.

– Да, это так романтично… – принималась вдруг за прежнюю песню – Евочка. – Мы здесь вдвоем, а под нами течет огромная река, и…

«Блядь, опять начала…» – вздыхал Благодатский и перебивал ее:

– Смотри, фотограф!

Показывал на бородатого мужика, возившегося рядом с ними – со штативом и большим черным фотоаппаратом: крутил объектив и ножки штатива.

– Давай спросим – чего он фотографирует! – предлагала Ева и подходила к фотографу.

– Давай – не надо, – отвечал ей вслед Благодатский, но видел – что поздно, и шел следом.

Спрашивала у мужика: он отвечал неопределенно, широко поводил рукой в воздухе. Взглядывал на Благодатского и говорил вдруг:

– Парень, а давай я – тебя сфотографирую! Тут, на фоне реки! Хочешь?

– Хочу, – с радостью соглашался Благодатский.

– А я, а меня, – потерянно спрашивала Евочка. – А как же – я?

– Не, тебя – в другой раз! – улыбался сквозь бороду фотограф и показывал – куда и как встать.

– Если ты будешь фотографироваться с этим противным мужиком, я – уйду! – злобно говорила вдруг Благодатскому. – Уйду, правда!

– Как хочешь, – отвечал не менее злой Благодатский, порядком уставший уже за вечер от романтики и капризов. – Хочешь – уходи. Можешь записать мой телефон, если хочешь…

Но она не хотела: вдруг резко разворачивалась и уходила, не сказав больше ни слова.

– Проблемы с подружкой? – спрашивал внимательно наблюдавший за сценой фотограф.

– Никаких проблем, – улыбался в ответ Благодатский. – Я готов, можете приступать!

И долго он, довольный, позировал на фоне темной Москвы-реки и осеннего неба – незнакомому фотографу, сделавшему в тот вечер большое количество удачных снимков. Про Евочку даже и не вспоминал.

Относительно спокойно провожал еще несколько дней, а после – снова впадал в тревогу, снова мучался неудовлетворенными желаниями. Все чаще отправлялся мастурбировать в туалетную кабинку: не два раза в день, утром и вечером перед сном, как прежде, но – иногда и днем, когда вдруг ни с того ни с сего подымался за чтением или просто так – член. Снова ходил вечерами к тому дому, где разбивал окно, которое давно уже застеклили, но теперь уже ничего не предпринимал: просто смотрел в окна и думал невесёлое. Наблюдал, как все сильнее покрывался город осенью: желтел листьями, пачкался грязью и плакал дождями. Заканчивался светлый сентябрь и близился октябрь: долгий, тяжелый и грустный.

Одним днем – отправлялся в институт: учиться. Дорогой встречал возле фонтана на Пушкинской – знакомых из института. Звали к себе: пить. Подходил, говорил:

– Только я – не долго. Учиться пойду.

– Пойдешь, пойдешь! – радовались увидевшие Благодатского. – Наливай ему, больше наливай!

Через полчаса желание посещать институт полностью исчезало: заменялось другим желанием, знакомым и тяжелым. Выключался из общего разговора: взбирался на спинку лавочки с пластмассовым стаканом в одной руке и с сигаретой – в другой. По обыкновению, погружался в мысли и воспоминания: вспоминал последнюю прогулку к дому: долго стоял он тогда в нерешительности возле подъезда, курил. Потом – вжимал трехцифровую комбинацию кнопок кодового замка, приотворял тяжелую дверь и останавливался на входе. Оставалось только – подняться на третий этаж и позвонить в дверь. Вдруг – слышал шаги: спускался кто-то подъездной лестницей. Пугался неизвестно чего, отступал назад. Закрывал дверь, оглядывался по сторонам и забегал за угол дома. Стоял там и – уже не решался вернуться обратно к подъезду. Обходил вокруг дома и отправлялся обратно в общежитие.

«Когда все это кончится…» – ныл про себя Благодатский. – «Я писать хочу, а мысли все целыми днями – о пизде. Что же такое-то, блядь…» Вспоминал вдруг – про Белку, которая жила где-то здесь: неподалеку. Вытаскивал из кармана телефон, находил ее номер. Звонил.

– Ой, привет! – здоровалась Белка. – А я уже сама хотела тебе звонить…

Начинала рассказывать про то, как ходила в институт, чтобы спросить номер телефона Благодатского – у старшекурсницы. «На хуя?» – мелькало у него в голове. – «Не могла ей просто позвонить и спросить? Лукавит…» Вслух говорил: