Текст книги "Готы"

Автор книги: Иван Аксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Девка в классе была, – рассказывала Эльза. – Она все время красилась жутко: лицо бледное, а глаза и губы – черные. И сама одевалась вся в черное. Такая блядища она была, ух… Во время уроков даже иногда с пацанами за школой ебалась. Она меня в первый раз и притащила с собой на кладбище. Я такая типа – скромная ходила все время, а хотелось стать – крутой. Вот вроде и стала. Как я тебе вообще, нравлюсь?

– Ну да, нравишься, – говорил Благодатский: чувствовал, что начинает несколько волноваться и старался скрыть это волнение. – А ты с этим, с Рыжим – давно встречаешься?

– Ты откуда про Рыжего знаешь? – удивлялась готочка.

– Да ты сама ведь только что говорила – мой Рыжий. Ну я и решил, что ты – с Рыжим.

– А-а, понятно. Обо мне любят готы попиздеть, слухи спускают всякие: то – что я лесбиянка, то – что наркоманка. И незнакомые иногда больше обо мне знают, чем я сама…

– Это чё – готы такие сплетники?

– А кто не сплетник? Все сплетники, все любят попиздеть о том, что их не касается…

– Я вот – не люблю.

– А на фига тогда – про Рыжего спрашиваешь?

– Ну так, общаемся… Не хочешь – не рассказывай.

– Не хочу. Хуево мне с ним, пацан. Алкаш он, этот Рыжий, и неврастеник. Скоро достанет меня, и я на него забью совсем…

– Чем же это он тебя так?..

– Да всем… У него, видите ли, депрессии постоянно – орет на меня, из окон бросается…

– В натуре?

– Да кто его разберет… Может так, дурака валяет, выпендривается, не знаю… Тебе-то это к чему?..

– Совершенно ни к чему, – отвечал довольный Благодатский и уводил разговор в другую сторону, решив про себя: «Нормальные шансы. Надо только подпоить ее и не дать встретиться с этим Рыжим. Пусть он там себе бухает с кем-то, а мы – с тобой…»

Выходили с кладбища, видели: все сильнее сгущался вечер, все темнее голубело сентябрьское небо, и совсем уже закатилось за многоэтажные дома красноватое солнце. Направлялись к магазину. Видели по пути, как подъехал к остановке – синий трамвай и высадил очередную порцию готов.

– Во: еще приехали! – радовалась Эльза и вместе с Благодатским – переходила дорогу. На другой стороне, в траве, тянувшейся вдоль обочины, чуть присыпанной редкими жухлыми листьями – видели мертвую кошку. Она лежала на самом виду, четко выделенная цветами невысокой травы и желтоватых листьев, а рядом – сидели две вороны: крупнокрылые, с грязными шелушащимися лапами и клювами, раздирали они внутренности кошки и дрались между собой из-за них. Злыми огнями вспыхивали черные бусины глаз, и неприятно вылетали в воздух резкие крики.

– Быр-р, дрянь какая! – показывала Эльза на кошку пальчиком с длинным, покрытым лаком ногтем. – А чего они дерутся? Им ведь такой кошки должно на неделю хватить, а в раз – десяток ворон накормить можно…

– Правильно все они делают: это инстинкты работают, – одобрял ворон Благодатский. – Сейчас у них – целая кошка, а завтра – ни хера, хлебная корка одна какая-нибудь, из-за которой драться нужно. Вот и дерутся из-за всего, чтобы соблюдать формы и не оставаться голодными. Не теряют бдительности. Это человеку дай жрачки вдосталь на полгода – так он работать разучится, пить начнет, а заново работать потом может и не начать никогда. Так что – мудро поступают, что пиздятся… – с удовольствием разглядывал, как долбили друг друга сильные птицы клювами, перепачканными внутренностями мертвой кошки.

– Вот ты как рассуждаешь… – тянула Эльза. – А по-моему, чушь все это: не теряют бдительности… Просто птицы тупые, нет бы – пожрать нормально, так они лучше друг друга искалечат. Тупые, тупые!

– Вороны – очень умные птицы. Голуби – тупые, а вороны очень умные, – спокойно говорил Благодатский, когда они входили в магазин.

Там – считали деньги, покупали спиртное. Эльза просила – покрепче, и Благодатский с радостью соглашался:

– Покрепче – это правильно! Чего всякую ерунду в себя лить, пить так уж пить…

– Напиться хочется… – признавалась Эльза, забирая у продавщицы бутылку.

При входе на кладбище Благодатский первым делом закуривал и спрашивал:

– Куда пойдем? На Вампирский переться без мазы, там придется делиться. Мне – не жалко, но напиться ты тогда точно не сможешь …

– Ага… Давай – свернем куда-нибудь, бухнем, а потом попрем к народу…

– Годится… – соглашался Благодатский, выбирал место на центральной аллее – чтобы свернуть. Сворачивали, отыскивали укромный уголок: лавочку внутри могильной оградки, прикрытой от большинства случайных взглядов – деревьями и высоким серым ангелом. Ангел стоял на коленях и плакал.

– Хороший, – говорила Эльза, пока Благодатский возился с бутылочной пробкой: подходила к ангелу и гладила его по широкому, сильно загаженному птицами крылу.

– Что ты его – как собаку… – ухмылялся Благодатский, чпокая пробкой и протягивая готочке бутылку.

– Почему – как собаку? Что, ангел – не человек, что ли? – принимала бутылку и делала несколько глотков. Морщилась и закуривала сигарету.

Благодатский не мог спорить с подобной железной логикой, и не спорил. Делал свое дело: пил, курил. Сидел на лавочке, дышал теплым воздухом: мерещился легкий, едва заметный запах тления, вспоминалась раздираемая воронами кошка. Наблюдал за готочкой, которая постепенно пьянела и погружалась в свои мысли, плохо реагируя на редкие высказывания Благодатского. Через некоторое время ни с того ни с сего – начинала жаловаться на Рыжего.

– Собирались вместе сходить на готик-парти в субботу, я хотела открытое платье надеть – с туфлями и с ошейником. А он, пидор, в обед нажраться успел, приехал ко мне откуда-то злой и отпиздил меня… По спине все время бил, я как жираф – вся в пятнах стала…

– И что, накрылась вечеринка? – сочувствовал Благодатский.

– Не, почему накрылась? Мы ведь помирились потом сразу. Пришлось только вместо платья – кофту напяливать. По лицу-то он мне, слава богу, обычно не бьет.

– Почему?

– Не любит синяки целовать, видимо… Я вот покажу тебе сейчас, – поворачивалась спиной и неожиданно резко – задирала свитер. Благодатский видел фиолетовые отметины на бледной коже, но не интересовался ими: останавливал взгляд на черной ленте с застежкой – на бюстгальтере готочки. Чувствовал, как оживает в джинсах и наливается кровью член. Машинально поправлял его – придавал вертикальное положение, чтобы не торчал в сторону.

– Круто? – спрашивала Эльза – не поворачиваясь: брала стоявшую перед ней на земле бутылку и, запрокинув голову, лила в рот алкоголь.

– Да уж, ничего себе…

– А он еще все время обещает, что если я уйду от него – он с собой покончит, а я буду виновата. Он вообще постоянно хочет с собой покончить.

– Если б хотел покончить – покончил бы. А те, которые много говорят про это, ничего обычно с собой не делают. Да, не повезло тебе. Бедненькая готочка, – заметив, что Эльза собирается опустить свитер – поднимался с лавочки, приближался к ней: укладывал правую руку ей на бедро, левой – осторожно касался пятен на спине. Вплотную прижимался к ней и отстранялся торсом. Принимался тихо целовать ее незажившие ушибы, приподняв повыше левой рукой свитер и переместив руку под ним – на плечо. Правой – пробегал от бедра вверх, до полоски бюстгальтера: легко поглаживая кожу, двигался к груди.

– Что, что ты делаешь? – с легким придыханием и притворным возмущением говорила уже порядком пьяная готочка: хватала и тянула вниз своей ладошкой – ладонь Благодатского, начавшую изучать ее грудь. Крепко держала ее: чуть заметно – сжимала и разжимала.

Благодатский не отвечал и продолжал то же. Видел, что левая рука Эльзы – занята бутылкой. Направлял тогда ниже левую руку и пробирался к груди: безнаказанно мял и гладил ее, приподняв чашечку бюстгальтера. Кололся об острый шип окружавшего шею Эльзы ошейника. Все сильнее и сильнее упирался крепким членом в зад готочки, терся о него. Сквозь ткань двоих джинсов, разделявших их, – чувствовал исходящее от тела тепло. «Она должна быть уже совсем – мокрая…» – так думал тяжело дышавший Благодатский и слышал вдруг звонок сотового телефона.

– Это – мой, – тихо говорила Эльза: освобождала правую руку, отделялась от Благодатского и опускала свитер. Доставала из кармана маленький телефон и разговаривала по нему.

«Сейчас она поговорит, потом – допьем, посидим-подождем, чтобы совсем темно сделалось, и тогда…» – мечтал Благодатский. Мечтания прерывал неприятный вскрик Эльзы, ее испуганный голос и слова:

– Разрезал вены… Сука… Что делать…

Понимал: гот Рыжий, судя по всему, все-таки выполнил так или иначе свое обещание: совершил попытку покончить с собой. Это обстоятельство грозило расстроить планы Благодатского. Сильно ухудшало своим появлением его радужные настроения. «Нужно брать ситуацию в свои руки, а иначе – кроме дрочки в общажном сортире перед сном рассчитывать не на что: новую готку охмурять поздно…» – с неудовольствием думал Благодатский и ждал, пока Эльза закончит говорить по телефону.

– Это все я, все из-за меня! – запричитала она, спрятав в карман телефон и сделав несколько больших глотков из бутылки. – Ему кто-то сказал, что я с другим пацаном за бухлом ушла и не вернулась, а он сам – пьяный в доску… Пошел и вскрыл себе вены ножиком… Это все ты, все из-за тебя! – неожиданно подошла к Благодатскому и ударила его по плечу кулачком, не прекращая плакать.

– Не ори, – спокойно реагировал Благодатский и протягивал готочке сигарету. – Ничего с ним не случится, чтобы сдохнуть – надо вены на обеих руках в ванне с горячей водой разрезать, а так – ни хуя не будет. Испачкается только. Где он?

– Около второго входа, на скамейке возле сортира… Эти там все собрались и не знают, что делать: боятся подходить к нему – обещал ножиком пырнуть. А сам – рычит… Бля-я… Чего делать-то…

– Разберемся. Главное – спокойно и без истерик. Пошли на централку, – брал в одну руку бутылку с остатками, в другую – ладошку готки и уверенно двигался вперед.

Всю дорогу до второго входа Эльза испуганно и пьяно ныла и допивала остатки. Благодатский пытался покрикиванием и уговорами успокоить ее: понимал, что это – в его интересах. Неподалеку от Вампирского склепа видели на низком могильном камне – страшно пьяного гота: затянутый в кожу, с большим анком на шее и в высоких ботинках с пряжками по бокам – сидел он и блевал на эти ботинки и на дорожку возле могилы. Сидел скрючившись, с перекошенным лицом, сильно сжимал руками – колени.

– Это же Джейкоб! – узнавала гота Эльза. – Эй, Джейкоб! Нам нужна твоя помощь…

– Блядь, хули ты несешь? Какая помощь?.. – злился Благодатский, тянул оглядывавшуюся готочку за руку и ускорял шаг. – Дура пьяная… Этому пацану самому помощь нужна, а мы и так разберемся… Успокойся, тебя заносить начинает.

– Я думала – он поможет… – продолжала плакать Эльза.

Подходили к куче готов, стоявших на почтительном расстоянии от лавочки, на которой сидел Рыжий.

– Суки… Убью… – слышался его голос, низкий и грубый, напоминавший – рык.

– Так… – Благодатский первым делом высматривал среди толпившихся и обсуждавших происходящее готов – Неумержицкого. Он стоял ближе прочих к лавочке, пил пиво и разговаривал с двумя незнакомыми пацанами. Подходил к нему, спрашивал:

– Какие дела?

– Такие дела, – поворачивался Неумержицкий и протягивал пиво. – Ты с девкой этого чувака прогуливался, а он пока ножиком веняки себе расковырял…

– Серьезно? Или – так? – глотал пиво Благодатский.

– Да хуйня, много ли складным тупым ножом наковыряешь… Да и не дурак он – сильно ковырять, хотя и пьянющий… А девка его – тоже пьяная, что ли?

Смотрели на Эльзу, которая причитала рядом, отталкивая пытавшихся приобнять ее подружек-готочек, и глотала что-то из большой бутылки.

– Это все он, он! – показывала на Благодатского.

– Пьяная, – соглашался Благодатский, подходил к Эльзе. – Успокойся, хули ты как маленькая… – понимал: у готочки – начинается истерика.

Принимался действовать: просил носовой платок, брал его. Подходил к Рыжему. Не видел: в руках ли у него нож, или же – нет. Прочие не приближались, издалека сквозь темноту следили за действиями Благодатского.

Рыжий сидел, откинувшись на спинку кованой лавки: широкоплечий, с шариком сережки-гвоздика под губой и густыми вьющимися волосами цвета ржавчины, висевшими ниже плеч. Благодатский видел нож, который валялся возле лавочки, и неестественно отставленную в сторону руку Рыжего – словно бы вывернутую. Запястье руки было выпачкано темным: капало. Приблизился, сел на корточки. Дотронулся до кисти руки Рыжего – чуть приподнял ее вверх, рассмотрел. Рана оказалась небольшой и, по всей видимости, никакой опасности собой не представляла. Рыжий почувствовал прикосновение, открыл глаз и взглянул на Благодатского.

– Ну что, пацан, – тихо и торжественно выговорил Благодатский. – Пиздец тебе!

Оба глаза Рыжего открылись полностью: взгляд сделался испуганным.

– Хули смотришь? Побаловался? Типа поцарапаюсь – девкам показать, да? Все, крови до хуя утекло уже, сдохнешь без крови…

– А-а-а-р-р! – взрыкнул Рыжий и неловко дернулся, смещаясь в горизонтальное положение. Толпа готов, не слышавших тихие слова Благодатского, испуганно отшатнулась назад.

– Порядок, – сообщил им Благодатский. – А ты, пацан, веди себя тихо и не дергайся. Будем тебя спасать.

– Я не хотел… Я чуть-чуть… Бля, мама… – ни с того ни с сего заныл вдруг Рыжий – тихим и низким грудным голосом. – Бля, пацан, помоги… А, бля-я-я…

«Во мудак, ща – заплачет еще…» – думал Благодатский, размещаясь на лавке рядом с Рыжим и принимаясь аккуратно перевязывать порезанное запястье. Крикнул:

– Неумержидский!

– Я, – отвечал Неумержицкий.

– Вызывай скорую, только скажи – чтобы к главному входу подъехали…

– На хуя – к главному?

– Пацана придется снизу, под воротами просовывать – здесь не протащишь, он здоровый, а ворота – низкие. А возле главного – нормально…

– Понял, звоню, – понимал Неумержицкий.

Благодатский заканчивал перевязывать: платок несильно темнел от крови и останавливал ее ток. Уложив затянутую платком руку на колено Рыжего – придавал ему окончательно горизонтальное положение, серьезно смотрел в его перепуганные глаза и, не слушая жалобный скулеж, – говорил:

– Сейчас пацаны помогут тебе добраться до выхода, протащат тебя под воротами и посадят в карету скорой помощи, а ты, мудило, будешь их слушаться и делать, что они скажут. Иначе они бросят тебя на дороге и ты сдохнешь без своей крови, понял? Понял, спрашиваю?

– Понял… – бормотал Рыжий.

«Блядь, чтой-то разошелся я… Надеюсь, когда протрезвеет – не вспомнит, чего я тут с ним делал и как разговаривал. Убьет ведь на хуй…» – думал довольный собой Благодатский и замечал – выпавшую из внутреннего кармана Рыжего бутылку коньяка. Плоская, початая, лежала она и тихо взблескивала от слабого света фонарей, долетавших до туда с центральной аллеи и из-за краснокирпичного кладбищенского забора. «Пиздато, коньяк! Пригодится…» – говорил себе Благодатский, незаметно брал бутылку и прятал ее в карман. Говорил Рыжему:

– Сейчас тебя поднимут… – и возвращался к готам.

– Ну что? – спрашивали у него.

– Тяжело, – отвечал Благодатский и проводил рукавом свитера по сухому лбу. – Заебался я с ним… Ничего не понимает, все бурчит что-то. Но вроде – успокоился, так что все будет – в шоколаде. Неумержицкий, скорую вызвал?

– Она уже ждет, надо думать. Тут до больницы – всего две остановки.

– Отлично. Дружненько, с кем-нибудь – поднимайте это тело и прите его к воротам…

– Так, чего это ты раскомандовался здесь? – кобянился Неумержицкий. – Не испугался к пьяному готу подойти, теперь герой, да? Бери его слева, я – справа, и потащили, умник!

– Бля, ты хоть раз в жизни, можешь сделать, как я прошу? – многозначительно смотрел на Неумержицкого и косил глазами на все еще не прекращавшую плакать и причитать в сторонке – Эльзу. – Давай, тащи его с пацанами…

– Ну и сука же ты, Благодатский! – восхищался товарищем Неумержицкий: звал готов, поднимал с их помощью скулящее тело Рыжего с лавки и тащил его ко входу. Ноги Рыжего заплетались, он висел на плечах тащивших и приговаривал:

– Ой, мама, бля… Ой, мама, бля…

Прочие любопытным стадом двигались следом, шептались – обсуждая всё. Звали с собой Эльзу, она продолжала стоять в стороне.

– Ступайте, я с ней – разберусь! Успокою сейчас, успокою! Встретимся потом – на Вампирском… – говорил Благодатский и оставался с ней. С облегчением покидали Благодатского и впечатлительную готочку: уходили.

– А-а, он умрет, он уже умер… Это я виновата, это ты – виноват… – продолжала голосить Эльза. – А-а-а…

– Ничего с ним не будет, съездит в больничку, а завтра – домой. Ему там продезинфицируют все и отпустят… – Благодатский вдруг соображал, что запросто могут запрятать Рыжего – в психиатрическую лечебницу на неопределенный срок, но вслух об этом не говорил. Спрашивал у Эльзы:

– Коньяк будешь?

Взгляд готочки неожиданно делался похожим на осмысленный: растирала слезы и косметику по лицу рукавом свитера и утвердительно кивала головой.

– Тогда пойдем, не здесь же пить! – радовался, что не поинтересовалась: откуда коньяк, которого не было раньше, и вел ее на лавочку – к художникам. Эльза спотыкалась и потихоньку всхлипывала.

Приводил, усаживал. Доставал утерянный Рыжим коньяк, рассматривал этикетку. С трудом видел в сделавшейся совсем густой темноте – надпись: «Московский коньяк». «Говно, значит…» – заключал Благодатский, отвинчивал крышку и делал пару глотков. Коньяк обжигал горло и оставлял во рту неприятный привкус. Передавал бутылку готочке.

– Можно – я всю допью? – спрашивала Эльза.

– А до хуя тебе не будет? Мне не жалко, только ты смотри – чтобы не блевать тут, как тот пацан. И вены не резать!.. – разрешал Благодатский: помнил о желании готочки напиться и относился к нему с одобрением и пониманием. Оценивал ситуацию, делал еще один тактический ход: доставал из кармана и отключал телефон – чтобы не звонили. Просил телефон у Эльзы – делал то же.

– Что ты сделал? – слабо возмущалась она. – Я кода не знаю: не смогу включить теперь…

– На хуй он тебе нужен? – уверенно парировал Благодатский. – Без него – спокойнее: время позднее, а мы – все-таки не в зоопарке, а на кладбище. Забей, ты хотела напиться ведь – вот и пей… – и чтобы окончательно уверить готочку в своей правоте – подходил и целовал ее в губы: с готовностью отвечала на поцелуй и закрывала глаза. «Да, похоже все – не так уж и плохо!» – снова радовался Благодатский, но решал – не торопиться: пока давилась плохим коньяком, закуривая его сигаретами и чуть подергиваясь от нисходящей истерики – поднимался на высившуюся рядом с липой и лавочкой стену, из которой бомжи выкрали медный барельеф. Оглядывал с возвышения низкую часть кладбища: силуэты могил и деревьев, чуть политые светом выглянувшего из-за туч хилого месяца. Видел внизу, под собой – готочку, которая не знала – где он: курила, склонив голову и свесив вниз длинные волосы. Благодатский также закуривал, совал руки в карманы джинсов и представлял себе, что кладбище – это не кладбище, а отдельный мир: близкий, послушный и податливый, в котором он – царь и хозяин. Чувство собственного превосходства клубилось внутри, распирало грудь и просилось наружу: сдерживался – старался не закричать. Оценивал себя со стороны в происшествиях вечера и подходящей все ближе ночи – оставался крайне довольным. Готы казались ему персонажами книги, которыми он, автор, легко играет, выкладывая из живого материала узор с ситуациями и отношениями. «Бля – охуенно круто!» – думал Благодатский и чуть не взлетал в темный воздух: принялся даже слегка подпрыгивать на месте, но ничего не выходило.

– Эльза, бля! – выдворял его из приятных раздумий и ощущений неприятный голос. Смотрел вниз: в двух метрах от лавочки и готочки – стоял, покачиваясь, – Джейкоб в облеванных ботинках с пряжками. Из угла рта Джейкоба свисала длинная густая слюна, расползшаяся по щеке и подбородку. Эльза прекращала пить: непонимающим взглядом смотрела на пришельца и молчала.

В три прыжка Благодатский спускался со стены, приближался к Джейкобу:

– Так, тебе чего, пацан?

– Мне – ничего… – мямлил тот, удивленный внезапным появлением незамеченного им Благодатского. – Я ничего, просто гулял…

– Пиздуй отсюда, нам тебя совсем не нужно, – недружелюбно выпроваживал гота Благодатский.

– Куда?

– Чего – куда?

– Куда пиздовать? – с трудом выговаривал Джейкоб.

«Во бля – долбоёб!» – поражался Благодатский и показывал пальцем – куда:

– Пойдешь прямо, возле во-он того креста свернешь налево, поднимешься по лестнице. Там – все время вперед, доберешься до Вампирского. Ясно?

Гот ничего не отвечал: походкой моряка двигался в указанном направлении. Благодатский смотрел ему вслед и думал: вдруг он на Вампирском расскажет – что они здесь. «Может, свалить отсюда?» – наблюдал качавшегося по синусоиде и вдруг – исчезнувшего из поля зрения Джейкоба. – «Бля, чё за хуйня?»

Отправлялся посмотреть, наказав Эльзе – чтобы никуда не уходила. Вскоре находил: пьяный гот лежал, скрючившись, на могиле и спал. «Вот и хорошо», – думал Благодатский, возвращаясь к своей готочке. – «Не будет ходить и пиздеть, будет – спать…»

Когда вернулся к художникам – увидел: остатки коньяка вытекали из лежавшей на земле возле лавки бутылки, а Эльза стояла рядом и пыталась стянуть с себя джинсы. На неопределенный звук, произведенный Благодатским, икала и объясняла:

– Писать хочу.

– Ну не здесь же писать! – возмущался. – Мы тут тусуемся, и может – долго еще тусоваться будем… Ты потом куда собираешься?

– К Рыжему…

– Понятно. Ко мне – нельзя, домой поедешь.

– У меня ключа нету… – растерянно говорила Эльза: стояла с приспущенными на бедра джинсами и, казалось, собиралась вновь заплакать. Благодатский видел черный треугольник трусиков, сливавшийся с нависавшим над ним краем недлинного свитера.

– Короче, нам здесь еще тусоваться и тусоваться. Придется ночевать: днем – тепло было, а ночи пока еще – не очень холодные. Тут сейчас постоянно народ ночами тусуется. Ок? Один хуй – тебе деваться некуда…

Но Эльза не очень хорошо понимала, что говорит ей рассудительный Благодатский: теребила джинсы и повторяла:

– Писать… писать очень хочется…

– Ладно, пошли, – обнимал её за талию и вел по дорожке – в направлении, противоположном тому, которым ушел и упал пьяный Джейкоб. Приходили к широко огороженному квадрату двух могил: обычной и старинной католической, с надгробием в виде большого камня и прислоненного к ней креста – размером в полтора человеческих роста. Благодатский открывал сваренную из толстых прутьев дверцу, заводил внутрь готочку. Говорил:

– Здесь – можно… И могилу не напачкаешь – места много, и не нужно посреди дороги садиться…

Помогал стягивать: сначала джинсы, потом – трусики. Чувствовал, как поднимается член и – выше – принимается настойчиво стучать сердце от прикосновений к нежной коже и зрелища темных треугольников: трусиков и – под трусиками.

– Ой-ой, – говорила Эльза, присаживаясь на корточки и пуская в кладбищенскую землю шумную струю. – Ой-ой…

Благодатский придерживал ее сбоку за плечо и думал: «Удивительно, здесь, под землей – остатки каких-то людей, а сверху – девочка…» Смотрел на неяркие взблески светлой жидкости и хотел – подставить ладонь, чтобы ощутить температуру и запах, но не решался. Когда же наконец решился – готочка уже иссякла, и ему досталось лишь несколько маленьких капель, почти не ощущаемых и не обоняемых. Быстро подносил ладонь к лицу, глубоко вдыхал, но чувствовал только теплые ночные запахи сентябрьского кладбища и всё нарастающее возбуждение. Вытирал руку о штаны и обращался к натягивавшей трусы Эльзе:

– Погоди…

Готочка не понимала: смотрела на Благодатского, держала рукой трусики. Благодатский приближался: обнимал одной рукой, другой – находил вцепившуюся в трусики ладошку и отстранял её. Тянулся губами к губам, целовал. Эльза смотрела на него внимательным пьяным взглядом, запускала в рот язык и вздрагивала: пальцы Благодатского скользили по внутренней стороне бёдер готочки, постепенно пробираясь все выше, пока не достигли. Просовывала ладони – под свитер Благодатского, резкими движениями выдергивала из штанов футболку: касалась кожи.

«Бля, тут уже горячо!» – мелькало в голове, когда осторожными движениями изучал нежное и влажное. – «И совершенно нет волос. Совершенно. Только сверху – крошечный треугольник. Эту постричь – не удалось бы…» Чувствовал, что пальцы готочки – привычно расстегивают пуговицу джинсов и освобождают напряженный орган. Представлял себе – как движутся тонкие пальцы с длинными крашеными ногтями вдоль тонких синих канальчиков вен. Сдавленно выдыхал и видел на мгновение отстранившееся бледное лицо готочки: заплаканное, пьяное, с размазанной косметикой, оно вдруг совсем ожило и, показалось, – тихо улыбнулось прежде, чем неожиданно нырнуть вниз – туда, где рука сильно сжимала торчавший вверх и вперед из-под свитера член. Благодатский не ждал подобного: чуть отходил назад, прижимался спиной к намогильному камню. Запускал пальцы в волосы готочки: трогал обильно продырявленные уши и острия шипов на ошейнике. Старался не стонать слишком громко. Задирал голову вверх и смотрел, как неровно качаются среди веток деревьев – хилый месяц и редкие звезды. Через некоторое время – желал принимать непосредственное участие, тянул готочку вверх. Целовал: губы пахли его членом. Эльза едва заметно дрожала и не отпускала: продолжала – рукой. Благодатский аккуратно и медленно разворачивал ее лицом к камню. Опиралась, выгибала спину: проникал сзади и двигался. Держал руки на бедрах. Стонала громко, значительно громче, чем – он.

Место оказывалось неудобным: поминутно выскакивал член. Решали отправиться к художникам – на лавочку. Застегивал джинсы и, чтобы скорее, – брал на руки готочку и шел. По дороге – целовала, и смешно свисал вниз между руками Благодатского бледный голый зад.

У художников Эльза становилась на колени, вытягивалась животом по сидению лавочки. Сдавленно просила:

– Скорее, скорее… не могу, скорее… – и утыкалась лбом в доски, когда чуть раздвинув ее ноги – входил Благодатский. От сильных толчков у готочки хлюпало: казалось, вот-вот брызнет горячая жидкость из глубины и потечет к основанию члена и дальше – по ногам. «Так не бывает, так не бывает, так не бывает…» – успокаивал себя Благодатский, чтобы не сорваться – раньше времени. Двигался с закрытыми глазами и легким звоном в ушах, перемешанным с делавшимися все более громкими стонами Эльзы: останавливался от прикосновения к плечу и знакомого голоса:

– Это… я… Можно и я… Это…

Благодатский открывал глаза: рядом с ним стоял Джейкоб – трогал его плечо, и держал вторую руку за расстегнутой ширинкой кожаных штанов. Свитер гота был вымазан кладбищенской глиной, а в волосах застряла веточка с жухлым листом.

– Блядь, ну это уже ни в какие рамки… – злился Благодатский, которому совсем не хотелось отрываться. – Уёбывай на хуй, пидор! Уёбывай на хуй… Уебу ща, если не исчезнешь…

– Я – ничего, я – хотел с вами… – грустно отвечал Джейкоб и уходил. Благодатский снова принимался яростно двигаться внутри не обращавшей ни на что внимания готочки, которая уже принялась помогать: чуть подаваясь назад к Благодатскому – насколько возможно – и возвращаясь обратно.

Через некоторое время замечал, что недалеко ушел изрядно надоевший за недолгие часы знакомства Джейкоб: уселся на ближайшую возлемогильную лавочку, торчавшую из земли неподалеку, и внимательно наблюдал происходившее у художников, посильно участвуя в этом: Благодатскому подумалось, что непременно должен он поцарапать член – жесткой молнией кожаных штанов, если будет продолжать так же безотрывно глядеть и неаккуратно мастурбировать.

«Вот ведь – сука!» – думал Благодатский и чувствовал, что вот-вот – кончит. Извлекал член, доводил до конца – рукой: сильно, в несколько толчков, выплевывал сперму: между ног Эльзы – под лавку, в кладбищенскую землю. Обессиленный, припадал к холодно-влажному телу готочки: упирался в зад опускающимся членом, укладывал ладонь – на ягодицу. Через некоторое время заглядывал под лавочку и видел там не сумевшие из-за густоты впитаться в землю – грязные комочки семени. Поворачивался к Джейкобу: вновь уснул, откинув голову на невысокую спинку лавочки. Забыл заправить в штаны смешно свесившийся в сторону обессилевший член: в неясном ночном свете видны были бледные следы выплеснутого им на свитер. «Ну вот, бля, и этот – развлекся…» – с неудовольствием думал Благодатский, понимая – что это крошечное неудовольствие не сумеет уменьшить ту волну радости, которая переливалась в его теле – начиная с ног и доходя до самой головы. Со счастливой улыбкой помогал Эльзе подняться и одеть джинсы и трусики. Смотрел в ее усталое, с приопущенными на глаза веками – лицо, целовал в щеку. Говорил:

– Маленькая, хорошая…

– Спать хочется, – отвечала готочка: сажала его рядом с собой на лавочку, обнимала и укладывала голову на плечо.

– Спи, – гладил ее по волосам Благодатский. – Спи, пока не очень холодно. Как под утро похолодает – пойдем гулять, а потом – домой…

– Домой… – тихо повторяла Эльза и засыпала.

Благодатский не хотел спать, но и бросить готочку – не мог. Сидел, трогал ее волосы. Думал обо всем, что было. Радовался – что все именно так, а не иначе: прощал про себя – пьяного Джейкоба. В конце концов и сам засыпал, обхватив рукой шею готочки и склонив голову к ее голове. Во сне – видел огромные ступени метрополитенного эскалатора, по которым карабкался куда-то вверх, один: задыхался и истекал потом, но продолжал: знал, что в конце ждет его что-то необыкновенное. Сознание этого придавало сил, открывало в груди новые дыхания, поддерживало силы: словно легкий ток скользил по костям, согревая и заставляя сокращаться мышцы – вновь и вновь. Когда проснулся – не смог вспомнить – добрался до верха, или же нет – помнил только невероятные ступени и ощущение близкой и все более близящейся победы.

Где-то за кладбищенским забором рождалось холодное сентябрьское утро: влажное и неяркое. Благодатский ежился от холода, смотрел по сторонам: на ближней лавочке уже не было гота. Эльза спала и тихо шевелила губами во сне: укладывал ее – горизонтально, вставал сам. Включал телефон, смотрел время: шесть с минутами. Думал: «Скоро пора домой, а ведь у этой – ключей нет. Пускай спит, пока спится, а потом – довезу ее до дома…» Стягивал с себя свитер, накрывал им готочку и отправлялся бродить по кладбищу, энергично двигал руками и ногами – чтобы согреться. Не понимал – как можно спать в такой холод. Осматривал места боевой славы: находил подсохшую зеленовато-коричневую лужицу накапавшей в пыль кладбищенской земли – крови Рыжего. Находил множество пустых бутылок. Старался побродить подольше – не выдерживал, замерзал. Возвращался к Эльзе, одевал свитер: после – будил ее, говорил: