Текст книги "Готы"

Автор книги: Иван Аксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Иван Аксенов
Готы

С уважением и благодарностью —

Т.Д., В.Ф., Д.С., И.К., Я.С., И.Ч.

Благодатский подъезжал к кладбищу. Синий трамвай за номером семьдесят восемь по обыкновению ни с того ни с сего останавливался на рельсах, тянувшихся вдоль краснокирпичной кладбищенской стены. Останавливался, немного не доезжая до ворот кладбища, стоял – словно думал о чем-то. Потом скрипел, трогался с места и проезжал мимо ворот метров сто – до остановки.

Над Москвой сгущался раннеосенний вечер. Последние торговцы пластмассовыми цветами сворачивали свой нехитрый товар и отправлялись домой, тихо переговариваясь между собою: сказывалась многолетняя привычка беседовать негромко, сидя целыми днями возле кладбищенской стены. Нечастые на московских улицах, свисали ветвями из-за высокого красного кирпича деревья: большие и старые. Их листья чувствовали на себе все усиливающееся дыхание близкой осени – желтели, краснели и принимались сыпаться: на землю, на могилы, на неширокие плечи кладбищенских крестов.

Благодатский выходил из трамвая, направлялся ко входу. Был хмур и сосредоточен. Одетый в черное, с хвостом темных волос, в ботинках на каблуке и с острыми носами, входил он на кладбище и шел вперед центральной кладбищенской аллеей, исподлобья внимательно смотрел по сторонам. Навстречу ему попадались уже не торговцы цветами, а – остроносые старушки в платках и с рыхлилками. Маленькие, сухие, спешили они покинуть кладбище: совсем немного времени оставалось до того момента, когда сторож должен опустить тяжелую задвижку и защелкнуть ее кольцо дужкой амбарного замка.

Почти в самом конце делившей кладбище на две половины аллеи, неподалеку от второго входа, – сворачивал на узкую дорожку между могилами. Приближался к полуразрушенному склепу, называемому за что-то «Вампирским». Время лишило склеп половины треугольной крыши, красиво лежавшей на трех толстых колоннах: раскололась, кусок упал и был утащен куда-то кладбищенскими рабочими. За Вампирским склепом тянулась прямоугольная площадка-возвышение: невысоко огороженная и со ступеньками. Там – располагались могилы, две лавочки: вдоль ограждения, и стена склепа с тремя колоннами и уцелевшей половиной крыши. В углах, образованных ограждением и стеной обыкновенно высились кучи мусора: бутылки, банки и пакеты.

Благодатский подходил совсем близко и видел троих: пацана и двух готочек. «Ого», – удивлялся Благодатский: смотрел, как одна из готочек сидела на корточках и ела из пластмассовой банки пластмассовой вилкой салат, заправляя его майонезом, который лежал у нее на коленях. Знакомился и разглядывал. Пацан и готочка с салатом были обычны и непримечательны, внимания заслуживала вторая – без салата: имела крашеные в черный, как и у большинства готов, волосы, изрядно пострадавшие от краски: у корня сантиметров на десять они казались совсем сожженными, а цвет имели грязно-оранжевый. «Во бля», – думал Благодатский. – «Такие волосы теперь только если совсем налысо сбрить, чтобы нормальные выросли. Вот у неё, лысой, рожа-то будет! А вообще-то она – ничего, нос только дурацкий какой-то…» Усаживался на каменную завалинку у подножья склепа: промеж двух колонн и прислушивался к происходившей беседе.

Пацан вставал вдруг, говорил:

– Ссать хочу, – и уходил куда-то.

Готочки продолжали разговаривать, изредка взглядывая на сидевшего рядом незнакомого. Благодатский курил и молчал.

– …потом взяли тачку и поехали – в «Авалон»! – говорила одна и сильно давила маленький пакетик с майонезом.

– Э, да, круто! Ты, выходит, сначала – с одним пацаном, а потом – с другим? А может и к третьему ночевать потом напросилась? – хихикала вторая.

– Неправда! Неправда! Не напрашивалась: сам позвал… – возмущалась.

– А выпили много?

– Ужас! Всего и не упомнишь… Я когда напилась сильно – на зеркале в туалете стала помадой рисовать!

– В мужском наверное туалете, в мужском?

– Ой, я уж и не помню…

Благодатский пробовал вступать в беседу, но ничего не выходило: странно косились на него, словно говорил что-то не то. Переглядывались, слушали улыбаясь, как рассказывал про свои последние посещения кладбища – шумные и многолюдные.

– Этого нам еще не хватало, – причитала готочка с салатом. – Только выберешься на кладбище отдохнуть по нормальному, поговорить – припрутся и давай орать…

«Другие, по крайней мере, салаты тут не жрут», – думал Благодатский и говорил вслух: – А вон, кажется, идут они уже!

Готы поворачивали головы, видели: по центральной аллее с небольшим разрывом двигались группки одетых в черное фигур. Слышался мат и смех.

– Бля, сюда, наверное… – появлялся из-за склепа отходивший пацан. – Всё, валим отсюда на хуй, а то с этими – проблем не оберешься.

– Валим, валим, – поднимались готочки: уходили. Не звали с собой Благодатского, даже не прощались. Оставляли после себя – мусор: пластмассовую баночку из-под салата, крышку и вилку от нее, майонезный пакетик; две бутылки из-под пива.

«Понятно, почему здесь в последнее время то и дело пизды дают кому-нибудь: когда все кому не лень – гадят так на чужих могилах. Трудно что ли – забрать да выбросить… Я вот – никогда не гажу!» – думал Благодатский. – «Могли хоть «пока» сказать, суки. Никакой культуры. Ну и хуй с вами, что не позвали, мне – насрать…» Знакомство с готами, которые не захотели звать его с собой и ушли, намусорив – оставляло неприятное впечатление. «Даже этим – не нужен», – так думал про себя Благодатский.

Тем временем к Вампирскому склепу приближалась новая порция готов: Благодатский видел множество незнакомых лиц: пили пиво из больших бутылей, шумели, громко и бестолково разговаривали. Не нравились Благодатскому. Думал: «Может, тоже свалить отсюда на хуй?», но не сваливал. Надеялся, что придет много готочек.

Всё сильнее темнело вокруг, и толстостволые деревья сливались в сплошную массу с надгробиями и ангелами, постепенно приближаясь к склепу, обступая его плотным кольцом. Благодатский невнимательно здоровался с подходившими и сразу же отходившими незнакомыми, разглядывал первых готочек. Одна – останавливалась вдалеке: с мальчишечьей рожей, в темных очках, с рюкзаком, украшенным красной звездой и лохматой рожей. «Дура какая-то», – заключал про себя и смотрел дальше. Еще две усаживались на лавочку с бородато-усатым пацаном, одетым почему-то не в черный, как все, а в цвета гнилой моркови свитер: пили что-то из маленьких бутылочек. Были крупны и толстощеки. Глупо смеялись и не переставая курили. Благодатский окончательно падал духом: теперь уже совсем никто не обращал на него внимания и не к кому было даже обратиться с ненавязчивым вопросом. Хотелось курить и пить спиртное. Курил. Вспоминал недавно ушедшую готочку без салата и пытался представить: какого размера и формы грудь располагалась под её черным свободным свитером. Прикрывал глаза, глубоко затягивался и думал: «Вот бы: затащить её в склеп. Там обычно инструменты всякие, лопаты, грабли… Она бы вяло сопротивлялась, говорила, что не нужно здесь, тихим прерывающимся голосом говорила бы. А я – целовал бы ее – в губы, в шею, и ничего бы не слушал, стянул бы с нее свитер: на пол постелить. Грудь у неё наверняка маленькая, а нижнее белье – точно черное. И пока я стягивал бы её узкие джинсы, трусики её намокли бы и стали горячими… Эх, всё «бы» да «бы»…» Так думал и вздыхал Благодатский.

– Ты пиво будешь? – вытаскивал из фантазий странный голос.

Благодатский поворачивал голову вправо, взмахивал в темном воздухе длинным хвостом волос. Рядом с ним сидела готочка из свежеприбывшей партии: прочие многочисленные готочки здоровались, целовались и искали место усесться. С благодарностью принимал бутыль из рук соседки, делал несколько больших глотков, возвращал. Говорил:

– Хорошо тут ты села.

Готочка в свою очередь поворачивала к нему голову, оглядывала Благодатского и спрашивала:

– Это почему? – не сумев как следует разглядеть – вытаскивала из лежавшей на коленях сумки свечу, чиркала зажигалкой и подносила дрожащий язычок пламени поближе к лицу Благодатского.

– Ну у тебя ведь пиво, вот и хорошо… – отмечал про себя небольшой рост, тоненькие густые волосы и крайне странную форму черепа и лицо: высоколобое и крючконосое. Интонации готочки казались необыкновенно вульгарными.

– А-а, – говорила она, закончив осмотр, вставала. – Пойдем.

Благодатский не уточнял – куда. Не мог также знать, каким увиделся он ей в темнеющем воздухе и неровном свете свечи. «Глаз при таком освещении не рассмотреть, конечно. Да и волосы тоже – в хвост стянуты…» – так думал Благодатский и шел туда, куда тянула его за руку готочка: на ходу умудрялась прикладываться к бутылке.

– Тебя как зовут-то?

– Ева.

«Бля, еврейка, что ли… Среди готок – полно евреек», – думал Благодатский и не говорил ничего вслух.

– Это не настоящее мое имя, но меня уже давно все так зовут, – уточнила Ева.

– А что, хорошее имя: Евочка. Такое, редкое… Ветхозаветное.

Евочка с уважением взглядывала на Благодатского.

– А как же твои друзья, ты ведь ничего даже им не сказала?

– Да какие они друзья, они меня заебали уже все… Скучно с ними, надоело. Хоть один новый человек появился.

– Я тут давно не новый. А тебя вот – первый раз вижу. К художникам идем, что ли?

– Ну да, к художникам…

– Тогда ты не туда рулишь, вот сюда нужно, – указывал дорогу Благодатский и вел сам, понимая: готочка была уже изрядно пьяна.

Часть кладбища – поздней разработки – располагалась в низине. Плавного перехода между высоким и низким не существовало: высокое от осыпи предохраняла кирпичная стена высотой в человеческий рост. Вдоль этой стены и вёл пьяную готочку Благодатский: в место, называемое «у художников»: к скученным нескольким могилам художников и художниц с близстоящей лавочкой и высокой липой. В стене там виднелась несколькосантиметровая выемка со следами располагавшегося в ней некогда барельефа, украденного и сданного на вторцветмет бомжами. Рядом две могилы без ограды образовывали ровную утоптанную площадку, ограниченную с одной стороны – прямоугольными гранитными надгробиями, с другой – прислоненной к дереву кованой лавочкой.

– Я вообще тут собираюсь стихи писать, – заявляла Евочка, падая на лавочку и роясь в сумке.

Благодатский усмехался, закуривал сигарету и прислонялся к липе. Спрашивал:

– А я что, свечку держать буду?

– Ну да, – серьезно отвечала готочка, вытаскивала из сумки блокнот и вручала свечу – Благодатскому. – Сюда свети.

Принималась листать. Благодатский приближался и с искренним интересом разглядывал покрытые мелкими буквами страницы, но было слишком темно и мелко, чтобы прочесть хоть что-нибудь.

– Почитаешь?

– Ну, если тебе интересно… – кобянилась Евочка.

«Можно подумать, если бы мне было неинтересно – ты не прочла бы», – думал Благодатский. – «Можно подумать, ты действительно тут чего-то собиралась сочинять, а не хвалиться своими достижениями…» Вслух – спрашивал:

– А ты вообще какие стихи любишь, читаешь кого?

– Никакие не люблю, ничего не читаю, очень нужно. Что мне, без этого заняться нечем? – отвечала и принималась за чтение.

Стихи оказывались дрянными и плохо читались пьянеющей готочкой.

«М-да…» – думал Благодатский, свободной рукой вливая в рот пиво, и почти не удивлялся происходящему.

– Очень своеобразно, – говорил по окончании чтений, которые по его мнению несколько даже затянулись. – Очень…

Не хотел обижать новую знакомую, не хотел говорить ей – что думает о её стихах. Радовался вниманию, которого ему не хватало – даже такому, исходившему от пьяневшей и читавшей дрянные стихи готочки. «Хорошая», – думал Благодатский и удивлялся, когда ловил себя на этой мысли. А Ева сидела перед ним: слегка взъерошенная, похожая на крошечную ведьму – ведьмочку. Поправляла накинутое на плечи что-то, похожее на черную вязаную шаль с крупными дырами-ячейками, роняла на землю блокнот. Нагибалась за ним – а заодно, приподняв юбку, подтягивала сбившиеся за время прогулки по кладбищу тонкие чулки: Благодатский успевал увидеть мелькнувший в темноте кусочек бледной кожи.

Пиво кончалось, и все меньше оставалось времени у вечера – близилась ночь.

– Телефон есть – позвонить? – спрашивала вдруг Благодатского.

Вытаскивал из кармана телефон, протягивал ей. Звонила, разговаривала с какой-то подружкой. Из беседы Благодатский понимал, что собирается Евочка с подружкой к кому-то в гости. Думал: «Вот бы – с ней!» Возвращала телефон, говорила:

– Я через полчаса снова позвоню, мне надо. Пошли – еще пива возьмем, – поднималась с лавочки. – Теперь твоя очередь покупать.

– Договорились, – отвечал Благодатский, брал Евочку за руку и помогал ей, слегка покачивавшейся, пробираться по узким дорожкам среди могил – к центральной аллее.

Сворачивали неподалеку от закрытых уже по позднему времени ворот, добирались до угла забора: перелезали через него.

Приходили в магазин, приобретали бутылку спиртного, укладывали её Евочке в сумку. Возвращались на кладбище.

– Я больше через бетонный забор не полезу, у меня – чулки! – говорила Ева. – Пойдем к главному входу, там под решеткой можно…

– Не, я там не могу, ты маленькая, а я – не могу…

– Давай тогда: ты здесь, а я – там, пройдем вперед и у Вампирского встретимся. Ок?

– Годится… – отвечал Благодатский и шел перелезать.

Перелезал, закуривал. Неторопливо шел к Вампирскому склепу – слушал, как шумит в голове выпитое пиво. «Некрасивенькая, конечно, но что-то в ней есть… Может, это из-за голоса, из-за интонаций блядских. Вот бы – с ней!» – так размышлял Благодатский и в который раз отмечал про себя необыкновенное умиротворение, которое часто посещало его во время подобных пьяных и поздних прогулок по кладбищу. В воздухе чудился едва уловимый запах тления, густой и уютной казалась темнота вокруг. Вверху шумело и хлопало крыльями: летали от дерева к дереву едва видимые на фоне звездного неба большие черные птицы.

У Вампирского тусовалось с десяток готов; Евы среди них не наблюдалось. Благодатский решал, что шел не достаточно медленно, чтобы уравнять маршруты. Усаживался на каменную завалинку склепа в том же месте, где успел уже посидеть в тот вечер. Курил, слушал – о чем беседуют ближайшие готы. Они говорили о чем-то очень своём и малоинтересном. Большинство казалось изрядно пьяными: спотыкались, гремели цепями. Роняли приплавленные к надгробиям свечи. Благодатскому происходящее казалось неинтересным в основном из-за того, что мысли его усиленно сосредотачивались на новой знакомой, которая всё не появлялась. «За это время можно два раза туда и обратно дойти, даже если она через каждые пять шагов свои ползающие чулки поправлять станет, всё равно – можно!» – возмущался Благодатский. – «И чего ей там?.. Не идти же ведь искать её, глупость какая… Да и разминуться можно, потом вообще хуй найдёшь…» Вдруг – появлялась мысль, от которой сразу пытался отмахнуться, но не мог. И чем дольше ждал, тем сильнее занимала его эта мысль. «Неужели? Неужели – можно так меня, меня – Благодатского?.. Хотя кто я такой… Удивительно, никогда раньше не попадал в такую ситуацию…» Благодатский понимал, что осталась у Евочки в сумке – бутылка, и вполне возможно было допустить, что позарившись на неё, она просто вильнула куда-то в сторону, разумно раздобыла где-нибудь по пути телефон и договорилась с подругой о скорой встрече и поездке тусоваться. «Господи, какая пошлятина, охуеть можно!» Чувствовал даже легкий страх: словно бы знали окружающие готы: в каком он дурацком положении; чувствовал, как постепенно, капля за каплей, покидает его вся нежность, которая предназначалась некрасивой готочке.

Со стороны центральной аллеи к склепу подходили три готки: Благодатский видел их говорящими с Евой. Подходил, спрашивал:

– Еву не видели?

– А, она там, – махали в сторону центральной аллеи. – Пойдешь – увидишь: справа, на могилке: разговаривает с кем-то.

Благодатский пошел на центральную аллею и по ней – в сторону выхода. Почти сразу видел Евочку с другой готкой, которую знал: Джелли. Сидели рядышком внутри близкой к аллее могильной оградки и мило беседовали. Евочка даже чуть приобнимала Джелли за талию. Увидел не в темноте, а – в полумраке: горела свеча, приплавленная к спинке скамьи, на которой сидели готочки. Приближался, спрашивал:

– Чё за хуйня?

Готочки в недоумении окидывали его взглядом, Джелли даже – забывала здороваться. Евочка же: смотрела из-под пьяно опущенных век, словно припоминала что-то. Припомнила, вскакивала со скамьи. Целовала Джелли – в щеку, раскрывала калитку оградки, спотыкаясь бежала к Благодатскому.

– Прости, прости, забыла о тебе, забыла… – хватала за руку и тянула куда-то: среди могил и в неопределенном направлении. Благодатский следовал за ней, не прекращая на ходу тихо возмущаться и поругиваться себе под нос.

Останавливались в каком-то темном углу, находили лавочку. Ева вынимала из сумки початую уже бутыль со спиртным. Прикладывалась и звучно глотала. «Про это не забыла, сука», – думал Благодатский и, сам того не замечая, продолжал крепко сжимать Евочкину руку – сидя на лавочке рядом с ней.

– Телефон давай.

Почти не удивлялся уже детской непосредственности, граничащей с наглостью: протягивал телефон. Тот отчего-то не желал звонить. Благодатский щелкал кнопками, проверял: на счету еще оставалось несколько долларов.

– Не знаю – почему, я в этих телефонах ни хера не разумею. Попробуй – отошли сообщение.

Евочка набирала смолл мэссидж, с трудом ориентируясь в кнопках незнакомого телефона. Приходил ей на помощь. Сообщение успешно улетало.

– Ты что, дуешься на меня? – замечала вдруг кислую рожу Благодатского.

– Нет, что ты, – злобно выговаривал Благодатский. – Ты бы совсем меня бросила бы на хуй, съебала бы к своей подруге или еще куда-нибудь, чего растерялась…

– Ну извини, извини, – принималась сюсюкать Евочка. – Я не хотела, я просто случайно встретила Джелли, Джелли – май лов…

– Чего?

– Ну… люблю я её…

– Ты что, из этих, что ли?

– Ничего я не из этих, мне и мальчики нравятся, и девочки… – приближала вдруг лицо с носом-крючочком к лицу Благодатского и сильно целовала его в губы. Проникала языком – в рот. Благодатский закрывал глаза и чувствовал неожиданно резкую и сильную эрекцию. Отстраняла лицо, смотрела.

– Тебе нравится, по глазам видно – нравится… – говорила с обычной своей вульгарной интонацией.

«Блядь», – думал Благодатский и гладил ее по жестким и сухим от краски волосам. Вслух говорил:

– Почему, собственно, мне не должно это нравится?

– Я правда страшная, скажи? – спрашивала вдруг.

– Нет, нет, почему… Не страшная – своеобразная…

– Так ты больше на меня не сердишься? – спрашивала безо всякого перехода.

– Сержусь. И еще долго буду сердиться. Я злопамятный, – отвечал Благодатский, обнимал ее за шею и снова целовал. Спрашивал:

– А как же – Джелли? Которая – твай лов…

– Это совсем другое, а ты – тоже мне нравишься, – отвечала Евочка.

Прилетал ответ на сообщение. «Евочка дарлинг приезжай через час на «Коломенскую»», – было написано там.

– Надо ехать…

– Может, меня с собой возьмешь? – пробовал напроситься Благодатский: понимал, что шансов мало.

– Хочешь со мной? – медленно и самодовольно улыбалась Евочка.

– Было бы круто…

Сочиняли и отсылали еще один смолл мэссидж, получали положительный ответ.

– Только смотри, – едем не ко мне и не к моей подруге, а – к её парню.

– Неудобно, наверное…

– А-а, фигня. Только ты там не буянь, хорошо себя веди.

– Постараюсь…

– Постарайся, постарайся… И отвернись, мне в туалет нужно.

Благодатский вставал, отворачивался. Смотрел в темное звездное небо, на фоне которого покачивались высокие ветви деревьев. Слышал – как отходила Евочка на пару шагов от могилы, присаживалась и журчала. Через некоторое время замечал тонкую черную струю, которая медленно пробиралась по пыльной кладбищенской земле и облизывала его остроносые ботинки – сперва один, потом – другой. Благодатский смотрел и не делал ни шага в сторону.

– Готово. Пошли.

Выбирались с кладбища, шли к остановке трамвая. Уезжали. По дороге – пили, молчали.

Перед тем, как войти в метро – Ева успевала купить себе в палатке какое-то сильно дымившееся блюдо в желтой пластмассовой миске с крышкой. Всю дорогу до станции «Коломенская» она постепенно и довольно неаккуратно поглощала его, заливая спиртным и обращая на себя внимание нечастых в позднем метро спутников-пассажиров.

– Он – музыкант, – говорила, когда уже подъезжали.

– Кто? – не понимал Благодатский: все сильнее чувствовал на себе действие алкоголя.

– Парень моей подруги.

– А вы с этой подругой – как с Джелли? В смысле – лов?

– Вроде того. Только она не готка, она – думерша.

– Чего это за хуйня?

– Сам ты хуйня. Это музыка такая – «дум». Она ее очень любит, а готику – не очень.

«Музыка дум», – повторял про себя Благодатский и думал: «Слово-то какое – думерша…» В то же время ему всё безразличнее становилось большинство предметов: хотелось только влить еще несколько алкоголя и оказаться вдвоем с Евочкой в чьей-нибудь темной комнате.

Думерша оказывалась простолицей девкой с прямыми волосами и в светлой куртке. Сильнее всего напоминала – тупую школьницу-отличницу.

«Ну и думерша», – думал про себя Благодатский, представляясь. Она тоже представлялась. Обнимала и целовала Евочку.

По дороге – спрашивал из вежливости, что за музыкант и где играет. Думерша смотрела на него с неуважением и неодобрением, подразумевавшим, что уж что-что, а это – необходимо знать.

– Группа «АТЗ», он – вокалист. И на гитаре тоже играет!

– Что за название такое – «атз»? – не понимал Благодатский.

– Ну это первые буквы просто, зашифрованные. «АТЗ» – «Адские трубы зовут». Крутое название?

– Охуенно крутое, – отвечал Благодатский. – Ещё одни под сраный «ХИМ» косят, что ли?

– Почему косят?.. Не косят, а – кавер!

– Чего – кавер?

– Ну, они – кавер «ХИМ»!

– Понятно, – говорил Благодатский, а про себя окончательно решал: «Дура».

Вскоре доходили темными дворами до несколькоэтажки, в которой проживал Кавер ХИМ. Поднимались на лифте на третий этаж.

В квартире Кавера сильно пахло подгоревшей едой.

– Фу, пельмени сгорели! У тебя пельмени сгорели! – говорила думерша, обнимая своего возлюбленного: тощего пацана с прыщавой правой щекой и длинными волосами.

– А хули поделаешь? – отвечал он. – Мать в командировке, а я уже заебался сам себе жрать готовить. То пельмени подгорят, то молоко убежит. Не будешь же ты меня кормить…

– Не буду! Не буду! – отвечала думерша. – Я вообще жрать не хочу, я – пить хочу. У тебя бухать чего-нибудь есть?

– Нет у меня ни хуя. И денег децл осталось совсем, мать завтра должна в полдень вернуться. Кстати, чтобы никого тут к двенадцати завтра не было. Лучше даже – чтобы вы пораньше съебали, я еще убраться ведь должен, – словно бы только заметив, Кавер принимался разглядывать Евочку и Благодатского, после чего заключал: – Готы.

– Ну да, готы. Сам-то кто, репер, что ли? Долго мы у тебя в прихожей стоять будем? – возмущалась пьяная Евочка.

– Да проходите. Чувствуйте себя как дома, только не бейте ни хуя, а то мать мне яйца оторвет. Кто-то, кстати, должен за бухлом идти.

– Этот пускай идет, – кивала думерша на Благодатского.

– Я один не пойду, не знаю тут ничего, не был тут ни разу. С кем-нибудь пойду, – реагировал уже начинавший расшнуровывать ботинки Благодатский.

Приходилось Каверу собираться и идти с ним. Одевал вязаную шапку, хотя на улице было еще довольно тепло. Шли. По дороге делали странный крюк – обходили один двор.

– Там гопота – пиздец просто, – говорил Кавер и поглубже надвигал на уши шапку: словно пытался сильнее спрятать длинные волосы. – Ты как, давно с этой готкой тусуешь? Мне моя говорила – типа вы встречаетесь…

– Ни хуя мы не встречаемся, только познакомились. Странная она какая-то…

– По-моему – страшная, как черт!

– Пацан, посиди месяц три без девки, тебе и такая моделью покажется…

– Месяц – это что, много?

– Кому не много, а кому как…

– Ну и ладно. Ты, значит, поебаться просто. Ну, ебись на здоровье.

– Спасибо на добром слове, – радовался Благодатский понятливости Кавера и, чтобы сделать в ответ приятное, – начинал расспрашивать про его группу.

– Да хули там – группа. Я сам другую совсем музыку люблю, а у нас все хотят этого мудака Вилле Вало слушать, потому что его по ящику показывают. Вот и приходится его песни петь: чтобы концерты были, деньги платили и девки бегали. Я со своей – на концерте познакомился.

Благодатский удивлялся: неужели не мог вокалист готик-группы – найти нормальную девку: думерша казалась гораздо банальнее и непривлекательнее даже не самой красивой Евочки. Вслух ничего не говорил, только всматривался в освещенные фонарями дома и ярко выделявшиеся на и между них – рекламные огни.

– Я даже шапку вязанную из-за этого ношу, – заканчивал жаловаться Кавер.

– Так у Вало ведь шапка типа потому, что – волосы выпадают, я вроде так слышал…

– Хуйня это всё. Шапка у него потому, что он мудак. И я, видимо, тоже мудак. Вот и ходим оба – в шапках.

После этих слов они заходили в магазин, а Благодатский чувствовал, что почти готов уже начать уважать Кавера.

В магазине покупали пиво и две бутыли крепленого вина. Возвращались домой.

Дома недовольно заставали девок – шепчущимися в темноте на диване.

– Чего вы тут делаете, а? – спрашивал Кавер. – Хуйней маетесь, а нет бы – посуду вымыть да пожрать сбацать…

– Слушай, давай лучше я, ну их… – говорил Благодатский: чувствовал, что если не сделает сам – останется голодным. Не хотел пить на пустой желудок.

– Ты чё, пацан, готовить умеешь? – удивлялся Кавер.

– Умею. Я – общажный, там нетрудно научиться.

– А-а, общажный. Похож на московского. Ну, если умеешь – валяй. Всё, что найдешь – в твоем распоряжении, а я пойду пока: мне песню нужно досводить, да и девок заодно рассажу и развлеку, чтобы они там не увлекались особо.

На кухне Благодатский первым делом выкуривал сигарету, потом – мыл посуду. Не мыл кастрюлю с прилипшими ко дну коричневыми половинками подгоревших пельменей. Изучал содержимое холодильника. Там оказывалась масса продуктов, приготовить из которых сносную закуску не составляло никакого труда. «Ну и лоботряс же этот Кавер!» – думал Благодатский, очищая картофель. Овощи, помидоры и огурцы – резал тонко, заливал маслом. Сваренную картошку переминал с молоком. Звал – есть.

Приходили, рассаживались, откупоривали бутыли. Принимались пить и есть. Хвалили Благодатского: его умелость и расторопность.

– Да ладно, ерунда: я когда постараюсь – такого могу наготовить! – кобянился Благодатский: наслаждался обществом и вниманием, вливал в рот стакан вина.

Евочка рассказывала, как у нее украли сотовый телефон. Ругалась – на тех, кто украл.

– Как же я буду звонить тебе, домашний-то у тебя хотя бы есть? – спрашивал Благодатский.

– Есть, – диктовала: записывал.

– Стоп, вы ведь типа встречаетесь? – не понимала думерша.

– Ну да, теперь встречаемся, – хихикала Евочка. – Я разве говорила тебе, что мы давно встречаемся? Да мы же позавчера с тобой виделись, а я – ничего еще о нем не рассказывала!..

– Точно! Точно! – вспоминала думерша. – У, ты какая…

– Он хороший, – гладила Евочка Благодатского по свободной от еды руке. – Злой только немножко, а так – хороший. Мы…

– Я вас спать положу – в маминой комнате, – перебивал вдруг Кавер. – Вы там смотрите: не забрызгайте, не запачкайте ничего. Я вам матрас постелю, мама не любит, когда в её постели чужие спят.

Замолчали: наливали, пили. Когда выпивали всё – Кавер притаскивал откуда-то початую бутылку коньяка, говорил:

– Не бежать же снова, времени уже до хуя. Да и денег у меня больше – нет.

Разливали и выпивали коньяк, закусывали остатками салата. Слушали рассказы гостеприимного и удивительно быстро пьяневшего хозяина про концерты и репетиции. По прошествии некоторого времени он приносил гитару и принимался петь почему-то блатные песни.

– Идем спать! – звала его думерша. Показывала Евочке: где взять матрац и постельное белье.

От нетерпения у Благодатского начинался легкий зуд. Не доверял неровно шагавшей Евочке постилку: принимался сам. Мамина комната оказывалась довольно чистой и пахла косметическими изделиями. Пока стелил, Евочка куда-то исчезала. Решал, что в туалет или курить. Ждал: не появлялась. За стеной уже явно слышались звуки начинающегося совокупления: сливались с ритмичной музыкой. «Блядь, да где она», – думал Благодатский, трогая вновь оживший, начинающий твердеть член. – «Ебаться охота – сил нет…» Выходил в коридор: посмотреть. Видел странное: возле ведущей в Каверову комнату двери сидела Евочка и в щелку наблюдала за происходившим внутри.

– Хули ты тут делаешь? – злым шепотом спрашивал Благодатский.

Евочка смотрела на него умоляюще, подносила к губам – палец. Тянула Благодатского за край футболки к себе, на пол. Приседал, заглядывал в щель. В полумраке комнаты, слегка освещенной неблизкими уличными фонарями, видел Кавера: сидел голый на спинке дивана, держал в руках – волосы думерши, сосавшей его член. Некоторое время смотрел молчаливым наблюдателем, прислушивался к музыке, чмоканью и прерывистому дыханию Евочки: держала руку под юбкой и словно бы двигала ей там. «Дрочит, что ли…» – удивлялся Благодатский, обнимал Евочку и тихо принимался изучать ее замершее в неудобной позе тело, пока не добирался до самого низа. Внизу, за сдвинутыми на ляжки трусиками, действительно оказывалась рука, а также – удивительно мокро и горячо. «Да!» – думал Благодатский, все сильнее возбуждаясь и все настойчивее привлекая к себе увлеченную готочку. Через некоторое время добивался своего: отворачивалась, прикрывала дверь. Вцеплялась в Благодатского, целовала его. Толкала в сторону двери в комнату Каверовой мамы и шла за ним, пьяно спотыкаясь. Падали на матрас и начинали, постепенно раздеваясь. «Наконец-то», – мелькало в пьяной и в то же время – ставшей вдруг удивительно легкой голове Благодатского, когда Евочка ногой стягивала с него трусы и зажимала в кулак – член. Взбирался на неё. Грудь у Евочки оказывалась невысокой, с плоскими широкими сосками, между ног же у неё было миниатюрно и аккуратно, и в то же время – удивительно волосато. «Ни хуя себе – куст!» – думал счастливый Благодатский и двигался по телу глубоко втягивавшей воздух и сильно, с придыханием выталкивавшей его из себя готочки. – «Вот бы на него посмотреть…» Спрашивал:

– Можно я свет включу?

– Не-нельзя, – задыхаясь, отвечала Евочка. – Не останавливайся…

– Да я хочу туда – языком…

– Потом… И свет все равно не надо, противно, когда… когда в глаза…

– Ладно, ладно, – соглашался Благодатский и тут же находил выход. Вспоминал героя какой-то книги, который светил на орган подруги – фонариком. Решал поступить так же, только вместо фонарика воспользоваться зажигалкой. «Хули тут такого – интересно…» – говорил про себя Благодатский и скользил вниз по телу Евочки языком: от груди – к животу и лобку; спускался ниже. Касался языком жестких волос, находил горячее. Принимался внимательно облизывать. Принюхивался: сильно пахло. Одной рукой касался внутренней стороны бедра, другой – осторожно шевелил рядом с матрацем – искал джинсы. Находил, рылся в карманах. Доставал оттуда – зажигалку, ногтем сдвигал рычажок усиления подачи газа. Крутил железное зубчатое колесико, жал кнопку и быстро подносил зажигалку: летели искры, и появлялась струя пламени – неожиданно длинная и густая. Благодатский едва успевал увидеть складки коричнево-розовой кожи и две волны черных волос, расширявшиеся поверху и сходившиеся над коричнево-розовым, как Евочка, напуганная странным звуком, светом и непонятным теплом снизу – вдруг резко дергалась и подавалась чуть вверх и вперед. Натыкалась на пламя: моментально вспыхивали жесткие волосы. Благодатский замирал на секунду, потом – сильно бил ладонью по пламени. Слегка обжигался. Огонь сразу же гас, и только в воздухе оставался тяжелый запах паленой шерсти. Евочка чувствовала боль от несильного ожога в нежном месте, принималась визжать. Кричала: