Текст книги "Готы"

Автор книги: Иван Аксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Чувствовал по ходу розысков кратчайшего пути – желание мочиться. Оглядывался по сторонам, слышал тихие голоса убиравших могилы и невидимых ему старушек и другой шум, странный: похожий на популярную музыку и грохот тяжелых инструментов, которым неоткуда было там взяться. Подходил к дереву, расстегивал молнию джинсов и шумно мочился: сухая кора немолодой липы сразу намокала и делалась черно-зеленой; часть жидкости стекала ниже – со ствола к не полностью скрытой корневой системе. Впитывалась в землю.

Блуждал еще несколько времени и натыкался на искомое: неравномерно разбросанные среди здоровенных, частично порушенных уже временем деревьев – могилы. С веселой щетиной молодой травы, ворохами старых веток и зарослями кустарника – казались они вовсе не посещаемыми и, к большой радости Благодатского, вполне были скрыты от действующей части кладбища – хотя и находились в непосредственной близости. Снова долетал до него непонятный и все более настораживающий шум: казалось, что за деревьями и огибающей конец кладбища глинистой канавой с ручьем – кипит какая-то работа. Поражался и не мог понять: что происходит. Вспоминал, что располагался там комплекс тепличного комбината, принадлежавший городскому совхозу и брошенный им – лет пятнадцать назад: стоял в поле за кладбищем – разрушающийся и разворовываемый. «Неужто – решили восстановить?» – радовался Благодатский. – «Отец рассказывал – комбинат богатейший был, горы овощей производили: чуть ли не лучшие в союзе… Все-таки – есть еще у нас толковые люди, если такую свалку решили восстановить и пустить в работу! И городу польза, и жителям места рабочие, и вообще – жизнь!..» Так принимал он не имеющее к нему – практически никакого отношения, быстро шел, почти бежал вперед – не успев даже выбрать объект для осуществления своего плана. Перебирался через ручей оплетенной по берегу зарослями акаций – глинистой канавы и вылезал в поле.

Увиденное поражало, заставляло замирать на месте и пристально всматриваться: по началу – не веря своим глазам. Толпы хачей, различных ростов, оттенков и национальностей – работали там: пилили доски, колотили молотками. Таскали обрезки и опилки, сваливали их в кучу, чтобы в последствии – сжигать. Обменивались гортанными криками, почти не похожими на человеческую речь. А из полувосстановленного здания бывшего тепличного комбината доносилось жужжание станков и несложная музыка: похожая на популярную русскую, но – не русская: неизвестного Благодатскому языка, с подвыванием и использованием национальных инструментов:

– Ай-на-ны-ны-и-и-и… И-и-на-а-а-ны-и-и… – слышалось в ней.

Крепкая хорошая злоба охватывала Благодатского: разглядывал силуэты мельтешивших совсем почти рядом ближних иностранцев, одетых в грязные спортивные костюмы, видел – произведенные их руками срубы: основы для бань или каких-то еще небольших построек. Думал: «Вот блядь: город, рабочие места! Чурканы тут на буржуев въебывают, строят им бани на дачу, а я-то – радовался… Ни хуя хорошего нет и не будет, будет только говно, хачи и ублюдки! И навряд ли найдется тот, кто сумеет изменить это… Так и будет играть хачовская мерзкая музыка – на кладбище!»

Взглядывал вверх, видел – высокое голубое небо и плывшие по нему мелкие рваные облачка: белые-белые. Старался успокоиться, собирался идти уже – выбирать могилу, как внезапно не выдерживал: изливалось скопленное за день. Нагибался к берегу ямы с ручьем, зачерпывал горсть тяжелой глины. Быстро и не рассуждая придавал ей форму, подобно тому – как лепят снежки. Орал во все горло:

– Вот вам, ёбаные чурканы! Чтоб вы сдохли, блядь, вместе с теми пидорами, которые вас сюда притащили! Идите вы все – на хуй!

Видел удивленно обернувшихся и не понимавших происходившего – рабочих и бригадира, широко размахивался и швырял – в самое густое скопление чурок. Прежде, чем развернуться и со всех ног понестись прочь: через кладбище улицами города к своему дому – успевал увидеть, что – попал: ударяла мягкая глина в лицо здоровенного хача, тащившего вместе с напарником носилки. Расплющивалась и отваливалась, оставляя на коричневом лице незаметный след. Ронял носилки, кричал что-то. Благодатскому мнилось, что – погони не избежать, также понимал невозможность какой-либо помощи или поддержки в такой ситуации: знал, что никто не вступится, если налетят на него кучей иностранцы и примутся избивать. Рассчитывал только на свои ноги: летел через кладбище, судорожно соображая – как скорее выбраться к воротам и на тропинку. Перепрыгивал через ограды, огибал могилы. Не оборачивался и не понимал за шумом в ушах и стуком в висках – бегут или нет. Только выбравшись на асфальты нормальных дорог – смотрел назад и не видел никого. Переходил тогда на шаг: тяжело дыша, добирался до дома. Решал, что заплутали хачи на незнакомом большом и густо поросшем деревьями и кустарником кладбище, или же – были остановлены бригадиром, не пускавшим грязных рабочих в город.

Дома – расспрашивал отца и узнавал, каким образом было открыто в закладбищенском поле производство срубов и частично отремонтировано здание тепличного комбината: чтобы было где жить нелегальным иностранцам.

– Их ведь даже на улицы не пускают, только – в закрытых грузовиках перевозят: как овец! – сообщал отец. – А еще рассказывали, что – хотели туда сначала китайцев привезти! Представляешь, у нас за городом – полтыщи китайцев, а?

– Я думаю – нас скоро выселять начнут, чтобы было куда их селить… – мрачно качал головой Благодатский.

Тою же ночью решал отправляться: ориентируясь на месте, сразу – выбирая могилу и раскапывая ее. Хотел поднапрячься и управиться за ночь, чтобы не оставлять на потом. Днем же – помогал родителям: работал с ними на приусадебном участке, разбитом сразу за их небольшим частным домиком. Там – убирался, приводил в порядок рабочий инвентарь. Помогал отцу поправлять скелет ежегодно обтягиваемой к лету полиэтиленовой пленкой теплицы. Много копал: готовил землю к будущим посадкам, которые совершала обыкновенно его мать. Формировал грядки, мелко разбивал граблями землю. Находил в одном месте возле забора – выросшее за несколько лет деревце: клен, семечко-вертушку которого принес откуда-то издалека и бросил на их участок ветер. Говорил родителям:

– Не хочу срубать дерево: жалко! Я его вырою и схожу посмотрю: где можно посадить. Хорошо бы перед домом, да – места нет…

– А ты – к новостройкам сходи! – советовал отец. – Там машинами повыворотили всю молодую поросль, а старые липы – порубили. Голо совсем, как в пустыне: только коробки домов.

Соглашался и поступал согласно совету отца: приходил с лопатой и аккуратно вырытым чтобы не повредить корневой системы деревом – к ближайшему многоэтажному дому: высокий, свежевыкрашенный, легко и светло блестел он в лучах весеннего солнца.

«Здесь жить!» – думалось Благодатскому. – «Такой дом, такие светлые квартиры! Кто, как? В чьих руках это? Сколько здесь будет происходить совокуплений, сколько родится и вырастет детей… И какими станут они, эти дети? Какая кровь вольется в них, какие чувства, какие мысли? Неужели – одна дрянь? Что сделать, как изменить… Хуй его знает… Вот здесь – посажу дерево, чтобы хватало ему солнца и не ездили рядом машины!» – подходил к газону напротив первого подъезда и втыкал лопату в мягкую влажную землю. – «А ведь – сколько лет растет дерево: и не дождешься, пока вырастет! Насколько быстрее – люди… Так что же – если медленно и незаметно, так и не сажать, что ли? И жить – словно на свалке, на окраине, в мертвом городе… Детям негде будет в прятки играть, как делал я, пацанам – некуда будет лазить, когда чуть подрастут. А я – я через несколько лет вообще неизвестно где буду и чем заниматься, но дерево – посажу: пускай растет, набирается сил. Отбрасывает тень и становится голым по осени, как это заведено у них. Приеду сюда лет через – сорок, и найду здесь свое дерево – среди незнакомых и вряд ли приятных мне людей. А и хуй с ними, хуй с ними! Зато я – я…» На этом месте прерывались мысли заканчивавшего готовить яму Благодатского оттого, что – подходил к нему рабочий: в перепачканной спецодежде и с красным лицом. Спрашивал:

– Это, бля, ты чего тут роешь? Тут газон.

– Дерево хочу посадить, – отвечал Благодатский и демонстрировал рабочему маленький клен.

– Дерево? – переспрашивал и шарил глазами под ногами у Благодатского, словно пытаясь отыскать еще что-то: иное. – Дерево – это можно. А я думал, ты – кошку закопать хочешь.

– Какую еще кошку? – поражался. – Просто – дерево.

Повторял:

– Дерево – это можно. А вот закапывать никого нельзя: кошек там, или собак мертвых. Потому что – газон.

– Хорошо, хорошо, – соглашался Благодатский. – Не буду.

Долго и удивленно смотрел вслед уходившему рабочему.

Готовился к ночи. Залезал на чердак, рылся там в старых вещах. Находил ящик со своими старыми игрушками, замечал среди них – любимого плюшевого медведя: черного, тяжелого, со смешным носом-пуговицей. Вспоминал, как возился с ним, шил ему одежду. Как таскал его с собой в детский сад – играть: вместо скучных глупых детей. Хотел даже – снести в дом и показать родителями, чтобы вспомнить вместе, но передумывал: «На хуй старое хламьё: из-за него – так ни хера толкового и не сделаешь! Подумаешь, детский сад, хуйня-муйня… Вперед, Благодатский, вперед!» Бросал медведя обратно и сразу следом за ним натыкался на искомое: старую покрытую слоем темно-серой пыли керосиновую лампу. Протирал ее куском подвернувшейся под руку тряпки, кашлял и чихал от попадавшего в нос. Крутил ржавую ручку фитиля, со скрипом выезжавшего из своего гнезда. Довольный найденным – спускался и уже дома домывал и заправлял керосином.

Ждал в своей комнате сна родителей и только окончательно убедившись в нем – выходил на улицу. Майская ночь оказывалась нетемной, но беззвездной и безлунной. Благодатский укладывал в пакет заряженную керосиновую лампу и бутылку воды – на случай, если захочется пить. Брал лопату, закуривал и шел на кладбище улицами, на которых менее всего вероятна была встреча со случайными поздними прохожими. Приходил: спокойно и привычно пробирался межмогильными дорожками – на край, глубоко дышал неторопливо остывавшим воздухом ночного весеннего кладбища. Там, на месте, без малейшей суеты и намёка на страх и неловкость – выбирал сколько возможно скрытую по сторонам кустарником и рассыпавшимися от возраста деревьями могилу, едва приметным четырехугольником поднимавшуюся с черной земли. Доставал керосиновую лампу, снимал с нее колпак. Поджигал фитиль и светил: чтобы удостовериться.

Совершив выбор – ставил лампу на землю, делал совсем тихим огонь и брался за лопату. Сначала очерчивал ею необходимый для раскопок периметр, вспоминал, что – хоронят ногами на восток, а головою – на запад. Исходя из этого, принимался за работу: рыл.

Вскоре делалось жарко: скидывал тогда куртку и оставался в свитере. Легкая поначалу задача через некоторое время начинала показываться в ином свете: понимал, что за ночь – не управится. Зарывался постепенно – по колено, стоял уже в яме. Сильно вжимал в землю железо лопаты, старался захватывать побольше, но – не швырял далеко: чтобы не бросалось в глаза раскопанное. Пачкал ткань джинсов чуть влажной рассыпавшейся землей. Чувствовал страх, вслушивался в окружающую тишину: замечал в ней малейшие звуки – останавливался и старался понять их. Не находил ничего, стоившего действительного страха, но продолжал копать и бояться. Быстро уставал, устраивал себе перекуры. Пил захваченную из дома воду.

Так проходила ночь: лишь приблизительную треть необходимого удавалось выполнить Благодатскому. Не расстраивался, утешал себя тем, что – чем сложнее работа, тем приятнее результат. Радовался тому, что не увидал и не напридумывал себе никакой мистики: только помнил о спавших неподалеку после долгого трудового дня – грязных хачах, понимал – что и сам теперь не намного чище. Встречал на кладбище рассвет и тогда уже отправлялся домой: почти валился с ног от усталости. Лопату решал оставить там же, в кустах: дома были еще две, а ходить с ней по городу – не хотелось. Луна за всю ночь так ни разу и не появлялась.

Спал до обеда, потом вновь помогал родителям. Соображал вдруг, что может исполнять задуманное – днем: ничуть не хуже, чем ночью. Уходил тогда – после огорода, прихватывал с собой старое ведро.

Кладбище было тихим и пустым, только на самом краю, за акациями и глинистой канавой с ручьем – раздавались голоса хачей и принадлежавшая им бодрая музыка. «Ничего, так – еще злее и веселее будет!» – решал Благодатский. – «Я тут могилу раскапываю, а в двух шагах от меня – стадо хачей. Охуительно. Расскажешь ведь кому – не поверят…» Принимался за работу: доставал спрятанную в кустах лопату, собирал в ведро ссыпанную горкой на краю неглубокой еще ямы землю. Относил ее подальше, в сторону: вываливал так, чтобы несложно оказалось потом – перенести обратно и спрятать раскопанное. После – продолжал копать. Расширял яму, срезал пласты земли с ее стен. Не чувствовал ни малейшего страха: только – азарт. Углублялся. Напрягались мускулы рук, махавших без остановки лопатой и появлялся пот: стекал по лбу и по спине, пропитывал одежду; а высоко в голубом постепенно темневшем небе плыли ярко-белые облака, медленные и спокойные, и клонилось к закату солнце: бросало несильные лучи на окружавшее Благодатского: светило на миниатюрные, казавшиеся из-за этого – изумрудными листья, местами не полностью выбравшиеся из почек. И беспрерывно стучали невидимые молотки, скрипели пилы, жужжали станки – на фоне продолжавшей литься странной хачовской музыки.

– Ай-на-ны-ны-и-и-и… И-и-на-а-а-ны-и-и… – звучало в ушах у Благодатского.

Вновь не успевал завершить: несмотря на скорость и интенсивность. Уставший, возвращался домой вечером и приходил доделывать окончательно – утром следующего дня. Через час работы и перекуров чуть ниже места, где предполагалось наличие искомого – из земли начинали выглядывать кости: грудины и плеч. Чуть выше оказывался позвоночный столб: аккуратно, чтобы не повредить, подкапывался под него, разрыхлял со всех сторон землю. Не доверял железу лопаты: опускался на колени и уже руками – убирал последнее и доставал желтовато-серый настырно улыбавшийся череп: грязноватый и сильно облепленный влажной землей. Радостно поднимал его – на ладони, вылезал из ямы и подставлял лучам солнца: смотрел в пустые глазницы, счастливый сознанием удачи. Соображал, что – не имеет ни сумки, ни пакета, чтобы положить: решал тогда – нести в ведре. Забрасывал яму – большими ветками и отслоившимися от старых деревьев – частей: с корой и слоем древесины. Поверх – сваливал высившееся горкой возле, набирал ведром и возвращал ссыпанное на стороне: не полностью, а так – чтобы не было заметно. Справлялся достаточно быстро, взбодрившийся и воодушевленный.

Переворачивал ведро кверху дном, стучал по нему – чтобы очистить от налипшего. Укладывал туда – череп, понимал: нельзя так ходить по городу. Забирал лопату и уходил, отыскивая дорогой – чем накрыть. Падал взгляд на брошенную кем-то среди могил – городскую малотиражную газету: поднимал её, видел на первой полосе заметку о каком-то смотре-конкурсе юных талантов и фотографию сидящего перед микрофоном с баяном на коленях – маленького мальчика. Комкал, засовывал в ведро – поверх вырытого: спокойный и довольный возвращался домой.

Ненароком натыкался по пути на бывшую классную руководительницу: окликала его:

– Благодатский! – и догоняла.

Здоровался и улыбался, отмечал про себя, что – почти не постарела. Принималась расспрашивать об успехах учебы, о столичной жизни. Не говорила прямо, но звучало в речи, что – гордится казавшимся непутевым учеником, хулиганом и мечтателем, который поступил в институт, в который берут – не каждых. Спрашивала:

– А в театр, в театр ты – ходишь?

– Хожу, – признавался. – Не очень часто, но – бывает. Современного только – не люблю, а классику смотрю: с удовольствием.

– Молодец… – хвалила: вспоминал тогда – её сына, учившегося классом младше: большой, круглолицый, не отличался он остротою ума: с трудом даже поступал в плохенький институт и то – пришлось заплатить.

Чуть молчали, и уже собирался уходить – когда спрашивала:

– А ты откуда это – с ведром и лопатой?

– Ходил помогать там – одной… – врал Благодатский, не ожидавший вопроса, и, чтобы скрыть смущение – прибавлял: – А я вчера неподалеку от вашего дома – дерево посадил!

Прощалась с улыбкой, прежде чем уйти – снова хвалила и желала всего наилучшего. Искренне отвечал ей тем же, сочувствуя – за сына-гопника. Возвращался домой.

Дома, ночью и тихо – вымывал череп, протирал его тряпкой. Относил в комнату и ставил на стол: рядом с лампой и книгами. Что-то хитрое и одновременно серьезное виделось ему в пустых глазах черепа, странное и интересное: мелькала даже на секунду мысль о том, что – жалко будет с таким расстаться. Сразу осекался: старался представлять себе то, для чего совершал поступки последних дней. Обещал себе – непременно довести до конца и сделать: как задумано. Убирал со стола – в рюкзак: чтобы не смотреть. Читал и ложился спать.

Следующим днем – возвращался в Москву, решал заехать в институт. Заезжал, удивлялся – встретив там Неумержицкого и Леопардова: оба одновременно с ним прибывали на занятия. Отводил их в угол институтского двора, доставал и демонстрировал.

– Ни хуя себе… – качали головами пацаны: разглядывали, пытались глумиться, но не выходило: чувствовалось уважение, оказываемое Благодатскому за его лихость и верность слову.

– А, бля! Сомневался… – довольный, толкал в плечо – Неумержицкого. – Другим – слабо, а мне нет, мне по хую!

– Страшно-то было? – интересовался Леопардов. – Ночью ведь рыл небось?

– Ночь и два дня, – отвечал и честно признавался: – Ночью – страшно, каждого шума шугаешься, коленки трясутся: чем глубже закапываешься, тем сильнее. Да еще – света почти нет и не видно ни хуя. Поначалу думал – не выдержу, брошу лопату и убегу. Только – через полчаса втянулся и не мог уже: жалко было сделанного, да и вообще – хули я, лох, что ли? Сказал – вырою, так надо рыть. Ну и вырыл…

– А повторить – сможешь? – интересовались.

Задумывался и решал:

– Навряд ли… Если только – не скоро, совсем не скоро: через год, скажем. Это, пацаны, действительно страшно. Бля буду…

На этом расходились: Благодатский решал не откладывать и – сразу звонил состоятельному готу. Предполагал, что тот – станет затягивать процесс, сначала разглядывать товар и искать деньги. К удивлению – оказывалось не так: на вопрос:

– Берешь за две сотни? – получал моментальный ответ:

– Беру, куда подъехать…

Договаривались встретиться через полчаса возле памятника Пушкину.

Встречались.

– Показывай, – говорил.

– Вот, – Благодатский растягивал завязки рюкзака, демонстрировал.

– Настоящий? – спрашивал глупость гот.

– Нет, блядь, из папье-маше! Всю ночь клеил! – возмущался. – Ты лучше сам-то – деньги покажи…

Показывал. Спрашивал:

– Слушай, нельзя же ведь – тут? У меня и пакета нету никакого, да и – ваще…

– Ну хули, давай – забуримся куда-нибудь… – предлагал и отмечал про себя: – «Ого, да гот-то – крутой и здоровый, а – ссыт! Я вот средненький, скромненький, однако же – спокойный, как танк, а он – ссыт!»

– В Макдоналдс? – спрашивал гот.

– Ага, в Макдоналдс, заебись! – ржал Благодатский. – Самое место – для такого… Пацан, мы с тобой – на продавца и покупателя наркотиков похожи, тебе не кажется?

– Че, бля? – не понимал: дорогой к Макдоналдсу – искал взглядом по сторонам место, чтобы купить пакет. Находил и покупал: розовый и с фотографией девки, из-под коротких шорт которой смешно выглядывали округлости ягодиц.

«Бред», – комментировал про себя Благодатский: при входе – сразу находил место в дальнем углу, направлялся туда и вел за собой гота. Усаживались за столик.

– Может, сожрем чего – для приличия? – спрашивал Благодатский, замечая любопытно разглядывавших их, волосатых, небритых и ругавшихся матом – двух девочек в светлом. – На нас вон таращатся какие-то, типа мы выглядим странно…

– Пива бы, бля… – говорил металлист и провожал взглядом проходившего мимо – охранника в синей форме. – Я тутошней жрачки не люблю, меня пучит с нее.

– Ну хуй с ней, со жрачкой: давай хоть – колы выпьем: типа, отметим сделку. Чтобы уж совсем как в фильме…

Металлист не понимал, но соглашался. Заметно нервничал. Благодатский отходил к кассам, приобретал два стакана кока-колы со льдом – средних размеров: с неудовольствием смотрел на покрытые красной сыпью руки подававшей ему – девушки кассирши и на её же нехорошее лицо, наглое и глупое. Прочитывал на приколотой к форменной рубашке табличке имя: «Оля» и думал про себя: «А и мерзкая же ты, Оля!» Возвращался к металлисту.

Стягивали с верхов стаканов – пластиковые крышки с дырочками, чокались. Благодатский – поздравлял с удачной покупкой, металлист говорил, что – бля ваще и реально. Находили таким образом общий язык, выпивали коричневатые гремящие кусками льда напитки, чувствовали – запах хлора.

– Это они воду из-под крана замораживают, очистить не могут даже! – возмущались. – Лед у них потом – хлоркой воняет, блядь!

И удивленно смотрели на них сидевшие рядом девочки.

Наконец решали, что – пора. Благодатский брал у металлиста пакет, раскрывал свой рюкзак. Совал пакет туда, осторожно укладывал в него череп. Заматывал пакет поверху и передавал под столом – металлисту. Тот принимал, укладывал на колени. Разворачивал и смотрел, трогал пальцем. Говорил:

– Во бля ваще, пиздец на хуй…

Казалось: не верил в то, что делалось, но – доставал уже демонстрированные деньги, отсчитывал сумму и, также под столом, – совал в руку Благодатскому. Рекомендовал – пересчитать. Пересчитывал и оставался доволен. Металлист же – вдруг интересовался:

– Бля, а если менты с этой хуйней заметут? Это же – бля ваще?

– Ничего не бля ваще, – успокаивал. – Скажешь, что это – твоей бабушки, которая завещала ее черепушку сохранить и поставить в сервант. Хули думаешь, эти мудаки проверять станут? Поведутся…

– А-а, поведутся… – странно выговаривал металлист и продолжал нервничать. Звал – уходить.

Перед уходом – заходили в туалет, вставали рядом у привернутых к стене писсуаров: Благодатскому доставался нормальный, а металлисту – детский и низкий. Дружно мочились на комки синего вещества, лежавшего там, внутри на белой решетке и освежавшего воздух: расползалась от них по внутренностям писсуаров сине-зеленая пена.

Шли к метро, заходили и уезжали: Благодатский долго не мог оторвать взгляда от переходившего на другую станцию, аккуратно державшего в руках розовый пакет с ценностью и испуганно оглядывавшегося по сторонам металлиста.

Вечером того же дня решал сразу съездить в указанное знакомыми место, в котором – можно было недорого приобрести находившийся уже в употреблении ноутбук: именно такой, как требовалось. Прибывал на станцию метро, шел от нее к торговым точкам бетонной кишкой подземного коридора. Видел на выходе торговавшего дисками порнографии – ближнего иностранца: низкий, с огромным перегнутым носом и страшной щетиной до воротника свитера – стоял он и расхваливал свой товар менту.

– Небось – хуйня какая-нибудь, для детей, бля… – недоверчиво вертел в руках диски и качал головою мент.

– Нет! Хорошая! Хорошая! – разубеждал его хач и выговаривал первую «о» как «а» и «ш» – как «щ».

Уже оставив их позади, слышал задаваемый ментом вопрос:

– А с мальчиками – ничего нет?

Проходил рядами набитых аппаратурой палаток, отыскивал через несколько времени нужную. Сидели там продавцы среди множества складных переносных компьютеров с жидкокристаллическими экранами: расслабленные и усталые по позднему часу – пили водку.

«Хуя дают – на рабочем месте и в рабочее время!» – поражался Благодатский и выкладывал им свою надобность: ноутбук – чтобы работал печатной машинкой и не более. Те сразу подскакивали: начинали подбирать – согласно указанной покупателем суммы.

Предлагали несколько вариантов. Благодатский разглядывал, поднимал и опускал крышки ноутбуков: выбирал один: небольшой, совсем недорого стоящий, с аккуратным экранчиком и – похожий на широкоформатную серую книгу в пластиковом переплете. Сообщал:

– Возьму – вот этот!

– Ага, – суетились в ответ продавцы. – Сейчас мы его тестанём: на всякий случай и – две недели гарантии. Да и вообще: приходи, если что.

Щелкали кнопками, включали. Показывали, как обращаться и куда нажимать. Запускали какую-то программу, проверявшую системные файлы, в которых Благодатский не понимал ничего.

– А тебе он – зачем? – спрашивал один. – Печатать-то что собрался?

– Писатель я, писать буду, – бурчал Благодатский.

– О, писатель – это я люблю… А чего пишешь? – наливал вдруг – высокую рюмку водки и тянул её к Благодатскому: – На, выпей – за покупку!

Отказывался и отвечал, стараясь не выказать раздражения краснолицему, пахнувшему сильным алкоголем мужику:

– Детективы пишу.

– Как детективы? Зачем детективы? – разочарованно удивлялся. – Такой вроде сам, не знаю бля, – неформал и ваще… И – детективы… Я вот знаешь какие книги люблю? Я вот люблю – Булгакова «Собачье сердце». И еще – «Золотой теленок» и «Двенадцать стульев»…

Благодатский тем временем ждал, когда закончат мелькать на синем фоне экрана ноутбука – цифры и полоски, чтобы забрать, расплатиться и уйти. Думал про себя: «Еще бы! Конечно, у обывателя и вкусы соответствующие, хули бля… Не Данте же Алигьери тебе любить, в конце концов». Вслух отвечал:

– За детективы платят больше, их читают все. А другого почти не читают, вот и не пишу.

– А-а, лавэ! – понимающе кивал, забирал у Благодатского деньги и выбивал чек. – Лавэ – это я понимаю! Может, все-таки – водки?

Но Благодатский решительно был против: забирал свежеприобретенный ноутбук, сматывал его провод и совал всё – в рюкзак. Счастливый тяжестью за спиной возвращался домой и представлял горы тяжелой и приятной работы, которые с этого вечера должны были занять все его мысли и уже занимали.

В общежитии обнаруживал к своему удивлению – Неумержицкого вновь вместе с Леопардовым: сидели за столом, пили и ржали, обсуждая что-то. Радостно орал:

– Да как его охранники пустили в такое время?

– А они не пускали: пришлось тогда – по водосточной трубе лезть! – отвечал Леопардов.

– Что, прямо сюда?

– Нет, в окно сортира – на третьем этаже… Правда, чуть не ебнулся, да это – ничего…

Благодатский делился с товарищами радостью и предлагал – сбегать взять еще. Принимали предложение с готовностью. Бегал, брал. Всю ночь после – пили, орали. Стучали по полу и стенам, не давая уснуть соседям. Только под утро успокаивались и укладывались в постели, расстелив для Леопардова на полу – матрас.

Так вторым разом радикально изменялось существование Благодатского за вполне недолгий срок: урезал теперь количество проводимого с девкой времени и переносил его – на сидение за столом и нажимание на клавиши ноутбука. Все чаще происходило так: с обеда и до позднего вечера – гуляли с Неумержицким или Леопардовым, иногда вместе: по кладбищу и просто по городу, одетые в светлые рубашки и – с распущенными длинными волосами. Пили вино. Иногда, несмотря ни на что – знакомились с девками: хотя и не нуждались. Тем временем – все неспокойнее делалось на кладбище темными часами: приходили туда гопники: средние, тупые и наглые. Искали – готов и прочих, заходивших прогуляться: устраивали бычки и драки, кидали на деньги. Прятались за могилами и деревьями, нападали со спины и только на гулявших отдельно. Благодатский и те, кто бывал с ним – не сталкивались: залезали обыкновенно в далекий угол кладбища без освещения, никем не посещаемый. Знали только по рассказам.

После гуляний – ездил к ней: проводил с ней несколько времени, беседовал. Совокуплялся: когда оказывались дома соседки, тогда – в ванной. Почти не оставался ночевать: отправлялся в общагу, садился за ноутбук и – полночи работал. Составлял фразы и абзацы, вжимал мягкие клавиши встроенной клавиатуры: быстро появлялись на жидкокристаллическом экране и перебегали со строки на строку – маленькие черные буквы. Спал до обеда и повторял то же.

Так обращался со своей весной Благодатский, так она – проходила.

Одним днем, уже среди последних в мае, сообщала ему:

– Завтра мой папа должен приехать.

– Для чего?

– Перебирается в Москву жить и работать, приехал с квартирой разбираться. Ему помочь нужно: вещей много. Встретишь его со мной, ладно? Дотащим сумки с чемоданами…

– Не вопрос, – соглашался. – А мама твоя когда приедет?

– Мама не приедет, потому что – разведены. Он – сам по себе. Ты можешь у меня переночевать сегодня: утром рано нужно будет выехать, поезд чуть позже шести прибывает.

– Не, – отказывался Благодатский. – Работать нужно, вернусь в общагу. Ничего, я не опоздаю, спать все равно времени не будет: встретимся тогда – возле дома взорванного, чтобы я сюда не заходил, ок?

– Хорошо, – кивала.

Замечал по выражению лица, что – словно бы хотела сказать что-то, но – не говорила. Провожала и закрывала за ним дверь.

Днями раньше – приобретал себе в маленьком магазине-подвале зеленую куртку, похожую на гимнастерку солдата, но – с прямоугольниками германских флагов, пристроченными к рукавам. Думал: «И обывателю неприятно будет: не поймут, отчего у пацана такие нашивки. А уж хачей – ваще должно коробить от такой хуйни! Скины ведь с такими ходят: а кто такие скины – хачам объяснять, слава богу, не нужно…»

Прописав всю ночь до утра – собирался и решал, что на улице прохладно: надевал тогда куртку-гимнастерку поверх светлой рубашки. Тихо, чтобы не разбудить Неумержицкого – покидал комнату, спускался лифтом и выходил на улицу. Закуривал. Быстро доходил до места встречи и находил там то, что так давно уже хотел видеть: простоявший под строительной сеткой немалое количество дней дом – начали рушить. Две огромные машины с черными шарами на толстых тросах подступали к нему с двух сторон: сидели в кабинах люди в униформе, крутили рули, дергали рычаги: направляли удары. Широко размахивались и прицельно рушили кирпичную кладку и бетонные перекрытия. В воздухе стоял гул и грохот, летали облака густой серой пыли. С крыши сползал кусками шифер. Благодатский подходил насколько мог – близко и стоял: широко раскрыв глаза – наблюдал редкое зрелище. Запоминал детали, ничего не хотел упускать. Думал: «Вот бы – охуительная картина получилась: разрушаемый двумя такими херовинами – многоэтажный дом! Пыль летит, кирпичная крошка, а рядом – деревья стоят со свежими зелеными листьями: весенние, и постепенно светлеет, приближаясь к утру – небо! Эх, бля, отчего я не умею рисовать: непременно бы – воспроизвел…»