Текст книги "Готы"

Автор книги: Иван Аксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Да они испугаются тебя, убегут, – убежденно говорил Неумержицкий и добавлял: – В натуре – хуево выглядишь…

– Надо думать… – кивал Благодатский. – Любовь, Неумержицкий, злая штука. Часто вот так вот бывает – возьмет, да и напиздюляет тебе ни за что ни про что…

– Ты, Благодатский, – поэт! – смеялся. – А напиздюляла тебе не любовь, а те алкаши, с которыми ты бухал…

– Я тебе – в метафорическом смысле излагаю, мудак. Если бы не любовь – хуя бы я в такой ситуации оказался… – стояли на платформе в ожидании среди прочих пассажиров и разговаривали.

– Ты? Ты бы оказался, ты бы еще не в такой ситуации оказался! У тебя шило в жопе – без приключений двух дней прожить спокойно не можешь, ломать начинает – без приключений. Скажи еще – не так…

– Да в общем-то – так… Но и любовь здесь тоже присутствует… Так или иначе.

– В смысле – поебаться охота?

– Не только… Сам знаешь, скольких я девок продинамил, с которыми мог ебаться и ебаться в свое удовольствие. Здесь что-то другое, не знаю – что…

– Мудак ты беспокойный, Благодатский. Вот и все объяснение. Делом тебе нужно заняться каким-то…

– Возможно. Я и так занимаюсь делом – читаю.

– Читаешь… Я вот тоже читаю, только никакое это не дело. Я тебе больше скажу – тебе за твою дурь книги нужно благодарить, а не гены предков-разбойников, про которых так рассказывать любишь…

– Да мой пра-пра-прадедушка… – кобянился Благодатский.

– Слышали уже, не перебивай. Эти твои писатели любимые – страшная зараза, без них ты вполне приличным человеком был бы. Учился бы себе потихоньку и тусовался бы с какой-нибудь одной девкой, на которой потом женился бы. И – никаких кладбищ и прочих ночных приключений.

– Неумержицкий, радость моя, так это ж ведь – тоска…

– Ну да, тоска… Я не к тому, что читать не надо. Надо, еще как надо. Иначе – таким же мудаком, как все сделаешься, – с презрением обводил взглядом стоявших неподалеку: маленьких гопников, мужиков с пивом, некрасивых девок. – Просто – нужно иметь в виду – откуда ноги растут…

– Ты прав, наверное… – подумав, соглашался Благодатский. – Книги – отрава. Но я лучше совсем уродом сделаюсь, чем перестану читать и стану нормальным. На хуй нужно… Да, и девки мои, видимо, – все оттуда.

– Оттуда, оттуда. Уж поверь.

– Не могу понять только: почему среди них столько – с еврейской кровью? Я так евреев не люблю…

– И эта – тоже еврейка?

– Да нет вроде, не еврейка… Говорила, что отец – из Болгарии…

Подъезжала электричка: садились друг напротив друга. Улыбались: доставали – по книге, и принимались читать.

Приезжали в Долгопрудный: старались быстро добраться до общаги – не слишком ускоряя при этом шаг. Пристраивались к студентам-физтехам, собравшимся в кучу со всех вагонов электропоезда и неровной толпой тянувшимся узкими городскими пешеходными дорожками – к домам-общагам.

В общаге – с едва заметным облегчением входили в двери и проскальзывали мимо равнодушного старого вахтера: крутанув у него перед носом лопасти входной вертушки. Поднимались лестницей на третий этаж, находили комнату брата Неумержицкого. Стучали.

Брат раскрывал дверь, впускал их:

– А, приехали! От Долгопы шли?

– Ну да…

– Нормально?

– Нормально.

– Заебись. Проходите, хули встали…

В узкой длинной комнате сильно пахло: мусором и кошкой. Расставленная по стенам мебель оставляла в середине комнаты лишь узкий проход: здоровались с соседями брата: Стасом и Илюхой, усаживались на кровать, чтобы не мешать ходить.

Брат был высок, небрит и тощ: возился с чем-то – стоя возле кухонного стола. Неплохо выбритые в отличие от него соседи – казались скорее учащимися столярного училища: с большими руками, крупными лицами и добродушно-неопределенными выражениями на них: один – сидел за столом, располагавшимся вдоль стены, противоположной двери: щелкал кнопками мыши, скользившей возле широкого монитора: развлекался компьютерной игрой; другой наигрывал что-то на гитаре – на кровати рядом с ним, свернувшись клубком, спала драная и лохматая рыже-черная кошка. Все трое казались слегка подвыпившими.

– Вы не бухаете, случаем? – спрашивал учуявший вдруг сквозь неприятные запахи – алкоголь – Неумержицкий.

– А когда мы не бухали? Мы все время бухаем, когда не ботаем, ты же знаешь, – отвечал брат. – Можно подумать – вы откажетесь…

– Я – откажусь, – хмуро возражал Благодатский.

– Это почему? – поворачивались к нему, разглядывали фиолетовое на его лице и понимающе кивали.

– Так, ты вроде говорил что тебе нужно с чем-то помочь, – подходил Неумержицкий к брату.

– Ага, помочь, – улыбался тот, открывал холодильник и показывал ряд бутылок. – Нам вчетвером не управиться…

– Ого, – удивлялся Неумержицкий. – А четвертый – кто? Костик?

– Не, Костян съебал куда-то сегодня, – друган должен к Стасику скоро приехать.

– Бадя… – говорил Стасик.

– Чего – бадя? – не понимал Неумержицкий.

– Зовут так: Бадя.

– А-а. Значит – впятером управимся. Бухать-то здесь будем? Мы за компом посидеть хотели: музыки качнуть и чего-нибудь посмотреть.

– Не – в сауну пойдем. У нас в общаге – сауну открыли для студентов: дешевую. А ты, если уж так сложились обстоятельства и не можешь пить, – обращался к Благодатскому, – можешь оставаться тут и лазить в компе: сколько хочешь.

– Так я и сделаю, – соглашался Благодатский. – Хули я буду, трезвый, на пьяных вас любоваться?

– До комнаты потом дойти поможешь! – ржал Илюха.

– Нет уж, увольте, – серьезно отвечал, не обращая внимания на смех. – Здесь останусь…

Раздавался стук в дверь: входил парень, стриженный под горшок и с широким носом-бульбой. Здоровался, говорил с украинским акцентом:

– Не опоздал, гляди-ка! А думал – опоздаю…

– Куда мы без тебя, Бадя, – радовался другу Стасик. – Ждали…

– Ладно, пацаны, пора! – командовал брат Неумержицкого: распределял закуску и бутылки: переносить в сауну, на первый этаж.

– Так что, мне сегодня – не спать? – спрашивал Благодатский.

– Почему не спать? Бадя, ты на пол ляжешь? – спрашивал Стасик.

– Лягу, отчего не лечь, – отвечал Бадя. – Я сегодня с обеда пью, так что может – прямо в сауне вашей лягу!..

– Короче, Костиковская кровать свободна. Вы с Бадей – на пол, – говорил брат – Неумержицкому и торопился: – Пойдемте уже!

Уходили. Благодатский оставался один: выходил в коридор, выкуривал сигарету. Возвращался в комнату и садился за компьютер.

Принимался при помощи локальной сети, протянутой между несколькими корпусами общежития, лазить по чужим жестким дискам: изучал их содержимое. Искал – различные музыкальные записи, во множестве расположенные там студентами-меломанами. Радовался, что ушли хозяева комнаты: знал, что у них от его музыки – резко падает настроение, повышается раздражительность и начинает болеть голова. Щелкал кнопками, сильно крутил регулятор громкости на больших колонках и с удовольствием прислушивался к волнам резких электронных звуков музыкальных композиций и – к звучавшим поверх них: глубоким сильным голосам вокалистов. Гулко бухал бас, и дробью стучали ударные. За окном делалось совсем темно: словно из ниоткуда выныривали ветви близкого клена, стучали в стекло и сразу же исчезали. Из раскрытой форточки падали два принесенных ветром зубчатых кленовых листа – широкие, красно-оранжевые. Кошка слышала, как тихо шлепаются они на подоконник: прыгала с кровати – на колени, на стол, на монитор и – к окну. Разглядывала листья, нюхала их. Трогала лапой. Довольный, наблюдал за ней Благодатский: вдыхал прилетевшие вместе с листьями запахи раннеосенней ночи.

Потратив таким образом приличное количество времени, скопировав множество музыкальных файлов, выключал музыку и решал – посмотреть кинофильм: снова рылся в локальной сети, находил там любимый готами фильм «Ворон», у главного героя которого заимствовали они основу стиля своих внешностей: мрачноватых и с преобладанием черного цвета. Думал: «Все готы говорят – круто, значит: нужно посмотреть…» Мысль обрывалась: в комнату вваливался Илюха. Здоровенный, пьяный, с бешенными глазами, сжимал он в руке – хозяйственный нож и говорил дурным голосом:

– Пацаны, не шутки бля ни хуя… Ни хуя бля не шутки… Бля…

– Илюха, ты чего?.. – привставал со стула Благодатский. – Чего случилось-то?..

– Бля, не шутки ни хуя, пацаны… – тянул ту же песню Илюха и медленно двигался к Благодатскому.

Благодатский отодвигал от себя стул, бегал глазами: искал тяжелое. Не находил ничего тяжелее учебника математического анализа. Говорил:

– Илюха, успокойся. Нормально все, успокойся… – и чувствовал, что неубедительно звучат его слова и интонации. Облегченно вздыхал, когда – чуть-чуть не дойдя до него падал Илюха на свою кровать и засыпал. Не выпускал из руки ножа. Благодатский клал на место учебник, подходил. Аккуратно и с трудом вытаскивал нож из крепкого Илюхиного кулака, относил его – на кухонный стол. Думал: «Ёб твою мать! Мало мне того, что вчера кто-то отпиздил, так меня уже сегодня новые приключения подстерегают… Этот жлоб если бы на меня забычил да с ножиком полез – считай пиздец!» Выходил курить, совал в рот сигарету и прислушивался к громким стукам внутри грудной клетки. Прибегал брат Неумержицкого, спрашивал:

– Илюха тут?

– Тут, спит. Что случилось-то?

– Он там мудаку одному по роже дал, потом нас всех на хуй послал, потом пообещал кого-то зарезать, схватил ножик и убежал…

– А-а, развлекаетесь по полной программе, молодцы. Он на меня ножиком помахал, хуйню какую-то попорол, а потом спать рухнул.

– Ну и слава богу, обошлось. Он ничего пацан, но в последнее время – дурит. Неделю назад с пробитой головой его откуда-то приносили и обещали из общаги выпереть, но не выперли. Я думал – успокоится, а ни хуя…

– Ладно, пусть спит. Можете спокойно продолжать.

– Да мы уже все почти, скоро спать при… придем, – только сейчас замечал Благодатский, что собеседник – страшно пьян. – Придем, – повторял еще раз, поворачивался и уходил.

Возвращался в комнату и включал «Ворона»: уже через двадцать минут после начала понимал, что фильм – дрянь, но решал досмотреть до конца. Приходили: Неумержицкий с братом, Стас и Бадя. Бадя почти не приходил, а – приползал: тащил его на себе Стас. Бросали на пол – два матраса: Баде и Неумержицкому, сразу ложились спать, не разговаривали с Благодатским. Даже на реплику Благодатского:

– А «Ворон»-то – говно… – Неумержицкий тихо отвечал:

– Иди на хуй, – ложился и засыпал.

Досматривал фильм, зевал – от скуки. Часто выходил в коридор: курить. Заваривал себе крепкого чая и осторожно переступал через тела спавших, старался не окатить их кипятком. Решал: что делать дальше. После чая – не хотел уже спать, но и не видел смысла – начинать смотреть новый фильм: понимал, что уснет.

Тогда – набирал в поисковой системе слово: «порно» и с удивлением смотрел на длинные полосы желтых папок, отобразившихся на экране компьютера. Думал: «Ого, ни хуя себе… Тут порнухи столько, что всю – за три года не пересмотришь, наверное. А может, у физтехов – особая нужда? У них тут девок почти не водится, а которые водятся тоже ведь шибко умные. А которые умные – чаще всего страшные, как смертный грех. Хотя – нормальные пацаны при девках тоже ведь порево смотрят… Для чего смотрят? Для расширения кругозора?.. Не, скорее – на себя со стороны посмотреть хотят, когда ебешься ведь – даже хуй собственный не видишь почти. А если и видишь – стараешься спрятать, типа неприлично. А хули неприлично, когда его нужно девке между ног запихать? К тому же – как у нас все ебутся: как пуритане какие-то. Не то что там – в рот или в жопу, а – даже рукой девка до члена боится дотронуться, брезгует… Вот и смотрят, как другие – могут…» Раскрывал первую попавшуюся папку, находил в ней – три: «Мальчики», «Девочки», «С животными». «Это уже – совсем пиздец какой-то», – решал про себя Благодатский. – «Мало того, что пидоров сюда засунули, так еще и – с животными! Охуеть можно!..» Любопытство преодолевало легкое отвращение и неприятие: открывал папку «С животными», видел там – еще три: «С козами», «С овцами», «С рыбами». Понимал – что-то здесь не так, и наводил стрелку мыши на папку «С рыбами». Внутри оказывалось еще две: «С живыми» и «С сушеными»; в папке с сушеными – прочитывал название выложенного там текстового файла: «Пацан, ну и как ты себе это представляешь?..» «Юмор…» – облегченно вздыхал Благодатский и тихо ржал. В прочих папках оказывались приблизительно такие же сообщения: в папке «Мальчики» – читал: «Пошел на хуй, ненавижу пидоров!» Внутренне – соглашался с автором этого концептуального произведения и выходил из папки: открывал другую. Там уже находил множество кинофильмов, преимущественно – немецкоязычных и непереведенных. Включал первый, который оказывался ближе всего к указателю мыши и сразу – испуганно оборачивался: в комнате за его спиной спали пятеро пьяных пацанов: могли услышать. Оглядывал спящих: стеснялся, не увидит ли кто-нибудь ненароком проснувшись – что он смотрит. Не хотел, чтобы думали про него, что – приезжает смотреть порнофильмы. Видел: спят. Бадя и Неумержицкий свернулись на полу калачами – голова к голове, не разделись даже: прежде, чем лечь. Илюха беспокойно крутился, стягивал с себя одеяло и едва слышно приборматывал что-то невразумительное. Брат Неумержицкого и Стасик сильно храпели. Делал звук совсем тихим и принимался смотреть: ежеминутно оборачивался, реагировал на самые слабые шумы за спиной. На экране видел – тела, лица и органы: в больших количествах и разнообразных позах. Чувствовал, как за ширинкой принимается шевелиться и поднимается до того пребывавший в совершенном покое член. Удивлялся тому, что возбуждение от кинофильмов часто случается более сильным, чем – от живого тела. Наблюдал, как на большом кожаном кресле опиралась на руки и колени девка и пристраивался сзади здоровый мужик: сильно сжимал ее бедра, двигался. Через некоторое время принимался похлопывать её по ягодице – ладонью. Крупным планом приближались органы: мужской – большой, напряженный, с гладко выбритым лобком, и женский – словно бы припудренный и с аккуратным маленьким треугольником: сверху. Благодатский мял сквозь ткань джинсов жесткий член, испытывал желание начать мастурбировать, но – не мог этого делать: помнил о тех, кто спал и мог проснуться за его спиной. Крепко сжимал зубы, крутил пальцами прядь волос. «Как же все-таки неудобно наверное – принимать позы, удобные для съемки. Там ведь рядом где-то мужики с камерой: крутят ее, направляют. Странный процесс… А все-таки честнее, чем фильм «Ворон»: никто ничего не изображает, просто воспроизводят заложенное природой и стараются сделать это получше. Пускай не для себя получше, а для камеры, и все-таки: тут не наебешь, хуй компьютерной графикой не нарисуешь. Если даже и нарисуешь – чушь получится неправдоподобная», – таким и подобным рассуждениям предавался Благодатский: темнело в глазах от возраставшего в районе паха напряжения и крепче сжимала рука спрятанный тканью орган. Вдруг – слышал странный звук и быстро отключал программу, воспроизводившую фильм, в котором уже кончал мужик: на спину стонущей девки, держал рукой член и сильно колотил им сверху по заду: брызгала мутно-белая жидкость и крупными густыми каплями задерживалась на гладкой коже. Оборачивался и широко раскрывал глаза от удивления: пьяный Бадя стоял боком к нему и лицом – к тумбочке брата Неумержицкого; покачивался и доставал из джинсов – член: почти невидимым казался он в темноте комнаты, освещенной тихим светом компьютерного монитора. Собирался мочиться и сделал бы это, если бы не схватил его за руку Благодатский и не потащил бы, спотыкаясь о Неумержицкого, – в коридор.

– Хули ты делаешь? – возмущался в коридоре. – Там вещи, в тумбочке: шампунь, шмотки какие-то, а ты – ссать туда собирался!

– Ы-ы-ы, – отвечал Бадя, продолжая держать член и не понимая слов взвалившего его к себе на плечи и волочившего в конец коридора Благодатского: в туалет. Приходили: оставлял Бадю покачиваться на белых плитках пола среди двух параллельных рядов царапанных дверей туалетных кабинок: открывал ближайшую. Помогал взобраться на возвышение и направить орган – на дыру втиснутого в покрытый плиткой бетон унитаза: узкого и ржавого изнутри. Придерживал за спину – чтобы не завалился назад и вбок. Видел, как дрожала и не попадала в дыру струя: скользила вбок, на плитку. Почти доставала стену кабинки.

– Ну и свинья же ты, Бадя, – цедил сквозь зубы недовольный происшедшим и происходящим Благодатский и возвращал его в комнату бездвижным, почти уснувшим на ходу телом. Вновь спотыкался о Неумержицкого, укладывал Бадю на матрас: сворачивался калачом и засыпал, словно – не просыпался. Благодатский возвращался к компьютеру и вновь принимался смотреть: случайные куски из порнофильмов, которые включал наугад – в произвольных местах: долго наблюдал сближения тел и слушал приглушенные стоны. За время путешествия в туалет с Бадей – успевал опуститься и отдохнуть его бесполезно поднятый член, сильно вымазав внутреннюю часть трусов липкой слизью, которая не высыхала и почти сразу становилась холодной: неприятно ощущалась при соприкосновении с кожей. Понимал всю бесполезность и глупость того, чем занимался, но – никак не мог оторваться: множество воспоминаний и придуманных сцен появлялось в его голове во время просмотра: неприятные и липкие, как слизь в трусах, физически ощущаемые внутри: словно бы развертывавшиеся и цеплявшиеся за внутренности, – не давали они лечь и уснуть, заставляли смотреть дальше. Смотрел: на напряженные, стреляющие сильными струями органы, на черные густые треугольники переплетенных волос, на блестящие бисерины пота, покрывавшие гладкую кожу. На кривящиеся в оргазмах губы. Вспоминал при этом ту, которой кидал прошлой ночью в окно камнем. Видел ее в тех: различно изгибавшихся и стонавших: закрывал секундно глаза и прислушивался к злому грохоту сердца. Представлял, как она – с другим, или – с другими. Сильнее сжимал зубы, сильнее сдавливал член: просунув руку мимо расстегнутой молнии джинсов и чуть оттянув вниз трусы. Не замечал, как совсем близко подкрадывался рассвет: вместе с легким туманом в голове – появлялся туман за окном, и залезала в форточку утренняя свежесть. Видел за окном – невидимые ночью и всю ночь долбившие в стекло ветви деревьев, близкие невысокие здания других общежитий и корпусов института, видел широкое серое небо. Зевал и понимал, что еще чуть-чуть и – неминуемо кончит. Выключал компьютер, застегивал штаны, прижав член к низу живота резинкой трусов. Шел в туалет. Заходил в ту же кабинку, что и ранее: запирался, хотя и понимал: никто не придет туда в столь ранний час. Приспускал штаны и трусы, трогал твердый, слегка покрасневший член. Сильными быстрыми движениями начинал мастурбировать и закрывал глаза: чтобы ярче представлять себе то, что представляют мастурбируя и – чтобы не видеть грязных стен и луж бледной мочи, вылитых на плитку вокруг дыры унитаза Бадей. Представлял различные сцены из недавно увиденного, опирался спиной – о дверь. Скоро кончал: в дыру унитаза. Тупо таращился на член, выбросивший струю спермы – на ржавчину и чужую мочу и моментально обвисший. Понимал: нужно вытереть, находил неизрасходованный и засунутый кем-то в щель стены – обрывок туалетной бумаги. Оттягивал кожу, промокал оставшуюся на верхней части члена сперму. Стирал ее, выбрасывал в унитаз бумагу и возвращался в комнату: ложился спать и сразу засыпал. Во сне ничего не видел.

Спал до полудня: просыпался, разбуженный Неумержицким.

– Вставай, – говорил он слабым голосом. – Поехали отсюда…

Благодатский открывал глаза, оглядывал комнату: никого кроме них там не оказывалось.

– А я вчера ночью – тумбочку твоего брата спас! В нее – Стасиков друг нассать хотел, проснулся бухой и встал: ссать. Пришлось его в сортир на горбу тащить…

– Сестра милосердия… – чуть кривил усмешкой губы Неумержицкий и подходил к столу: брал кружку, глотал из нее чай. – Вставай, поехали. Мне пива надо выпить…

– Чего у вас там случилось вчера? – спрашивал Благодатский, одеваясь.

– Так, ничего, – отвечал и смотрел при этом – в сторону. – Потом расскажу.

– Ага, – понимал: не хочет рассказывать и не расскажет.

Собирались, уезжали. Дорогой – Благодатский смотрел время, вспоминал про важную контрольную работу по французскому языку. Прикидывал и решал, что успеет приехать к началу пары. Говорил Неумержицкому:

– Не поеду в общагу сейчас. Поеду – в институт.

– Делать нечего? – удивлялся тот: задумчиво смотрел в окно и лил в рот пиво. – Поехали домой. Возьмем еще пива, выспимся. А вечером – на кладбище…

– На кладбище – можно, только у меня сегодня контрольная важная. Нужно съездить.

– Да, ты-то французский учишь… А у нас по английскому такая баба дурная, не хочу ее видеть даже…

Так разговаривали они по дороге в электричке: добирались до станции – с которой приехали. Возле турникетов, требующих билет для прохода – опирались ладонями о стойки и перепрыгивали через турникетную вилку: быстро, старушка-контролер не успевала даже раскрыть рта и только смотрела им вслед.

В метро – проезжали немного вместе и расходились.

Благодатский приезжал на станцию метро «Пушкинская», выходил на улицу и шел к институту. Видел деревья, удивительно пожелтевшие за последнюю ночь, видел серо-голубое небо, которое в любой момент могло избавиться от голубого, сделаться совсем серым и пролиться долгим осенним дождем. Проходил мимо фонтана, мимо лавочек, заполненных бездельными людьми.

– Эй, эй! – звал вдруг его кто-то. Смотрел: на одной из лавочек – сидела знакомая старшекурсница и другая, незнакомая. Подходил, здоровался. Объяснял:

– На контрольную.

– Я тебя – совсем не видела в последнее время! – возмущалась старшекурсница: улыбалась Благодатскому, трогала свои длинные светлые волосы. Знакомила – с подругой.

– Белка, – представлялась подруга.

– Приятно, – кивал Благодатский и разглядывал подругу: почти высокая и одетая в черное, со странными пропорциями тела и смешным носом, стояла она и курила, постоянно поправляя прядь выкрашенных белым и сильно закрученных волос.

– Меня так назвали потому, что – глаза злые, – комментировала Белка свое прозвище и в свою очередь изучала Благодатского: словно оценивала.

– А почему они у тебя злые? – спрашивал.

– Откуда я знаю, почему злые? Характер дурной. И люди вокруг хуевые. Не знаю, короче…

В это время случалось то, о вероятности чего думал Благодатский дорогой: начинался легкий дождь.

– Пойдем с нами, – звала старшекурсница. – Мы в Пушкинский пойдем, в кафе там посидеть. Ты ведь не хочешь идти в институт, не хочешь?

– Не хочу, – соглашался Благодатский и предполагал, что Белка – начинающая готка. Решал пойти с ними, поговорить и выяснить: что и как.

По дороге в Пушкинский кинотеатр – проходили мимо зеленого Пушкина и разглядывали большие яркие прямоугольники подчеркнутых серым капающим небом – анонсов свежих кинокартин. В кинотеатре – проверялись охранником и высоким металлоискателем, поднимались лестницей на второй этаж. Усаживались за столик.

Благодатский не хотел тратить деньги на дорогой и невкусный кофе и не тратил. Сидел и курил рядом с побрякивавшими ложечками и чашечками девками, расспрашивал Белку. Оказывалась – почти готочкой, только слушала – Вилле Вало. Думал: «Ну и хули, сейчас – каждая вторая готка его слушает, да и пацаны некоторые тоже… Что же теперь, не разговаривать с ними, что ли? Она и читает наверняка – Лавкрафта какого-нибудь. Хуйня… Ничего вроде девка, странная только немного. Они у меня все – странные. И глаза правда – злые: маленькие, быстрые. Надо знакомиться с ней поближе: кажется удивительно развратной, люблю таких».

За соседним столиком двое юношей с прыщавыми лицами и в дорогих свитерах – разговаривали о сотовых телефонах.

– У меня теперь – цветной! – говорил один.

– Ну и что, у меня-то все равно – дороже, – отвечал второй.

«Уебки», – ругался про себя Благодатский и слушал рассказ Белки и старшекурсницы про то, как посещали они прошлой неделей – «ХИМ»-парти.

– Мы там так круто оторвались! – хвастала старшекурсница. – Напились немного – текилы, и отрывались!

– Группа крутая играла – АТЗ называется. Это значит: Адские Трубы Зовут. Круто? – спрашивала Белка.

– Очень, – отвечал Благодатский. – Я, правда, как-то больше – по готике, а «ХИМ» – не слишком люблю. Я пацана знаю из группы АТЗ – который поет…

– Круто! – приподнимались со стульев девки. – А он правда все время в шапке ходит? А ты нас с ним познакомишь?

– Ага, правда, – ухмылялся Благодатский: думал: «Даже ебется – в шапке!» Добавлял: – Нормальный пацан. Познакомлю, только вряд ли скоро получится: у него сейчас работы много: альбом записывает…

И долго еще после расспрашивали его девки: про интересное знакомство, и рассказывал им Благодатский, присочиняя для увлекательности и не хвастаясь особо – своими кладбищенскими подвигами и Евочкой. Считал, что – может повредить развитию отношений, на которые усиленно настраивался. «Долго с такой – не протянешь, но немного – будет очень даже…» – так оценивал он ситуацию и на вопрос Белки: как часто ездит на кладбище, отвечал:

– Так, иногда…

– Какой интересный! – удивлялась Белка. – И на кладбище, и книжки читаешь… А ты наверное – и сам чего-то сочиняешь, да?

– Сочиняю, – соглашался Благодатский. – Пока не очень: никак не сяду серьезно. Все как-то – не получается.

– А если вдруг я тебя попрошу – помочь? Мне там кое-чего написать нужно, поможешь мне, поможешь? – улыбалась – и странной казалась улыбка под злыми быстрыми глазами.

– Помогу, чего не помочь… Только – не знаю, как мы с тобой встретимся: я редко свое время планирую: сегодня – здесь, завтра – там.

– Да я тут рядом живу совсем – возле вашего института. Приедешь учиться, позвонишь и зайдешь. Зайдешь?

– Зайду, – соглашался Благодатский и радовался тому, что – так удачно вышло. Смотрел сквозь стеклянную стену кафе, видел: дождь и прохожих, покрытых зонтами и капюшонами: спешили в метро и под другие крыши. Решал – посвятить вечер творчеству: не ездить никуда – по плохой погоде. Прощался с изрядно надоевшими бестолковым разговором девками, отправлялся в общежитие. Не забывал – записать номер телефона Белки.

Приезжал, сообщал свои намерения – Неумержицкому. Садился за стол, доставал блокнот и ручку. Пробовал писать: грыз колпачок, трогал волосы и думал о том, как нужен ему компьютер, за которым удобно работать: сохранять, форматировать и редактировать текст. Чертил на полях кривые линии, не знал – с чего начать. Спрашивал Неумержицкого:

– Как можно – начать?

– Я ехал на перекладных – из Тифлиса! – ржал тот. – Хули ты за писатель такой, если даже начать не можешь? Тебе ведь и заканчивать как-то придется…

– Да уж закончу… – хмуро отвечал Благодатский. – Начну и закончу, спасибо – за помощь…

– Не на чем. Пива хочешь?

– Хочу. А что, есть?

– Нет, но можно сбегать…

Бегали, пили – до полуночи. В двенадцать часов ночи – засыпали, пьяные.

Во сне Благодатский видел себя – стоящим у окна общежития и всматривающимся в очертания предметов сентябрьской ночи: видел деревья и фонари, светившие желтым на мокрые асфальты дорог, видел дома, темное, затянутое тучами ночное небо и на фоне неба – Останкинскую башню. Что-то странное мерещилось ему в очертаниях башни: в ее устремленности к невидимым на далеком небе звездам, в ее верхней части: с утолщением и тонким острым шпилем наверху. Понимал вдруг, что башня – не башня, а: огромный мужской половой орган, который уже долгие годы бесполезно стоит, высокий и беспомощный. «Несправедливость», – решал Благодатский. – «Не может ведь она, то есть – он: сам. Нужен кто-то, а никому нет дела… Почему все – так? Почему заботятся о себе, не замечая других? Ведь если бы иначе – всем сделалось бы лучше. Я вот – не только с этой могу, которая убежала к пацану с квартирой и плечами пошире, но и – с теми, на кладбище: маленькими, глупыми, некрасивыми. Им хорошо – и мне хорошо, и я рад, что могу делать им приятное… Я ведь и тут смогу, надо только постараться… Пускай все видят, как нужно поступать! Может – хоть до кого-то дойдет…»

И вновь – сильными волнами внутри начинало ходить по всему телу ощущение превосходства, сознание силы и яростная радость. Хватал в углу комнаты рюкзак, похожий – на солдатский ранец, бросал в него оказывавшиеся под рукой – предметы. Как обычно бывает во снах – не думал о нелогичности, необоснованности тех или иных действий: носился по комнате, словно руководимый непонятной силой и заранее изготовленным кем-то – сценарием. Чернело: проваливался куда-то, ничего не помнил – только оказывался на клочке глинистой земли: совсем рядом с тем домом, где днем раньше – ходил, смотрел и разбивал окно. Смотрел в его сторону: видел кусок стены и деревья, с которых ему под ноги летели жухлые листья. Замечал легкий дождь: падали и блестели капли, освещенные фонарями, и совсем близкой казалась серебристая Останкинская башня.

Снимал с плеч рюкзак, раскрывал его. Доставал предметы и непонятно появившиеся откуда-то – толстые красные свечи. Закуривал и хозяйственным ножом, предназначенным в общежитии для разрезания хлеба и прочих продуктов, чертил на глинистой земле – пятиконечную звезду: сдвигал ладонью в сторону мешавшие грязные листья и чувствовал исходивший от земли – сильный запах осени. Радовался тому, что теплая и влажная ночь присутствовала при его странных действиях и словно бы невидимо помогала. Устанавливал на каждый угол звезды – захваченные с собой предметы и свечи: зажигал. Видел в нервном красноватом свете на земле странные вещи и понимал: так надо, так предназначено: соображал, что без труда сможет найти связь между ними и происходящим. Отходил, задирал голову вверх и чувствовал, как падают и разбиваются о лицо капли дождя: стекают по щекам и подбородку. Снова охватывало чувство близкой победы: кипело и бурлило внутри. Следом за ним – появлялись непонятные слова и звуки: выкрикивал и бормотал в темноту, размахивал руками и крутил головой. Видел вдруг, как вырастают языки огня на красных свечах, поднимаются вверх и сливаются в один: длинный и неровный, как у паяльной лампы. Замолкал и всматривался в силуэт башни, над которой вдруг появилось и стало шириться белое пятно облака: растекалось по небу и набухало. Благодатский замирал: из облака выныривала вдруг огромная волосатая рука, подобная тем, какие бывают у монстров в фильмах ужасов. Кривая, толстая, с длинными закрученными спиралью ногтями, тянулась она к башне и вцеплялась в утолщение. Со страшным скрежетом и грохотом принималась двигать его – вверх и вниз: летели в ночь искры и куски железа.