Текст книги "Готы"

Автор книги: Иван Аксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Пока – нет. Но будет, обязательно будет, – улыбался Благодатский и записывал телефон гота. С радостью от удачного события решал крепко выпить: считал деньги, спрашивал прочих – добавить и бегал в магазин. Вчетвером они страшно напивались, не уезжали домой: оставались на кладбище. Балагурили всю ночь: ржали, гуляли по кладбищу. Пугали прочих немногих заночевавших готов. От внезапно начавшегося под утро хорошего дождя – прятались под металлическую крышу, прикрывавшую собой несколько ухоженных могил: сбивались в кучу возле одной из них, ненадолго засыпали. Просыпались и, довольные и уставшие, брели до метро: отправлялись по домам.

– Ну что, погуляем завтра? – спрашивал Неумержицкий у Благодатского вечером тридцатого октября.

– А то! – отвечал. – Не каждый ведь день случается – Халлоуин готик-парти: самая зверская тусовка за весь год! Так-то ведь в обычные дни – одна химозная дрянь в клубах выступает: смотреть противно…

– Завтра их, надеюсь, совсем не будет?

– Не, по любому – не будет. На Халлоуин только чистый продукт выдают. Ну или хотя бы – более-менее, а дрянь – редко.

– Мне, знаешь ли, показалось – названия у групп туповатые…

– У готских групп это не редкость, они любят всякую хуйню – типа «Кровавый ангел» или «Кошмарные тени». Ну так и чего, подумаешь… Бывает и хуже: не важно.

Часом позже произошедшего разговора – раздавались на телефоне Благодатского один за другим два звонка: от Леопардова и – от Белки.

Первым звонил Леопардов. Сообщал:

– Тетка умерла, не пойду никуда завтра.

– Это чего это? – возмущался Благодатский.

– Да нехорошо, там похороны и родственники плачут, а я – на дискотеку бухать пойду…

– Какая же это дискотека: готик-парти.

– Дискотека и есть, не спорь. Ничего, развлечетесь там без меня нормально. Фьюнерал с Костяном должны быть, и – вокалистка наша новая.

– Ого, новая вокалистка! Ангел?..

– Иди на хуй… А впрочем – выеби её, а? Не, правда, Благодатский, выебешь?

– Чего это вдруг так? – не понимал.

– Ой, бля, она такая кайфовая… Мы решили – Бориса на хуй из команды выгонять и новую организовывать: без него. Будем готику играть – чтобы никакого рычания: настоящую.

– Значит, тот концерт – был первый и последний?

– Выходит – так. Это, между прочим, общее место: из-за девок разваливаются великие группы…

– Во избежание этого – нужно выебать вашу вокалистку?..

– Ты, Благодатский, политик! Все, отбой… – вешал трубку Леопардов.

Почти тут же – звонило снова. Нажимал кнопку, слушал.

– Алле, – говорил тихий голос девки. – Узнал?

– Не совсем, – признавался Благодатский.

– Это ведь я, Белка! Почему ты мне не звонил?..

– Занят был… Чего хотела?

– А-а, занят… Я вот тут в Интернете на сайте «ХИМ» объявление нашла про концерт в канун Халлоуина: там группа какая-то немецкая будет. Ты не собираешься туда, не собираешься?

– Как же, готик-парти! Собираюсь, – кобянился Благодатский.

– Мне тоже так хочется, а я – ничего такого не знаю… Возьмешь меня с собой?

– Возьму, отчего не взять? – соглашался. – Только – нам с другом западло на всю ночь там оставаться на дискотеку: мы скорее всего – в гости к кому-нибудь свалим…

– К кому же?

– Ну, не знаю… Может, пригласит кто – из знакомых… А может – к его девке.

– Я тоже на ночь – не останусь: мать обещала позвонить домой, проконтролировать – вернулась я или нет. Если хотите – приглашу к себе, у меня – несколько дней никого не будет.

– Э-э, мы подумаем… Там, короче, видно будет. Ты – приезжай на станцию метро Бауманская – в семь: встретимся. Билет-то у тебя – есть?

– А как же, а как же! Давно купила!.. – отвечала Белка.

«Экая предусмотрительная: ничего не знает, пойти не с кем, а билет – купила! Ну-ну…» – думал Благодатский и выключал телефон.

Следующим днем, пораньше, начинали с Неумержицким – потреблять алкоголь, чтобы привести себя в достойный вид до начала концерта: жалели денег на дорогие клубные напитки. Покупали и распивали бутылку коньяка, заедали – приготовленной на скорую руку пищей.

– Поедем сегодня ночевать – к знакомой, которая с нами вчера напросилась, – рассказывал Неумержицкому. – Она собою – не фонтан, зато развратная. Правда, не очень понятная: я раз у неё был, хотел выебать – так она странно так себя повела, что потом – решил не звонить даже. Ждал, чтобы сама позвонила. Ну вот и позвонила, теперь вписка есть реальная…

– Нравится мне – как ты девок развратными определяешь: достаточно, кажется, губы поярче закрасить – и уже: развратная. А вообще – это хорошо, не нужно будет к моей – через весь город ночью тащиться… – опрокидывал рюмку коньяка Неумержицкий.

– Ну да, а до неё там от Бауманской – рукой подать… Моментом доберемся. Только ты, Неумержидский, обещай мне вести себя – хорошо, тихо и не выебываться.

– Да что я, много выебываюсь, что ли? – возмущался.

– Не много. Но иногда – случается. От этой девки – еще не известно, чего следует ждать. А мне сильно хочется ее выебать, очень сильно, понимаешь?

– Да на здоровье, на здоровье… Пусть все будет так, как ты захочешь, рыцарь. Только ты по крайней мере бухать мне не препятствуй, ладно?..

Приезжали на станцию метро «Бауманская», встречались с Белкой. Почти высокая, в серой шубе и сапогах на длинном каблуке с пришпиленными побоку – тонкими металлическими розами, стояла она, прислонившись к метрополитенному столбу: ждала. Здоровалась с подошедшими:

– Привет, привет! – и знакомилась с Неумержицким.

Поднимаясь эскалатором на улицу, он – тихо спрашивал Благодатского:

– А отчего – у нее такая фигура странная? Даже под шубой заметно…

– Спортом перезанималась. Да ладно, важно что ли: не детей же с нею заводить… – отмахивался. – Ты на лицо ее хорошо посмотрел?

– Думаю – должна отлично брать в рот, – со знанием дела кивал и оценивал Неумержицкий. – На этот раз если ты и преувеличил развратность, то – не намного…

Выходили на улицу и темным предноябрьским вечером шли дворами к недалекому клубу, в котором скорым временем начиналась Халлоуин готик-парти. Дорогой – разговаривали и смеялись, покупали себе и Белке спиртные напитки. Курили.

– Я вот – прошлым годом на Халлоуин ходил в другой клуб: охуенно круто было! – хвастал Неумержицкий. – Группа приезжала: заебательская, и я так нажрался – просто пиздец!.. Там пацан был, представляете, в костюме – а-ля маркиз де Сад, и девка с ним: так они во время концерта в сторону к стенке отошли, платье ей сверху приспустили и этот – давай ее плетью хуячить!

– Что, взаправду, взаправду? – делала большими глаза – Белка.

– Да нет, конечно же: изображали просто. Народ кругом столпился, готы такие мрачные, и смотрели как он орудует…

– Пацан-то этот небось – тощий был и на гардеробщика похожий! – ржал Благодатский.

– Ни хуя! Ни хуя! Откормленный, здоровый, и рожа толстая, и парик – все как надо. А какой в том клубе мерзкий гардеробщик, так бы и уебал ему: если б мог!

– Де Сад толстым стал только когда его под конец жизни из тюрьмы выпустили… – говорил Благодатский.

– А откуда ты знаешь? – спрашивала Белка.

Удивленно взглядывал на нее и ничего не отвечал: шел молча, курил и смотрел в стороны: на редкие деревья, качавшие ветвями и швырявшие в осеннюю грязь жухлыми листьями.

Подходили к дверям клуба и видели толпу запускаемых во внутренности порциями готов: черные, пьяные, с боевой угольной раскраской на бледных лицах, стояли они и трясли длинными волосами и серебряными украшениями – ждали своей очереди. Беседовали и допивали недопитое.

Пристраивались к готам: так, чтобы оказаться максимально близко к дверям. Рассматривали странные виды окружавших, вырядившихся в честь большого одноразового праздника – кто во что горазд.

– Не, ты только посмотри! – пихал Благодатский Неумержицкого в бок и показывал ему девку, лицо которой казалось покрытым растрескавшейся штукатуркой, поверх которой виднелись многие сережки и гвоздики пирсинга: находились везде: в губах, носу, щеках, бровях, подбородке. – Она и так – страшна, как смертный грех, а еще и – замазалась чем-то и висюлек навтыкала! Кто же ее такую ебать-то станет?

– Ну, зря ты так… – осаживал товарища Неумержицкий. – Это же – эксклюзив, такой девки днем с огнем нигде не сыщешь: для любителей экзотики, уставших от повседневной банальности – самое то!

Ржали. Белка недоумевала, глядя на них. Спрашивала:

– Вы что, всегда так – девушек обсуждаете?

– Нет, не всегда, – отвечали. – Просто – мы пришли сюда развлекаться, вот и развлекаемся! И тебе советуем – то же…

Через некоторое время с тремя готами – протискивались вперед и заходили в клуб. Отдавали на разрывание красные полоски билетов, сдавали в гардероб верхнюю одежду. Белка оказывалась в черном до колен платье с серебристой надписью поперек груди. Благодатский и Неумержицкий – в черных рубашках и брюках.

Прочие кругом тоже были черным-черны, бледны, грустны, задумчивы и погружены в себя: при этом умудрялись смеяться и развлекаться, шутить, пить и общаться с себе подобными.

Проходили к сцене, на которой приготовлялась к выступлению и начинала его – первая группа.

– Эти, что ли – хохлы? – спрашивал Неумержицкий, разглядывая вокалиста: высокий, в белой рубашке, с густо набеленным лицом и длинным носом, держался он за микрофон – словно боясь упасть, и настырно улыбался скапливавшимся возле сцены готам.

– Хуй знает, – пожимал плечами Благодатский, повышая голос – чтобы не быть заглушенным звонкими звуками настраиваемых инструментов. – Нерусское что-то в этом пацане точно есть, может и хохол. Хотя хохла или белоруса от русского – не отличишь ни хуя, похожи, как две капли перцовки. Вот хача или жида – сразу видно, а этих – нет.

– Евреев тоже далеко не всегда видно… – качал головой Неумержицкий.

– Я их – за километр чувствую, – мрачно выговаривал. – Они когда рядом – у меня настроение падает и голова начинает побаливать…

– А у меня мама – из Греции, – вставляла вдруг Белка. – А это кто – мальчик или девочка? – показывала пальцем на басиста, выряженного в женскую кружевную кофточку черного бархата.

– Это мальчик, просто пидор, – объясняли. – Среди готов – много пидоров.

– Фу, пидоры! – кривила губы, сгибала руки в локтях и чуть помахивала ими в стороны. – Терпеть не могу пидоров… Я выпить хочу, вот!

Отправлялись за этим, разглядывая дорогой до бара наряды не перестававших удивлять своей фантазией пацанов и девок, по-разному затянутых в черный винил, черную кожу и черную синтетику, здоровались со знакомыми. По возвращении – начинали слушать первую группу.

На всем предсценном пространстве-танцполе раскачивались, подпрыгивали и покрикивали готы в такт простым гитарным риффам, уханью баса и стуку ударных.

– Готик-рок! – сообщал Благодатский Белке: почти не смотрел на сцену, смотрел по сторонам – словно искал кого-то. Наблюдал за Белкой, думал: «Выебу ее сегодня или же – нет? Всякое ведь может случиться…» Чувствовал, что его куда-то тянет. Понимал: та, с которой так и не сумел восстановить отношений – неминуемо должна быть здесь, скрытая готскими массами. Представлял себе: как она выглядит, во что одета и – с кем. Соображал: «А она ведь вполне может с тем пацаном быть, ебаный в рот… Что, если увижу их вместе? Ну уж конечно – пиздиться не полезу: он и здоровый, здоровей меня, да и вообще это как-то… Если б еще на кладбище – куда ни шло, но никак не здесь. Поедет с ним после концерта: напьются и будут ебаться всю ночь… Правильно, у этого гандона – квартира собственная есть, это у меня – ни хуя нету: ни денег, ни компьютера, ни даже – более-менее большого цельного произведения: всякая мелочь только и хуета. Нет, так это продолжаться не может: хули я – так и сравняюсь с общей массой свесив лапки?.. Нет уж, хуя! Созвонюсь с тем пацаном, разрою могилу: достану череп, загоню, а на полученные деньги – возьму себе компьютер и буду писать, писать!.. Сколько вышло уже охуенных писателей из таких пацанов, как я? Да мне кажется – все почти такие были: странные, нервные. Всех тащило, всем приходило на ум непонятное: вот и я хочу быть с ними и стремлюсь к ним… Но она – как, где она? Мне нужно видеть её, нужно что-то…» – смотрел на стоявшую и пританцовывавшую рядом с ним готочку: маленькую, чуть полную и одетую – только в крошечные шорты черного винила и – такой же бюстгальтер. Чувствовал, как сливается музыка в сплошной невнятный шум: темнело в глазах и страшно наливался кровью за молнией брюк – член. Волной поднималась внутри злоба, смешанная с возбуждением и ощущением непонятного происхождения силы: словно мог – в любой момент сделать все, что только хотел.

Зло и самоуверенно оглядывался по сторонам: как дурная собака, выискивающая – кого бы укусить. Смотрел на Белку – стояла справа и чуть впереди. Чувствовала его взгляд, поворачивалась и не понимала. Приближалась и спрашивала:

– Что случилось, что? С тобой – в порядке?

– Все нормально, – отвечал Благодатский. – В сортир хочу, пойду схожу. Скоро вернусь. Если этот съебет куда, – указывал на Неумержицкого, – оставайся лучше здесь, чтобы не искать потом друг друга.

– Хорошо, – кивала.

Дорогой к туалету – доставал сигарету, закуривал. Толкал плечом проходившего мимо гота и шел дальше – не оглядываясь и не извиняясь.

Возле туалетов находилось пространство, на котором готов оказывалось больше, чем возле сцены: пробирались там от сцены к барам, задерживались – встречая знакомых. Скоплялись, ожидая тех, кто в туалетах. Шумели. Благодатский скользил между них, цепляясь за щедро развешанные по телам металлические цепи и украшения. Чувствовал горячий запах пота, косметики и спиртного. Наконец – добирался до двери и проникал внутрь.

Там – вдоль стен тянулись две шеренги готов: с членами в руках – возле писсуаров, и – с косметикой: напротив линии широких зеркал. Умело орудуя различными средствами мейкапа – рисовали на влажной коже полоски, тени и узоры. Довольные, отходили на пару шагов назад и любовались результатами.

«Это они потому, что стремно так – дома накраситься, а потом в метро и автобусах ехать: чтобы не ржали, пальцами не тыкали, и менты с гопниками не приебывались… А после концерта можно и не смывать до дома: все равно темно и ни хуя не видно, чего ты там себе намалевал. Бля, вон тот вон гот – вылитый пацан из фильма «Ворон»: точно так же себе глаза и губы подвел. На хера? Не мог чего поинтереснее придумать или – хотя бы поимпровизировать на тему…» – так думал Благодатский тем временем, как – подходил к свободному писсуару, расстегивал молнию, приспускал трусы и доставал набухший и не опустившийся еще до конца после недавне-внезапной жесткой эрекции член. Шумно мочился, зажав зубами остаток сигареты и затягиваясь. Случайно взглядывал и обращал внимание на соседа слева: широкоплечий, пьяный, сильной желтой струей бил он в стену – практически не попадая в писсуар. Покачивался, и виднелся в углу его приоткрытого рта – комочек слюны. Благодатский отстранялся, чтобы не попасть под рикошетившие от кафеля стены желтые брызги и старался поскорее опорожнить мочевой пузырь. Справившись – выбрасывал окурок, мыл руки и уходил.

На выходе из туалета, едва успев сделать несколько шагов в направлении предсценного пространства – вдруг натыкался на неё.

Высокая, с копной взъерошенных черных волос, одетая в красную рубашку с черной юбкой и крупносеточными чулками, улыбалась она ему и протягивала руку. Была – одна. Говорила:

– Привет!

– Привет, – тихо отвечал Благодатский и брал её ладонь – своей: оказывалась влажной и холодной.

– Как тебе тут?

– Нормально…

Некоторое время смотрели друг на друга молча: вокруг них передвигались и перекрикивались сквозь шум музыки готы, толкали и задевали на ходу плечами и локтями.

– Скажи, ведь это ты разбил, ты? – спрашивала вдруг не прекращая улыбаться.

– Я, – соглашался Благодатский.

– Вот ведь сука, я так и знала, – но в голосе её не слышалось почему-то ни злобы, ни обиды. – Я тебя видела – в окно, как ты там по двору по нашему ходил – будто высматривал что-то…

– Ничего я не высматривал, – бурчал в ответ. – Гулял просто… А ты – почему трубку не брала, когда я звонил?

– Потому что – хотела, чтоб ты сам пришел! Мне интересно было: придешь ты, или нет. Значит, пришел, но не до конца, ладно… И окно мое расхуячил… Две ночи потом мерзли: не смогли сразу стекло вставить. Такой кошмар был…

– Извини, не знаю – что на меня нашло… – извинялся и не выпускал ее ладони. Забирала ладонь сама и говорила:

– Зато я – знаю! Заходи, если хочешь…

Быстро вдруг приближалась и целовала его – в щеку. Уходила.

Счастливый и мало понимавший значение произошедшего Благодатский возвращался к Белке. Думал: «И на хуя она мне – теперь, может – бросить её: позвать Неумержицкого и просто нажраться с ним вдвоем, а потом – рвануть к его девке. А там – еще бухнуть!.. Нет, Белку тоже кидать не стоит – интересно все-таки: как там и что. Почему она тогда – так себя вела? И как будет с такими пропорциями выглядеть без одежды, и как будет – сосать…» Не мог объяснить себе – почему уверен в том, что – будет сосать. Подходил к Белке, вставал рядом – скрестив на груди руки. Взглядывала на него, громко говорила:

– Они уже – заканчивают, сейчас другая группа будет… Барабанщик их, который в темных очках и фуражке, только что стихи читал какие-то: «Часу ночному не верьте», или что-то типа того там было. Кривлялся, как глупенький, – на секунду умолкала и прибавляла: – У тебя от помады след на щеке – жирный…

«Вот бля…» – ругался про себя Благодатский и касался кожи щеки – пальцами. Чувствовал. Объяснял:

– Да знакомую сейчас встретил там, а она – не может, чтобы в щеку не чмокнуть… А губы видать – сильно накрасила…

– Да, да, – кивала Белка. – Да, да… Помогу тебе сейчас, сотру…

Доставала из висевшей под мышкой короткой сумочки носовой платок, разворачивала и – краем принималась аккуратно протирать щеку Благодатского.

– Спасибо, – благодарил по окончании. – А куда девался Неумержицкий?

– Его какие-то пацаны пить позвали – он и ушел с ними…

– Понятно. Можно теперь надолго забыть о нем… Ладно, если не появится – под конец найдем и заберем с собой.

Тем временем – на сцене менялись группы: выходили два пацана: тащили под мышками – синтезаторы, и – красивая высокая девка с заплетенными косичками – длинными светлыми волосами.

– Чё-то не сильно они на готов похожи, – говорил Благодатский, рассматривая серые с острыми узорами свитера клавишников и легкую прозрачную одежду вокалистки – сквозь светлую сетку длинной рубашки видел высокую грудь, схваченную бюстгальтером. – Это, значит, и есть – хохлы!

Начинали петь: несложные песни под несложные созвучия синтезаторных звуков и подключенной где-то драм-машины, заменявшей живого ударника. Ритмично дрожали мембраны колонок, проливая со сцены на готов – музыку, под которую они качались и колыхались: обнимая друг друга и поодиночке.

– Фи, какая она – противная! – вздрагивала вдруг Белка. – Противная, противная! Дура!

– Кто – противная? – не понимал Благодатский.

– Эта! – указывала на пританцовывавшую возле микрофона вокалистку.

– А мне – нравится, и поет здорово, – не соглашался.

– Противная! – настаивала Белка.

«Э, да ты – завидуешь просто!» – догадывался Благодатский. – «Нормальное женское чувство – по отношению к другой, более полноценной самке… Она-то – высокая, и лицо у нее правильное, и волосы – лучше и длиннее… Сложена неплохо, да и поет – будь здоров. А ты – чего? Обычная девка, каких достаточно… Тут у тебя корявенько, там неровненько, ничего ты особо не умеешь – только деньги родительские тратить, да может ещё – хуй сосать: много ума и сил для этого не требуется. Вот ты и завидуешь этой – талантливой и красивой! Я это понимаю, тоже ведь вижу рядом пацанов – повыше и пошире плечами, но – не злюсь, не говорю, что они – дебилы и уроды: наоборот, восхищаюсь прекрасной формой, зная про себя – что имею талант, результаты которого смогу со временем предъявить». Так анализировал и заключал про себя Благодатский и на предложение Белки – сходить к бару: выпить, отвечал отказом: желал слушать.

– Я тогда – одна, – сообщала она, и делался видимым Благодатскому знакомый злой огонек в её глазах. Уходила и возвращалась к концу выступления – заметно опьяневшая и возбужденная. Рассказывала: с кем успела познакомиться. Сообщала:

– Видела твоего друга – с какими-то алкоголиками! Они там – пьют, ржут и танцуют в другой комнате возле бара, там тоже музыка играет…

Благодатский тем временем, пока отсутствовала, – успевал встретить Джелли и ее подружек: не сумели найти повязок со свастиками: нашили на рукава – куски материи с фосфоресцирующими молниями, похожими на значки, символизирующие повышенное напряжение, какие висят обыкновенно на дверцах трансформаторов: невысокие, разгоряченные, танцевали довольные собою готочки, и в полумраке затемненного предсценного пространства – тихими огнями светили с их рукавов зеленоватые молнии. Перекидывался с Джелли парой фраз, замечал неподалеку – удивительно бледную Эльзу: стояла, свесив безжизненно руки вдоль тела и смотрела не меняя направления взгляда – куда-то в угол сцены. Вспоминал, как знакомился и совокуплялся с ней среди ночных могил осеннего кладбища немного недель назад: надеялся, что – не узнает. На всякий случай ретировался в то место, куда как раз к этому времени возвращалась Белка.

Дожидались последнего выступления – немецкой группы: покуривая и переговариваясь. Держались поближе друг к другу: вокруг скапливалось все больше и больше слушателей и зрителей: толкались, шумели, пахли потом и распивали спиртные напитки.

– Эти-то тебя устраивают? Не евреи ведь, не хохлы, а – немцы! – спрашивала Белка.

– Знаю я этих немцев, – отвечал Благодатский. – Среди немецких готов – бля буду: каждый третий – жид! На фотографии с рожами посмотреть достаточно: пархатый на пархатом, блядь… Мне вообще кажется, что после фашистских приколов эффект получился – противоположный желаемому: в Германии теперь рай для евреев. Они типа – обиженные и несчастные, поэтому процветающая европейская демократия их кормит, поит и развлекает. А жиды и рады – с жиру бесятся и продолжают лезть тараканами во все дыры – как и раньше… Все банки, вся экономика, вся культура – под ними! Поубивал бы на хуй…

– Тебе-то что до Германии? – недоумевала.

– Муттер дойчланд убер аллез… – невесело шутил Благодатский. – Да какая хуй разница – Германия, не Германия: везде одно и то же. Что ты думаешь, у нас лучше, что ли? А, ну его в баню: мы сюда развлекаться пришли, а не о дряни всякой говорить. Во, смотри, видишь ихнюю вокалистку? Ну как есть – здоровенная еврейская баба!

Указывал пальцем – на подходившую к микрофону: большую, полную, похожую – на доярку. С округлым, словно при беременности, животом, в длинном черном платье и с волосами, выкрашенными в грязно-вишневый – вставала она близко к краю сцены и улыбалась вниз готам, как и все предыдущие исполнители.

Клавишник и гитарист имели волосы такого же цвета: в отличие от её напарника – мясистого широколицего пацана с коротким ежиком черных волос, затянутого в костюм: на белой рубашке из-под высокого пиджака виднелся узел галстука.

– Халлоу, Москоу! – приветствовал он не смотря на немецкий – английским, и рассказывал про то, как они добирались.

– Чего он говорит? – не понимала Белка. – Не знаю английского, немецкий учу…

– А я – французский, – кобянился Благодатский. – Но если в общих чертах – они рады, что добрались сюда, проехав очень много ебаных километров. А еще – он Россию по старой привычке сначала Советским Союзом назвал. До сих пор, блядь, запомнить не могут…

Начиналось выступление: гитарист и клавишник трясли волосами и извлекали из своих инструментов громкие звуки, присоединяемые к игравшей фоном подложке с ударными и басами. Вокалист с вокалисткой принимались по очереди петь. Готы всячески демонстрировали свою радость и удовольствие от этого события: прыгали, орали и лезли на сцену. Откормленный, лоснящийся из-за массы и жаркого, заставлявшего тело очень сильно потеть костюма, вокалист – подходил к краю сцены и хлопал ладонью по ладоням тянувших к нему руки. Благодатский тем временем проходил с Белкой ближе к сцене – чтобы видеть происходившее, скрываемое головами более высоких. Слегка приобнимал ее – чтобы не задавили и не оттеснили в сторону. Поворачивала к нему лицо, смотрела и ничего не говорила: чувствовал только, как – подается и прижимается, укладывая ладони на руки Благодатского. Так стояли и слушали.

Через пару песен – уставал тянуть шею и разглядывал оказывавшихся ближе всего готов: видел многих, объединенных парами. Совсем рядом некрасивый сильно накрашенный пацан, схватив руками руки маленькой готочки – подымал их вверх, размахивал ими – насколько возможно. Терся о ее спину и зад, целовал в шею и, когда оборачивалась к нему, – в губы. «Бля, этот – наверное кончит сейчас…» – размышлял Благодатский. – Хоть подождал бы – пока концерт кончится, а тогда уже – отвез бы ее домой, напоил как следует, да и – выебал… А так – хули тереться, только трусы испачкаешь и от музыки не получишь никакого удовольствия».

И, будто уловив его мысли и проследив направление взгляда – тянулась к уху Белка и говорила:

– Такое ощущение, что сюда не из-за концерта приходят, а – чтобы повыпендриваться: кто круче вырядился, а потом – найти с кем поебаться…

– Ага, именно так и есть, – кивал. – Почти у всех. Только в этом ведь ничего плохого нет: ебаться – хорошо, даже замечательно. А где пацану, который любит вот так рожу красить, найти девку? Только на таких мероприятиях. Ну или на кладбище. Конечно, и там и тут без спиртного не обойтись – вот и просится сексуальная энергия наружу, ищет выход… Я не удивлюсь, если узнаю, что там, в сортире, сейчас кто-нибудь кого-нибудь дрючит…

– Это как? – удивлялась.

– А так, запросто, – вспоминал с удовольствием, как сосала его член крохотная некрасивая готочка тем временем, как он сидел на бачке, а сверху – выступал с концертом его друг Леопардов. – Запершись вдвоем в кабинке: можно – стоя и прислоняясь к стене, можно – опираясь на унитаз, можно – сидя на нем. По всякому…

– Откуда ты знаешь?

Удивленно смотрел на нее и ничего не отвечал.

Через несколько времени на Благодатского натыкались знакомые готы, успевшие устать от недавно начавшегося выступления: решали – отойти выпить, звали с собой. Соглашался, отводил Белку в нишу с колоннами возле стены, говорил:

– Отойду ненадолго с пацанами, ты тут будь. Вернусь скоро…

Уходили. Среди готов оказывался пацан с большой суммой денег: угощал прочих, помногу тратил и глупо смеялся. Постоянно поправлял на носу большие очки. Разговаривал с сидевшим на высоком стуле Благодатским сквозь громкую музыку возлебарного танцпола – про вокалистку предыдущей группы. Сообщал:

– Я все жопу ее пытался разглядеть, она – как назло не поворачивалась. Даже танцевала когда… Пришлось специально – с боку заходить и рассматривать, – ржал.

– И как? – спрашивал.

– О, пацан, охуенная! Ваще просто пиздец жопа, да и вся она ваще, я прямо не знаю, бля! – восторженно орал очкастый гот в ухо пившему и быстро пьяневшему Благодатскому.

– Выебать бы ее, да?

– Да, да… – снимал очки, протирал их уголком шелковой черной рубашки и продолжал что-то верещать на половые темы. Благодатский не слушал: смотрел по сторонам, чувствовал рождавшееся в желудке и растекавшееся по всему телу опьянение. Вспоминал неожиданную встречу и разговор, случившийся часами раньше с той, которую так хотел видеть и слышать. Думал: «Ну теперь – я до тебя доберусь! Неминуемо выебу, да так – как в жизни еще не ебал, и не только я – а может, – вообще никто! Залезу между ног – лицом, и буду лизать, сосать, кусать. Пить горячий сок: весь перемажусь им, стану размазывать его по твоим же ляжкам, по твоему животу… А когда возьмешь в рот – не дам выпустить член: буду дергаться и держать тебя за волосы, пока ты и я – оба – совсем не охуеем! Как хочу я ебать тебя в рот, стоя над тобой, полусидящей, на коленях: чтобы ты трогала мои яйца и дрочила мой член, а я бы потом – кончал на тебя, падал рядом и долго размазывал свою сперму по твоей груди… Сперма так высыхает, оставляя легкий налет, натягивая кожу. И пахнет сильно… Блядь, такое чувство, что – не доживу, сдохну сейчас тут на хуй, а-а бля…» Опускал голову, закрывал глаза: путались мысли следом за тем, как зверски подымался, словно пытаясь вырвать из брюк молнию – член. Незаметно для прочих – совал между ног ладонь и сильно сжимал ее, дотрагиваясь до члена, – бедрами: положив ногу на ногу. Начинал едва заметно покачиваться и скулить. Мелькало в голове – пойти и найти её в толпе, если нужно – для этого облазить даже весь клуб. Не решался – понимал, что может тем самым все испортить. Поднимал голову и видел вдруг рядом с собой – Леопардовского гитариста – Костю. Радовался ему, здоровался. Выпивали и обменивались впечатлениями о происходящем концерте.

– Жалко – Леопардова нету, а то бухнули бы ща! – садился на стул рядом и размахивал руками Костя.

– Да, тетка какая-то у него померла… Я – все равно пришел бы, подумаешь: ей-то хули. Он говорил – вы типа новую команду организуете и Бориса выгнали…

– Да, подзаебал он – порядком. Станем теперь готику играть, а не хуйню всякую!

– И вы – вокалистку нашли вроде… Познакомиться бы, – вспоминал вдруг – о просьбе Леопардова и хотел видеть, с кем тот уговаривал его – совокупиться.

– Аньку-то? Анька – это да, Анька это круто! Она где-то рядом была, сейчас… – вставал, отходил на пару шагов назад и оглядывался. – А, вижу! Пойдем, – звал Благодатского и подводил его к пританцовывавшей возле стены невысокой готочке: с густыми темно-русыми волосами, в блестящем платье, крепко обтягивавшем ее компактную фигуру – казалась она взрослой, веселой и чуть пьяной.

Знакомились. Костя куда-то исчезал, оставлял их – вдвоем. Пытались завести беседу, но вместе этого – только сближались телами, пристально смотрели друг на друга и спокойно танцевали под ритмичные удары несложной музыки. Ничего почти не говорили, но – чувствовали, что все в порядке, все получится. «Охуенный сегодня день и вечер!» – решал про себя Благодатский. – «То ваще бля ни одной девки поблизости, то – до хуища, и все – понтовые! Выбирай любую… И даже – та!..» Вспоминал вдруг про покинутую в одиночестве Белку и решал отправляться к ней: близилось окончание концерта и время ехать ночевать. Извинялся перед Леопардовской вокалисткой и уходил искать Неумержицкого: оставалась одна, недовольная: после ухода – шла к бару и выпивала спиртного.

Неумержицкий не находился нигде – словно исчез. «Ну и хуй с ним», – говорил себе Благодатский, касаясь ладонью плеча Белки. – «Не маленький: разберется. На крайняк – впишется к кому-нибудь из знакомых или тут перетусуется…»