Текст книги "Безопасное место"

Автор книги: Исаак Роса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Я тебе не говорил, как она прокомментировала мой новый бизнес? О нем я ей рассказал, чтобы она увидела: я способен подняться, моя жизнь изменится к лучшему, все может вернуться в привычное русло, и между нами тоже. Вот какой я дурак, вот как пресмыкаюсь. Я поведал ей о безопасных местах, показал каталог своего американского поставщика, дал посмотреть подготовленное коммерческое досье, наплел о якобы полученном финансировании, преувеличил свои финансовые прогнозы. И что, думаешь, она на это выдала? «Нам нужен не бункер». Слово в слово, на серьезных щах и глядя мне в глаза: «Нам нужен не бункер». И я, дурак из дураков, на секунду решил, что это множественное число – «нам» – включает и меня, что она говорит о нас двоих, троих, вместе с Сегисом, и что нам нужно не завести бункер, а снова стать семьей; что нас спасет любовь, а не бетон. Но Моника клонила не к этому. Она начала излагать мне теорию – конечно, не свою, а чужую. Она где-то ее вычитала или услышала на каком-нибудь собрании, потому что подобная брехня уже наверняка широко распространилась. Согласно этой теории, катастрофы, стихийные бедствия и социальные коллапсы не вызывают насилие и хаос, не заставляют каждого заботиться исключительно о себе, а ровно наоборот: побуждают людей отзываться на них сотрудничеством, взаимопомощью, солидарностью. Объятиями. История будто бы показывает, что потрясения не возвращают нас в дикое состояние, а скорее выявляют в нас лучшее. Что грабежи, война всех против всех, всеобщая истерия и ошалелые толпы бегущих прочь существуют только в фильмах и буйном воображении правительств и власть имущих! Так она и сказала: власть имущих. Что насилие в таких ситуациях исходит только от армии, полиции и гражданских патрулей, которые пытаются обеспечить порядок, свой порядок, чтобы он не рухнул в одночасье. Слушать Монику, мою Монику, не было сил. Она казалась куклой чревовещателя, как и все кувшинщики: эти их убежденность и энтузиазм так зловещи, что наводят на мысли о реабилитированных наркоманах или религиозных фундаменталистах. Она даже примеры мне привела, явно из какой-то брошюры, как во время землетрясений, ураганов, бомбардировок, вооруженных нападений люди не прятались в бункерах, а стихийно выходили на улицы, чтобы помочь раненым, организовать спасательные операции, восстановить разрушенное, раздать еду и одеяла. Объятия. Даже в событиях Жаркой недели она увидела повод для сомнения, явно под влиянием кувшинщиков, и сказала: «Если не считать погибших от жары, большинство насильственных смертей и разрушений в стольких странах лежит на совести полиции». И грабежи она оправдывала: по ее мнению, это был отчаянный жест, а отчаяние – обычное дело в беспрецедентной ситуации. Я чуть было не огрызнулся: ну конечно, как раз поэтому и грабили магазины техники – вентиляторы искали. Наконец, вишенка на торте: она с пониманием отнеслась к атакам на компании. Они виновны в глобальном потеплении, из-за них погибло столько людей! А когда она упомянула «Безопасное место», то я ее прервал, потому что понял, к чему идет дело, и парировал:

– Конечно, дорогая, потому-то твой отец и устроил в саду бункер, причем площадью больше моей съемной квартиры: это он так верит в альтруизм своих соседей.

– Мой отец неправ, – ответила она, и бровью не поведя, – мой отец ошибается. Если нам понадобится приют, то коллективное убежище всегда будет лучше, чем индивидуальное. Чем больше людей соберется вместе, тем больше знаний и сил у нас окажется, чтобы справиться с ситуацией, а отдельному человеку или семье останутся только их ограниченные ресурсы. Нас спасет сотрудничество, – заключила незнакомка, на которой я когда-то был женат.

Я замолк. Прикусил язык – такой уж я глупец, как уже тебе признался. Замолк и не засыпал ее встречными примерами, которые разнесли бы ее теорию в пух и прах: не стал перечислять известных ситуаций, где последствия природной катастрофы усугублялись делишками мафии, беспределом почуявших волю преступников, сведением счетов, расовой или религиозной ненавистью, массовыми убийствами из-за слухов, преследованием меньшинств, которых назначали виновными в трагедии. В Библии полно таких примеров. А казни и массовые изнасилования случались каждый раз, когда во время войны освобождали какой-нибудь город, или в периоды межвластья, или при смене режима. Нацисты вообще истребили миллионы людей ради своего жизненного пространства. Именно такой борьбой может обернуться будущее, если ничего не изменится: борьбой за жизненное пространство, за ограниченные ресурсы для слишком большого количества людей.

Но Монике я ничего такого не сказал – решил доставить ей удовольствие от моральной победы, оставить ей последнее слово. Видишь, как далеко заводит остаточная любовь. И я просто знаю, что она во все это не верит. На самом деле она просто хотела меня ранить; это говорила не она, а ее гордость, ее собственная рана – то есть тоже виды остаточной любви. Сегису она доложила, что собирается переехать в сообщество, с тем же умыслом. Никуда она не переедет – ей просто хочется насолить мне через сына, через эти слова: «Мама планирует переехать в сообщество». Мама уходит, отдаляется от тебя, и ты потеряешь ее окончательно, если никак не отреагируешь.

– Что ты будешь делать, если мама переедет? – наконец спросил я.

Вряд ли Сегис двинется за ней в какой-нибудь захолустный городок или даже хотя бы в другой район, где ему придется зарыть в землю свой талант к бизнесу и чахнуть среди бартера, социальной валюты и кооперативов. Я задал свой вопрос слегка взволнованно – вдруг он решит перебраться ко мне? Нам пришлось бы найти квартиру побольше или переехать к тебе, представляешь? Три поколения семьи Гарсия под одной крышей: Сегисмундо Первый, Сегисмундо Второй и молодой Сегис. Впрочем, даже не надейся, старик: тебе мало осталось, и если только ты не умрешь быстрее, то на днях нам дадут место в доме престарелых или я устрою свое дело и заплачу за частный пансионат. Тогда мы останемся вдвоем, Сегис и я, а может, втроем – с Юлианой, которой уже не придется тебя опекать. Это пустая надежда, знаю, но на секунду я представил свою жизнь как продолжение тех счастливых выходных в отеле. А вообще – с чего бы Сегису жить с неудачниками? И с кувшинщиками, и со мной. Он ответил, что мама собирается подождать еще год; когда он окончит школу, она отправит его учиться в какой-нибудь заграничный университет. Допустим, в США, если ситуация стабилизируется. Или в Китай – там, кажется, спокойнее всего. В любом случае, подальше от меня; как можно дальше от меня и как можно дороже для меня.

Намерения Моники, последовательной и идейной Моники-экоммунарки, были ясны. Ее привилегированный сын будет учиться в частном университете за границей, а она будет спокойно себе жить в сообществе и несколько раз в год лицемерно садиться в самолет и пересекать полпланеты, загрязняя ее керосином и газами, чтобы навестить отпрыска и провести с ним неделю в отеле – отдохнуть от качественной жизни.

– Мама очень изменилась, – сказал тогда Сегис, словно прочитав или скорее услышав мои мысли, мои яростные и кричащие мысли. – Мама очень изменилась.

«Отличная новость», – хотел ответить я. Отличная: если Моника изменилась, то я нет, я все еще здесь, рядом со своим сыном. Я понимаю его; он посвящает меня в свои дела, потому что знает: я такой же, как он, и мы хотим одного и того же. Нам известно, как делаются дела, и о кувшинщиках мы с ним думаем одинаково. Чтобы убедиться в последнем, мне пришло в голову отвести его на обед в столовую экоммунаров, дать ему побыть какое-то время среди них. Пускай сам убедится в их наивности и глупости – пускай поймет, как сильно они ошибаются. Как сильно ошибается его мать.

Но сначала мы заглянули в пару мест, где меня ждали. По пути я продолжал говорить о бизнесе, возможностях расширения, быстром росте этого сектора в других странах, важности выявления спроса и продвижения для того, чтобы стать эталонным брендом, доминирующим игроком. Сегис меня почти не слушал, а шел уткнувшись в телефон, который не переставал трезвонить, пока он не сбрасывал звонки; потом уж не знаю, какие сообщения он строчил в ответ, как оправдывал свою задержку.

– Все в порядке, сынок? – спросил я, но он снова не обратил на мои слова внимания. Вещества – вот во что верил замдиректора, и я тоже начинал верить; заодно я раздумывал, как ему помочь на сей раз, как его прикрыть, как утаить это от его матери, чтобы она ничего не узнала и не обвинила меня – вместе с тобой – в проблемном поведении нашего сына.

Первый клиент жил в нескольких кварталах от автовокзала. Этот район был в скверном состоянии уже при тебе – там жило много беззубых людей с ограниченными ресурсами, и там ты открыл одну из своих первых клиник. Но в последние годы его деградация ускорилась. Оттуда вышло много кувшинщиков первой волны, и квартиры, которые они отдавали под аренду или за бесценок продавали какому-нибудь фонду, тут же снимались или покупались выходцами из еще более низких слоев. Или просто занимались. Если я сработаю хорошо, на этой невероятно плодородной почве вырастут десятки, сотни убежищ. В скромной среде, где местные ждут или, скорее, жаждут возможности перебраться в район получше, а приезжие даже в маленьком шаге вперед видят социальный лифт, сплав из финансовых трудностей, социальной уязвимости и ксенофобии – идеальный коктейль для нашего продукта, страх и тяга к потреблению в одном флаконе. Обилие решеток и сигнализаций на окнах и дорогих машин на улицах укрепляли меня в этих мыслях: люди живут на гроши, но тратят деньги, которых у них нет, на хорошие машины, пусть даже бэушные, если те выделят их и возвысят над соседями, и на телевизоры во всю стену. Или на стоматолога, чтобы можно было свободно улыбаться и не вызывать у других смущения или отвращения. И, конечно же, на бункер в кладовой. Сквоттеры, стоит им только куда-то заселиться, быстро перестают быть источником угрозы и начинают испытывать ее на себе, так что им тоже нужно безопасное место, обустройство которого не требует какого-либо права собственности. И открывший нам парень оказался идеальным клиентом – преп-пером, как я быстро выяснил.

Препперы прошли мимо тебя: пока ты был в здравом уме, они все еще оставались сумасбродами – бородатыми расистами-янки, которые сидели по своим фермам и ждали апокалипсиса. Эксцентриками из телепередач, ходячими карикатурами. Но в последние годы они завелись и распространились и здесь, и мы уже не смеемся над ними, как раньше.

Название «препперы» говорит об их готовности – готовятся эти люди много. К чему? Недоверчивой беременной они могли бы ответить: к выживанию. На то они и выживальщики. Где они собираются выживать? Их воображение рисует не коллапс, беспорядки или очередную Жаркую неделю, а именно что апокалипсис. Да, апокалипсис, и многие события могут предвещать конец времен и служить его предтечей: войны, теракты, пандемии, стихийные бедствия, экологические и финансовые кризисы. Метеориты, вторжение инопланетян или Божественный гнев в самых безумных его проявлениях. Конец света по всем возможным сценариям. Самые заядлые препперы готовились больше полувека, замещая одну угрозу другой; ни одна из них не сбылась, но это еще не повод опускать руки. Изначально их движение было связано с холодной войной и ядерной гонкой, но с тех пор кризисы и надвигающиеся концы света не вызывают у них уныния – наоборот, добавляют им мотивации. В последнее время они упиваются ползущей по миру нестабильностью и экстремальным ростом температур, а еще пророчат новый энергетический коллапс, истощение ресурсов, войны из-за их дефицита, варварские вторжения и непригодность Земли для жизни. Они перестали таиться и все чаще заявляют о себе публично. Жаркая неделя пополнила их ряды.

Да мы все, в общем-то, готовимся, хоть и не с такой одержимостью – для нас они по-прежнему психи. За последнее время практически каждый разработал какие-то стратегии выживания, эффективные или не очень, в зависимости от наших возможностей и страхов. На всякий случай. Взгляни на членов клуба или семьи из школы Сегиса: для них готовиться – значит на всякий случай оборудовать бункеры в подвалах своих жилых комплексов или на секретных объектах вдали от города (не знаю, действительно ли последние существуют или это все байки). По улицам они с непобедимым видом разъезжают на машинах-танках – такие довезут до укрытия, несмотря ни на какие баррикады. Остальные тоже готовятся, пускай это и выражается только в покупке безопасных мест вроде моих, дешевых и кто знает, насколько функциональных, но так спокойнее – пусть будут на всякий случай. Не думаю, что сейчас хоть у кого-то нет запасов на тот самый всякий случай: масок (вдруг они опять понадобятся), батареек (вдруг снова вырубится электричество, и уже надолго), а то и консервов и туалетной бумаги – напоминание о недолгом дефиците из-за последних забастовок.

Выживальщики – лишь гротескное отражение человеческой натуры. Все больше и больше людей им сочувствуют, слушают и выполняют их рекомендации. Может, без особого рвения, даже отвергая катастрофичность их мировоззрения и смеясь над ним, но по факту действуют с той же предусмотрительностью, с которой при покупке дома, если могут себе это позволить, выбирают вариант с подземным убежищем. Или прибегают к моим услугам. На всякий случай. В глубине души людям не верится, что катастрофа произойдет, потому что до сих пор все кризисы заканчивались без особых разрушений, нормальность всегда возвращалась, но – на всякий случай. Индустрия «на всякий случай» продолжает расти; я не единственный, кто увидел в этом возможности для бизнеса. Все больше и больше людей проходят курсы по оказанию первой помощи, самообороне и методам выживания, но называть себя препперами они никому не позволят – скажут, что занимаются этим ради забавы, из спортивного интереса, от скуки, на всякий случай. Они обеспечивают успех сериалам вроде «Безопасного места» и всем тем программам о выживании, которые сняты по его подобию. Эти программы собирают огромную аудиторию, которая в жизни не признается в их просмотре; все критикуют их за паникерство, но никто не пропускает ни серии. Люди хотят, чтобы у правительства были планы экстренного и быстрого реагирования на любые непредвиденные обстоятельства, причем некоторые из них настолько невероятны, что не вписываются даже в установку «на всякий случай». С ними мне следует обращаться осторожно – идти по проволоке угрозы, но не соскальзывать в катастрофизм или зловещий коллапсизм, потому что они не желают себя чувствовать препперами, не хотят испытывать страх, по крайней мере в таком количестве. Эти люди – мои потенциальные клиенты, мой рынок.

Возьми Сегиса и его ровесников: это же целое поколение прирожденных препперов. Они пришли в мир без будущего, этакий панк-мир, и всю более-менее сознательную жизнь только и слышали, что будущего нет. Они ничего не ждут, ничего не требуют. Они не могут доверять системе образования, рынку труда, усилиям и заслугам. Они знают, что им придется зарабатывать на хлеб чуть ли не с первых лет жизни. Каждый сам за себя. Этим и занимается Сегис, мой юный преппер.

А глянь на кувшинщиков: это же еще один вид препперов. В духе коллективизма и поддержки, но все равно препперов. С каким пафосом они разглагольствуют о посадке семян на будущее. О ширящихся трещинах, которые однажды разорвут стену. Но на самом деле они разрабатывают собственный способ выживания. Их сообщества заточены под выживание при коллапсе, притом что возможность коллапса они всерьез не принимают. Для них коллапс происходит уже сегодня, в будничной жизни, и выглядит он не как внезапное наводнение, а как мелкий и постоянный дождь. Вот ведь кретины. Их сообщества считаются безопасными – там есть вся эта хваленая коллективная безопасность, взаимопомощь, как в улье; но какое-нибудь нечаянное потрясение разрушит их до основания, и они погибнут – стаи отчаявшихся людей их забьют, разграбят и сомнут. С настоящими препперами такого не произойдет. Они готовятся не к паре дней без электричества и продуктов в магазинах, а к чему-то большему. Семян не сеют. В коллективную безопасность не верят: им понятно, что, когда настанет час, мы все станем друг другу волками. Они готовятся к войне. Ждут войны. Я бы даже сказал – хотят войны.

Открывший нам преппер был как раз из таких. Конечно, прямо так он не представился – не сказал нам: «Здравствуйте, входите, я преппер>. И выжи-вальщиком, как они говорят между собой, он тоже не назвался. А все потому, что секретность – часть подготовки, именно у них я одолжил этот рекламный ход: мол, пускай никто не знает, что вы готовы, что у вас есть безопасное место, ведь если однажды «на всякий случай» станет реальностью, то набегут зомби. Так называют неподготовленных – тех, кто в случае коллапса окажется голодным, отчаявшимся, напуганным, готовым на все и захочет воспользоваться чужим добром, – зомби. Этот жаргон был мне знаком. От препперов я жду многого. Хотя у первопроходцев движения уже есть свои безопасные места, большей частью самодельные, существуют и препперы нового поколения, которые читают книги по выживанию и копят припасы; которым нужно только узнать о моем существовании, чтобы запустить сарафанное радио на своих форумах и в своих постах, и тогда они будут открывать мне дверь с конвертом, содержащим аванс, в зубах. Я уже даже связался с ассоциацией препперов. Они очень скрытны – я трачу кучу сил, чтобы меня туда впустили и почтили доверием; как только они примут меня за своего, я предложу им специальную цену для всех участников.

Сегодняшний преппер прямо так не представился, но я раскусил его с первого взгляда: он был в футболке с аббревиатурой WTSHTF, которую любят на их форумах (я несколько дней просидел за чтением их чатов, чтобы лучше и ближе понять этих ребят). WTSHTF расшифровывается как «When The Shit Hits The Fan», буквально – «когда дерьмо попадет в вентилятор». Когда дерьмо разлетится во все стороны, когда все пойдет к чертям. YOYO – из той же серии: «You’re On Your Own», «ты сам по себе», справляйся как можешь. Парень стопудово надел эту рубашку, чтобы меня испытать – проверить, насколько я надежный человек. Я принял вызов: указал на его рубашку и раскрыл аббревиатуру вслух (Сегис ничего не понял и удивился). Он не улыбнулся и не протянул мне по-товарищески руку; преппер никогда не опустит разводной мост, сколько надежности ему ни демонстрируй. Наоборот: чем ближе ты к нему подступаешь, тем больше вызываешь подозрений. Бред сивой кобылы, но нас хотя бы впустили.

Он жил на первом этаже дешевого многоквартирного дома с пятью этажами и без лифта. Вот так вот: поди расскажи людям про социальный лифт, когда у них и обычного-то нет, чтобы старики могли подниматься к себе. Он быстрым шагом провел нас по короткому коридору, но ты уже знаешь, что у нас, у продавцов, развивается детективный навык, который позволяет визуально оценить место действия и составить предварительный профиль клиента за считаные секунды, а потом подобрать тактику работы. Так, в кухне я выхватил взглядом раковину с горой грязной посуды, на холодильнике календарь, который не переворачивали уже три месяца, а может, три года и три месяца; в небольшой гостиной несколько банок пива на придиванном столике и два горшка с засохшими цветами; в спальне кровать на двоих, незаправленная, на одной тумбочке возле нее парные фотографии, а рядом с ними – еще одна банка пива. Пол-литровая, ясное дело. А, и многомесячную пыль за коридорной дверью. Ванная, к счастью, была закрыта.

Он отвел нас в ту комнату, которая, скорее всего, изначально предназначалась для детей, но они так и не родились или живут теперь с матерью, а отец видит их только раз в пару недель на выходных (хотя, думаю, тут я переборщил). Обстановка подтвердила статус хозяина квартиры, надпись на футболке оказалась ни к чему: комната была готова. Ничего экстраординарного, только базовый комплект: несколько тар с водой, полка с банками и пакетами с едой. Прикинув на глаз объем воды и желая выяснить семейное положение парня, я спросил не без желчи:

– Провианта здесь на месяц, а?

– На два, – ответил он не без сомнений.

Заодно в комнате было несколько металлических ящиков (наверняка там хранились инструменты и аптечка), мини-радиостанция, газовые баллоны и еще какие-то штуковины. На стене висели два охотничьих ружья. Для крупной дичи. Но беглым взглядом из коридора я не заметил ни трофейных чучел, ни фотографий с охоты. Значит, мы столкнулись с преппером жесткого типа. По спине у меня пополз холодок. Я представил, как он палит из окна гостиной. Заходит за винтовкой после ссоры с соседом-иностранцем в баре. Выслеживает бывшую жену у дома ее сестры. После семи-восьми банок пива, скуля и задыхаясь, приставляет ствол к своей же голове. Или угрожает мне, если в ближайшее время я не поставлю ему безопасное место либо не верну деньги.

– Я хочу подготовить эту комнату как следует, – сказал он.

Комнату на первом этаже? С окном? В здании из настолько дешевых материалов? Однако клиент всегда прав, так что я ему ответил:

– Это необычно, но мы, конечно, попробуем что-то сделать. Сюда можно поставить базовый модуль и не трогать при этом стены – они будут подкреплением.

Тут за дурацкой тонкой стенкой закашлял кто-то из соседей.

– Мне нужен щит, который выдержит что угодно, – заявил этот псих. – Чтобы никто не смог ко мне прорваться, даже если все здание рухнет.

Я очень хотел поинтересоваться: кто будет рваться в эту дерьмовую комнату, чтобы отобрать у него воду и банки с фрикадельками? Мне стало неловко, что я привел с собой Сегиса. Тот услышал мой разговор с этим чокнутым и наверняка подумал, что мне конец, что я только и могу, что обманывать психов и вдов. Тогда я дал волю плохому настроению и спросил в лоб:

– Мы ведь говорим о безопасном месте для двоих, правильно?

Несколько секунд парень молчал и глядел на меня так, будто я говорил с ним по-китайски. Мои слова так и прыгали у него в мозгу – «для двоих, для двоих, для двоих», – пока не закатились куда-то в уголок, такой же пыльный, как и коридор, и не остановились.

– Нет-нет, я, нет, я… – пробормотал бедолага и тут же переменил тон – Да, на двоих, само собой, безопасное место на двоих.

Дальше я унижать его не стал. У меня был соблазн спросить, не хочет ли он посоветоваться перед покупкой с женой, но я его пожалел. Я понимал глубину его раны, отвратительный всплеск сопереживания меня с ним объединил.

Но парень встряхнулся, чтобы вернуть себе и инициативу, и лицо; чтобы из разбитого человечка, которым он сейчас казался, снова стать непобедимым преппером, который открыл нам дверь. Он рассказал, что много лет был беззаботным, несознательным, потенциальным зомби, пока однажды не прочитал интервью с гуру выживания из США и не поискал еще информацию. Он заглянул на один форум, а потом проверил свой дом и осознал, что они с женой – наконец-то он назвал ее имя – не выживут дольше трех дней. «Это очень простое упражнение, каждый должен его проделать», – сообщил он нам. Всякому, мол, надо проверить свою кладовку и технику и посчитать, сколько дней он протянет, если вода и электричество вдруг отрубятся. Если за припасами нельзя будет выйти из дома. Люди вообще знают, сколько смогут протянуть без воды и еды? Мы что, не сталкивались с дефицитом по причине забастовок и снегопадов? У кого-то не припасено даже пол-литровой бутылки минералки! Они ждут, что когда наступит тот день – День! – то правительство прокатит по улицам цистерны и мешки с едой? Они смогут разводить огонь, залечивать переломы костей, останавливать кровь, принимать роды? Смогут защищать свои семьи от агрессоров, голодных и свирепых? Смогут убивать, чтобы спасти свою жизнь? Они бы не сумели даже винтовку зарядить: оттого, что показывают в кино, толку мало, винтовку заряжают не так; сказав это, он снял со стены ружье и провел мастер-класс. Сегис забавлялся этим зрелищем, а мне было страшно. Надо было валить как можно скорее.

Пока мы оформляли предконтракт, у парня еще оставалось время высказаться против правительства, этого и всех правительств, здесь и в большинстве стран: все эти беспечные верхи, чем они занимаются вместо того, чтобы просвещать население и распространять простейшие рекомендации по выживанию? Почему в школах не учат оказанию первой помощи, самообороне, навыкам выживания и тому, как развести огонь без зажигалки? Почему власти не строят убежища в национальном масштабе, почему застройщиков не заставляют включать их в комплектацию всех новых домов, как это уже делают агентства недвижимости с высокими доходами? Наверняка я знаю, что в Швейцарии во всех домах обязательно – о-бя-за-тель-но – должны быть бункеры для жильцов; это правило возникло во время холодной войны, но с тех пор не отменялось. Ну и головасты же швейцарцы – они умеют защищать и деньги, и население, их никогда не застанут врасплох, как нас. А мы разложимся, стоит только зомби тысячами перейти границу и нагрянуть на своих лодчонках, вплавь, перепрыгивая через проволочные заграждения; впрочем, им даже необязательно приходить, они уже здесь – мы, наверное, видели их по дороге сюда.

– Они повсюду, они захватили район, они купили, сняли и заняли квартиры, прибрали к рукам магазины и бары, а завтра, когда наступит День, они приползут, как животные, за моей водой и едой, но не смогут войти, не смогут меня достать. Для этого им придется снести все здание, а я все равно останусь здесь, в своем безопасном месте.