Текст книги "Безопасное место"

Автор книги: Исаак Роса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Я говорил жене: даже если кладовку переделать, мы сможем хранить в ней вещи и дальше, – пояснил парень, прося моего соучастия и стараясь избежать новой семейной стычки.

– Конечно, – сказал я. – Базовый модуль почти не занимает места, ничто не помешает хранить там вещи. Разница всего лишь в том, что теперь у вас будет бронированная кладовка, из которой никто не стянет ваш велотренажер.

На этот раз шутка про велотренажер не сработала. У беременной был раздраженный вид – должно быть, они как раз ссорились, когда я пришел. Не исключено, что ее муж расспросил меня и пригласил зайти, а ей об этом сообщил только за пару минут до моего появления.

– Нам это не нужно, – пробрюзжала она.

– Откуда такая уверенность? – спросили мы с ее мужем в один голос. Я продолжил:

– Откуда? Только подумайте, сколько вещей вам на самом деле не нужны, сколько из них вам никогда не пригодятся, но при этом они дарят чувство безопасности. – Мне хотелось указать на весь их ностальгический хлам, но я воздержался.

– Знаете, что я думаю? – обратилась она ко мне с презрением и гневом. Я подозревал, что то и другое было вызвано ссорами, не имевшими ко мне никакого отношения, и в реальности предназначалось ее мужу. – Знаете? Провинциалы – вот кто мы такие. Во всем подражаем американцам, и в этом тоже: теперь они помешались на бункерах, а значит, и нам надо. И богачи туда же – эти вообще провинциалы дважды: какой-нибудь теннисист или какая-нибудь фифа обустроили себе в подвале бункер раз в восемь больше нашей квартиры и теперь об этом болтают, даже снимки показывают. А раз так, то и мы обнесем кладовку стенами, состряпаем себе бледное подобие, которое фиг нас от чего-то защитит. На фиг нам вообще это убежище? От чего нам спасаться, вы мне скажите? Что может случиться?

Что может случиться? О, этот вопрос. Что может случиться… Вопрос, на который у меня, ясное дело, припасен ответ. Ради которого я таскаю с собой папку с новостями за последние годы и месяцы, за прошлую неделю, за сегодняшний же день, а еще с официальными данными, краткосрочными и среднесрочными прогнозами и выдержками из интервью с экспертами о возможных сценариях будущего, с последним докладом МГЭИК[1]1
  Межправительственная группа экспертов по изменению климата.


[Закрыть], с реальными историями семей, которые – да, в Штатах – смогли выжить в неблагоприятных ситуациях, потому что у них были убежища. Что может случиться… По этой теме у меня собраны аргументы на несколько заученных и отрепетированных страниц, список частых вопросов и ответов в зависимости от типа клиента, подробный план работы с сомнениями и отказами. Что может случиться… Это вопрос, который я задаю своим продавцам снова и снова, пока они не будут в состоянии ответить на него естественно и убедительно. Вопрос, ответ на который я разработал в заявке на финансирование, которую подал в банк. Вопрос, который теперь предъявляла мне беременная, демонстративно поглаживая живот, – что может случиться? вы мне скажите, что может случиться? Вопрос, который мне больше никто, абсолютно никто не задал за три недели звонков и визитов. Никто – ни те, кто в итоге решил оборудовать себе безопасное место, ни те, кто воздержался; никому не пришло в голову его задать, потому что ответ был очевиден. Но теперь его задавала эта женщина, глядя мне в глаза и поджав губы; ее муж тоже на меня смотрел и ждал емкого, обезоруживающего ответа, и уже не просто чтобы заполучить убежище, но и чтобы изменить динамику в отношениях с женой. Вот только мой ответ оказался высокопарной риторикой, набором клише и громких слов, и все они осыпались к ногам беременной. Скоро та родит на свет ребенка, которому отказала в безопасном месте, а я не смог бы ее переубедить, даже если бы в этот момент горели все машины на ее улице. Что может случиться…

Перед банком я проверил на телефоне, где ты теперь, и набрал Юлиану. Ты несся на всех парах, она мне это срывающимся голосом подтвердила:

– Я еле за ним поспеваю, таким я его никогда не видела. Откуда у него только силы идти так быстро и вырываться каждый раз, когда я его торможу, чтобы его не сбили. А взгляд у него какой…

– Что с ним? – спросил я выжидающе, не зная, стоит ли беспокоиться.

– Как будто это не он, как будто он одержимый, просто смотрит перед собой и идет вперед. Когда я маячу перед ним, он меня даже не видит.

– Оставайся с ним.

– Боюсь, он от меня убежит.

Ты сильнее него, Юлиана, не так уж это и трудно. Не отступай от него, и осторожно на перекрестках, – сказал я так, будто расстроюсь, если тебя, точно какую-нибудь бродячую собаку, собьет автобус. Да-да, сегодня мне все равно; если сегодня тот день и по дороге тебя успеют переехать…

Если верить локатору, от дома ты шел почти по идеальной прямой – с нее тебя не сбивали ни повороты, ни смена улиц, ни препятствия под ногами. Я увидел, как мигающая точка рисует синим твой маршрут на карте, почти три километра напрямик в восточном направлении, – и вернулся к своим утренним мыслям: представил, как ты тоже прокладываешь себе путь под землей, хоть и не гребя и не следуя за течением, а, как свирепый крот, экстренно копая руками, ногтями, зубами тоннель, пока тебе не откроется заброшенное логово, забытое укрытие, зарытое сокровище.

– Оставайся с ним, – наставлял я милую Юлиану. Бедную Юлиану, которая терпит тебя уже больше года – поднимает с постели, укладывает спать, умывает, одевает, кормит, завязывает тебе шнурки, держит тебя за руку и обнимает, когда ты плачешь, и, возможно, оказывает тебе еще какие-то знаки привязанности, которых я не видел, а в ответ получает твое ворчание, твои безобразные оскорбления, толканье, царапанье и кусание, твои нападки каждый раз, когда, проснувшись, ты требуешь, чтобы тебя выпустили, и борешься с замком, и по моим указаниям она его открывает, и выходит за тобой, и тормозит тебя на перекрестках, и на протяжении многих минут и километров сопровождает твой безумный марш, пока вдруг, после очередного шага, твоя энергия не иссякает, или не выключается магнит, который тащил тебя вперед, или в твоем мозгу не гаснет маленькая вспышка воспоминания, побуждающая тебя пересечь полгорода и оставляющая после себя дыру. И ты замираешь посреди улицы, сломленный и растерянный. Не в силах шагать дальше, ты позволяешь себе сесть в такси и снова становишься смирным на недели, а то и на месяцы, будто копишь силы до того дня, когда неизвестно какая искра в твоих нейронах вспыхнет опять и ты возобновишь свою гонку – не то поиск, не то побег.

Но сегодняшняя прогулка казалась другой, или, может, это мне так хотелось, мне так было нужно.

Я стоял у дверей банка, и стоило мне только закончить разговор с Юлианой, как раздался еще один звонок: Моника. Какой контраст – любящий голос Юлианы и сухость Моники, от которой больше месяца не было ни слова – ни устно, ни письменно. Которая звонит мне только тогда, когда Сегис попадает в очередную передрягу. Так было и сейчас:

– Тебе придется сходить в школу, сейчас же.

– Доброе утро, Моника.

– Звонил директор, он тебе все объяснит. Я на совещании.

Я хотел было ей сказать, что вхожу в банк, что моя встреча так же важна, как и ее совещание, в которое я вообще не верю, но она уже повесила трубку и выключила на телефоне звук, ну или просто не стала мне отвечать, чтобы я не уличил ее во лжи и не смог с ней ни о чем договориться.

Вот с таким настроем я, представь себе, вошел в банк. На часах не было и одиннадцати утра, а день уже принес слишком много эмоций. И то ли еще будет.

Я направился прямиком к столу Роберто, и он поприветствовал меня с той коммерческой улыбкой, которая вызывает у меня гадливость, потому что я сразу вижу себя со стороны. Я попросил отвести меня к его начальнику – при мне были новые документы для дела.

Его начальника, конечно же, не оказалось на месте, и сегодня его не ждали, но я мог оставить бумаги ему, Роберто, он обещал занести их при первой же возможности. Я мог ему доверять, он собирался биться за мое финансирование, поскольку мы были в одной команде.

– Пожалуйста, Роберто, многое поставлено на карту, мне нужна эта кредитная линия, и она нужна мне сейчас. – Я старался не выглядеть отчаявшимся человеком (нет ничего хуже, если хочешь добиться от банка своего), но я и правда был в отчаянии, причем полном, и, наверное, в случае отказа согласился бы и на льготу, поэтому я рухнул в кресло перед ним и ослабил поводья. – Ты не можешь со мной так поступить, ты не хуже меня знаешь, что это стоящее предприятие, неудача исключена, рисков нет, дело продвигается полным ходом, смотри, я собрал сотню подписей и заключил пятьдесят договоренностей, а у этих ста пятидесяти семей есть друзья и соседи, которые тоже скоро захотят себе то же самое и расскажут об этом другим, и все это быстро станет социальным феноменом, о нас заговорят в новостях, даже на рекламу не придется тратиться, кто же захочет остаться без собственного убежища, ты только послушай, есть миллионы, десятки миллионов семей, готовых заплатить чуть-чуть, всего ничего, цену двухнедельного пляжного отпуска или приема у дантиста, заплатить эти смешные деньги за безопасность, полную безопасность, абсолютную безопасность, а еще – это важно не меньше – за то, что до сих пор считалось привилегией немногих, роскошью, точно так же, как в прошлом это было с возможностью летать на самолете, иметь компьютер, путешествовать за границу или ослепительно улыбаться (о зубах я упомянул дважды, извини). Послушай меня внимательно, Роберто, это первая удачная идея за всю мою жизнь, это прекрасная идея, она настолько великолепна, что будто бы и не я ее придумал, и вот что я тебе скажу: если за нее возьмусь не я, ее перехватит кто-нибудь другой, потому что спрос есть и он огромен, он не перестанет расти, таков уж дух времени, на эту идею работает все, – какие новости за сегодня, за любой день ни возьми, какой фильм или сериал за последний год ни глянь, все работает на нее, это самая крупная рекламная кампания в истории, и при этом она не стоит мне ни цента. Но заранее знаю, что произойдет в итоге: другие перепрыгнут через меня, через мой труп, те, кто вечно паразитирует на чужих идеях, более платежеспособные субъекты, с внушительной деловой мускулатурой, которых примет твой начальник или начальник твоего начальника, начальник начальников и которым вы дадите неограниченную кредитную линию. Послушай меня, Роберто, и, пожалуйста, смотри мне в лицо, пока я с тобой говорю: я не хочу платить цену первопроходца, не хочу разбиться и расчистить место для других, чтобы другие пришли и сняли урожай с моих посевов.

Сам видишь, меня несло, эти потоки словесной рвоты надо было прекращать, я еле сдерживался, чтобы не ляпнуть чего-нибудь лишнего, не сказать, что я загнал себя в тупик, поскольку без кредита нет поставок оборудования, а без оборудования нет безопасных мест, что собранные авансы я тоже вернуть не могу, поскольку чересчур оптимистично надеялся получить финансирование и не сохранил этот капитал, а покрыл им предыдущие долги, и некоторые клиенты уже звонят, спрашивают, как там с нашими договоренностями, где обещанное, почему их грязные кладовки еще не переделаны в новенькие убежища, и если бы я продолжил идти по этому пути, то в конечном счете полностью бы развязал свой язык и высвободил свое отчаяние, я бы даже сказал Роберто, бесстрастному Роберто, бесчеловечному Роберто, который смотрел на меня, но не видел, я бы сказал ему, что мне нужно это финансирование, потому что я не хочу потерпеть неудачу снова, не хочу быть как отец. Но хватит об этом.

На тормоз я нажал вовремя. Не из благоразумия или скромности, а потому, что вдруг заметил одну деталь. Внимание. Деталь в облике Роберто. Деталь на запястье, на левой руке, – она выглядывала из-под рубашки. Цветистый плетеный браслет. Тот самый. Их ни с чем не перепутаешь, я видел такие на многих из них, я не знаю, что, черт возьми, означают эти цвета, но они их носят. Вот засада. Кувшинщик – в банке? Кувшинщик с хорошей зарплатой, хорошим костюмом и, конечно же, хорошим домом? Да, в банке – гребаный кувшинщик. Кувшинщик здесь работает и фильтрует заявки на финансирование. Кувшинщик оценивал мой бизнес-план и решал, передать его на рассмотрение начальству или отправить в стол. Понимаешь? Проблема была не в моем бизнес-плане. И не в моей финансовой состоятельности. И даже не в тебе. Проблема была в нем: в кувшинщике. Служащем в банке!

Ты с ними познакомиться не успел. Когда они начали мозолить глаза, ты еще сидел в тюрьме, а твой мозг уже, наверное, порядочно сдал и не запомнил новость, которую ты вместе с остальными заключенными увидел по телевизору в общей комнате. Я о них при встрече тоже не говорил. Мы вообще разговаривали мало: я показывал тебе очередной снимок внука, ты односложно отвечал на мои редкие вопросы, мы замолкали, до конца визита оставались минуты, и я уже замечал по ту сторону стекла покорность, но списывал ее на простое тюремное уныние, растоптанную гордость, язву позора или безысходность, даже не подозревая, что ты уже переживал двойное наказание – тюрьму в тюрьме.

Тогда все и началось. Ты в своей камере ни во что не вникал, да и у меня на это не было ни настроения, ни духа. А вот у Моники они были – ее распирало от любопытства, даже восторга. Она, конечно, не называла их кувшинщиками и мне не позволяла, а я над ней смеялся, когда она и нам предлагала уйти от рутины, изменить свою жизнь, влиться в какое-нибудь сообщество. Иногда я не обращал на ее слова внимания, иногда язвил в ответ, а ведь она, может, совсем отчаялась и думала о будущем – не планеты, а нашем с ней общем. Но на головы нам свалилось столько дерьма, что фаза разговоров для нас уже закончилась. Я не собираюсь тебя винить еще и в нашем расставании – а может, и собираюсь; хотя какая теперь разница.

Когда ты вышел из тюрьмы, кувшинщики, или экоммунары (так они сами предпочитают себя называть), уже были не горсткой из четырех хиппи, а заметной силой. Но ты уже отключился от реальности и, хоть и просиживал перед телевизором целые часы, едва ли это понимал. В те моменты я скучал, не по тебе, а по твоему мерзейшему характеру: когда мы смотрели репортаж об их первых сообществах и видели всех этих клоунов, которые одевались в «Декатлоне» и горячо расхваливали деревню, было бы весело послушать, как ты разносишь их в пух и прах. «Раздолбаи! – орал бы ты на телевизор, будь твоя голова на месте. – Лоботрясы, совсем опузырились от лени! Я бы научил вас работать! Мотыгу в руки – и копать траншеи, быстро бы расхотелось страдать ерундой!» А дальше ты бы нам поведал свою занятную трудовую биографию: вот ты ребенок, который больше не может учиться, потому что семье нужна помощь по хозяйству, а вот – парень, которому еще нет восемнадцати, а он уже открывает свой первый бизнес; каждый год у него новая машина, поскольку он загоняет их в хлам; он своими силами поднимается со дна – человек, не знающий, что такое воскресенье, и бла-бла-бла.

И это ты еще не успел узнать про эксперимент с базовым сельским доходом. Он продлился всего два года, потом новое правительство его свернуло. Сумма выплаты была небольшой, но достаточной, особенно с европейским грантом на перезаселение деревень, чтобы первая партия горожан снялась с места. «Великое возвращение» – так это назвала пресса, при ее-то тяге каждый месяц откапывать какой-нибудь новый социологический феномен. И частично она не врала, кто-то действительно возвращался, раз уж была финансовая помощь: из крупных столиц, даже из-за границы, в свои деревни и городки, в родные края родителей, а то и бабушек с дедушками, такие, которые уже даже местом отпуска не служили, зато теперь стали важным символом, а главное – источником права на выплату. Многие не возвращались, а перебирались в какую-нибудь деревушку, где раньше всего-то отдыхали на выходных. А точнее, выбрали на сайтах программы местечко либо с самым высоким рейтингом, либо уже облюбованное их друзьями и родственниками или просто такое, где новым поселенцам предлагались дешевые или даже бесплатные дома. Большинство, конечно, собиралось получать деньги, жить в тихом и доступном месте, растить детей на пасторальной природе, работать из дома с приятным видом за окном и недалеко от столицы, открывать на гарантированный доход мелкий бизнес, вступать в какой-нибудь из первых кооперативов, баловаться сельским хозяйством или посвящать себя творческим занятиям и прочей бесполезной ерунде, на которую нам всем предстояло для них скинуться. Со своими идеализированными городскими представлениями они надеялись обрести в деревне простой и аутентичный образ жизни, много времени, неиспорченные социальные связи, человеческий масштаб, яблоки, которые по-прежнему были бы на вкус как яблоки. Но сначала, во многих случаях, их не приняли те, кто никогда не покидал этих мест, или те, кто вернулся туда много лет назад без всякой помощи и теперь видел в происходящем скорее вторжение, чем заселение.

Многие из нас высмеивали их наивность. Мы предсказывали им провал: обаяние деревни развеется через год, если не раньше, их дети подрастут и потребуют чего-то большего, чем простой и аутентичный образ жизни; избыток времени утомит их до смерти; социальные связи начнут их душить; им надоест грызть яблоки со вкусом яблок; они быстро одумаются и вернутся, поджав хвосты. Мы вспоминали, что у каждого поколения случается свое возвращение в деревню, возникают свои фантазии о развороте к корням и воссоединении с утраченными ценностями. Мы презирали этих пижонов за авантюру с улаженной жизнью, в которой им не грозили потери, и заодно их детей, которым все доставалось бесплатно, хотя в городе их сверстники рассчитывать на независимость не могли. Однако правда состояла прежде всего в том, что этим несчастным было уже нечего терять и они набросились на выплаты и дома не для того, чтобы получить возможность жить иначе, а для того, чтобы жить хоть как-то. Но были и те, кто отправился в деревню сознательно, – первая волна кувшинщиков. Там они встретили единомышленников – вернувшихся, как они, или никогда не уезжавших. Между собой они создали несколько сообществ, первых, тех, которые очаровывали Монику и над которыми я смеялся. Экоммунары!

Большинство возвращенцев в итоге отступили обратно в города, вот так, когда базовый сельский доход отменили или когда до них дошло, что деревенской жизни их мечты уже не существует, если она вообще хоть когда-то существовала. Но кое-кто остался. Как несчастные люди без будущего, которыми никогда не переставали быть, они зависели от милости каждого встречного мошенника, пытавшегося втюхать им фигуральный мотоцикл, в том числе такой раздолбанный, как мотоцикл кувшинщиков. Их сообщества перестали расти и возникать, и мы о них забыли – по крайней мере, я.

И вот чем они занимаются сегодня: сидят себе в офисе банка и с удовольствием наблюдают, как предприниматель унижается, чтобы выпросить у них финансирование.

По дороге в школу Сегиса я следил по карте за твоим маршрутом – ты продолжал нестись по прямой и на полном ходу уже прошел четыре километра, а добрая душа Юлиана ускоряла шаг, поспевая следом, и обгоняла тебя на каждом светофоре, чтобы вовремя удержать. Мне было интересно, чем закончится твоя прогулка, будет ли она удачной, окончательной.

Заодно, пользуясь случаем, я позвонил двум своим парням, о которых уже тебе рассказывал. Бывшим одноклассникам Сегиса – плохим ученикам, а продавцам и того хуже, если судить по той неделе, что они ходили по домам. Очередные раздолбаи, которым нужна работа, – так бы ты подумал, если бы знал их и видел, как они работают. Они не заключил и ни одного чертова контракта, потому что жрать не хотят, – еще одно выражение очень в твоем духе. «Жрать не хотят», «это поколение уже родилось сытым», «они всё получили на блюдечке с голубой каемочкой», помнишь?

Кажется, что это глупое выражение, застывшее на твоем лице, изменится в любой момент и ты взревешь, как в старые добрые времена. Но слушай, с этими двумя никчемышами все так и есть: насколько я знаю их семьи, ни одному из них не надо работать, в конечном счете родители пристроят их на тепленькие места с хорошей зарплатой, совсем им не по заслугам. Лучшее агентство по трудоустройству – это хорошая фамилия, хотя что тебе об этом говорить. Сейчас они пытаются заработать мелочь на карманные расходы и, прежде всего, показать своим семьям, что они не просто спят, едят и принимают наркотики, но и чем-то занимаются. Вот только я дам им от ворот поворот: какой от них прок, если они не привели ни одного гребаного клиента?

Так вот, я им позвонил. Ясное дело, они потратили утро впустую. Я заключил три контракта и еще пятьдесят договоренностей, а они еще не расшевелились. Пришлось прочесть очередную нотацию.

– Что с вами не так, вы зачем людей пугаете? Сколько раз мне повторять, что вы продаете не страх, а безопасность. Страх у людей есть и без вас, они его жуют, дышат им, спят с ним в обнимку и просыпаются оттого, что он сушит им горло. Но необходимости напоминать им об этом нет: от любого предложения, которое всколыхнет их страхи, они откажутся. И не надо говорить им про Жаркую неделю, потому что они о ней не забыли, они держат ее в уме, не перестают о ней думать, это постоянство и открывает вам двери. Не надо даже спрашивать, видели они сериал «Безопасное место» или нет, – естественно, видели, потому-то они вас и принимают и слушают, что видели и не забыли, но, с другой стороны, им не хочется напоминаний об этом. Надо быть тоньше и хорошо изучать психологию каждого, тактик продажи столько же, сколько и клиентов: к родителю и пенсионеру, мелкому бизнесмену и госслужащему подход нужен разный, страхи у них различаются; может показаться, что все боятся одного и того же, но от правды это далеко. Вы вводите их в курс дела слишком резко, вы будто кличете беду, связываете безопасное место с угрозой, и все это в одной упаковке, словно пистолет или капсула с цианидом на экстренный случай. Мы продаем им совсем другое: мы продаем бесполезное место, они должны видеть его таким, должны думать, что оно никогда им не пригодится, что оно даст им душевное спокойствие, но никогда не понадобится, словно пистолет или цианид. Они согласятся на покупку, только если сочтут ее ненужной, но все же необходимой. Не надо давить – будет лучше, если они сами в итоге примутся расспрашивать, прицениваться, вымаливать себе убежище. Пусть они сами придут к желательному для нас выводу, пусть спросят себя, как они могли дожить до сегодняшнего дня с небронированной кладовкой, подвалом или парковкой. А главное, не отвечайте, когда вас не спрашивают. Иметь наготове ответ хорошо, поэтому я вам его и дал, а вы его отрепетировали, – но не забегайте вперед. Вы увидите, что никто не задает самого главного, единственного в этом деле стоящего вопроса. Никто его не задает, чтобы не слышать ответа и по-прежнему спать по ночам. Никто, кроме беременной женщины, которая злилась на своего мужа.