Текст книги "Безопасное место"

Автор книги: Исаак Роса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Наконец появился замдиректора и провел меня в кабинет. Я увидел Сегиса в соседней комнате и махнул ему рукой. Вечно забываю, что он нас не видит: то, что для нас окно, для него – зеркало, как в полицейских драмах. Видишь, в какую школу мы отдали Сегиса. Мы — ты тоже.

Ясное дело, он эти штучки знает, потому что не впервые там сидит; так что он тоже помахал и улыбнулся зеркалу, когда, по его оценке, я должен был прийти.

– Поведение вашего сына нас очень беспокоит, – заговорил зам. – Боюсь, в этот раз речь пойдет о более… неприятном предмете. О веществах. Не знаю, понимаете ли вы меня.

– О веществах, – повторил я, глядя на Сегиса. Его взгляд встретился с моим в собственном отражении.

– Мы разбираемся в этом деле осторожно, не хотим тревожить остальных родителей.

То есть они не хотят, чтобы остальные родители поняли: высоких платежей недостаточно, чтобы защитить детей от той дури, которая циркулирует в любой государственной школе. И решили перевести их в другую школу с большими гарантиями.

Значит, заявление в полицию они не напишут, по крайней мере пока. Это хорошо. В любом случае, я удивился, что Сегис промышляет дурью (это не в его стиле), и спросил, что у них есть на него.

– Вот, взгляните, – сказал помощник комиссара. Он положил на стол планшет и включил видео. Запись была сделана в туалете, но не возле раковин, а в кабинке.

– У вас в кабинках есть камеры? – спросил я. Зам неловко поерзал, и я надавил на него сильнее: – А ученики знают, что их записывают в туалете? А другие родители? Или я единственный, кто не читал бюллетень?

– Нет, пока они не знают, – признался он. Такова новая превентивная мера, школа очень заботится о безопасности учеников, ведь именно этого родители и ждут, когда приводят туда своих детей, и потому нельзя допустить слепых зон, пространств безнаказанности. Что действительно серьезно, так это поведение моего сына. Гораздо более серьезно, чем гипотетическое нарушение конфиденциальности, которого ни в коем случае не произошло, потому что за прямой трансляцией никто не следит; записи удаляются через неделю и просматриваются только по важным поводам. Например, из-за насилия над учеником, который боится указать на обидчика, или незаконной деятельности, которой никак не место в этом заведении. Зам тараторил, и я расслабился: теперь в нашу пользу есть кое-что еще, дополнительный козырь для переговоров о том, чтобы нашего успешного ребенка не исключили.

Я начал смотреть видео. Сегис и еще один парень – его лицо на камеру не попало – прижимались друг к другу, стоя по разные стороны унитаза. Сегис сунул руку за пояс, и на мгновение я испугался, что стану свидетелем сцены, к которой не буду готов. К счастью, он достал оттуда что-то похожее на конверт и протянул второму парню, а тот спрятал полученное в такое же место, за ширинку. Они стукнулись кулаками, и мальчик вышел, а Сегис остался – наверное, чтобы потянуть время и не выходить из туалета вдвоем.

– Мы остановили сообщника, как только он вышел в коридор, и нашли у него это.

Зам выложил на стол конверт, из которого торчало несколько купюр по пятьдесят и сто евро. Их не меньше пятидесяти, прикинул я на глаз, оценив толщину конверта. Если купюры одинакового номинала, то это большая сумма. Гораздо больше той, что он обычно держит в руках, проворачивая свои дела.

По словам зама, мальчик сообщил сквозь слезы, что он всего лишь курьер, что Сегис попросил взять конверт и положить его в почтовый ящик по одному адресу; он даже не знал, что внутри. «Он хороший мальчик», – подчеркнул зам. Короче говоря, этот мальчик из действительно хорошей семьи, с доходом выше ста двадцати тысяч евро в год и фамилией с частицей; он не Гарсия, сын банкрота и внук преступника.

– Что вы собираетесь делать с этими деньгами? – только и смог я спросить.

Меня так и подмывало сказать, что Сегис для школы не проблема, а как раз наоборот – лучшее доказательство, что ее метод обучения работает. Он самый продвинутый ученик, образец для подражания всем остальным; его историю можно было бы превратить в рекламу, чтобы больше родителей приводили сюда своих детей. Он воплощение успеха. Раннего успеха. Это тем более впечатляет, что его успех не связан с семейным происхождением.

Ты бы тоже им гордился, если бы все еще был в уме. Твой внук – лучший продолжатель саги, которую ты якобы начал, а я с переменным успехом продолжил. Сегис может ее вывести на новый, недосягаемый для нас уровень. Ему всего семнадцать, но задатки у него весьма многообещающие. Тебе бы понравилось слушать о его приключениях: они точно скопированы с твоего мифического детства, в котором, по собственным словам, ты уже умел стоять на ногах. Не знаю, насколько здесь оказала влияние наследственность, подражание деловому плутовству, с которым он познакомился дома. Думаю, школа тоже не осталась в стороне: педагоги так настаивали, чтобы дети развивались путем творческих стимулов и с начальных классов представляли себя изобретателями и управляющими компаний по производству игрушек. А когда школа наконец получила талантливого ученика, то оказалась недовольна. Хотя он лучше всех уловил ее дух, лучше всех воспользовался теми нелепыми навыками предпринимательства, которые ему преподавали с девяти лет.

– Что ты натворил на этот раз? – спросил я его на выходе из школы, и в моих словах слышалось больше гордости, чем упрека. Я восхищаюсь этим мальчиком, который выжил. Он пробивной, он лучше нас с тобой понял, как дело делается. Стоило ему только научиться ходить, как он уже собирал чаевые с блюдец в барах. Когда он хотел получить подарок, то выпрашивал покупку подороже, выпрашивал настойчиво, а потом начинал торговаться и в итоге получал свое. Он всегда придумает, как заработать денег, и это восхищает. Меня успокаивает мысль, что он переживет наше падение, снова встанет, займет высокое и надежное положение; он не упадет так легко. Где бы мы с тобой были с его талантом.

Ты видел только начало его делового пути, когда в детстве он невероятно проницательно и быстро считывал потребности и желания своих одноклассников, намереваясь что-то у них выторговать. Помнишь, как он ксерил игровые карточки, а потом обменивал их так, как будто они были настоящие? Никто этого так и не узнал, а Сегис собрал из настоящих полную коллекцию. А как он обменивал завтраки на игрушки? Как в шестом классе организовал лотерею? Хотя тогда ты уже был не совсем в себе и вряд ли это помнишь. Так вот, он устроил в школе подпольную лотерею, призом объявил дешевый планшет и убедил сотню с лишним учеников купить билеты по три евро. Даже охрана и повара их приобрели. Причем учителя и родители были ни сном ни духом. Заработал сто сорок чистых евро. В одиннадцать лет. Но знаешь, что он сделал с деньгами? Вложил их в свой следующий бизнес: купил шесть пар кроссовок, которые шли по акции три по цене двух, и толкнул их в школе.

Это мажористые дети сорят деньгами не по возрасту, получают их на карманные расходы и в подарок, и им вечно не хватает кроссовок. Сегис перепродал их по цене значительно ниже себестоимости – как можно было устоять перед таким предложением? – и все же получил прибыль. Затем купил еще шесть, а когда сбыл и их, то хотел было взять еще двенадцать, но владелец магазина заподозрил неладное. И как ты думаешь, что сделал Сегис? Убедил его войти в долю. Он получал кроссовки и другие товары по приятной цене, взамен же гарантировал объем продаж. А ведь ему тогда даже двенадцати еще не было. Ни его мать, ни я, ни учителя ни о чем не подозревали. Он сам рассказал мне об этом, когда через какое-то время вскрылся его бизнес готовых домашних заданий, к которому он привлек нескольких учеников.

Конечно же, я его не наказал. Он не услышал от меня ни малейшего упрека. Разве дома было не то же самое? Разве не для того мы его устроили в такую школу, чтобы он преуспел? Он не мог рассчитывать, как остальные ученики, что рекомендации предков расстелют ему дорожку из школы прямо в совет директоров. Изначально он был в невыгодном положении, но быстро догнал остальных. Потом, уже когда ему исполнилось двенадцать, Сегис задумал более амбициозный проект, и мне пришлось ему помочь с электронными платежами. У себя в школе он обзавелся хорошей клиентурой; другие к нему обращались за любым товаром, который не могли приобрести из-за возраста или родительских запретов; сарафанное радио и соцсети разнесли весть о нем до других подобных школ, так что Сегис решил расширить предложение – разнообразить каталог и лучше его продумать, опираясь на свое знание сверстников и учитывая внезапные капризы моды. Он занялся торговлей через дроп-шиппинг. Нет, я тоже понятия не имел, что это такое, услышал это слово впервые. Видишь, какой операционный директор из меня был в твоей компании – даже сын утер мне нос. Очевидно, это форма коммерческой триангуляции, посредничества между покупателем и продавцом. Она предполагает, что надо отслеживать товары с повышенным спросом, искать их у дешевых поставщиков, особенно китайских, и размещать в каталоге; прибыль выходит очень маленькой, но продажи большими. Причем ни к одному товару ты не притрагиваешься. К покупателям он поступает напрямую от продавца. Никакого тебе склада, никаких запасов, инвестиций, затрат на доставку. Ни малейшего риска.

Это блестяще. Дело благополучно шло почти год, пока не возникла какая-то проблема с заказом на темные очки и Сегис не прикрыл лавочку, чтобы увернуться от потока требований о возврате. Абсолютный гений. Материал для одной из тех зрелых биографий, которые мы все читаем, чтобы узнать о скромном происхождении великих бизнес-империй. Двое молодых студентов возятся с компьютером в гараже. Мелкий курьер разъезжает от города к городу на своем первом грузовике. Ботан основывает крупнейшую соцсеть в истории. Неотесанный коммивояжер выстраивает сеть из трехсот стоматологических клиник. Подросток обречен на провал в школе для успешных детей.

Надеюсь, в его официальной биографии я займу видное место. Юное дарование сделало меня своим доверенным лицом или даже партнером, когда для каких-то операций ему понадобился взрослый человек.

Мой родительский опыт больше похож на бизнес-репетиторство, но я не жалуюсь – наоборот. Матери он ничего не сказал, а во мне нашел сообщника. Наши с Моникой разногласия и расставание были в какой-то мере связаны с этим. Видишь ли, мы развелись частично из-за тебя, частично из-за Сегиса. То есть наш брак распался из-за неудачи моего отца и успеха моего сына.

Первым летом после расставания я отвез Сегиса в палаточный лагерь. Знаю, так делают все разведенные отцы, но банкротство, конфискация активов, расторжение брака и алименты тяжело ударили по моим финансам. В лагере мы провели добрых две недели. Но не мне тебе рассказывать, что у предпринимателей отпуска нет: уже на второй день Сегис унюхал возможности. В чертовом кемпинге для неполных и бедных семей. На его территории был только небольшой супермаркет со скучным ассортиментом и завышенными ценами, поэтому Сегис разработал систему заказов и доставки из нескольких магазинов в ближайшем городе. Он нашел перевозчика из местных, очень молодого; тот забрал у обездвиженного отца фургон и заручился поддержкой полудюжины кемпинговых подростков, которые работали за комиссию и принимали заказы от кемпинговых же семей. Широкий ассортимент, симпатичные цены, доставка в тот же день. Даже программа лояльности появилась – за каждый заказ давались баллы. Директор кемпинга в конце концов обо всем узнал и выставил нас вон, хотя у нас еще оставались выходные. Сегис за десять дней заработал так много, что предложил нам с ним провести эти две ночи в лучшем отеле района – пять звезд, собственный пляж. Мы спали на кроватях с россыпью подушек, принимали душ в незасоренных ванных, ели причудливые блюда на завтрак в буфете, заказывали пиццу в номер, беспрерывно смотрели фильмы. Думаю, это были самые счастливые два дня за многие годы. За всю мою жизнь.

– Что ты натворил на этот раз? – спросил я его после школы с гордостью, но и с легкой обидой. Доверенным лицом я больше не был, или же ему просто не понадобилась помощь для своих операций.

– Они вернули тебе деньги? – спросил Сегис в ответ.

Нет, не вернули. Замдиректора положил конверт в тот же ящик, откуда его достал, и запер замок. Сначала им придется разобраться и выяснить, насколько законным путем эти деньги попали к Сегису, а пока он их не получит. Так утверждал зам в нашем разговоре, отдаленно напоминавшем дуэль: кому из нас приходится скрывать больше, мне – делишки сына или ему – сомнительные методы наблюдения.

Мы еще не вышли за ограду. Сегис остановился рядом с плакатом об успешных детях и, когда я ответил отрицательно, посмотрел на меня не то сердито, не то испуганно – не знаю.

– Ты должен за ними вернуться, – приказал он и осторожно подтолкнул меня к зданию.

– Я не могу этого сделать, Сегис.

– Разумеется, можешь: это мои деньги, они не имеют права оставлять их себе.

– Тебя ведь не обыскивали, – сказал я на полицейский манер.

– Деньги мои, а тот парень всего лишь курьер, – ответил Сегис, как заправский деляга.

Я попытался до него донести, что не могу войти в здание, найти кабинет замдиректора, постучать в дверь, с улыбкой поздороваться и попросить его вернуть тот конверт с купюрами из туалетного видео, потому что это собственность моего юного предпринимателя. Но Сегис повторял как заведенный, теперь уж точно скорее испуганно, чем сердито: «Это мои деньги, это мои деньги, мне должны их вернуть, это мои деньги, и они мне нужны».

– Тогда расскажи, за что ты их получил, – попытался я его успокоить.

Он затараторил о некоем парне, компьютерщике, нет, студенте-компьютерщике, старшем брате одноклассника, которому он дал деньги; хотя нет, это был другой чел, да пофиг; дело в том, что компьютерщик, студент-компьютерщик, разработал приложение для его нового проекта – системы распределения мелких доставок по городу, которую Сегис собирался запустить. На этом месте я закусил губу, потому что несколько месяцев назад он уже рассказывал мне об этом бизнесе – доставке, которой занимались ученики из его школы и других по всему городу. Им надо было всего лишь идти своим обычным маршрутом на занятия, домой или в места для хобби и тусовок, а по пути забрасывать кпиентам покупки из супермаркета или аптеки, контейнеры с материнской едой независимым детям, забытые на работе или дома вещи, складские запчасти для мастерской – да что угодно. Расценки для клиентов очень низкие, намного ниже, чем у любой другой курьерской компании, а курьеры получают небольшое, но достаточное вознаграждение, ведь им не приходится отклоняться от пути и совершать какие-то особые действия, нарушающие их планы. Система работает через очень простое приложение, в котором можно отслеживать перемещения курьеров с помощью GPS и оставлять заказы тем из них, чьи маршруты совпадают с запросами клиентов. Но это приложение я видел еще несколько месяцев назад.

– Это какое-то новое дело? – спросил я его, чтобы проверить, врал он мне или нет; он забыл, что уже рассказывал мне эту историю, или дополнял ее. Он ответил, что новое:

– Мы собираемся его запустить, не хватает только приложения, и мне надо заплатить дизайнеру, чтобы система заработала.

Похоже, он мне врал. Я и сам установил это приложение на телефон; хотя я им не пользовался, мне было интересно посмотреть, насколько расширилась зона его действия. Сегис мне врал, но я не стал вынимать телефон и тыкать плута носом в его собственное приложение. Вместо унижения я решил дать ему возможность сохранить лицо, на то я и отец. Наверное, у меня теплилась надежда, что в какой-то момент он сам расскажет, что задумал и почему ему надо вернуть деньги так срочно; пускай он восстановит доверие между отцом и сыном – мне не хотелось его лишиться.

Ложь за ложь: я попросил его меня подождать – соврал, будто собираюсь вернуться за его деньгами. Снова поднялся по лестнице и сказал охраннику, что мне нужно в туалет. Сегис в саду потерял меня из вида, а я завис в кабинке на десять минут. Помахал в камеру.

– Не вышло, – слукавил я, вернувшись. – Я стоял на своем, и все попусту. Но не волнуйся, дирекция не сможет оставить деньги себе и вернет их, как только убедится, что они заработаны честным путем. Ты же ничего противозаконного не совершил, правда?

– Все чисто, пап. Просто я тороплюсь заплатить свой долг, не хочу портить себе репутацию.

Думаю, Сегис сказал эти слова без задней мысли, но меня они задели все равно.

– А почему ты не заплатил тому парню, компьютерщику, напрямую?

Я немного надавил – вдруг бы он сознался. Но сын увильнул от правдивого ответа и пробормотал импровизированное объяснение: он передал деньги приятелю, потому что тот живет с компьютерщиком в одном районе; компьютерщик предпочитает наличные и, пока не получит конверт, не активирует приложение; в любом случае, ему надо заплатить – так было оговорено.

– Если дело срочное, то я могу одолжить тебе деньги до тех пор, пока ты не получишь свой конверт обратно, – сказал я. Такого намерения у меня не было, точнее, у меня не было средств (я помнил о толщине конверта). Просто я пытался перебросить сыну мостик, протянуть ему руку, чтобы он снова мог мне доверять и рассказал, во что ввязался. «Боюсь, на сей раз речь пойдет о более неприятном предмете», – сказал мне зам. Вещества, предположил он. Мне не хотелось в это верить, не хотелось думать, что мой сын повторяет семейные ошибки, да еще и в столь юном возрасте.

Ты собираешься дать мне денег? – спросил Сегис, и теперь в его голосе и взгляде я прочел притворное удивление и сарказм. От этого мне стало больно. Вероятно, когда я навещал тебя в тюрьме, от моей едкости тебе было больно не меньше. И, надо думать, не меньше ты страдал, хотя я и не знаю этого наверняка, когда болезнь уже опустошала твою голову, а я почти ежедневно продолжал сыпать упреками и изливать на тебя свои обиды – но зато с улыбкой. С великолепной улыбкой во весь рот, которая смягчала мои колючие слова и от которой у меня в итоге сводило скулы, потому что, пеняя тебе, я старался изображать счастливое выражение лица. Доктор очень настаивал, чтобы мы обращались к тебе с подчеркнутой приветливостью: мы должны были излучать спокойствие, безопасность, доброжелательность, а улыбка служила условным знаком, который ты еще понимал. Если бы кто-то заговорил с тобой резко, ты бы сдал; если бы я вешал на тебя ответственность за свои финансовые и семейные неурядицы с суровым лицом, ты бы не выдержал, начал бы испуганно заикаться, заплакал, убежал. Как в тот раз, когда мы вместе, выходя от врача, столкнулись на улице с твоим бывшим клиентом и тот принялся сыпать руганью и оскорблениями, демонстрировать тебе свои испорченные зубы и кричать в лицо, не обращая внимания на мои объяснения: «Он ничего не понимает, оставьте его в покое, он нездоров, у него деменция, все это ни к чему не приведет, он ничего не знает и не помнит». Но мужик не поверил – и он тоже – и некоторое время шел за нами по улице и кричал уже не нам, а всем прохожим, что ты мошенник и подлец и что ты смеялся над тысячами рабочих семей вроде его собственной; я ускорял шаг, таща тебя за собой, а ты хныкал от ужаса. За эти годы я почти не кричал на тебя и не говорил с тобой сквозь зубы, как бы мне того ни хотелось. Я почти всегда уважал советы врачей, и если мне понадобится сказать, что ты угробил мою жизнь, или по новой излить все обиды, то я сделаю это с улыбкой, с какой разговаривают со стариками, инфантильной улыбкой, с которой к тебе обращаются врачи и медсестры, материнской улыбкой, что вечно дарит тебе очаровательная Юлиана, деревянной улыбкой, с которой я все это тебе рассказываю.

Но улыбка, с которой Сегис спросил у меня сегодня утром: «Ты собираешься дать мне денег?», была колючей. Я тебе не рассказывал, но Сегису доводилось мне одалживать. Несовершеннолетний сын одалживает мне деньги. Можно сказать, он заботится обо мне так же, как я забочусь о тебе, мы вывернули роли поколений наизнанку. Пару раз мне приходилось просить у него денег в конце месяца, иначе я не смог бы оплатить счета. Пятьсот евро. Я знал, что Сегис оперирует более крупными суммами и обладает хорошими источниками дохода. Но хуже всего то, что я попросил его заплатить алименты. Хотя нет, даже не так: хуже всего то, что долг я все еще не вернул. А теперь предлагал ему невозможную помощь, и мы оба отдавали себе в этом отчет.

– Ладно, ты вернешься туда завтра и без конверта уже не уйдешь, – пощадил он меня. – Можешь их заверить, что все чисто и что деньги мои, на то ты и мой отец.

– Само собой, – пообещал я ему и отчетливо представил, как возвращаюсь завтра в школу, требую отдать мне конверт и не исключать сына, иначе я донесу о камерах в туалетных кабинках.

Сегис улыбнулся примирительно. Показал мне свои брекеты, новые и дорогущие брекеты, дело рук его матери, твоей невестки.

Тут я позвонил Юлиане – она сказала, что ты уже дома. Обратный путь тебя успокоил и утомил, и ты заснул на диване, как только вернулся. Поэтому я забыл о тебе и постарался как можно лучше провести несколько приятных часов со своим сыном.

Я предложил ему вместе пообедать, но сначала сходить со мной на пару запланированных встреч неподалеку. Вряд ли он научился бы у меня тому, чего не знал сам, и напрасно думать, будто таким его воспитали мы с тобой или школа. Я просто хотел, чтобы он увидел: его отец тоже способен вести дела, добротные дела, вот и все. По пути я ввел его в курс событий, а то в последнее время мы разговаривали мало:

– Компания называется «Безопасное место», те двое приятелей тебе уже рассказали. Как тебе название? Ничего, да? Меня навел на него сериал «Safe Place», ты смотрел? Нет? Из-за проблем с правами я не мог взять такое же имя, но и пусть, ассоциация срабатывает все равно: как только люди слышат про «Безопасное место», то сразу вспоминают о сериале. Ты правда его не знаешь, даже не слышал про него? У молодежи, конечно, всегда свои интересы, но этот сериал был страшно популярным, стал целым социальным феноменом, кругом только его и обсуждали. Он хоть и художественный, но снят как документалка, максимально реалистично. Похоже на постапокалиптические видеоигры, которые так тебе нравятся. Речь там о последствиях какого-то катаклизма. Что произошло, не очень понятно, что-то с энергетикой, но не суть; наступает полный коллапс, и все рушится: ничего не работает, электричество пропадает, система коммуникаций разваливается, люди опустошают магазины и моментально создают дефицит. Теперь каждый сам за себя, все ищут безопасное место и стараются укрыться, потому что ситуация убивает, буквально: люди идут на мокруху, чтобы заполучить бензин, воду или еду. Сцены грабежей имитируют теленовости и поражают реалистичностью. Самые отчаянные крушат магазины, сметают с полок все подряд и в итоге поджигают помещения. На улице линчуют за машины, потому что все хотят бежать из города, куда – неизвестно, но хоть куда-нибудь и как можно скорее: на дома нападают ради провианта или просто пользуясь суматохой. Безопасных пространств больше не остается, хаос ширится и не щадит никого – ни больных, ни престарелых. Никто не знает, почему не реагирует правительство, стражей порядка на улицах почти нет, полицейские участки люди штурмуют ради оружия.

В третьем сезоне показана тюрьма без охранников и электричества, система безопасности там больше не работает, поэтому заключенные сбегают и промышляют грабежами. Некоторые пользуются случаем и мстят своим обличителям, это самое страшное; одна семья прячется в подвале, но заключенные ее находят, насилуют жену и дочерей на глазах у отца, а его самого потом забивают до смерти. Толстосумы подготовлены лучше всех – ах, как всегда. У одних в домах уже есть бункеры. Других подбирают вертолеты или вооруженные конвои и отправляют на какой-нибудь остров, где они временно устраиваются в большом Безопасном месте – изолированном роскошном курорте, который и строили как раз на такой случай (отсюда и название сериала), – и ждут, пока положение не устаканится. Ужасная сцена случается в аэропорту: самолеты не взлетают, люди бунтуют и грабят магазины дьюти-фри, а охранники стреляют – защищают единственную открытую полосу, по которой другие бегут на частные рейсы. Серьезно, ты должен это увидеть – отлично снято. А главное, что все это как будто происходит прямо сегодня. Видишь, о лучшей рекламе для своих безопасных мест я и мечтать не мог. Как тебе такое?

Я болтал и болтал, как обычно болтают разведенные родители: нам всегда страшно, что между нами и детьми повиснет тишина. Меня несло, но Сегис не слушал; его внимание было приковано к телефону: сообщения настойчиво сыпались одно за другим, а на пару звонков он не ответил. С тем же преувеличенным энтузиазмом, что и служащим банка, я плел ему, что отклик отличный, что мы не справляемся со спросом, планируем открыть филиалы в нескольких городах и набираем новых сотрудников, продукт продается сам по себе, мы нашли эксклюзивного дистрибьютора и собираемся стать эталонным брендом в своем секторе, потому что мы первые в своем роде…

Да, как видишь, я и Сегису пафосно рассказываю о своей компании во множественном числе: мы планируем, мы набираем, мы находим. Как будто и ему пытаюсь втюхать бункер, или выпрашиваю у него финансирование, или не знаю что еще; может, надеюсь, что он заинтересуется, соблазнится прибыльной перспективой и однажды начнет работать со мной. Что наша связь, которая до сих пор была бизнес-наставничеством, превратится в альянс, партнерство. Я в курсе, смешение семьи и бизнеса обычно плохо кончается, тебе ли об этом не знать; но, может, заодно я пытаюсь это опровергнуть, ищу компенсацию за наш с тобой провальный опыт, когда ты был президентом компании, а я – операционным директором. Пытаюсь доказать себе, что я не такой, как ты, что с моим сыном у нас все будет иначе.

На один звонок он все-таки ответил: звонила его мать. Конечно же, она набрала его и поинтересовалась, все ли хорошо, забрал ли я его из школы и поговорил ли с директором или еще кем-нибудь, что тот мне сказал, а что сказал ему я, – обо всем этом она расспросила его. Со мной она общаться не хотела. Сегис попотчевал ее импровизированной версией событий: между учениками случилась драка, он попался под руку, и на него свалили вину, но все в порядке, вряд ли его будут наказывать.

– Не волнуйся, маме я ничего не скажу, – пообещал я сыну, когда их разговор окончился и он меня поблагодарил. Было приятно, что он соврал нам обоим, но мне он при этом качественнее, ближе к истине, какой бы она ни была, и с такой мерой доверия, какой его мать не заслужила. В любом случае, мы оба притворились, будто поверили; возможно, хорошими отцом и матерью нас это не делает, но верить, отдавать предпочтение доверию, изображать его – это проявление типичного родительского автоматизма, с помощью которого мы защищаемся от наших детей, их решений и падений; правда, тебя это не касается.

Минутное вмешательство Моники изменило ход нашего разговора. Сегис сообщил мне – внимание, – что его мать собирается… переехать в сообщество! Ага, в сообщество кувшинщиков, на юге, в котором она побывала прошлым летом на отдыхе. Как тебе это нравится? Ты смеешься от подобной глупости, смеешься, потому что я смеюсь, но если бы до тебя на самом деле дошло, ты бы потешался больше моего, ты бы зло хохотал и выплевывал фразы типа: «Моника в сообществе! Лоботряска! Совсем опузырилась от лени! Я бы научил ее работать!»

Моника – в сообществе. Не скажу, что я удивлен, – она уже давно несла эту чушь. И я помню, когда мы еще жили вместе, однажды она притащила в дом кувшин нелепого вида – один из тех, что  раздавали экоммунары. Именно тогда я и окрестил их в честь кампании, с помощью которой они старались завоевать симпатии колеблющихся и привлечь ностальгирующих. «Кувшины против климатических изменений» – такой супероригинальный у них был девиз. Кувшины против климатических изменений! Кому нужен холодильник, когда есть кувшин – воплощенная экологичность? Кому нужна бутилированная вода, когда есть кувшин, один на всю жизнь, и он не устареет? Кому нужны электричество и водопровод, когда есть старинный кувшин, который можно наполнить из фонтана на площади? С одной стороны – передовые технологии, с другой – народная мудрость. Благословенный кувшин! Уже просто держать и поднимать его, промачивать из него горло – значит путешествовать во времени, возвращаться в золотой век, потерянный рай с крестьянами на деревенской площади, поденщиками, раздающими воду в фермерском доме, матронами, сидящими у дверей дома рядом со своими кувшинами. Я чуть не запустил его Монике в голову, когда увидел.

Моника – в сообществе, вот так шутка. Это можно было бы принять за свидетельство того, как далеко проникли экоммунары, но, по-моему, все ровно наоборот: участие Моники свидетельствует об их несерьезности и быстрой деградации, об их безвредности. Оно доказывает, что через пару лет от этого движения останется горстка хиппи и ничего особо не изменится, даже для их придурковатых последователей.

Моника – в сообществе. Я бы прямо заплатил, чтобы увидеть нечто подобное. Моника делится с другими, Моника отказывается от излишеств, ратует за простую и деятельную жизнь, жизнь с меньшими тратами, роскошную бедность!. Можешь себе представить? Моника заботится об общем благе, о человечестве, о планете! Моника пьет из кувшина и берется за посменную уборку, обработку мусора и весь тот неблагодарный труд, который кувшинщики чередуют между собой. Она не протянет и недели. Думаю, для нее это просто очередной опыт, примерно как йога-ретрит или уроки по выпечке хлеба. Мир кувшинщиков кишит такими пижонами, скучающими людьми со стабильной жизнью, охотниками за опытом, которые ничего не теряют и знают: когда игра закончится, их будут ждать семьи, активы или, как это в случае с Моникой, папочкина компания. Твоя невестка всегда умела выпрыгнуть из поезда, прежде чем он сойдет с рельсов. Вспомни, как ее папаша отреагировал на твой крах и как быстро она от него отстранилась. Умница. Если сейчас она войдет в сообщество, то со своими активами наверняка поступит так же. И, конечно, свой внушительный и неэкологичный гардероб она с собой не возьмет – он будет ждать в доме ее отца, когда она вернется, когда ей станет скучно, когда ей захочется нового опыта. Или когда что-то пойдет сильно не так: если наступит чертов коллапс, по какой угодно причине, она не станет канителиться в своем сообществе, рассчитывая на взаимную поддержку и братство, а снова побежит спасать свою шкуру – в отцовский бункер. Без всяких колебаний.