Текст книги "Безопасное место"

Автор книги: Исаак Роса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Добро пожаловать в школу для успешных детей. Знакомо звучит? Ты помнишь? Ты не потому улыбаешься, что от этих слов внутри тебя что-то вибрирует, потрескивают нейроны, всплывают короткие и смутные воспоминания? Слушай, я тут утром заснял плакат у входа – уж очень он был потешный: «международная ШКОЛА NEW CENTER. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ШКОЛУ ДЛЯ УСПЕШНЫХ ДЕТЕЙ. WELCOME ТО THE COLLEGE FOR SUCCESSFUL CHILDREN. WILKOMMEN IN DER SCHULE FÚR ER-FOLGREICHE KINDER». И еще на китайском, но это я уже не произнесу. А вот что забавно, так это нацарапанная внизу приписка: «Добро пожаловать в школу для преподов без контракта». Сегис что-то рассказывал о забастовке. Ну забастовка так забастовка, рабочие волнения – они везде.

Школа для успешных детей. Цирк, правда? Как будто эти дети не были успешными и без нее. Так сказала Моника в тот день, когда мы туда зашли. Мы раздумывали, куда бы отдать маленького Cernea, и руководство вызвало нас на собеседование: формально – чтобы познакомиться, а на самом деле – чтобы к нам присмотреться. Во дворе я тыкал пальцем в сторону невысоких зданий, ухоженной лужайки, наводившей на мысли о кампусе, спортивного центра, бассейна с подогревом и рекламных снимков с радостными блондинистыми детьми (они учились, играли в падел-теннис и катались на лошадях), а Моника остановилась перед плакатом у входа. Она прочитала эти слова вслух и сказала: «Что за дерьмовая претензия, кого они обманывают? Все прекрасно понимают, что успешные дети уже приходят в такие места успешными».

Признаюсь: это я настоял на том, чтобы Сегиса туда зачислили. Нет, сейчас я об этом не жалею. Ну то есть немного все-таки жалею – теперь-то я знаю, что Моника была права. Почему же тогда мы не переводим его в обычную школу? Когда ежемесячный взнос перестал быть мне по карману, Моника встала в позу – наверное, чтобы я злился и мучился из-за своего упрямства, которое привело Сегиса туда, а не во Французский лицей, как хотелось ей. Такими словами она этого, ясное дело, не объясняла. Она упирала на то, что Сегис не должен расплачиваться за чужие ошибки, – эта шпилька была в твой адрес, ты ведь знаешь, с какой любовью невестка всегда к тебе относилась; а еще говорила: «Лучше держаться за то немногое, что осталось, иначе уже вложенные деньги пропадут впустую». Именно так: «уже вложенные деньги». В успех нашего ребенка мы вложили многое. Слово «успех» она, конечно же, выплюнула со всем сарказмом, на который была способна, но ведь она действительно в это верит. В то, что Сегис будет спасен. Она не ждет от него успеха, но ждет, что он будет спасен. Что он станет удачной инвестицией, щитом на будущее, зарядкой с дополнительными жизнями. Что он всегда будет ехать по правильной полосе, что доберется до безопасного места – действительно безопасного.

Что касается меня, то я готов мириться с таким положением, хоть школа сына и обходится мне каждый месяц в такую же сумму, как плата за квартиру. Ведь в глубине души я тоже верю, что у Сегиса есть шанс, пусть даже маленький. Шанс на успех, более вероятный, чем в других школах, или хотя бы шанс не пропасть, как все те школьники, которые приходят пропащими уже из дома. И кроме прочего, я все еще верю, что в нашем роду он первым сумеет встать на ноги. Взгляни на прогресс: ты не мог учиться, я мог, но в государственной школе, а Сегис ходит в школу для успешных детей. Порода совершенствуется. Всегда стремится вверх. Социальный лифт – помнишь, как тебе нравилось это выражение? Ты услышал его и взял себе на вооружение. Социальный лифт! Наша семья – лучшее доказательство, что он существует и работает. Лишь одна ветвь из многих, заурядных Гарсия, Гарсия откуда-то из самых низов, из ниоткуда, с трудом, большим трудом мы поднимались, ступенька за ступенькой, на благородные этажи, на самый верх. Пока лифт вдруг не сломался и пол не ушел у нас из-под ног; ты провалился в пропасть, а я остался висеть, цепляясь за край кончиками пальцев, ногтями, и по-прежнему остаюсь висеть, соскальзывая миллиметр за миллиметром, отпуская один палец за другим, но все еще не надаю. Мальчика это не затронуло, мальчик до сих пор в кабине, и если мы продержимся еще год, хотя бы год, он успеет ступить на верхний этаж, пока трос не оборвется. Я знаю, после школы для успешных детей надо будет поступить в университет для успешных детей – вероятно, за границей; потом магистратура и стажировка в компании для успешных студентов, чтобы в конечном счете попасть в офис для успешных сотрудников или того лучше – создать свой бизнес и стать успешным бизнесменом. Ты в это веришь? И я нет. Уже нет. Но опустить руки было бы еще хуже. Если мы притворимся, что верим, если продолжим движение, если сильно потянем за трос, словно гребаный лифт можно запустить шкивом и мышцами, то, возможно, Сегис доберется до цели, будет спасен. Вот почему я должен провернуть все это дерьмо с безопасными местами: нам все еще приходится тянуть за трос. И потому что Моника права: Сегис не должен расплачиваться за чужие ошибки.

Ты был доволен, вспомни. Твой внук – в школе для успешных детей. Когда мы с Моникой спорили, куда его записать, ты дал нам карт-бланш, а вместе с ним последний толчок: я оплачу обучение, сказал ты с той же решимостью, с которой приглашал всех в свой излюбленный бар отметить открытие новой клиники – мол, приходите, берите что хотите, сегодня я угощаю. Дайте Сегисмундо такое образование, какое хотите, я угощаю. Своему внуку я желаю только лучшего. Пусть третье поколение закрепит то, за что боролись предыдущие. Пусть оно добьется того же, что и мы, но без усилий и скрипа. Пусть оно достигнет еще большего. Пусть достигнутое станет для него естественным и никто не заподозрит в нем всего лишь везучего выскочку. Пусть не будет пути назад, пусть пол в лифте уже не провалится. Пусть следующее поколение, дети Сегиса, окажется успешным от рождения и будет нуждаться в этой школе только для того, чтобы поддерживать естественный порядок и воспроизводить его без особых усилий.

Но увы: щедрого порыва, чека, счета на твое имя хватило только до средней школы, Дальше твое угощение приходится оплачивать мне.

Зато ты был доволен, да. Английский, немецкий и китайский. Интегральное образование. Академическое отличие. Воспитание ценностей. Ораторское искусство. Эмоциональный интеллект. Бизнес-образование на английском с начальной школы. Поощрение тяги к совершенствованию. Вся эта успокоительная болтовня, которая не дает родителям сомневаться в своих инвестициях. Чтобы они не задумались, не разумнее ли было вложить все эти деньги в недвижимость, которая приносила бы их детям доход до конца жизни. Чтобы они верили в усилия, заслуги и возможности и не видели правды: их дети приходят туда уже успешными. Какое-то время казалось, что Сегис был одним из них, с такими же возможностями, верно, – пока твое падение не раскрыло нам глаза. Да еще как. Тогда мы поняли, что он все еще держится за трос. Он все еще может упасть.

Полюбуйся разницей. Пару лет назад семья одного его одноклассника попала в ситуацию вроде нашей. Не дедушка, а отец парня оказался в тюрьме по делу о неуплате налогов. Всего неделя предварительного заключения, чтобы не допустить уничтожения улик, и его освободили под залог, а адвокат принялся ставить палки в судебное колесо: затягивать расследование, объявлять улики недействительными, добиваться предписаний, оттягивать заседание, проводить переговоры с обвинением, обжаловать приговор, – и под стражу его клиент не вернулся. Школа и семьи учеников на той неделе изо всех сил старались защищать бедного мальчика. Они даже собрали денег на оплату залога. После освобождения негодяй пришел забирать своего сына домой, и ты бы видел, как его встретили остальные родители. Какая приветливость, какое товарищество, какая солидарность.

После твоего первого ареста сборов не было. Ни в школе, ни в клубе. Мне пришлось клянчить деньги на залог у тех нескольких семей, с которыми у нас сложились более-менее доверительные отношения, поскольку все твои счета были заблокированы. Что-то мне одолжили, но у всех во взгляде сквозили снисходительность, скрытое удовлетворение, отстраненность, неприятие. И каждый раз, когда они интересовались у дверей школы нашими делами, подбадривали меня и предлагали помочь во всем, в чем понадобится, я отчетливо видел в их словах и улыбках отвращение и фальшь. Моника со мной не соглашалась – говорила, что это все только в моей голове, что на самом деле они нас ценят, их отношения с нами остались прежними и Сегиса не перестали приглашать в гости; но меня так просто не обманешь, в их ласковых словах я четко различал подтекст: вы не из наших и никогда таким не были, сколько бы вы ни платили за частную школу или членство в клубе; вот почему вы упали, вот почему не подниметесь. Конечно же, я вернул им все до последнего евро. Ну почти.

Мне хотелось предупредить Сегиса, но он был еще слишком мал. Хотелось сказать ему: будь осторожен с приятелями, друзьями (даже закадычными), девушками. Потому что, если ты упадешь, они не помогут тебе подняться. Для них ты будешь тем, кто ты есть, кем не перестал быть, сколько бы ни ходил в школу для успешных детей: безбилетным пассажиром. Тем, кто не принадлежит к их кругу, хоть несколько лет и казалось иначе. И тебе позволят упасть, как позволили упасть дедушке. Солидарность у них припасена для своих.

Солидарность, да. Мне смешно, когда кувшинщики толкуют о солидарности, братстве, общности, взаимной поддержке и заботе друг о друге. Пускай они заглянут в загородный клуб, яхт-клуб или клуб верховой езды и посмотрят, что такое сплоченное и гордое сообщество, подлинное единодушие, самое радикальное братство, где все за одного: где собирают деньги на залог для оступившихся, оплачивают проект с небрежностью человека, кидающего несколько монет в общий котел, делают пару решительных звонков, открывают нужные двери и, разумеется, набивают конверты на свадьбах своих детей и женят их друг с другом, чтобы отпрыски были успешными уже на старте. Вспомни, чего тебе стоило попасть в этот чертов клуб. Дело было не в деньгах, заплатить за членство ты мог тогда с лихвой. Причем для всей семьи: ты ведь настоял, чтобы мы все туда вошли. Сложность состояла в том, чтобы найти четверых партнеров с достаточным стажем, готовых за тебя поручиться, как того требовал устав. И вспомни, какую дистанцию другие члены клуба всегда держали с тобой, с нами, когда мы там оказались. Всю эту преувеличенную фамильярность во время приветствий, напускной интерес, с которым тебя расспрашивали о состоянии клиники. Лицемерие, с которым они притворялись, будто ничего не знают, когда появились первые новости. Равнодушие, с которым они следили за твоим заключением в тюрьму. Ложную доброжелательность, с которой встретили тебя в тот день, когда ты вернулся в клуб после условно-досрочного освобождения. Я представляю, с каким удовлетворением они восприняли твое осуждение, арест активов, банкротство, протесты пострадавших перед нашим домом. Они увидели в этом восстановленный порядок и подтверждение своих предсказаний; некоторые даже заявили, что выиграли пари. Они со смехом утверждали, что будут по тебе скучать, вспоминали твои промахи, твои манеры, твой убогий стиль; так закончились три-четыре года, в течение которых за спиной у тебя сплетничали, при выходе из комнаты хихикали, во время твоих рассказов обменивались ироничными взглядами. Я догадываюсь, что ты никогда ничего не слышал и не видел, да и я тоже, но уверен, что все это было. Знаешь, как они тебя между собой называли? Дантистом. «Сын дантиста», – услышал я однажды, как какой-то сопляк обиняками отозвался обо мне, чтобы я этого не понял. Слово «дантист» они произносили с особой интонацией; так не говорили, если речь и в самом деле шла о приятеле-стоматологе, основавшем клинику, клиентами которой они были; к которому они обращались по фамилии, даже по двум, как называли членов знакомых семей, и родителей, и детей, и это было не проявление холодности, а совсем наоборот – признание братства. А вот ты был Гарсией. Дантистом. В этом звучала издевка, с какой ты упоминал бы о бакалейщике, будь у тебя компания по дистрибуции продовольственных товаров. За спиной о тебе судачили так: «Вы слышали, что дантисту удалось добиться приема в клуб? Гляньте, вон идет дантист со своей вульгарной женой. Если хотите посмеяться, заговорите с дантистом о винах. У меня болит зуб – посмотрим, найду ли я того дантиста, который обещал работать за бесценок. Давайте пригласим дантиста на следующий ужин и потешимся вволю: это будет ужин идиотов». Они смеялись, обнажая свои правильные прикусы, розовые десны и зубы, выровненные годами стоматологической работы, а заодно правильным питанием нескольких поколений и отсутствием забот, из-за которых стискиваются челюсти по ночам и изнашиваются зубы – как у тех несчастных, что обращались в твои клиники. Потому что эти снобы из клуба, которых называют по фамилии, в жизни бы не зашли ни в одно из твоих отделений; они бы не позволили гигиенисту из Южной Америки вложить в их нежные рты ту же кюретку, какой он соскребал камень с запущенных и гнилых от плохого питания зубов и… Извини, становится жарко, и я сорвался с тормозов.

Нет, сам я с этими комментариями и ухмылками не сталкивался, но если вспомнить, как повело себя руководство клуба, их можно предположить. Ты помнишь? Помнишь, как с тобой обращались после первого ареста? Как с шавкой. Как с прокаженным. Безбилетником, которого нужно выбросить за борт. У них даже не хватило духу сказать это тебе лично, вместо этого они позвонили мне: «Прости, Сегисмундо, не пойми нас неправильно, но с учетом последних событий мы считаем, что всем будет лучше, если на время твой отец перестанет к нам приходить, по крайней мере пока буря не утихнет. Ничего личного – просто некоторые участники клуба обеспокоены тем, что сейчас его доброе имя мгновенно вызывает ненужные разговоры; со стороны может показаться, что здесь твоего отца укрывают и утешают. А еще не хотелось бы навлечь на себя один из тех протестов, которые проходят перед вашим домом. Мы уверены, что ты нас понимаешь и что твой отец тоже войдет в наше положение, ведь мы сообщество, большая семья. Его членство в клубе временно приостановлено, и когда все уляжется и успокоится – а мы верим, что это обязательно случится, – твой отец и все вы сможете беспрепятственно вернуться в этот клуб, ведь он принадлежит вам. Благодарим за понимание».

К чертям собачьим этот клуб. Да, к чертям. Но при этом я тебе скажу, что если мое дело выгорит, если я добьюсь своего, то вернусь. Да, вернусь в клуб. Вернусь единственно для того, чтобы доставить себе удовольствие – войти туда и вы нудить их терпеть мое присутствие, разбегаться по сторонам и вылетать из комнаты при моем приближении, бормотать колкости у меня за спиной. Ну что, ублюдки, я вернулся.

А раз я никогда не считал себя одним из них, то и был не таким наивным, как ты. Я знал, что при первой же осечке нас выбросят на улицу. Но пока мы оставались там, я взял от этого все, что смог. Я вечно чувствовал себя самозванцем, незваным гостем, но цеплялся за свое положение ногтями. Я не хотел уходить, терять его. Это место и эти люди были для меня столь же притягательны, сколь и ненавистны, я испытывал одновременно влечение и отторжение. Мне бы хотелось быть как они, вести себя так же непринужденно и чтобы это давалось мне легко и не требовало тщательно просчитанного плана, чтобы меня не мучили поминутно опасения: «Только бы не ошибиться, только бы они не раскрыли моего обмана». Я был бы рад не продумывать настолько основательно, что надену в клуб, какой напиток закажу, как отвечу на вопросы, какое мнение выскажу по актуальной теме. Как я хожу, сижу, смеюсь. В них все это есть от рождения – эта легкость, уверенность, дерзость, каких у меня никогда не было, потому что я постоянно чувствовал себя преступником, объектом наблюдения, лицемером на грани разоблачения, плохим подражателем, вором, который проник туда, чтобы взять чужое, который движим желанием мести (у выходцев из низов оно есть всегда).

А их женщины! Помнишь их женщин? Конечно, помнишь, старый ты похабник. Всех без исключения. Что дочери-подростки, что неотразимые матери, что нестареющие пожилые особы – все были как сочный виноград. Все к себе манили. Они сводили меня с ума – знаю, и тебя тоже. Запретный плод. Дамы, за которыми подсматривает сквозь замочную скважину лакей. В их роскошных телах хранились усовершенствованные гены – результат тщательно отобранных брачных скрещиваний, всегда на грани эндогамии, но без хромосомных дефектов. Их холеная кожа была мягкой даже на вид. Они лучились здоровьем, хорошо питались и заботились о себе, не надрывались ради зарплаты, ходили на разнообразные процедуры, терапию и спортивные занятия; их роды проходили в уважительной обстановке, а декретные отпуска длились бесконечно; у них была прислуга, приятные условия работы, путешествия и увлечения из тех, какие рекомендуют в воскресной прессе для бодрой, полноценной и долгой жизни. Они были пленительны, потому что такими их сделали деньги; деньги их порождали, выращивали и доводили до старости – прекрасными.

Ладно, я преувеличиваю. Не все эти люди были такими. Даже они не казались ни настолько привлекательными, ни настолько несносными. Моя память рисует широкой кистью, выделяя яркими красками только потрясающее или презренное, тогда как мы просто провели там несколько хороших лет. Лучших.

Стоило мне только войти в школу, как снова позвонила Юлиана – не менее прекрасная Юлиана и рассказала, что ты упал. Ты оступился, пока несся на всех парах, с неуместно самоуверенным видом, с каким падают опрокинутые статуи и старики.

– Просто колено и руки поцарапаны, – сообщила она. – Поднялся он не сразу, но других повреждений вроде нет. После падения он, видимо, забыл, куда шел. Вид у него растерянный и очень усталый. Мы сидим на террасе одного бара, я взяла ему стакан молока – посмотрим, сможет он успокоиться и вернуться домой или нет.

Значит, ложная тревога. Тот день сегодня все-таки не настал. Охота за сокровищем застопорилась. Придется дождаться шанса получше. Я проклял бордюр, о который ты споткнулся, проклял твое равновесие, твою дряхлую неуклюжесть. Опять неудача. Может, в другой раз.

Охранник попросил меня подождать в коридоре. Я развлекался, рассматривая снимки выпускников. Вот они. Успешные дети. Самые молодые из них сейчас в университете. А если нет, то и ладно – они могут бросить учебу без последствий для себя и своих родителей, потому что академический провал не будет определять их дальнейшую жизнь: не приведет к уменьшению зарплаты и доходов семьи, не сократит продолжительность жизни. Я просмотрел самые старые фотографии, тридцатилетней давности. У меня возник соблазн загуглить имена тех выпускников и проверить, насколько школа выполнила свое рекламное обещание: где они теперь, уже на пороге пятидесятилетия; какие кабинеты занимают, какими компаниями управляют, какие у них были свадьбы, какие соревнования по конкуру или парусные регаты они выиграли. Узнать, переживал ли кто-нибудь из них арест, суд, приговор, тюремное заключение за какое-нибудь мошенничество, аферу, уклонение от налогов, коррупцию. Это еще один способ добиться успеха – не для тебя, но для них. Как мало Гарсия попадается на этих фотографиях. А у тех, кто попадается, есть вторая, более уникальная фамилия, либо перед, либо после нашей, иногда с дефисом или какой-нибудь частицей, точно они пытались обеспечить счастье семьи связью с веткой другого, более крепкого дерева. Даже среди Гарсия есть разделение на классы.

Во время своих обходов я видел на стенах в скромных гостиных подобные снимки. Не школьные – выпускники обычных школ такой ерундой не маются, – а университетские. В рамке, на самом почетном месте в доме. Семейная гордость. А заодно подтверждение удачной инвестиции – чтобы сын достиг этой верхней ступеньки, деньги приходилось наскребать годами. Неправда, что любая ученая степень и выпускная фотография хороши. Что инвестиция обязательно окупится. Что судьба непременно будет спасена. Не факт, что лифт по-прежнему работает.

Кстати, о лифте. Я тебе не рассказывал, как заходил за Сегисом в дом одного его одноклассника? Там был свой лифт! В трехэтажном доме с гаражом и подвалом. Частный лифт для одной семьи. Я никогда не видел ничего подобного, но, как потом выяснилось, не такая уж это редкость. На новый манер строятся целые кварталы. Дома площадью в триста квадратных метров с чем-то. Три, четыре этажа. И лифт. В дополнение к социальному, который работает по-прежнему. Этот же поднимет тебя из гаража прямо в спальню или на крышу, где можно скинуть обувь и выпить в конце дня. За недолгое время соприкосновения с хорошей жизнью нам такого счастья не выпало, старик. По крайней мере, мне, но и тебе, думаю, тоже: ты ведь рассказывал мне обо всем, что видел, когда ходил с кем-то из поручителей к козлам-инвесторам. Тот коллекционирует винтажные автомобили! У этого есть лошади, сплошь породистые! Частный самолет! Охотничий домик, голова слона над камином! Не припоминаю, чтобы ты когда-то говорил о лифтах в частных домах, да и не такая уж это редкость, повторяю. Но мы даже их запаха не нюхали.

Думаю, отец друга заметил мое потрясение, когда пригласил меня подняться на верхний этаж – мальчики играли там в бильярд. Я ступил в лифт, как будто за порог сказочной двери, и, пока мы ехали, не мог отделаться от мыслей о его конструкции: в середине дома устроена шахта, наверху расположен двигатель, и в темноте скользят тросы.

Мы поднялись в игровую комнату и тренажерный зал – они были размером с мою теперешнюю квартиру. Должно быть, хозяин посмеялся над моим неприкрытым восхищением и решил, что я впечатлительный деревенщина, а потому показал мне жемчужину своей короны. Он так и сказал:

– Пойдем, я покажу тебе жемчужину своей короны.

Мы снова вошли в лифт, он нажал нижнюю кнопку и принялся готовить меня к тому, что собирался показать:

– В этом доме мы живем всего ничего, купили его у одной семьи, которая ради учебы ребенка переехала в Канаду. Здесь хорошо, как видишь, очень просторно и светло. Но не бассейн убедил меня его купить.

Лифт остановился в коридоре без окон. С одной стороны находился открытый гараж. С другой – кладовая и подвал, их хозяин показал мне мельком. «Это не то, не то, погоди», – приговаривал он. В конце коридора показалась бронированная дверь, которую он открыл ключом, а затем просканировал отпечатки пальцев. Мы спустились по небольшой лестнице и оказались перед второй дверью, защищенной и того больше. «Сейф, – подумал я. – Он собирается показать мне бриллиант, музейную ред кость, полки с пачками купюр». Мой мозг выдавал какие угодно версии, кроме правильной.

– Если однажды случится зомби апокалипсис, здесь нас не достанут, – произнес этот шутник и пригласил меня войти.

Я оказался в большой продолговатой комнате метров пятьдесят в длину, занимающей пол-этажа. В фальшивых виниловых окнах виднелись пляж и ярко-голубое небо. Внутри помещения стояли три двухъярусные кровати, диван, стол со скамейками. Я осмотрел остальное. Кладовую с продуктами для шести человек на несколько недель. Систему фильтрации воздуха. Электрогенератор. Радиостанцию, монитор. Небольшую кухню, уборную с химическим туалетом. Бетонные стены, по которым хозяин ударил ладонью, как бы демонтируя их качество.

– Они выдержат даже ядерную атаку, – сказал он с гордостью.

– Ничего себе конный манеж вы здесь устроили, – не слишком деликатно отозвался я, но хозяин меня поправил:

– Не мы, а прежний владелец. Это была часть строительного плана, и нам все досталось уже в готовом виде. Теперь, конечно, в этом уже нет ничего необычного: соседи вот копируют идею, и во всех домах рядом с полем для гольфа есть такие убежища. Но настолько полного оснащения нет ни у кого. Пятнадцать лет назад это казалось чудачеством – тогда никто даже не думал ставить у себя в доме бункер. Светлая у человека была голова.

В подобное помещение я заглядывал впервые. Я видел такие на снимках и видео и в теленовостях, которые будто бы рекламировали товар. Журналист расхаживал по недавно построенному для одной семьи бункеру, подробно демонстрировал оборудование, перечислял угрозы, от которых там можно скрыться, называл допустимое количество людей и дней, а в конце подмигивал зрителям: вот только местонахождение бункера я не могу вам сообщить, чтобы не нарушать конфиденциальности.

Я все еще считал, что это блажь футболистов и актеров: они щеголяли своими бункерами в журналах с тем же тщеславием и бесстыдством, с каким демонстрировали фанатам свой новый дом, партнера или ребенка. Но, если судить по увиденному в доме этого человека, подобные убежища все чаще встречались в его кругу. Теперь они стали еще одним приятным дополнением к жилым удобствам – почти таким же обычным, как личный бассейн или тренажерный зал. Эти перемены застали нас посреди свободного падения, ты уже отключился от мира. А иначе уж конечно обзавелся бы таким на вилле.

Там же, в бункере, я услышал решающий, спасительный вопрос:

– А у вас его нет?

Я почувствовал себя таким отверженным, одиноким и смущенным, как если бы меня спросили, есть ли у меня дома водопровод. Видимо, Сегис не рассказывал своему другу и его отцу о нашем финансовом положении. Или отец решил, что пострадал один ты, и не подозревал, что пожар пополз вверх по стволу генеалогического древа. А может, он все знал и просто хотел меня унизить.

– Нет, у нас пока нет, – пробормотал я.

Когда тем вечером я вернулся домой, в съемную квартиру лишь немногим больше его бункера, в голове у меня все время вертелся вопрос: «А у вас его нет?» С каждым повторением я все отчетливее видел перед собой непаханое поле. «А у вас его нет?» – нет, у меня его не было. Как и у моих новых соседей, которые спорили, кашляли и трахались за тонкими стенками. Как и у тех семей, за которыми я мог бесстыдно наблюдать из окна в их освещенных гостиных и на балконах, открытых летней ночью. Ни у кого из них не было бункера – впрочем, бассейна с тренажерным залом тоже. Но все их себе хотели. Бассейн, тренажерный зал. Бункер.

Ошеломленный этим озарением, я немедленно принялся искать информацию. В Испании действовало несколько бункерных компаний, но все они ориентировались на рынок с высокой покупательной способностью – на владельцев участков и домов в эксклюзивных жилых комплексах: бункер им понадобится сразу после бассейна, тренажерного зала, гаража, двух или трех машин, резиденций на берегу моря и в горах и заграничного образования для детей. Я отыскал несколько строительных компаний, уже включивших его в свои загородные дома. Они даже не строили на этом рекламу; бункер для них был всего лишь еще одним элементом здания, он упоминался тем же шрифтом и в том же абзаце, что сад или солярий. Еще я узнал, что в ряд новых жилых комплексов – наряду с общим бассейном, спортзалом, системой безопасности и парковкой – собираются включить общие убежища, где могли бы укрыться все проживающие там семьи. Пионерами, ясное дело, были «Вивос»: эти ребята годами продвигали свои эксклюзивные бункеры, настоящие подземные хоромы (скорее роскошные, чем безопасные), которые скрывались в горах на бывших военных базах, так что владельцы могли до них добраться только на вертолете. Почитал я и новости о самодельных убежищах: люди сооружали их своими руками – арендовали экскаватор, с помощью родственников или небольшой бригады закладывали фундамент и кровлю, а потом оборудовали его по своему вкусу, терпеливо и с той же самоотдачей, с какой прежде надстраивали дом еще одним этажом или переделывали гараж в комнату для гостей. В США я обнаружил производителя недорогих модулей – не из бетона, а из металлических листов, но таких же простых в сборке, как бассейн, с базовым оборудованием разных размеров. Оказалось, что он уже наладил сотрудничество с локальными компаниями в нескольких европейских странах, но не в Испании.

Эврика. Вот оно. Ты же знаешь, да, о чем я говорю? О том волшебном моменте, когда тебе в голову внезапно приходит идея. Блестящая. Свежая, оригинальная. Идея, за которую ухватятся другие, если ты не поторопишься, ведь она витает в воздухе, отвечает духу времени. Именно так и возникает большой бизнес, ты и сам это понимаешь. У кого-то появляется замысел, а через несколько лет он становится настолько очевидным, что другие сетуют, как это они не додумались до него сами или отбросили его, сочтя нелепым и преждевременным. Например, когда ты встретил своего урода-напарника? Когда пришел к нему на прием лечить зуб, который расшатался и в итоге выпал. Он осмотрел твою ротовую полость и без презрения покачал головой, потому что зубы ты давно запустил, некоторые уже крошились, а еще у тебя был тяжелый пародонтоз и от одного только прикосновения инструмента десны начинали кровоточить. Ты признался, что уже много лет не посещаешь стоматолога, потому что не можешь себе этого позволить. В ответ он возразил, что стоматология обходится дорого только в случае небрежения к здоровью зубов, но согласился, что слишком многие вынуждены лечить зубы в кредит. И пока он ковырялся у тебя во рту, то случайно произнес ту самую фразу: «Вот как есть рейсы-лоукостеры, благодаря чему полеты перестали быть роскошью, должны быть и стоматологи-лоукостеры, у которых любой мог бы хоть поставить имплант, хоть сделать эстетическую реставрацию». От изумления ты не раскрыл рта только потому, что он и так был раскрыт (извини за плохую шутку); но ты всегда помнил, в хорошие времена ты даже рассказывал в интервью, как в тот день завел с Альберто полусерьезный разговор, который возобновлялся на каждом приеме и к чему-то вас подвел во время обеда, устроенного тобой в конце лечения, так что всего через шесть месяцев вы открыли первую клинику «Улыбнись!». А еще через восемь лет началось судебное следствие, но ладно, пока давай остановимся на этом первом моменте, начальной искре, озарении. Ты открываешь возможность, рынок для исследования, месторождение, спрос, которого еще даже не существует и который будет создан предложением. Демократизация и конец привилегиям – рекламного импульса лучше просто нет: «Здоровые и красивые улыбки для всех!» Безопасные места для всех.