Текст книги "Тотальные институты"

Автор книги: Ирвинг Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Мир постояльца

I

Для постояльцев ключевое значение имеет то, что они попадают в институт с «культурой представления себя» (если модифицировать психиатрический термин), производной от «домашнего мира» – способа жизни и круга занятий, считающихся само собой разумеющимися до поступления в институт. (По этой причине приюты для сирот и подкидышей следовало бы исключить из списка тотальных институтов, за исключением того, что сирота социализируется во внешнем мире в процессе своеобразного культурного осмоса, даже если этот мир систематически отвергает его.) Какой бы стабильной ни была организация личности нового постояльца, она была частью более широкой структуры, встроенной в его гражданское окружение, то есть круга опыта, подтверждавшего удовлетворительное представление о себе и допускавшего использование ряда оборонительных приемов, применявшихся им по собственному усмотрению, чтобы справляться с конфликтами, дискредитациями и неудачами.

По всей видимости, тотальные институты не замещают своей уникальной культурой нечто уже сформированное; мы имеем дело с чем-то более ограниченным, чем аккультурация или ассимиляция. Если и происходит какое-то культурное изменение, то оно заключается, вероятно, в исчезновении некоторых поведенческих возможностей и отставании от социальных перемен во внешнем мире. Поэтому, если постоялец остается в институте надолго, может запускаться процесс, получивший название «дискультурации»[49]49
  Термин Роберта Соммера: Robert Sommer. Patients Who Grow Old in a Mental Hospital // Geriatrics. 1959. Vol. 14. P. 586–587. Термин «десоциализация», иногда используемый в данном контексте, кажется слишком сильным, так как предполагает утрату фундаментальной способности к коммуникации и кооперации.


[Закрыть], то есть «разучивания», которое делает его временно неспособным управлять некоторыми аспектами повседневной жизни вовне, если и когда он возвращается к ней.

Постоялец в полной мере понимает, что значит находиться «внутри» или «по эту сторону» института, только если у него есть представление о том, что значит «выбраться» или «оказаться снаружи». В этом смысле тотальные институты в действительности не стремятся к культурному господству. Они создают и поддерживают особое напряжение между домашним миром и миром институциональным и используют это постоянное напряжение в качестве стратегического рычага для управления людьми.

II

Новый постоялец поступает в учреждение с представлением о себе, которое возможно благодаря стабильным социальным условиям его домашнего мира. При попадании внутрь он тут же лишается поддержки, оказываемой этими условиями. Говоря точным языком некоторых из наших старейших тотальных институтов, он вступает на путь унижения, деградации, оскорбления и осквернения его Я. Его Я систематически, хотя зачастую непреднамеренно, умерщвляется. В его моральной карьере – карьере, заключающейся в поступательных изменениях его взглядов на самого себя и значимых других, – начинают происходить радикальные перемены.

Процессы, посредством которых Я человека умерщвляется в тотальных институтах, довольно стандартны[50]50
  Пример описания этих процессов: Gresham М. Sykes. The Society of Captives: A Study of a Maximum Security Prison (Princeton: Princeton University Press, 1958). P. 63–83.


[Закрыть]; анализ этих процессов позволяет понять, какие условия должны создаваться обычными учреждениями, чтобы их члены сохраняли свое гражданское Я.

Первый способ ограничения Я – барьер, который тотальные институты возводят между постояльцем и окружающим миром. В гражданской жизни распорядок последовательной смены ролей индивида – как на протяжении всей жизни, так и в круге каждодневных занятий – гарантирует, что ни одна из его ролей не будет мешать действиям или связям в рамках другой роли. Членство в тотальных институтах, наоборот, автоматически разрушает распорядок смены ролей, так как постоялец отрезан от окружающего мира круглые сутки, и это может продолжаться годами, что приводит к утрате права исполнять роли. Постояльцев многих тотальных институтов вначале полностью лишают возможности принимать посетителей или покидать учреждение, что обеспечивает глубокий изначальный разрыв с прошлыми ролями и готовность к отказу от права на исполнение ролей. Пример можно найти в сообщении о жизни кадетов в военной академии:

За сравнительно короткое время необходимо добиться резкого разрыва с прошлым. Поэтому в течение двух месяцев швабре[51]51
  Швабра (англ. swab) – сленговое пренебрежительное обозначение моряков в американском военно-морском флоте.


[Закрыть] не разрешается покидать базу или вступать в контакты с не-кадетами. Полная изоляция помогает сделать из швабр единую группу вместо разнородного скопления лиц высокого и низкого статуса. В первый же день выдается униформа, и на обсуждение своего достатка и семейного происхождения налагается табу. Хотя жалованье кадета очень низкое, ему не разрешается получать деньги из дома. Роль кадета должна вытеснить прочие роли, которые индивид привык исполнять. Остается лишь несколько свидетельств его социального статуса во внешнем мире[52]52
  Sanford М. Dornbusch. The Military Academy as an Assimilating Institution // Social Forces. 1955. Vol. 33. № 4. P. 317. Первоначальное ограничение посещений в психиатрической больнице описывается в: Donald Mei Johnson, Norman Dodds (eds.). The Plea for the Silent (London: Christopher Johnson, 1957). P. 16. Cp. с запретом принимать гостей, который часто привязывал домашних слуг к их тотальным институтам. См.: J. Jean Hecht. The Domestic Servant Class in Eighteenth-Century England (London: Routledge & Kegan Paul, 1956). P. 127–128.


[Закрыть].

Я могу добавить, что при добровольном поступлении новый постоялец сам уже отчасти исключил себя из своего домашнего мира; то, что институт разрушает до основания, и так уже начало распадаться.

Хотя постоялец может возвратить себе право на некоторые роли, если и когда он вернется в мир, очевидно, что другие потери необратимы и могут болезненно переживаться. Он может столкнуться с невозможностью восполнить на более позднем этапе жизненного цикла время, не потраченное сейчас на получение образования или продвижение по карьерной лестнице, на романтические отношения или воспитание детей. Правовой аспект этого безвозвратного лишения прав выражается в понятии «гражданской смерти»: заключенные тюрем могут не только временно терять права на передачу кому-либо денег и выписывание чеков, на оспаривание развода или усыновление и на участие в выборах, но и навсегда лишаться некоторых из этих прав[53]53
  Информативный обзор данного вопроса на материале американских тюрем можно найти в: Paul W. Tappan. The Legal Rights of Prisoners // Annals of the American Academy of Political and Social Science. 1954. Vol. 193. P. 99–111.


[Закрыть].

Таким образом, постоялец обнаруживает, что некоторые роли становятся для него недоступными в силу барьера, отделяющего его от внешнего мира. Поступление в институт обычно приводит и к другим потерям и лишениям. Очень часто персонал осуществляет так называемые приемные процедуры, например, записывает личные данные постояльцев, фотографирует их, взвешивает, снимает отпечатки пальцев, назначает порядковые номера, обыскивает, изымает и описывает личное имущество, раздевает, моет, дезинфицирует, стрижет, выдает институтскую одежду, проводит инструктаж и распределяет по помещениям[54]54
  См., например: Jack Kerkhoff. How Thin the Veil: A Newspapermans Story at His Own Mental Crack-up and Recovery (New York: Greenberg, 1951). P. 110; Elie A. Cohen. Human Behaviour in the Concentration Camp (London: Jonathan Cape, 1954). P. 118–122; Eugen Kogon. The Theory and Practice of Hell (New York: Berkley Publishing, 1964). P. 63–68.


[Закрыть]. Приемные процедуры лучше называть «обтесыванием» или «программированием», потому что в результате такого рода подготовки новоприбывший формируется и кодируется в качестве объекта, который может быть сырьем для административной машины учреждения и легко поддается обработке посредством рутинных операций. Многие из этих процедур зависят от атрибутов (таких, как вес или отпечатки пальцев), которыми индивид обладает просто как представитель наиболее обширной и абстрактной социальной категории – человеческих существ вообще. Действия, осуществляемые исходя из этих атрибутов, неизбежно исключают большинство его предыдущих оснований для самоидентификации.

Поскольку тотальный институт затрагивает множество аспектов жизни своих постояльцев, проводя их комплексную подготовку при приеме, особенно важно сразу добиться от нового постояльца готовности сотрудничать. Персонал часто считает, что почтительность нового постояльца во время его первых взаимодействий с ними свидетельствует о том, что в целом он будет покладистым. Ситуация, когда сотрудники института впервые говорят постояльцу о его обязанности вести себя почтительно, может структурироваться таким образом, что постоялец оказывается перед выбором: либо возразить, либо замолчать навсегда. Таким образом, эти первоначальные эпизоды социализации могут представлять собой «тест на послушание» и даже соревнование, призванное сломить его волю: постоялец, выказывающий неповиновение, мгновенно подвергается осязаемому наказанию, интенсивность которого возрастает, пока он открыто не сдастся и не смирится.

Любопытную иллюстрацию приводит Брендан Бигэн, рассказывающий о своем противостоянии с двумя надзирателями при поступлении в тюрьму Уолтона:

– И не опускай голову, когда я с тобой разговариваю.

– Не опускай голову, когда мистер Уитбред с тобой разговаривает, – сказал мистер Холмс.

Я оглянулся на Чарли. Наши взгляды встретились, и он тут же уставился в пол.

– На что ты там оглядываешься, Бигэн? Смотри на меня. <…>

Я посмотрел на мистера Уитбреда.

– Я смотрю на вас, – сказал я.

– Ты смотришь на мистера Уитбреда и-и?

– Я смотрю на мистера Уитбреда.

Мистер Холмс угрюмо взглянул на мистера Уитбреда, замахнулся и ударил меня ладонью по лицу, придержал меня другой рукой и ударил еще раз.

Голова закружилась, щека вспыхнула и заболела, и я подумал, получу ли еще. Я ощутил новую пощечину, затем еще одну; я пошатнулся, но меня удержала надежная, почти нежная, рука; еще одна пощечина, и у меня перед глазами поплыли бледные красно-белые пятна.

– Ты смотришь на мистера Уитбреда и-и, Бигэн?

Я сглотнул, кое-как совладал с голосом и попытался еще раз:

– Я, сэр, пожалуйста, сэр, я смотрю на вас, то есть я смотрю на мистера Уитбреда, сэр[55]55
  Brendan Behan. Borstal Boy (London: Hutchinson, 1958). P. 40. См. также: Anthony Heckstall-Smith. Eighteen Months (London: Allan Wingate, 1954). P. 26.


[Закрыть].

Приемные процедуры и тесты на послушание могут принимать форму своеобразной инициации, называемой «приветствием», когда персонал, постояльцы или и те и другие отвлекаются от своих дел, чтобы ясно обрисовать новому постояльцу, что его ждет[56]56
  То, как данный процесс протекает в концентрационных лагерях, описывается в: Cohen. Op. cit. P. 120; Kogon. Op. cit. P. 64–65. Художественное описание приветствия в женской исправительной колонии см. в: Sara Harris. The Wayward Ones (New York: New American Library, 1951). P. 31–34. Менее выразительный тюремный вариант см. в: George Dendrickson, Frederick Thomas. The Truth about Dartmoor (London: Gollancz, 1954). P. 42–57.


[Закрыть]. В рамках этого обряда перехода он может получать новое имя, например «рыба» или «швабра», которое напоминает ему, что он всего лишь постоялец и, более того, даже в этой нижестоящей группе стоит ниже всех.

Приемную процедуру можно охарактеризовать как оставление и приобретение, посередине между которыми находится физическое обнажение. Оставление, конечно, включает в себя отчуждение имущества, важное потому, что люди связывают с имуществом свое самоощущение. Вероятно, наиболее значимым имуществом являются отнюдь не физические вещи, а полное имя человека; как бы его потом ни звали, утрата своего имени может сильно ударять по Я[57]57
  Например: Thomas Merton. The Seven Storey Mountain (New York: Harcourt, Brace & Company, 1948). P. 290–291; Cohen. Op. cit. P. 145–147.


[Закрыть].

Когда постояльца лишают имущества, учреждение должно дать ему что-то взамен, но это оказываются стандартные вещи, которые одинаково выглядят и одинаково распределяются. Это новое имущество маркируется как принадлежащее на самом деле институту, и в некоторых случаях его регулярно изымают, чтобы, так сказать, «продезинфицировать» от идентификации с использовавшими его людьми. Что касается вещей, которые можно расходовать (например, карандашей), от постояльца могут требовать возвращать остатки старых перед выдачей новых[58]58
  Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 83–84, а также: Устав святого Бенедикта. Гл. 55 [цит. по: Устав преп. Венедикта // Епископ Феофан (ред.). Древние иноческие уставы (Москва: И. Ефимов, 1891). с. 638–639].


[Закрыть]. Непредоставление постояльцам индивидуальных шкафчиков и периодические обыски и конфискации накопленного личного имущества[59]59
  Kogon. Op. cit. P. 69.


[Закрыть] закрепляют отсутствие права собственности. Влияние, которое оказывает на Я лишение личных принадлежностей, высоко ценится религиозными орденами. Постояльцев могут заставлять менять кельи раз в год, чтобы они к ним не привязывались. Устав бенедиктинцев недвусмысленно гласит:

Для подстилания на кровати достаточно рогожи, саги (мешка, набитого соломою или сеном), одеяла и подушки. Авва почасту должен осматривать кровати, чтобы не завел кто чего лишнего. Если найдется у иного что-нибудь, чего он не получал от аввы, подвергать такого тягчайшей епитимии. Чтобы пресечь всякое покушение иметь что-либо особое – свое, – пусть авва дает всякому все необходимое: куколь, полукафтанье, сандалии, сапоги, нарамник, ножичек, писало, иглу, полотенце, таблички для писания; этим будет отнята всякая возможность извинения. При этом авва пусть руководится следующим правилом, изреченным в Деяниях Апостольских: «…и разделяли всем, смотря по нужде каждого» (Деян. 2:45)…[60]60
  Устав святого Бенедикта. Гл. 55 [Указ. соч. с. 638–639].


[Закрыть]

Один тип личного имущества имеет особое значение для Я. Индивид обычно ожидает, что он будет контролировать то, как он выглядит, появляясь перед другими. Для этого ему нужны косметика и одежда, средства для их использования, приведения в порядок и исправления, а также доступное и надежное место для хранения этих материалов и средств – словом, индивиду нужен «набор инструментов идентичности», чтобы ухаживать за своим персональным фасадом. Ему также нужен доступ к специалистам по декорированию, таким как парикмахеры и портные.

Однако при поступлении в тотальный институт индивида чаще всего лишают его обычного внешнего вида и доступа к оборудованию и услугам, с помощью которых он его поддерживает, что приводит к обезличиванию. Одежда, расчески, нитки и иголки, косметика, полотенца, мыло, наборы для бритья, банные принадлежности – все это могут изымать или запрещать использовать, хотя кое-что могут убирать в недоступное хранилище, чтобы вернуть по выходе из института. Устав святого Бенедикта гласит:

Если он имеет что, то или раздает это прежде бедным, или при всех жертвует в монастырь, ничего себе не оставляя. В монастыре он не имеет уже власти и над своим телом, не только над вещами какими. Тут же в храме скидает он свои одежды, и одевается в монастырские. Прежние одежды его хранятся в рухлядной, чтобы, если по наущению дьявола, он вздумает выйти из монастыря, он в них был извержен из него[61]61
  Там же. Гл. 58 [Там же, с. 641].


[Закрыть].

Как отмечалось выше, институтские вещи, выдаваемые взамен изъятым, обычно являются «грубыми», неудобными, часто изношенными и одинаковыми для различных категорий постояльцев. Воздействие, которое оказывает такая замена, описывается в сообщении о проститутках, попавших в тюрьму:

Сначала они сталкиваются с душевым офицером, которая заставляет их раздеться, забирает их одежду, следит за тем, как они принимают душ, и выдает им тюремную одежду – пару черных оксфордов на низком каблуке, две пары многократно заштопанных носков по лодыжку, три хлопчатых платья, две хлопчатых комбинации, две пары трусов и пару лифчиков. Почти все лифчики плоские и бесполезные. Корсетов или поясов не выдают.

Нет ничего печальнее зрелища некоторых полных заключенных, которым на свободе удавалось выглядеть прилично, когда они впервые видят себя в тюремном наряде[62]62
  John M. Murtagh, Sara Harris. Cast the First Stone (New York: Pocket Books, 1958). P. 239–240. О психиатрических больницах см., например: Kerkhoff. Op. cit. P. 10. Уорд (Ward. Op. cit. P. 60) выдвигает разумное предположение, что в нашем обществе мужчины теряют лицо в тотальных институтах в меньшей степени, чем женщины.


[Закрыть].

Вдобавок к обезличиванию, вызванному утратой своего набора инструментов идентичности, может происходить обезображивание путем прямых и необратимых повреждений тела, например клеймения или отсекания конечностей. Хотя такое умерщвление Я посредством тела осуществляется лишь в некоторых тотальных институтах, тем не менее, утрата чувства личной безопасности – распространенное явление, которое дает основание бояться обезображивания. Избиения, шоковая терапия или, в психиатрических больницах, хирургическое вмешательство – каковы бы ни были намерения персонала при оказании этих услуг некоторым постояльцам, они могут вызывать у многих постояльцев чувство, что среда, в которой они находятся, не гарантирует их физической целостности.

При поступлении в институт утрата инструментов идентичности может лишать индивида возможности представлять другим свой обычный образ самого себя. После поступления представляемый им образ себя сталкивается с другой опасностью. Согласно экспрессивной идиоме гражданского общества, определенные движения, позы и осанка создают образ человека низкого положения, поэтому их будут избегать как унизительных. Любое предписание, приказание или задание, вынуждающее индивида совершать эти движения или принимать эти позы, может умерщвлять его Я. Тотальные институты изобилуют такими физическими унижениями. В психиатрических больницах, например, пациентов могут заставлять есть всю еду ложкой[63]63
  Johnson, Dodds. Op. cit. P. 15; применительно к тюрьмам см.: Alfred Hassler. Diary of a Self-Made Convict (Chicago: Regnery, 1954). P. 33.


[Закрыть]. В военных тюрьмах от заключенных могут требовать вставать по стойке смирно всякий раз, когда в помещение входит офицер[64]64
  Leon D. Hankoff. Interaction Patterns among Military Prison Personnel // U.S. Armed Forces Medical Journal. 1959. Vol. 10. P. 1419.


[Закрыть]. В религиозных институтах существуют классические жесты раскаяния вроде целования стоп[65]65
  Kathryn Hulme. The Nun’s Story (London: Muller, 1957). P. 52.


[Закрыть], поэтому провинившемуся монаху рекомендуется «лежать простершись на земле вне храма, ничего не говоря, а когда братья будут выходить из храма, не поднимая головы, припадать к ногам их»[66]66
  Устав святого Бенедикта. Гл. 44 [Указ. соч. с. 631].


[Закрыть]. В некоторых пенитенциарных институтах людей унижают, заставляя наклониться, чтобы высечь розгами[67]67
  Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 76.


[Закрыть].

От индивида могут требовать не только принимать унизительные позы, но и произносить унизительные фразы. Важным примером является принудительная почтительность в тотальных институтах: от постояльцев часто требуют перемежать социальные взаимодействия с персоналом вербальными выражениями почтительности вроде обращения «сэр». Другим примером является необходимость умолять, выпрашивать или покорно просить о таких незначительных вещах, как огонь для сигареты, глоток воды или разрешение воспользоваться телефоном.

Унижению путем принуждения постояльца к определенным словам и действиям соответствует унижение путем специфического обращения к нему других. Стандартными примерами являются вербальные или невербальные оскорбления: персонал или другие постояльцы обзывают индивида, ругаются на него, выпячивают его отрицательные качества, дразнят его или говорят о нем или других постояльцах так, словно его здесь нет.

Какими бы ни были форма или источник этих унижений, индивиду приходится осуществлять действия, символическое значение которых несовместимо с его представлением о себе. Распространенным примером такого рода умерщвления Я является ситуация, когда индивиду изо дня в день приходится жить чуждой ему жизнью – исполнять роль, лишающую его идентичности. В тюрьмах невозможность гетеросексуальных отношений может вызывать страх утраты маскулинности[68]68
  Sykes. The Society of Captives. P. 70–72.


[Закрыть]. В военных учреждениях заведомо бесполезная, бессмысленная работа, которой заставляют заниматься рабочие команды, может вызывать у людей чувство, что они тратят время и силы впустую[69]69
  Например: Lawrence. Op. cit. P. 34–35.


[Закрыть]. В религиозных институтах специально предусматривается, чтобы все постояльцы по очереди выполняли самую неприглядную работу, обслуживая остальных[70]70
  Устав святого Бенедикта. Гл. 35 [Указ. соч. с. 624–625].


[Закрыть]. Предельной формой является практика, встречающаяся в концентрационных лагерях, когда одним узникам приказывают сечь других[71]71
  Kogon. Op. cit. P. 102.


[Закрыть].

В тотальных институтах существует и другая форма умерщвления Я: с момента поступления постоялец оказывается подвержен контаминации. Во внешнем мире индивид способен не допускать контактов между объектами, с которыми связано его самоощущение, – например, своего тела, своих непосредственных действий, своих мыслей и некоторых личных принадлежностей – и инородными загрязняющими вещами. Но тотальные институты вторгаются на эти территории Я: граница, которую индивид выстраивает между собой и окружающей средой, нарушается, и материальные воплощения Я оскверняются.

Во-первых, нарушается информационная неприкосновенность Я. При поступлении постояльца данные – в том числе дискредитирующие – о его социальных статусах и поведении в прошлом собираются и заносятся в дело, доступное персоналу. Позднее, если учреждение официально стремится к изменению способов внутренней саморегуляции постояльца, могут организовываться групповые или индивидуальные признания – психиатрические, политические, военные или религиозные в зависимости от типа института. В этих случаях постоялец должен раскрывать факты и переживания, касающиеся себя, перед новыми аудиториями. Наиболее зрелищные примеры таких саморазоблачений предоставляют коммунистические лагеря и публичные покаяния, которые составляют часть повседневной жизни католических религиозных институтов[72]72
  Hulme. Op. cit. P. 48–51.


[Закрыть]. Те, кто проходил так называемую средовую терапию, непосредственно сталкивались с динамикой данного процесса.

Новые аудитории не только узнают дискредитирующие и обычно утаиваемые факты о человеке, но и могут прямо воспринимать некоторые из них. Заключенные и пациенты психиатрических больниц не способны помешать своим посетителям видеть их в унизительных обстоятельствах[73]73
  Более обширные сообщества в западном обществе, разумеется, тоже использовали эти техники в форме публичных бичеваний и повешений, колодок и позорных столбов. С публичностью способов умерщвления Я в тотальных институтах функционально коррелирует часто встречающийся строгий запрет на унижение одного сотрудника другим в присутствии постояльцев.


[Закрыть]. Другой пример – плечевая нашивка с указанием этнической идентичности, которую носили заключенные концентрационных лагерей[74]74
  Kogon. Op. cit. P. 41–42.


[Закрыть]. Медицинские осмотры и проверки безопасности часто предполагают физическое обнажение постояльца, иногда – перед лицами обоих полов; такое же обнажение неизбежно в общих спальнях и туалетах без дверей[75]75
  Behan. Op. cit. P. 23.


[Закрыть]. Крайним примером здесь является, пожалуй, ситуация, когда пациента психиатрической больницы с самодеструктивными наклонностями раздевают догола ради, как считается, его же собственной безопасности и помещают в постоянно освещаемую одиночную камеру, в которую через смотровое окошко может заглянуть любой, зашедший в палату. В целом, постояльца, конечно, никогда не оставляют одного; он постоянно на виду и часто на слуху, пусть даже только у других постояльцев[76]76
  См., например: Kogon. Op. cit. P. 128; Hassler. Op. cit. P. 16. Описание данной ситуации в религиозном институте см. в: Hulme. Op. cit. P. 48. Автор также описывает отсутствие акустической приватности, так как в индивидуальных кельях, в которых спят монахини, в качестве дверей используются тонкие хлопковые занавески (p. 20).


[Закрыть]. Тюремные камеры с решетками вместо стен делают такую разоблаченность абсолютной.

Вероятно, наиболее очевидный тип контаминации предполагает прямое физическое воздействие – загрязнение и осквернение тела или других объектов, тесно связанных с Я. Иногда это предполагает невозможность обычных способов самоизоляции от источника контаминации, как, например, в случае, когда приходится самому выносить за собой нечистоты[77]77
  Heckstall-Smith. Op. cit. P. 21, Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 53.


[Закрыть] или ходить в туалет по расписанию, как в китайских политических тюрьмах:

Один из аспектов их тюремного распорядка, который показался бы западным заключенным особенно гнетущим, – то, как там приходится удалять из организма мочу и кал. «Помойное ведро», обычное для русских камер, в Китае часто отсутствует. В Китае принято разрешать дефекацию и мочеиспускание только один или два раза в день в строго отведенное время – обычно утром, после завтрака. Охранник выталкивает заключенного из камеры, гонит его бегом по длинному коридору и дает ему около двух минут, чтобы усесться на корточки над открытым китайским отхожим местом и справить все свои нужды. Спешку и публичность особенно сложно перенести женщинам. Если заключенные не успевают сделать свои дела за две минуты, их прерывают и гонят назад в камеру[78]78
  Lawrence E. Hinkle Jr., Harold G. Wolff. Communist Interrogation and Indoctrination of «Enemies of the State»: Analysis of Methods Used by the Communist State Police (A Special Report) // AMA Archives of Neurology and Psychiatry. 1956. Vol. 76. № 2. P. 153. Чрезвычайно информативное описание оскверняющей роли фекалий и социальной потребности в контроле над собой и над окружающей средой представлено в: Charles Е. Orbach, Morton Bard, Arthur M. Sutherland. Fears and Defensive Adaptations to the Loss of Anal Sphincter Control // Psychoanalytic Review. 1957. Vol. 44. № 2. P. 121–175.


[Закрыть].

Очень распространенная форма физической контаминации отражается в жалобах на плохую еду, неубранные помещения, испачканные полотенца, обувь и одежду, пропитанную потом бывших владельцев, туалеты без сидений и грязные душевые[79]79
  См. напр.: Johnson, Dodds. Op. cit. P. 75; Heckstall-Smith. Op. cit. P. 15.


[Закрыть]. Пример можно найти в рассказе Оруэлла об интернате:

К примеру, овсянку нам подавали в оловянных мисках. У них были загнутые ободки, и под этими ободками скапливалась скисшая каша, которая отслаивалась длинными полосками. В самой овсянке было столько комков, волос и непонятных черных крупинок, что это казалось немыслимым, если только кто-то их туда специально не клал. Приступать к овсянке, сперва ее не изучив, было небезопасно. А эта склизкая вода в общей ванне – она была двенадцать или пятнадцать футов длиной, и вся школа должна была окунаться в нее каждое утро, и я сомневаюсь, что воду в ней меняли так уж часто. А еще эти вечно сырые вонючие полотенца… А потный запах раздевалки с ее грязными раковинами и, вдобавок, рядом мерзких, обшарпанных туалетных кабинок, двери в которых нельзя было ничем запереть, так что, стоило присесть, кто-нибудь к тебе обязательно вламывался. Мне сложно вспоминать о своих школьных днях, не ощущая запаха чего-то холодного и зловещего – запаха потных носков, грязных полотенец, кала, которым постоянно пахло в коридорах, вилок с засохшей едой между зубьями, жаркого из бараньей шеи, а также хлопающих дверей в туалетах и отдающегося эхом стука ночных горшков в спальнях[80]80
  George Orwell. Such, Such were the Joys // Partisan Review. 1952. Vol. 19. № 5. P. 523.


[Закрыть].

Есть и другие источники физической контаминации, как показывает описание концлагерной больницы из интервью с бывшим узником:

Мы лежали по двое в кровати. И это было очень неприятно. Например, если кто-то умирал, его убирали только через двадцать четыре часа, так как старший по баракам хотел, разумеется, получить порцию хлеба и супа, полагавшуюся умершему. Поэтому о смерти человека сообщали лишь через двадцать четыре часа, чтобы успеть получить его паек. И нам приходилось лежать все это время в постели с покойником. <…>

Мы лежали на среднем уровне. И это было жутко, особенно ночью. Во-первых, покойники были совсем тощими и выглядели ужасно. В большинстве случаев они в момент смерти обделывались, и это было не самое эстетичное зрелище. Я очень часто видел подобные случаи в лагере, в бараках для больных. Люди, умершие от гнойных флегмонозных ран, лежали на переполненной гноем постели с теми, кто мог быть не так серьезно болен, у кого могла быть всего лишь небольшая рана, но она теперь инфицировалась[81]81
  David P. Boder. I did not Interview the Dead (Urbana: University of Illinois Press, 1949). P. 50.


[Закрыть].

Контаминация в результате нахождения в одной кровати с умирающим также описывалась в сообщениях о психиатрических больницах[82]82
  Johnson, Dodds. Op. cit. P. 16.


[Закрыть]. Хирургическая контаминация упоминалась в рассказах о тюрьмах: «Хирургические инструменты и бинты лежат в раздевалке на открытом воздухе, доступные для пыли. Джордж пришел к санитару, чтобы удалить нарыв с шеи, и санитар срезал его нестерилизованным скальпелем, которым он только что резал ступню другого человека»[83]83
  Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 122.


[Закрыть]. Наконец, в некоторых тотальных институтах постоялец обязан принимать медикаменты перорально или внутривенно, хочет он того или нет, и есть еду, какой бы неприятной она ни была. Если постоялец отказывается есть, его внутренние органы могут насильно контаминировать с помощью «принудительного питания».

Я сказал, что Я постояльца умерщвляется посредством физической контаминации, но это еще не все: когда агентом контаминации выступает другой человек, постоялец вдобавок контаминируется принудительным межличностным контактом и, вследствие этого, принудительными социальными отношениями. (Сходным образом, когда постоялец утрачивает контроль над тем, кто наблюдает за ним в его затруднительном положении или знает о его прошлом, он контаминируется принудительными отношениями с этими людьми, так как отношения с ними выражаются через такое восприятие и знание.)

В нашем обществе образцом межличностной контаминации является, вероятно, изнасилование; хотя случаи сексуального насилия определенно имеют место в тотальных институтах, там наблюдается и много других, менее драматичных примеров. При поступлении сотрудник ощупывает все, что надето на нового постояльца, составляя перечень вещей и подготавливая их для передачи на склад. Самого постояльца тоже могут обыскивать, вплоть до – как часто сообщается в литературе – ректального осмотра[84]84
  Например: Lowell Naeve. A Field of Broken Stones (Glen Gardner, New Jersey: Libertarian Press, 1950). P. 17; Kogon. Op. cit. P. 87; Holley Cantine, Dachine Rainer. Prison Etiquette: The Convicts Compendium of Useful Information (Bearsville: Retort Press, 1950). P. 46.


[Закрыть]. Позднее, во время пребывания в институте, его и его спальное место могут подвергать досмотру, как на регулярной основе, так и внезапно. Во всех этих случаях обыскивающий, как и сам обыск, вторгается в частные владения индивида и проникает на территории его Я. Как отмечает Лоуренс, подобное воздействие могут оказывать даже регулярные досмотры:

В былые времена приходилось раз в неделю стаскивать сапоги и носки и демонстрировать офицеру свои ноги. Бывший курсант пнул бы вас в зубы, если бы вы при этом нагнулись посмотреть. То же самое – с банными списками, удостоверением от твоего сержанта, что ты мылся на неделе. Мылся один раз! А все эти досмотры обмундирования, комнат, снаряжения, когда извиняешься перед офицерами-педантами за мельчайшие огрехи и перед офицерами-придирами за свое плохое поведение. О, надо быть очень осмотрительным, чтобы не задеть столь чувствительную особу[85]85
  Lawrence. Op. cit. P. 196.


[Закрыть].

Практика перемешивания возрастных, этнических и расовых групп в тюрьмах и психиатрических больницах может также вызвать у постояльца ощущение контаминации вследствие контакта с нежелательными соседями. Один заключенный, описывая свое поступление в тюрьму, сообщает:

Пришел еще один надзиратель с парой наручников и заковал меня в них вместе с еврейчиком, который бормотал что-то на идише[86]86
  Heckstall-Smith. Op. cit. P. 14.


[Закрыть]. <…> Внезапно у меня мелькнула ужасная мысль, что мне, возможно, придется делить камеру с этим еврейчиком, и меня охватила паника. Эта мысль полностью овладела мной[87]87
  Ibid. P. 17.


[Закрыть].

Очевидно, совместное проживание неизбежно приводит к взаимным контактам между постояльцами, оказывающимися доступными друг для друга. В крайних случаях, как, например, в камерах для политических заключенных в китайских тюрьмах, взаимные контакты могут быть очень обширными:

В какой-то момент своего пребывания в тюрьме заключенный может оказаться в камере с приблизительно восемью другими заключенными. Если сначала его держали в изоляторе и допрашивали, это может произойти вскоре после его первого «признания», но многих заключенных содержат в групповых камерах с первого дня в тюрьме. Камера обычно скудно обставлена и с трудом вмещает в себя людей, которые в ней живут. В ней может быть платформа для сна, но все заключенные спят на полу, и когда все ложатся, каждый дюйм пола может оказаться занят. Всюду крайне тесно. Личное пространство полностью отсутствует[88]88
  Hinkle, Wolff. Op. cit. P. 156.


[Закрыть].

Лоуренс приводит пример из военной жизни, рассказывая о сложностях совместного проживания в одной казарме с другими летчиками:

Видите ли, я не способен ни во что ни с кем играть; врожденная застенчивость не позволяет мне участвовать в их развлечениях: нецензурной брани, щипках, хватании за разные места и пошлых разговорах, несмотря на мою симпатию к непринужденной и откровенной прямоте, которой они упиваются. В нашей переполненной спальне мы неизбежно выставляем напоказ те интимные части наших тел, которые вежливость принуждает скрывать. Сексуальная активность оказывается предметом бахвальства, а любые ненормальные наклонности или органы – объектом демонстрации и любопытства. Служба в ВВС только подталкивает к такому поведению. Со всех туалетных кабин в лагере были сняты двери. «Стоит только заставить этих мелких придурков спать, срать и есть вместе, – ухмыльнулся старый Джок Макей, старший инструктор, – как они начинают натурально долбиться»[89]89
  Lawrence. Op. cit. P. 91.


[Закрыть].

Одна из распространенных форм такого контаминативного контакта – система обращения к постояльцам по имени. Персонал и другие постояльцы автоматически предполагают, что они имеют право использовать непринужденную или сокращенную формальную форму обращения; человека из среднего класса это лишает права отстраняться от других с помощью формального стиля обращения[90]90
  См., например: Hassler. Op. cit. P. 104.


[Закрыть].

Когда индивид вынужден есть еду, которую он считает чуждой и нечистой, причиной контаминации часто является связь других людей с этой едой, что хорошо показывает епитимья «мольбы о супе», практикуемая в некоторых женских монастырях:

…она поставила свою глиняную миску слева от матушки-настоятельницы, преклонила колени, сложила руки и стала ждать, пока ей милостиво нальют две ложки супа в миску, затем подошла к следующей старшей монахине и к следующей, пока ее миска не наполнилась… Когда ее миска наконец оказалась полна, она вернулась на свое место и, как то требовалось, выпила суп до последней капли. Она старалась не думать о том, что ей наливали суп из двенадцати других мисок, из которых кто-то уже ел…[91]91
  Hulme. Op. cit. P. 51–53.


[Закрыть]

Еще один вид контаминации имеет место, когда посторонний вмешивается в близкие отношения индивида со значимыми другими. Например, личные письма постояльца могут читаться и цензурироваться и даже высмеиваться в его присутствии[92]92
  Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 128.


[Закрыть]. Другой пример – вынужденная публичность посещений, как показывают сообщения из тюрем:

Но с каким садизмом они обставляют эти посещения! Один час в месяц – или два раза по полчаса – в огромной комнате с примерно двадцатью другими парами, с охранниками, рыскающими повсюду, чтобы вы не могли обменяться планом или инструментами для побега! Мы разговаривали через стол в шесть футов шириной, посередине которого было что-то вроде доски для бандлинга[93]93
  Бандлинг (англ.) – традиция добрачного совместного сна молодой пары в одежде с целью предотвращения сексуального контакта. Иногда посреди кровати также ставили специальную доску. Традиция до сих пор практикуется в некоторых общинах США.


[Закрыть] высотой в шесть дюймов, наверное, чтобы даже наши микробы не смешивались. Нам дозволялось одно стерильное рукопожатие в начале встречи и одно – в конце; все остальное время мы могли только сидеть и смотреть друг на друга, перекрикиваясь на расстоянии![94]94
  Hassler. Op. cit. P. 62–63.


[Закрыть]

Посещения проходят в комнате у главного входа. Там стоит деревянный стол, с одной стороны которого сидит заключенный, а с другой – его посетители. Тюремщик сидит во главе стола; он слышит каждое произнесенное слово, следит за всеми жестами и выражениями. Уединиться совершенно невозможно – и это когда мужчина встречается с женой, которую он мог не видеть несколько лет. Кроме того, посетителю и заключенному запрещено прикасаться друг к другу и, разумеется, обмениваться какими-либо вещами[95]95
  Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 175.


[Закрыть].

Более радикальный вариант данного вида контаминации наблюдается в случае упоминавшихся выше институционально организованных признаний. Когда постояльцу приходится разоблачать значимого другого и особенно когда этот другой присутствует физически, признание в отношениях с другим перед посторонними может приводить к серьезной контаминации отношений и, тем самым, Я. Иллюстрацию можно найти в описании практик женского монастыря: