Текст книги "Тотальные институты"

Автор книги: Ирвинг Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Хотя пункт охраны обычно был свободным местом для любого пациента с правом выхода на территорию больницы, существовали места, которые тоже привлекали к себе людей со всей больницы, но были открыты не для всех пациентов. Одним из них был маленький кабинет сотрудника, управлявшего зданием, в котором располагался театр. В ходе репетиций, представлений и других подобных событий, во время которых кулуары театра и сам «дом» становились свободным местом для участников-пациентов, этот кабинет использовался небольшой группой «заводил кампуса» как укромное место, в котором можно поесть и посплетничать. Как и охранники, человек, отвечавший за здание, плотно общался с пациентами и мало – со своими коллегами, поэтому он обычно занимал маргинальное положение между персоналом и пациентами, и пациенты – по крайней мере «заводилы кампуса» – относились к нему с уважением и доверием, которые они не проявляли к остальным сотрудникам.

В некоторых палатах персонал негласно признавал групповые территории, поддерживавшиеся некоторыми пациентами. В этих палатах, почти все пациенты которых находились в регрессивном состоянии, были слабоумными или страдали органическими расстройствами, несколько контактных пациентов неофициально имели право в обмен на мытье пола и поддержание порядка распоряжаться целым крылом веранды, которое они отгораживали от остальных пациентов баррикадой из стульев.

Некоторые территориальные юрисдикции, устанавливавшиеся пациентами, имели периодический характер. Например, в мужском хроническом отделении пятеро пациентов помогали подавать пищу пациентам, неспособным дойти от палаты до столовой. После обслуживания этих пациентов помощники удалялись с пустыми тарелками в комнату для мытья посуды, примыкавшую к палате. Но прямо перед этим или сразу после этого им давали тарелку еды и стакан молока, которые они съедали и выпивали отдельно, со своей скоростью, на кухне при палате. В этой комнате они доставали из холодильника черный кофе, прибереженный с завтрака, подогревали его, зажигали фабричную сигарету и в течение примерно получаса расслабленно сидели, полностью контролируя всю ситуацию. Встречались и более эпизодические притязания на территории. Например, в мужском приемном отделении в палате для больных с депрессией, в состоянии экзальтации и с травмами мозга несколько достаточно контактных пациентов иногда отгораживались от остальных барьером из стульев, чтобы не пускать в угол комнаты отдыха других постояльцев с серьезными симптомами[389]389
  Данный способ формирования территорий, конечно, очень распространен и в гражданской жизни. Его примерами являются отгороженные места на скачках в Аскоте и барьеры, которые сооружают из стульев музыканты, играющие на свадьбах (см.: Howard S. Becker. The Professional Dance Musician and His Audience // American Journal of Sociology. 1951. Vol. 57. № 2. P. 142).


[Закрыть].

III

Я рассмотрел два типа мест, над которыми пациент обладает непривычно большим контролем: свободные места и групповые территории. Первые он делит с любым другим пациентом, вторые – с несколькими избранными. Остается рассмотреть частные притязания на пространство, в котором индивид отдыхает, которое он контролирует и в котором пользуется негласными правами, разделяя их только с теми пациентами, которых он сам пригласил. В этом случае я буду говорить о личной территории. Речь идет о континууме, на одном полюсе которого находится настоящий дом или гнездо[390]390
  О понятии «гнездования» см.: Edward Stuart Russell. The Behaviour of Animals (London: Arnold, 1938). P. 69–73; Hediger. Op. cit. P. 21–22.
  Границу между личными территориями гнездоподобного типа и групповыми территориями иногда сложно провести. Например, в социальном мире американского мальчишки дом на дереве или пещера, сооруженная во дворе, скорее всего, будет его личной территорией, а его друзья смогут попадать туда только по приглашению, которого они могут лишиться, если их отношения ухудшатся; такое же сооружение, возведенное на ничейной земле, скорее всего, будет использоваться совместно.


[Закрыть], а на другом – простое помещение или убежище[391]391
  Одними из специализированных мест являются укрытия, часто располагающиеся внутри индивидуального участка животного.


[Закрыть], в котором индивид чувствует себя настолько защищенным и удовлетворенным, насколько это возможно в данной обстановке.

В психиатрических больницах и подобных институтах основным видом личной территории является собственная спальная комната, официально доступная приблизительно пяти-десяти процентам пациентов. В Центральной больнице такая комната иногда предоставлялась в обмен на работу в палате[392]392
  Помимо необходимости работать получение личной комнаты предполагало и другие издержки. В большинстве палат двери в личные комнаты запирались на день, так что пациенту приходилось просить пустить его внутрь каждый раз, когда он хотел войти, и зачастую сносить отказ или нетерпеливый взгляд сотрудника, у которого был ключ. Кроме того, некоторые пациенты считали, что эти комнаты вентилируются хуже, чем большие общие спальни, и что в них более высокие предельные температуры, так что в самые жаркие месяцы некоторые пациенты пытались временно перевестись из своих личных комнат.


[Закрыть]. Когда пациент получал личную комнату, он мог наполнять ее вещами, делающими его жизнь комфортной, доставляющими удовольствие и создающими ощущение контроля. Картинки в стиле пин-ап, радио, коробка с карманными детективами, мешок фруктов, приспособления для готовки кофе, спички, инструменты для бритья – вот некоторые из вещей (многие из них – запрещенные), которые хранили у себя пациенты.

Пациенты, которые уже провели в той или иной палате несколько месяцев, как правило, устраивали личные территории в комнате отдыха хотя бы в той мере, в какой у некоторых постояльцев были любимые места для сидения или стояния и они прикладывали определенные усилия, чтобы прогнать тех, кто их узурпировал[393]393
  Территории для сидения, известные из развлекательной литературы о клубах, описываются и в психиатрических больницах, например, в: Johnson, Dodds. Op. cit. P. 72: «Я занимал эту спальню несколько месяцев. Днем мы занимали приятную комнату отдыха, просторную, чистую, с удобными креслами. Иногда мы часами молча сидели в ней. Не раздавалось ни единого звука, за исключением вспыхивавших время от времени перебранок, которые случались, когда один из старых постояльцев выражал недовольство тем, что новичок занял кресло, в котором тот обычно сидит».


[Закрыть]. Так, в одной палате для непрерывного ухода престарелому контактному пациенту по общему молчаливому согласию был отдан отдельно стоящий радиатор; он умудрялся сидеть на нем, положив сверху бумагу, чем обычно и занимался. За радиатором он держал некоторые личные вещи, что тоже маркировало эту территорию как его место[394]394
  Где бы ни находилось постоянное рабочее место индивидов – это может быть рабочий стол, окошко кассы или токарный станок, – со временем они, как правило, делают его удобным для себя, заполняя прилегающее пространство предметами, которые превращают простое помещение в дом. Я снова приведу в качестве примера оркестровую яму из: Ottenheimer. Op. cit.: «Когда шоу отработано, в яме царит уютная, домашняя атмосфера. Мужчины устанавливают крюки, на которые они будут вешать горны во время пауз, а также стеллажи и полки для музыки, книг и других личных вещей. Распространенная практика – прикрепить к пюпитру с помощью проволоки из-под плечиков маленький деревянный ящик, который служит удобным контейнером для бумаг, карандашей, жвачек и очков. В струнной секции оркестра „Вестсайдской истории“ особый уют придавали плакаты в стиле пин-ап, которые крепили (так, чтобы аудитория их не видела) к внутренней стороне занавеса, который свисал с парапета, окружавшего яму. Некоторые даже приносили маленькие портативные радиоприемники – обычно, чтобы послушать трансляцию своего любимого вида спорта».


[Закрыть]. В нескольких футах от него, в углу комнаты, работавший пациент устроил нечто вроде своего «кабинета», где персонал мог гарантированно найти его в случае необходимости. Он так долго сидел в этом углу, что в том месте оштукатуренной стены, где он прислонялся головой, образовалась засаленная вмятина. В той же палате другой пациент постоянно претендовал на кресло, которое располагалось прямо перед телевизором; хотя некоторые пациенты оспаривали его право на это место, обычно ему удавалось отстоять свои притязания.

Формирование территорий в палатах специфическим образом связано с психическими расстройствами. Во многих гражданских ситуациях действует эгалитарное правило «пришедший первым обслуживается первым» и принимаются определенные меры, чтобы скрыть другой организационный принцип: «сильнейший получает то, что хочет». В некоторой степени последнее правило использовалось в плохих палатах, точно так же как первое – в хороших. Однако стоит ввести и еще одно измерение. Жизнь в палате, к которой добровольно или вынужденно приспосабливались многие тяжелые пациенты, заставляла их молчать, быть покорными и держаться подальше от неприятностей. Такого человека можно было согнать с места, каким бы крупным или сильным он ни был. Поэтому в плохих палатах складывалась своеобразная неофициальная иерархия, когда говорящие и контактные пациенты отбирали лучшие стулья и скамьи у неконтактных. Доходило до того, что говорящий пациент мог отобрать у неговорящего подставку для ног, так что первый получал и кресло, и подставку, а второй оставался ни с чем, – довольно существенное различие, учитывая, что, за исключением перерывов на еду, некоторые пациенты в этих палатах целый день ничего не делали и просто сидели или стояли на одном месте.

Минимальное пространство, которое можно было превратить в личную территорию, предоставляло одеяло пациента. В некоторых палатах ряд пациентов днем носили свои одеяла с собой и иногда сворачивались калачиком на полу, полностью укрываясь ими, что персонал считал свидетельством их глубокого регресса; в границах этого закрытого пространства они обладали некоторым контролем[395]395
  У детей-аутистов тоже встречаются экологические ниши вроде дверных проемов и палаток из одеял, как сообщается, например, в: Bruno Bettelheim. Feral Children and Autistic Children // American Journal of Sociology. 1959. Vol. 64. № 5. P. 458: «Другие, опять же, устраивали себе берлоги в темных уголках или чуланах, спали только там и предпочитали проводить там дни и ночи».


[Закрыть].

Личную территорию, вполне ожидаемо, могут обустраивать внутри свободного места или групповой территории. Например, в комнате для досуга хронического мужского отделения пожилой уважаемый пациент регулярно занимал одно из двух больших деревянных кресел, удобно расположенных неподалеку от лампы и радиатора, и как пациенты, так и персонал признавали за ним это право[396]396
  Я провел эксперимент: дождавшись, когда вечером второе хорошее кресло отодвинули в другую часть комнаты, я сел в кресло этого пациента до того, как он пришел, постаравшись придать себе вид человека, который просто невинно читает. Пациент, появившись в свой обычный час, посмотрел на меня долгим, спокойным взглядом. Я попытался отреагировать как человек, который не знает, что на него смотрят. Не сумев подобным образом указать мне на мое место, пациент окинул комнату взглядом в поисках второго хорошего кресла, нашел его и вернул на обычное место рядом с тем креслом, в котором сидел я. Затем пациент сказал мне уважительно и мирно: «Сынок, не мог бы ты пересесть в это кресло для меня?» Я пересел. Эксперимент завершился.


[Закрыть].

Один из самых ярких примеров создания личной территории в свободном месте в Центральной больнице можно было наблюдать в заброшенном подвале одного из зданий для непрерывного ухода. Здесь персонал низшего звена использовал некоторые хорошо сохранившиеся комнаты как кладовые; так, в одной из комнат хранилась краска, а в другой – инструменты для ухода за газоном. В каждой из этих комнат помощник из числа пациентов имел полуофициальное право на свое пространство. Здесь были плакаты в стиле пин-ап, радиоприемник, относительно мягкий стул и запасы больничного табака. Несколько менее приспособленных комнат были присвоены престарелыми, давно лежащими в больнице пациентами, имевшими право выходить на территорию больницы, которые что-то приносили в свое гнездо, пусть даже просто сломанный стул и кипы старых журналов «Лайф»[397]397
  Некоторые пациенты пытались устроить такие гнезда в поросших лесом участках на территории больницы, но, по-видимому, персонал, отвечавший за эти участки, быстро разбирал эти сооружения.


[Закрыть]. В тех редких случаях, когда представителю персонала нужно было поговорить с кем-либо из этих пациентов в течение дня, сообщение доставлялось прямо в его подвальный кабинет, а не в палату.

В некоторых случаях личную территорию обеспечивало назначение. Например, работающим пациентам, которые следили за гардеробной и кладовой в своей палате, позволяли оставаться в этих комнатах, когда от них ничего не требовалось; там они могли сидеть или лежать на полу вдали от суеты и скуки комнаты отдыха.

Бытовые удобства

Теперь я хочу рассмотреть два других элемента подпольной жизни, которые тоже связаны с физической средой.

I

В повседневной жизни легитимное имущество, используемое в практиках первичного приспособления, как правило, хранится, когда им не пользуются, в специальных защищенных местах, к которым можно получить доступ в случае необходимости, например в сундуках, шкафчиках, выдвижных ящиках и сейфах. Эти места хранения предохраняют вещь от повреждений, неправильного обращения и присвоения и позволяют пользователю прятать свое имущество от других[398]398
  Личные места хранения, конечно, известны не только в нашей культуре. См., например: John Skolle. Azalai (New York: Harper & Bros., 1956). P. 49: «Туареги носили все свои пожитки в кожаных сумках. Сумки с ценными вещами они закрывали с помощью традиционных каденасов [Замкóв.], и чтобы открыть их, иногда требовалось три ключа. Данная система была исключительно неэффективной в качестве меры предосторожности, так как у любого мужчины был кинжал и всякий при желании мог проигнорировать замок и разрезать кожаную сумку. Но никто и не думал этого делать. Все уважали замок как символ личного пространства».


[Закрыть]. Что еще важнее, эти места могут выступать продолжением Я и расширять его автономию, приобретая еще большее значение, когда индивида лишают других вместилищ Я. Если ничего нельзя сделать исключительно своим и все, что использует один, используют и другие, остается мало средств для защиты от социальной контаминации со стороны других. Кроме того, с некоторыми вещами, от которых необходимо отказаться, их владелец идентифицирует себя особенно глубоко и использует их для идентификации себя в глазах других. Так, мужчина в монастыре может беспокоиться о своей конфиденциальности и своем почтовом ящике[399]399
  Thomas Merton. The Seven Storey Mountain (New York: Harcourt, Brace & Co., 1948). P. 384.


[Закрыть], а мужчина на борту фрегата – о своем парусиновом мешке для одежды[400]400
  Мелвилл. Указ. соч. с. 34.


[Закрыть].

Там, где подобные личные хранилища запрещены, их, естественно, будут заводить скрытно. Кроме того, чтобы втайне обладать вещью, необходимо скрывать и место ее хранения. В криминальном и околокриминальном мире личное хранилище, которое держится в тайне и/или запирается, чтобы противодействовать не только нелегитимным посягательствам, но и легитимным властям, иногда называют заначкой; я тоже буду использовать здесь этот термин[401]401
  Пример из американской тюрьмы приводится в: Hassler. Op. cit. P. 59–60: «Прямо напротив меня находится самый известный обитатель камеры – „Здоровяк“ Джонсон, некогда политический босс Атлантик-Сити и, если мне не изменяет память, участник большинства самых омерзительных затей на этом курорте. Здоровяк – высокий, крепкий мужчина, разменявший шестой десяток. Его место в тюремной иерархии очевидно с первого взгляда на полдюжины хороших шерстяных одеял у него на койке (у остальных из нас было по два и гораздо худшего качества) и на замок на его оловянном шкафчике – явный de trop [Излишек (франц.).] среди мелкой рыбешки. Мой сосед-растратчик говорит мне, что дубаки никогда не досматривают имущество Здоровяка, в отличие от имущества остальных. Когда я мельком заглянул внутрь его шкафчика, оказалось, что он забит пачками сигарет – основным средством обмена в этой безденежной обители».


[Закрыть]. Можно отметить, что с организационной точки зрения эти тайные места хранения представляют собой нечто более сложное, нежели простые кустарные изобретения, так как в заначке обычно находится несколько типов тайного имущества. Я бы хотел добавить, что одной из важных вещей, которую можно спрятать, является человеческое тело (живое или мертвое), что приводит к появлению такого рода выражений, как «схорониться», «проехать зайцем», «залечь на дно», и одной из обязательных сцен в детективных романах.

При поступлении пациентов в Центральную больницу – особенно если в этот момент они находились в возбужденном или депрессивном состоянии, – им отказывали в доступном личном хранилище, куда они могли бы положить свои вещи. Например, их личная одежда могла храниться в комнате, которой они не могли пользоваться по своему усмотрению. Их деньги хранились в административном здании, и они не могли воспользоваться ими без разрешения медицинского персонала и/или своих законных представителей. Ценные или хрупкие вещи, такие как вставные челюсти, очки, наручные часы, часто являющиеся неотъемлемой частью образа тела, могли надежно прятаться так, чтобы владельцы не имели к ним доступа. Официальные документы, служащие для идентификации личности, также могли изыматься институтом[402]402
  Нужно ясно подчеркнуть, что существует много веских клинических и административных аргументов в пользу того, чтобы лишать отдельных пациентов личного имущества. Вопрос о желательности подобных мер здесь не рассматривается.


[Закрыть]. Косметические средства, необходимые для подобающего представления себя другим, обобществлялись и выдавались пациентам только в определенное время. В реабилитационных палатах были тумбочки, но, поскольку они не запирались, другие пациенты и персонал могли воровать оттуда, и в любом случае они часто находились в комнатах, закрытых для пациентов в течение дня.

Если бы у людей не было Я или если бы от них требовалось не иметь Я, тогда, конечно, было бы логично не иметь никакого личного места хранения, на что обращает внимание бывший пациент британской психиатрической больницы: «Я поискал шкафчик, но безуспешно. Видимо, в этой больнице их не было; скоро стало совершенно ясно, почему: они были совершенно не нужны – нам было нечего в них держать; все было общим, даже полотенце для лица, которое использовалось и для других целей, что вызывало у меня очень сильные переживания»[403]403
  Johnson, Dodds. Op. cit. P. 86.


[Закрыть]. Но некоторое Я есть у всех. Учитывая потери, к которым приводит утрата мест для безопасного хранения, понятно, почему пациенты Центральной больницы сами создавали себе такие места.

Характерной чертой жизни в больнице было то, что самой распространенной формой заначки была заначка, которую можно было носить с собой[404]404
  В развлекательной литературе о преступной жизни упоминаются известные переносные заначки: фальшивые каблуки, портфели с двойным дном, анальные суппозитории и т. д. Излюбленные предметы для сокрытия в этих местах – бриллианты и наркотики. Более причудливые заначки описываются в шпионской литературе.


[Закрыть]. Среди пациенток одним из таких приспособлений была объемная дамская сумочка; у пациентов-мужчин была аналогичная техника – пиджак с вместительными карманами, который носили даже в жару. Хотя эти хранилища встречаются довольно часто и за стенами больницы, в больнице на них возлагалось особенно тяжелое бремя: книги, писчие принадлежности, полотенца, фрукты, мелкие ценности, шарфы, игральные карты, мыло, инструменты для бритья (в случае мужчин), емкости с солью, перцем и сахаром, бутылки молока – вот некоторые из вещей, которые иногда в них носили. Данная практика была настолько распространенной, что одним из самых надежных символов статуса пациента в больнице были набитые карманы. Другим переносным хранилищем была хозяйственная сумка со вшитой в нее еще одной такой же сумкой. (При частичном заполнении эта часто использовавшаяся заначка также служила подушкой и опорой для спины.) Мужчины часто делали маленькую заначку в длинном носке: завязав открытый конец и намотав его на свой ремень, пациент получал что-то вроде кошелька, который незаметно висел внутри штанины. Можно было встретить и индивидуальные варианты этих переносных контейнеров. Один молодой парень с дипломом инженера сделал из выброшенной на помойку клеенки сумочку, в которую были вшиты точно подогнанные по размеру отделения для расчески, зубной щетки, карт, писчей бумаги, карандаша, мыла, маленького полотенца для лица и туалетной бумаги, – все это прикреплялось незаметным зажимом к изнанке ремня. Тот же пациент пришил дополнительный карман к внутренней стороне своего пиджака, чтобы носить в нем книгу[405]405
  Брендан Бигэн приводит аналогичный пример, описывая реакцию постояльца британской тюрьмы Мэсс на еду, предлагаемую в тюрьме посетителям (Brendan Behan. Borstal Boy [London: Hutchinson, 1958]. P. 173): «Скажу одно, – сказал Джо, стряхивая пепел с окурка и пряча его в потайное место – кусок холста от почтового мешка, пришитый к нижнему краю рубашки, – такого ты в Англиканской Церкви не получишь».
  Хороший источник здесь, как и в случае многих других аспектов подпольной жизни, – Мелвилл (Мелвилл. Указ. соч. с. 34–35); «Кроме чемодана и койки, на военном корабле нет ни единого места, куда бы вы могли что-нибудь засунуть. Стоит вам оставить без присмотра какой-либо предмет, хотя бы на мгновение, как он немедленно испаряется.
  Так вот, когда я обдумывал предварительный план и закладывал фундамент своего пресловутого белого бушлата, я все время имел в виду эти неудобства и приложил все усилия избежать их. Я решил, что бушлат мой должен не только греть меня, но и быть построенным таким образом, чтобы в нем могли уместиться пара-другая белья и всякая мелочь вроде швейных принадлежностей, книг, сухарей и т. д. Имея все это в виду, я снабдил его великим множеством карманов, шкафчиков, комодов и буфетов.
  Главные вместилища, в числе двух, были расположены в полах – проникали в них изнутри через обширные, гостеприимно открытые отверстия; два кармана более скромных размеров разместились на груди и сообщались между собой двустворчатыми дверьми на случай, если бы в них пришлось положить нечто объемистое. Кроме этого, было несколько тайников, так что бушлат мой, наподобие древнего замка, был полон витых лестниц, замаскированных чуланов, крипт и каморок и, подобно секретеру с тайниками, изобиловал неприметными хранилищами и укромными уголками для размещения в них разнообразных ценностей.
  К перечисленным вместилищам надлежало прибавить еще четыре емких наружных кармана. Назначение одной пары было служить убежищем для моих книг, если меня внезапно отрывали от занятий и гнали на грот-бом-брам-рей; другая же пара должна была заменить мне в холодные ночи рукавицы».


[Закрыть]. Другой пациент, страстный читатель газет, постоянно носил пиджак, по-видимому, чтобы прятать газеты, которые он в сложенном виде засовывал за ремень. Еще один умело пользовался очищенным кисетом для табака, чтобы носить в нем еду: в столовой можно было легко положить в карман целый неочищенный фрукт и принести его к себе в палату, но приготовленное мясо лучше было носить в жиронепроницаемой заначке.

Я хочу повторить, что для создания этих громоздких средств переноски были веские причины. Многие жизненные удобства, такие как мыло, туалетная бумага или карты, обычно доступные во многих островках комфорта в гражданском обществе, были недоступны для пациентов подобным образом, так что дневные потребности требовалось частично удовлетворять в начале дня.

Наравне с переносными использовались стационарные заначки; чаще всего они создавались в свободных местах и территориях. Некоторые пациенты пытались держать свои ценности под матрасами, но, как упоминалось ранее, общебольничное правило, запрещавшее заходить в спальни днем, понижало целесообразность этой практики. Иногда использовались наполовину скрытые края подоконников. Пациенты, имевшие личные комнаты и состоявшие в хороших отношениях с санитаром, использовали в качестве заначек свои комнаты. Пациентки иногда прятали спички и сигареты в пудреницах, которые они оставляли в своих комнатах[406]406
  Есть впечатляющие рассказы о хорошо продуманных заначках в тотальных институтах, особенно в тюрьмах. Один из примеров приводит сидевший в одиночной камере заключенный, попавший в тюрьму за отказ нести воинскую повинность (Cantine, Rainer. Op. cit. P. 44): «Ребята тайком приносили мне еду из столовой для охранников – яйца и сыр. Они таскали для меня выпечку, сладости. Несколько раз надзиратель чуял запах острого сыра и шмонал камеру. Сыр лежал на полке, приделанной снизу к крышке стола. Недоумевающий надзиратель нюхал воздух и продолжал искать. Потайную полку и сыр ни разу не нашли».
  Заключенный британской тюрьмы описывает попытку побега барабанщика, ставшего слесарем (Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 133): «Джейкобс побежал в мастерскую и вставил ключ в замок. Вертухай бросился за ним. Когда Джейкобс поворачивал ключ, тяжелая рука опустилась на его плечо. Его с позором отвели назад в камеру.
  Начался беспрецедентно тщательный обыск, и давняя тайна Дартмура – тайна его тайника – наконец была раскрыта. Внутри его барабана нашли подвешенные на веревке документы, полотно от ножовок, стамески, заготовки для ключей, молоток и многое другое».


[Закрыть]. Любимой легендой на эту тему в больнице была история о старике, который якобы прятал свои деньги, 1200 долларов, в коробке из-под сигар, которую держал в дереве, росшем во дворе больницы.

Конечно же, возможности для заначек предоставляли и некоторые назначения. Некоторые пациенты, работавшие в прачечной, занимали индивидуальные шкафчики, официально предназначавшиеся только для работников не из числа пациентов. Пациенты, которые работали на кухне в досуговом центре, использовали посудные шкафы и холодильник для хранения еды и напитков, которые доставались им после различных мероприятий, а также других излишеств, которые им удавалось раздобыть.

II

Очевидно, что при использовании стационарной заначки необходимо придумать, как доставлять вещи в нее и оттуда – к месту использования. Для эффективного осуществления практик вторичного приспособления нужны неофициальные, обычно тайные способы доставки соответствующих вещей, словом, нужна система транспортировки. Любые легитимные системы транспортировки могут использоваться также в рамках подпольной жизни, так как любая система предполагает правила, регулирующие, кто и для чего может ее использовать, а значит – и возможность ее неправильного использования. Конечно, там, где индивид имеет определенную свободу передвижений, как в случае с пациентом, обладающим правом выходить на территорию больницы, средством транспортировки может выступать также переносная заначка. Внутри системы транспортировки могут перемещаться, по крайней мере, три типа объектов: тела, артефакты или вещи и письменные или устные сообщения.

Известные примеры незаконной транспортировки тел предоставляют лагеря для военнопленных[407]407
  См., например: Reid. Op. cit., и: Eric Williams. The Wooden Horse (New York: Berkley Publishing, 1959).


[Закрыть] и (что касается общества в целом) подземные ходы; в обоих случаях может создаваться регулярный, а не одноразовый путь побега. Повседневные примеры незаконных перемещений людей связаны не с побегами, а с рутинными передвижениями. Можно привести пример из Центральной больницы: поскольку территория больницы занимала более 300 акров, для перемещений пациентов внутри – к местам работы и обратно, к медико-хирургическим зданиям и обратно – использовались автобусы. Пациенты с правом выхода на территорию, знавшие расписание автобусов, иногда дожидались автобуса и пытались уговорить водителя подвезти их до другой части кампуса, так как не хотели идти пешком[408]408
  Полагаю, найдется немного систем транспортировки, которые бы не использовались людьми для нелегитимных перемещений. Наглядный пример – великий американский институт «езды на товарняках»; другой важный пример – «автостоп». Зимой в северной Канаде, до того как в сельской местности стали широко использоваться грузовики, основным способом ездить на дальние расстояния среди мальчишек было «словить» санную повозку на лошадях. Интересной характеристикой всех этих распространенных форм транспортного паразитизма является размер социальной единицы, вовлеченной в эту практику вторичного приспособления: это может быть город, регион и даже целая страна.


[Закрыть].

Незаконные системы транспортировки объектов, конечно, встречаются повсеместно, и их сложно обойти вниманием при исследовании практик вторичного приспособления. Основные примеры предоставляет древнее искусство контрабанды, и что бы мы ни взяли за точку отсчета – национальное государство[409]409
  См., например, недавно вышедшую монографию: Neville Williams. Contraband Cargoes: Seven Centuries of Smuggling (Toronto: Longmans, 1959).


[Закрыть] или общественное учреждение[410]410
  О техниках проноса спиртного на борт фрегата см.: Мелвилл. Указ. соч. с. 146–147. Разумеется, примеров полно в тюрьмах. Например: Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 103: «Тяжелую ситуацию с чтивом в Дартмуре, однако, немного облегчает небольшая армия книг, именуемых „бродягами“. Это книги, которые тем или иным образом покинули библиотеку, не будучи записанными на конкретного заключенного. Некоторые были пронесены в тюрьму снаружи. Эти книги – в основном работы покойного Питера Чейни – ведут тайное, подпольное существование, будто воры в бегах. Они переходят из рук в руки под прикрытием рубашек или курток. Они загадочным образом влетают в твою камеру, когда мимо проходит дежурный по этажу; они прокрадываются под столами во время еды; они прячутся в тайнике на крышке бака с водой. А в моменты неожиданного обыска они часто стремглав выпрыгивают из окна камеры, чтобы не быть пойманными с поличным и арестованными. Такое положение дел, скорее всего, удивило бы их автора и доставило бы ему немалое удовольствие».
  Сходным образом описывает свой опыт пребывания в изоляторе Говард Шенфельд (Cantine, Rainer. Op. cit. P. 23): «Я начал с нетерпением ждать времени приема пищи, когда заключенный, который не мог разговаривать со мной из-за находившегося рядом охранника, оставлял для меня поднос с едой внутри камеры. Однажды вечером я нашел сигарету и спичку, ловко приклеенные с нижней стороны подноса».


[Закрыть], можно указать много механизмов тайной транспортировки.

В психиатрических больницах есть собственные характерные примеры, в том числе – приемы, которые неофициально широко разрешены. Например, в Центральной больнице в палатах, которые находились относительно далеко от буфета, сложилась неформальная система заказа и доставки еды. Два или более раз в день люди из этой палаты – как персонал, так и пациенты – составляли список и собирали необходимую сумму денег; затем пациент, которому было разрешено выходить на территорию больницы, отправлялся в буфет, чтобы выполнить заказы и принести их назад в коробке из-под сигар, которая была стандартным Неофициальным инструментом, использовавшимся с этой целью в палате.

Наряду с такими относительно институционализированными коллективными практиками было и много индивидуалистических. Почти во всех закрытых палатах был один или несколько пациентов, имевших право выходить на территорию, а во всех открытых палатах были пациенты с правом выхода в город. Эти привилегированные пациенты идеально подходили на роль посыльных, которую они часто и исполняли, движимые симпатией, обязательствами, угрозами или обещанием вознаграждения. Поэтому буфет для пациентов и магазинчики вокруг больницы были косвенно доступны многим пациентам. Следует добавить, что, хотя многие из транспортируемых объектов кажутся незначительными, в контексте ограничений их значение может сильно возрастать. Так, в больнице был суицидальный пациент в состоянии глубокой депрессии, которому нельзя было выходить из палаты и который считал, что, пока у него есть любимые леденцы, ему есть ради чего жить; он был крайне благодарен человеку, который покупал их для него. Почтовые марки, зубную пасту, расчески и т. д. тоже можно было легко купить в буфете и перенести куда-либо, и часто они имели большую ценность для получателей.

Циркуляция сообщений была не менее важна, чем циркуляция тел и материальных объектов. Тайная система коммуникации является универсальным аспектом тотальных институтов.

Один из типов тайной коммуникации – коммуникация лицом к лицу. В тюрьмах заключенные научились переговариваться, не шевеля губами или не смотря на человека, с которым они говорят[411]411
  Британский пример см. в: Jim Phelan. The Underworld (London: Harrap & Co., 1953). P. 7, 8, 13.


[Закрыть]. В некоторых религиозных институтах, где, как в тюрьмах и школах, существует правило соблюдения тишины, возникает язык жестов, достаточно сложный, чтобы с его помощью можно было подшучивать друг над другом[412]412
  См.: Merton. Op. cit. P. 381; Hulme. Op. cit. P. 245.


[Закрыть]. Психиатрические больницы предоставляют интересный материал в этом отношении.

Как отмечалось ранее, в Центральной больнице в палатах для тяжелобольных многие пациенты старались не отвечать на стандартные открытые увертюры к коммуникации и не инициировать их. Реакция на реплику либо была замедленной, либо носила форму, указывающую, что реплика на самом деле не была услышана. Для этих пациентов отстраненная молчаливость была официальной позицией, которая, судя по всему, выступала способом защиты от надоедливых санитаров и других пациентов и неохотно признавалась легитимным симптомом психического заболевания. (По-видимому, сложность ее признания в качестве симптома была обусловлена трудностью отделения данного способа приспособления к жизни в палате от явно непроизвольного поведения пациентов с обширным и необратимым неврологическим поражением.) Разумеется, после занятия отстраненной позиции она становилась обязанностью, накладывавшей свои ограничения. Неговорящие пациенты были вынуждены проходить медицинские осмотры, не имея возможности вербально выразить свой страх; им приходилось безропотно сносить оскорбления, и они должны были скрывать свою заинтересованность и осведомленность о том, что происходит в палате. Им приходилось отказываться от многих мелких обменов – взаимных услуг, составляющих часть повседневной социальной жизни.

Чтобы иметь возможность продолжать быть глухими и слепыми и при этом обходить сопутствующие коммуникативные ограничения, некоторые пациенты из палат для тяжелобольных применяли в общении между собой специальные коммуникативные конвенции. Желая получить или дать что-то другому пациенту, они сначала смотрели ему в глаза, затем переводили взгляд на интересующий их предмет (газету, колоду карт или соседнее место на скамье), а потом снова смотрели в глаза другому пациенту. Тот мог прервать коммуникацию, что означало «нет», или отойти от объекта, что означало готовность отдать его, или, если он ему не принадлежал, подойти к объекту, что означало желание и готовность его получить. Тем самым можно было просить или предлагать и соглашаться или отказываться, сохраняя видимость невовлеченности в коммуникацию. Хотя эта система коммуникации крайне ограниченна, с ее помощью можно было вступать в разные коммуникации и обмениваться разными предметами. Следует добавить, что иногда пациент, исполнявший роль неконтактного, выбирал одного человека, с которым он предпочитал идти на контакт[413]413
  Похожий случай приводится в анонимном автобиографическом рассказе, опубликованном в: Johnson, Dodds. Op. cit. P. 62: «В палате было больше сорока пациентов, и из них только двое были способны поддерживать разговор. Это были алкоголичка, которая лежала там тринадцать лет, и калека, которая скиталась по больницам всю свою жизнь. Я сразу поняла, что эти две сестры были знающими и добрыми женщинами. Через два дня они отказались от привычки давать глупые ответы на мои вопросы и после этого стали общаться со мной на равных, разговаривая со мной так, как если бы я была здорова».


[Закрыть]. Эта возможность, кстати, лежала в основе некоторых образцово-показательных историй о «налаживании контакта», которые обычно имелись у представителей персонала и которые доказывали их терапевтические способности или терапевтические способности их любимого психиатра.

Помимо использования замаскированных средств прямой коммуникации постояльцы тотальных институтов создают опосредованные системы[414]414
  Пример можно найти в главе, написанной Джеймсом Пеком, в: Cantine, Rainer. Op. cit. P. 68, где обсуждается, как общались друг с другом забастовщики в тюрьме: «Но самой забавной записью [в журнале, который ежедневно заполняли охранники и в который Пек случайно заглянул] была следующая: „Я обнаружил хитроумное устройство, которое они использовали для передачи газет из камеры в камеру, и изъял его“.
  До этого мы называли подобные приспособления „курьерами“, но мы тут же переименовали их в „хитроумные устройства“. Мы придумали их в первый день забастовки. Там, где трубы отопления входили в стену, вокруг них крепились металлические диски, которые можно встретить в любом частном доме, подключенном к водопроводу. Так как они были достаточно тонкими, чтобы их можно было просунуть под дверью, мы снимали их и прикрепляли к ним веревки 8-футовой длины. Сперва мы делали эти веревки из шнуров, которыми завязывались мешки с табаком „Bull Durham“ (в Данбери его называли „Жеребец“), которые свободно выдавались в тюрьме. Позднее мы раздобыли старую карту, которая до самого конца обеспечивала нас необходимым материалом.
  К другому концу веревки мы привязывали бумажки или записки. Потом мы ложились на пол и швыряли металлический диск из-под двери через коридор в камеру напротив – или в камеру по соседству с камерой напротив. Человек на той стороне тянул веревку, пока сообщение не оказывалось у него в камере. С помощью зигзагообразных перебрасываний мы могли донести информацию до любого забастовщика».


[Закрыть] – в американских тюрьмах это называется «пускать воздушного змея», – а также иногда эксплуатируют уже функционирующие официальные системы[415]415
  В тюрьмах, где часто имеются ограничения на количество отправляемых писем, их содержание и их получателя, могут использоваться коды. Дон Дево, заключенный тюрьмы на острове Макнейл, приводит следующий пример (Cantine, Rainer. Op. cit. P. 92–93): «Большинство писем не проходило цензуру, только если они нарушали один из десяти пунктов, указанных в уведомлении об отказе. Например, мне вернули письмо, потому что я попросил в нем свою мать скопировать мои письма и отправить моим друзьям. Цензор сказал, что это нарушало правило, запрещающее связываться с несанкционированными адресатами через санкционированных адресатов. Но в новом, переделанном письме я сказал матери, что, написав письмо и получив отказ, я узнал, что мне нельзя было просить ее скопировать мои письма и отправить их другим, что я не хотел нарушить правила и т. д. И цензор это пропустил! Кроме того, моя мать постоянно цитировала письма, которые были адресованы мне, но присылались ей, и делала это совершенно открыто. Все проходило. Я отвечал на эти письма, просто упоминая несанкционированного адресата, вместо того чтобы говорить: „Напиши такому-то…“ По этим причинам мы не очень серьезно относились к цензуре писем в Макнейле».
  Другую хитрость описывает Ульм (Hulme. Op. cit. P. 174), рассказывая о том, как структурировался год: «Или ей разрешалось лишь четыре письма семье в год, по четыре страницы в каждом и ни предложением больше без специального разрешения, которого она редко просила; вместо этого она сжала свой размашистый ровный почерк до бисерного, что позволило ей умещать больше строк на странице, и, в конце концов, стала писать точно так же, как все остальные сестры-миссионерки».


[Закрыть].

В Центральной больнице пациенты пытались эксплуатировать существующие системы коммуникации. Пациент, который работал в столовой для персонала или имел друзей, которые там работали, мог иногда пользоваться внутренним телефоном на кухне, чтобы сообщить в свою палату, расположенную в другом конце кампуса, что он не придет на ужин (пациент, которому было разрешено выходить на территорию больницы, имел право пропустить прием пищи при условии, что он заранее поставит об этом в известность свою палату). Пациенты, участвовавшие в танцевальной терапии, могли использовать телефон в маленьком кабинете, примыкавшем к подвалу, в котором проходила терапия, а участники театральных постановок могли при желании воспользоваться внутренним телефоном, находившимся за кулисами. Разумеется, человек, отвечавший на звонок, должен был добиться аналогичного ослабления правил, чтобы получить доступ к телефону, поэтому завершенный разговор по внутренней телефонной линии между двумя пациентами или между пациентом и согласившимся принять звонок санитаром или другим официальным лицом становился чем-то вроде предмета гордости, знаком того, что пациент «знает что к чему» в больнице. Общественные таксофоны на территории больницы тоже иногда эксплуатировались или использовались для своих целей. Один пациент, имевший право выходить на территорию больницы, мог, оказываясь у определенного таксофона каждый день в одно и то же время, отвечать на звонки своей девушки, откуда бы она ни звонила[416]416
  Это умеренная практика вторичного приспособления, связанная с использованием телефонной будки. Э. Дж. Либлинг в своем известном исследовании Джоллити-Билдинг – маргинального офисного здания в Нью-Йорке, расположенного в середине Бродвея, описывает очень активное использование таксофонов в вестибюле в качестве офисов, позволяющих управляться с валом дел. См.: A.J. Liebling. The Telephone Booth Indian (New York: Penguin Books, 1943). P. 31–33. Он указывает, что по всеобщему согласию эти будки посменно становились личными территориями для малоимущих предпринимателей, которым они служили убежищами.


[Закрыть].

У тайных систем транспортировки, независимо от того, используются они для перемещения людей, вещей или сообщений, есть несколько примечательных общих черт. Как только некоторая система транспортировки создается, она позволяет ее пользователям передавать через нее разные типы объектов. Как отмечал Грэм Сайкс, для руководства учреждения это значит, что первоначально довольно простое мелкое нарушение правил может позже стать функциональным основанием для строго запрещенной контрабанды[417]417
  Gresham М. Sykes. The Corruption of Authority and Rehabilitation // Social Forces. 1956. Vol. 34. № 3. P. 259.


[Закрыть].

Другой общий аспект систем транспортировки заключается в том, что любой постоялец, чьи рабочие задачи заставляют его перемещаться по территории института, как правило, естественным образом превращается в курьера и в итоге начинает эксплуатировать работу, будь то по своему собственному желанию или под давлением других постояльцев[418]418
  См., например: Bernard Phillips. Notes on the Prison Community // Cantine, Rainer. Op. cit. P. 103–104: «Передача сообщений и общая координация возлагались на „рядного“, который обслуживал несколько камер в одном ряду и обеспечивал бартер и обмен. На эту работу, как и на доставку книг из библиотеки, почты и еды из пищеблока, стремились попасть самые общительные. Иметь много близких друзей не нужно: почти любой, кто достаточно свободен, чтобы иметь доступ к чьей-либо камере, будет передавать послания и выполнять работу, которую „снаружи“ доверили бы только близким друзьям. Если он откажется, он недолго будет наслаждаться своим теплым местечком; с ним что-нибудь произойдет».
  Хайнер и Эш (Hayner, Ash. Op. cit. P. 367) приводят сходный пример из Колонии штата Вашингтон в Монро: «Можно создать пул для ставок, в который вложатся многие заключенные. Победитель получает значительную сумму, но учредитель тоже не остается в накладе. Учредителями могут легко становиться парни, помогающие по воспитательной работе. Поскольку они должны каждый вечер обходить все ярусы, доставляя заключенным „домашние задания“ или помогая с учебой, они могут переговорить с каждым и выяснить, не хочет ли тот вложиться в пул. Выплаты победителям могут осуществляться тем же способом».
  Пример из британской тюрьмы см. в: Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 93: «Работа дежурного по этажу сильно отличалась от привычной каждодневной рабочей рутины… По большей части она заключалась в том, чтобы вызывать и отводить заключенных к надзирателю этажа, вести списки и собирать заявки на встречи с начальником тюрьмы и священником и т. д. Это предоставляло определенную свободу передвижений по этажам, возможность передавать курево и книги в другие камеры и в целом разнообразило монотонную жизнь».


[Закрыть]. Сотрудники низшего эшелона, вынужденные регулярно посещать окрестные населенные пункты, и посторонние, которые регулярно контактируют с постояльцами, точно так же часто сталкиваются с давлением, принуждающим их стать поставщиками контрабанды[419]419
  См., например: Hayner, Ash. Op. cit. P. 367: «Ребята из этой группы [заключенные, работавшие и ночевавшие на ферме] имели возможность подбирать посылки на обочине дороги, которые ночью оставляли автомобилисты. О месте заначки договаривались заранее, во время посещения заключенного в колонии. Член бригады, работавшей на ферме постоянно, мог подобрать и передать деньги тому, кто работает на ферме только в дневную смену».


[Закрыть].