Текст книги "Тотальные институты"

Автор книги: Ирвинг Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Первый общий момент, уже упоминавшийся мной, заключается в том, что если рабочее задание предполагает создание определенного продукта, то его исполнитель, скорее всего, будет иметь возможность неформально пожинать некоторые плоды своего труда. В больнице те пациенты, которых назначали на кухню, могли раздобыть себе дополнительную еду[365]365
  Ср. со случаем британской психиатрической больницы, описанным в: Donald Mei Johnson, Norman Dodds (eds.). The Plea for the Silent (London: Christopher Johnson, 1957). P. 17–18: «Вскоре я сошелся с двумя относительно здоровыми людьми из тридцати или больше пациентов, лежавших в палате. Первый – молодой парень, которого я упоминал раньше; повар с радостью согласился, чтобы я помогал на кухне, и в качестве награды я каждый день получал две дополнительные чашки чая».
  Пример из концентрационного лагеря приводится в: Kogon. Op. cit. P. 111–112: «Собак, которые были почти у каждого офицера СС, за колючей проволокой кормили мясом, молоком, крупой, картошкой, яйцами и кровью; еда была настолько хорошей, что многие голодавшие заключенные пользовались малейшей возможностью поработать на псарне, надеясь стащить немного собачьей еды».
  Дон Дево приводит иллюстрацию из тюрьмы, описывая остров Макнейл (Don Devault. McNeil Island // Cantine, Rainer. Op. cit. P. 92): «Справиться с нехваткой еды очень помогала работа во фруктовом саду во время сбора урожая. Мы съедали там столько фруктов, сколько могли, и еще много приносили другим заключенным. Также неплохо было оказаться в ремонтной бригаде; нас могли послать чинить проводку в курятнике, где мы могли попутно сварить себе яйцо, или чинить раковину на кухне, где мы могли стащить пожаренный поваром бифштекс, пока никто не смотрит, или дополнительную бутылку молока».
  Хекстолл-Смит, бывший заключенный британской тюрьмы Уормвуд-Скрабс, сообщает (Heckstall-Smith. Op. cit. P. 35): «Большую часть времени я сажал капусту и пропалывал посадки зеленого лука. Так как нам никогда не давали свежих овощей, в первые дни я ел столько лука, что боялся, как бы надзиратели не обратили внимание на поредевшие грядки».


[Закрыть]; работавшие в прачечной чаще имели чистую одежду; работавшие в обувной мастерской редко нуждались в хороших ботинках. Точно так же пациенты, обслуживавшие теннисный корт для персонала и пациентов, имели возможность часто играть в теннис и пользоваться новыми мячами; добровольный помощник библиотекаря первым получал новые книги; работавшие в фургонах-холодильниках могли охладиться летом; пациенты, работавшие на центральном складе одежды, могли хорошо одеваться; пациенты, которых санитары отправляли в буфет за сигаретами, конфетами или напитками, часто получали кое-что из того, за чем их посылали[366]366
  Следует отметить, что, хотя все эти действия довольно находчивы, описанное Далтоном (Dalton. Op. cit. P. 199ff.) использование материалов и оборудования промышленно-торгового предприятия в личных целях отличается размахом и колоритом, почти недостижимыми для постояльцев тотальных институтов. За еще более впечатляющими достижениями следует обратиться к великой «организационной» операции, проведенной американскими военнослужащими в Париже в конце европейской фазы Второй мировой войны.


[Закрыть].

Помимо этих прямых способов использования назначений существовало и множество косвенных[367]367
  В литературе о тотальных институтах можно найти несколько прекрасных примеров. Заключенные иногда соглашаются работать на фермах и в карьерах даже зимой из-за свежего воздуха и физических упражнений (Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 60), проходят заочные курсы строительного проектирования, чтобы организовать побег (Thomas Е. Gaddis. Birdman of Alcatraz [New York: New American Library, 1958]. P. 31), или записываются на юридические курсы, чтобы научиться излагать обстоятельства своего дела, и на курсы по искусству, чтобы воровать свежие фрукты, служащие моделями (J.F.N. 1797. Corrective Training: An Unofficial Report // Encounter. 1958. Vol. 10. May. P. 17). Когон (Kogon. Op. cit. P. 83) сообщает о работе в концентрационном лагере: «Из всех условий работы заключенных интересовали преимущественно две вещи: помещение и огонь. Это приводило к серьезной борьбе за то или другое зимой. Заключенным-бригадирам давали огромные взятки, чтобы получить работу рядом с огнем, даже на улице».


[Закрыть]. Например, некоторые пациенты просились в тренажерный зал, располагавшийся в подвале, потому что там они иногда могли использовать относительно мягкие маты, чтобы поспать днем, – одно из основных желаний в больнице. Точно так же некоторые пациенты из приемного отделения с нетерпением ждали бритья, проводившегося дважды в неделю, потому что, если парикмахерское кресло было свободно, они иногда могли сесть в него, чтобы отдохнуть несколько минут в комфортных условиях. (Инструкторы тренажерного зала и парикмахеры знали, что, стоит им отвернуться, какой-нибудь пациент воспользуется обстоятельствами, как это постоянно и происходило.) Мужчины, работавшие в больничной прачечной, могли бриться в туалете, находившемся в подвале, в одиночестве и в собственном темпе – что было существенной привилегией в больнице. Пожилой пациент, убиравшийся в здании, в котором жили сотрудники, мог забирать еду и напитки, остававшиеся после вечеринок персонала, и в тихие дневные часы смотреть принадлежавший сотрудникам телевизор, один из лучших в больнице. Некоторые пациенты говорили мне, что они старались получить назначение в медицинское и хирургическое отделения, поскольку там к ним иногда относились как к пациентам обычной больницы, что подтверждается и моими собственными наблюдениями[368]368
  Нелегитимное использование лазарета, безусловно, – традиционная тема в тотальных институтах. Пример из военно-морского флота см. в: Мелвилл. Указ. соч. с. 171: «Но, несмотря на все это, несмотря на мрак и духоту лазарета, на которые записавшийся в больные вынужден обречь себя до тех пор, пока врач не объявит его исцеленным, бывает много случаев, особенно во время длительных периодов дурной погоды, когда мнимые больные готовы вынести мрачное лазаретное заточение, лишь бы не страдать от тяжелой работы и мокрых бушлатов».


[Закрыть]. Довольно интересно, что некоторым постояльцам удавалось найти скрытую выгоду даже в шоковой терапии: пациентам, которых подвергли инсулиновому шоку, позволяли все утро лежать в постели в палате для инсулиновой терапии – удовольствие, недоступное в большинстве других палат, – и при этом медсестры обращались с ними как с пациентами обычной больницы.

Многие назначения, вполне ожидаемо, позволяли пациентам вступать в контакты с представителями интересующего их пола – практика вторичного приспособления, которая используется и частично легитимируется во многих досуговых и религиозных организациях в гражданском обществе. Точно так же некоторые назначения позволяли двум людям, разделенным внутренней системой сегрегации мест проживания в больнице, «встречаться»[369]369
  Норман (Norman. Op. cit. P. 44) приводит пример из британской тюрьмы (стиль автора сохранен): «Короче, построение больных – самая потешная вещь; если в списке больных двадцать мужиков, может, один из них и хворает, но большинство парней строятся либо потому, что не хотят идти на работу этим утром, либо они договорились с кем-то из другого здания, что тот тоже скажется больным, чтобы повидаться. Это один из немногих способов точно договориться о встрече и сдержать обещание. В некоторых очень больших тюрягах дружбан может сидеть в одном здании, а ты в другом, и очень может быть, что ты не сможешь свидеться с ним, а он – с тобой за все время, пока вы там сидите, даже если вы сидите там годами. Так что нужно обо всем условиться, чтобы встретиться».


[Закрыть]. Например, пациенты приходили на кинопоказы и благотворительные представления в здании с актовым залом немного загодя, заигрывали с представителями противоположного пола, а затем пытались сесть в зале рядом или, если они не сидели, наладить каналы коммуникации таким образом, чтобы продолжать эту активность во время представления[370]370
  Тюремные часовни, по всей видимости, иногда становятся местом встреч для гомосексуалов, чем позорят религию. См., например: Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 117–118.


[Закрыть]. Возможность для подобной коммуникации возникала и при выходе из зала, что придавало вечернему событию сходство с социальной жизнью небольшого городка. Собрания Анонимных Алкоголиков на территории больницы исполняли аналогичные функции, позволяя пациентам (теперь ставшим друзьями), чьи пьяные выходки привели их в больницу, собираться раз в две недели, чтобы обменяться сплетнями и поддержать дружеские связи. Схожим образом использовались спортивные мероприятия. Во время турнира по волейболу между отделениями было обычным делом, если после каждого сигнала об окончании игрок устремлялся к боковой линии, чтобы подержаться за руки со своей девушкой, которая, в свою очередь, хотя ее, скорее всего, отпустили из палаты, только чтобы посмотреть игру, на самом деле пришла, чтобы подержаться за руки.

Одним из специфических назначений, эксплуатировавшихся в психиатрической больнице для общения с другими пациентами и «встреч», была терапия. В Центральной больнице основными формами психотерапии были групповая терапия, танцевальная терапия и психодрама. Все они проходили в относительно непринужденной атмосфере и, как правило, привлекали пациентов, которые искали контактов с противоположным полом. Психодрама подходила для этого, так как во время представлений приглушали свет, а танцевальная терапия – так как она часто предполагала бальные танцы с избранным партнером.

Одним из наиболее распространенных оснований для принятия назначения в больнице было стремление выбраться из палаты и освободиться от надзора, контроля и физического дискомфорта в ней. Палата была чем-то вроде поршня, который заставлял пациентов по своей воле искать возможности участия в любых больничных мероприятиях и позволял легко придавать им видимость успешности[371]371
  Аналогичная ситуация бывает и в тюремных камерах. См., например: Norman. Op. cit. P. 31. Для некоторых глав семейств жена и дети выступают таким же поршнем, заставляющим мужчин отправляться играть в боулинг, выпивать, рыбачить, посещать конференции и заниматься другими делами за стенами дома. Если рассматривать эти виды активности сами по себе, сложно объяснить, какое удовольствие в них находят.


[Закрыть]. Что бы ни предлагал персонал – работу, терапию, отдых или даже просветительские беседы, обычно толпа желающих была обеспечена просто потому, что предлагаемая активность, в чем бы она ни состояла, чаще всего означала значительное улучшение условий жизни. Так, записавшиеся на занятия по искусству имели возможность покидать палату и проводить половину дня в прохладном, тихом подвале, рисуя под ненавязчивой опекой женщины из высшего класса, дававшей еженедельные благотворительные уроки; большой фонограф проигрывал классическую музыку, и на каждом занятии раздавали конфеты и фабричные сигареты. Поэтому в целом пациентов было легко вовлечь в любое дело.

Если выполнение заданий по уходу за палатой (например, толкание полировальной доски) откровенно представлялось санитарами, медсестрами и зачастую врачами в качестве принципиального способа улучшения условий жизни, то прохождение какой-либо разновидности психотерапии обычно не определялось персоналом в соответствии с принципом quid pro quo[372]372
  Услуга за услугу (лат.).


[Закрыть], поэтому участие в этих «высших» формах терапии можно рассматривать как практику вторичного приспособления, если ее осуществляют ради получения определенных преимуществ. Обоснованно или нет, но многие пациенты также считали, что участие в этих видах деятельности будет восприниматься как признак их «излечения», и некоторые думали, что по выходе из больницы это участие можно было бы представить работодателям и родственникам в качестве доказательства того, что они действительно вылечились. Пациенты также полагали, что желание принимать участие в этих формах терапии позволит им заручиться поддержкой терапевта в их попытках улучшить условия жизни в больнице или выйти на свободу[373]373
  Главным примером здесь служит религиозное рвение, проявленное заключенными, когда в американских тюрьмах впервые появились священники. См.: Harry Elmer Barnes, Negley К. Teeters. New Horizons in Criminology (New York: Prentice-Hall, 1951). P. 732.


[Закрыть]. Так, например, один пациент, о котором говорилось выше, тот, который быстро научился эксплуатировать больничную систему, ответил другому пациенту, спросившему у него, как он планирует выбраться: «Приятель, я собираюсь ходить на все занятия».

Члены персонала, естественно, порой расстраивались из-за того, что постояльцы использовали их терапию не так, как предполагалось. Например, один врач, практиковавший психодраму, сказал мне: «Когда я вижу, что пациент приходит, чтобы просто встретиться со своей девушкой или пообщаться, а не рассказать о своих проблемах и попытаться вылечиться, я провожу с ним беседу». Аналогичным образом врачи, занимавшиеся групповой психотерапией, ругали своих пациентов, если те на встречах жаловались на институт, вместо того чтобы обсуждать свои эмоциональные проблемы.

В Центральной больнице одним из типичных критериев при выборе назначений были открывавшиеся возможности контакта с высокопоставленными сотрудниками. По сравнению с обычными условиями жизни в палате любой пациент, работающий в окружении персонала высшего уровня, значительно улучшал свое положение, так как ему обычно гарантировались те же более мягкие условия, что и персоналу. (Это традиционный фактор, отделявший слуг, работавших в доме, от слуг, работавших в поле, и солдат, участвовавших в сражениях, от солдат, выполнявших административную работу в тылу.) Поэтому пациент, который умел хорошо печатать на машинке, имел отличные шансы на хорошую жизнь в течение рабочего дня, вплоть до почтительного отношения к нему как к не-пациенту. Единственной ценой за это, как часто бывает в подобных случаях, была необходимость невольно выслушивать, что персонал говорит о пациентах в их отсутствие.

Такая же форма адаптации встречалась в худших палатах, когда пациент с относительно хорошими связями и самоконтролем добровольно оставался в палате и легко устанавливал монополию на хорошие виды работ и связанные с ними льготы. Например, одному пациенту, который оставался в плохой палате, так как он отказывался говорить с психиатром, по вечерам разрешалось свободно пользоваться сестринским постом, где у персонала были кресла из мягкой кожи, журналы, книги, радио, телевизор и цветы.

Места

I

Я рассмотрел некоторые элементарные источники материалов для практик вторичного приспособления в Центральной больнице. Теперь я перейду к вопросу об обстановке, так как, чтобы эта подпольная жизнь существовала, она должна протекать в определенном месте или на определенной территории[374]374
  Новый импульс исследованиям социальных способов использования пространства придали недавние работы этологов, например Хайни Хедигера и Конрада Лоренца. См., например, чрезвычайно интересную статью: Robert Sommer. Studies in Personal Space // Sociometry. 1959. Vol. 22. № 3. P. 247–260; см. также: Henri Frédérique Ellenberger. Zoological Garden and Mental Hospital // Canadian Psychiatric Association Journal, 1960. Vol. 5. № 3. P. 136–149.


[Закрыть].

В Центральной больнице, как и во многих тотальных институтах, каждый постоялец обычно обнаруживал, что его мир делится на три части, причем это деление одинаково для всех, имеющих один и тот же статус в системе привилегий.

Во-первых, существовало закрытое или запретное пространство. Само присутствие в нем было формой поведения, которая активно запрещалась, – если только постоялец не находился там, например, в сопровождении агента, имевшего право доступа, или для исполнения подобающей служебной роли. Например, согласно правилам, висевшим на стене одного из мужских отделений, территория за одним из женских отделений была закрытой, вероятно, по соображениям целомудрия. Почти для всех пациентов – кроме нескольких, которые имели право выходить в город, – территория за стенами института была под запретом. Пациентам закрытой палаты было запрещено покидать ее, а не лежащим в ней пациентам было запрещено туда входить. Пациентам запрещалось находиться в административных зданиях и административных секциях зданий, кабинетах врачей и, в различной степени, на постах медсестер в палатах. Об аналогичных правилах сообщалось, конечно, и в других исследованиях психиатрических больниц:

Когда дежурный [санитар] находится у себя в кабинете, сам кабинет и зона размером около 6 квадратных футов вокруг кабинета является запретной для всех, кроме особо привилегированных пациентов, исполняющих функции помощников. Остальные пациенты не стоят и не сидят в этой зоне. Но даже привилегированным пациентам могут внезапно велеть убраться, если дежурный или его санитары того пожелают. Этому приказу, обычно отдаваемому с помощью фраз вроде «иди отсюда, сейчас же», произносимых родительским тоном, повинуются мгновенно. Привилегированный пациент обладает привилегиями именно потому, что понимает значение этого социального пространства и другие аспекты статуса санитара[375]375
  Ivan Belknap. Human Problems of a State Mental Hospital (New York: McGraw-Hill, 1956). P. 179–180.


[Закрыть].

Во-вторых, существовало поднадзорное пространство, территория, для пребывания на которой пациенту не требовалось никакого особого основания, но где он подчинялся обычным правилам и ограничениям учреждения. Для тех пациентов, которые имели право выходить из здания, эта территория охватывала большую часть больницы.

Наконец, было пространство, меньше подчинявшееся власти персонала; разновидности этого третьего типа пространства я и хочу сейчас рассмотреть.

В психиатрической больнице, как и в прочих учреждениях, открытое осуществление той или иной практики вторичного приспособления может активно запрещаться. Чтобы реализовывать эту практику, ее необходимо скрывать от глаз и ушей персонала. Это можно делать, просто уклоняясь от взгляда сотрудника[376]376
  Пример из американской тюрьмы приводится в: Alfred Hassler. Diary of a Self-Made Convict (Chicago: Regnery, 1954). P. 123: «Несколько минут спустя охранник начинает „подсчет“, во время которого каждый должен стоять полностью одетым у двери. Но поскольку дубак просто заглядывает через окошко, можно без особого труда натянуть рубашку и, стоя близко к двери, произвести нужное впечатление».


[Закрыть]. Постоялец может насмешливо улыбаться, наполовину отвернув лицо; жевать еду, скрывая движение челюстей, когда запрещено есть; прятать зажженную сигарету в кулаке, когда курить не разрешается, и во время игры в покер прикрывать окурки рукой, когда дежурная медсестра проходит через палату. Все эти формы скрывания использовались в Центральной больнице. Еще один пример приводится в описании другого психиатрического института:

Мое полное неприятие психиатрии, которое после комы превратилось в фанатичное почитание, теперь перешло в третью стадию – конструктивную критику. Я видел глупость и административный догматизм больничной бюрократии. Моим первым желанием было обличать; потом я научился свободно маневрировать внутри неповоротливой структуры палатной политики. Например, круг моего чтения какое-то время контролировали, но я, в конце концов, научился быть au courant[377]377
  В курсе (франц.).


[Закрыть], не привлекая ненужного внимания медсестер и санитаров. Я пронес в палату несколько номеров «Гончей и рога»[378]378
  «Гончая и рог» (англ. «Hound and Horn») – ежеквартальный литературный журнал, основанный студентами Гарварда в 1927 году.


[Закрыть], сказав, что это журнал об охоте. Я прочел «Шоковую терапию» Хоха и Калиновски (самый секретный практический справочник в больнице) почти у всех на виду, вложив ее в суперобложку от «Литературных корней сюрреализма» Анны Балакян[379]379
  Carl Solomon. Report from the Asylum // Gene Feldman, Max Gartenberg (eds.). The Beat Generation and the Angry Young Men (New York: Dell, 1959). P. 177–178.


[Закрыть].

Но помимо этих временных способов уклонения от больничного надзора, постояльцы и персонал негласно кооперировались, допуская появление ограниченных физических пространств, в которых обычный уровень надзора и строгости значительно понижался и где постоялец мог открыто и относительно безопасно совершать некоторые табуированные действия. Для этих мест было также характерно существенное снижение плотности постояльцев, что способствовало миру и спокойствию в них. Персонал не знал о существовании этих мест или знал, но либо избегал их, либо негласно отказывался от своей власти, оказываясь в них. Словом, у вольностей была своя география. Я буду называть такие области свободными местами. Можно ожидать, что они будут возникать там, где власть в организации принадлежит всему эшелону персонала, а не распределяется по множеству пирамид руководства. Свободные места – это кулуары привычных способов выстраивания отношений между персоналом и постояльцами.

В Центральной больнице свободные места часто использовались в качестве сцены для особенно табуированных действий: небольшая роща за больницей иногда служила укрытием для выпивающих; участок за досуговым центром и тень от большого дерева, росшего в центре больницы, использовались для игры в покер.

Однако иногда свободные места использовались, просто чтобы провести время вдали от длинных рук персонала и переполненных, шумных палат. Так, под некоторыми зданиями были старые проходы для тележек, на которых когда-то доставлялась еда из центральных кухонь; на обочинах этого подземного туннеля пациенты поставили скамейки и стулья, и некоторые просиживали там целый день, зная, что ни один санитар не обратит на них внимания. Подземный туннель использовался, чтобы добраться из одной части больницы в другую, не контактируя с персоналом на привычных условиях. Все эти места были пронизаны чувством расслабленности и свободы, что сильно контрастировало с ощущением тревоги, царившим в некоторых палатах. Здесь можно было все решать самому[380]380
  Хороший пример из жизни на борту фрегата приводится в: Мелвилл. Указ. соч. с. 264–265: «Несмотря на то, что матросы военного корабля вынуждены жить общей жизнью, и на то, что самые стыдливые и тайные действия и отправления наши должны производиться на людях, на корабле все же можно отыскать уголок-другой, куда вы иной раз имеете возможность прокрасться и обрести на несколько мгновений почти полное уединение.
  Главными из таких прибежищ являются руслени на которых я во время приятного перехода домой по задумчивым тропическим широтам неоднократно скрывался. Наслушавшись досыта всего, что травили у нас на марсе, я принимал здесь небрежную позу – если, конечно, никто мне не мешал – и спокойно претворял в мудрость все, что мне довелось узнать.
  Русленем называется небольшая площадка по сторонам корпуса у основания больших вант, идущих от трех стеньг к фальшборту… Там морской офицер мог провести часок досуга, отдыхая после боя, и покурить сигару, чтобы заглушить противный запах порохового дыма, пропитавшего его бакенбарды. <…>
  Но хоть боковые галереи и кормовые балконы на военных кораблях отошли в вечность, руслени еще существуют, и лучшего убежища не выдумать. Огромные блоки и талрепы, образующие пьедесталы вант, делят руслени на целый ряд маленьких часовенок, альковов, ниш и алтарей, где вы можете лениво развалиться за пределами корабля, хоть вы его и не покидаете. Впрочем, в нашем военно-морском мире на такое славное местечко находится и без вас немало охотников. Часто, когда я уютно пристраивался в один из этих маленьких альковов, всматриваясь в горизонт и мечтая, скажем, о Китае, меня выводил из оцепенения какой-нибудь артиллерийский унтер, только что выкрасивший кучу фитильных кадок и желающий выставить их на просушку.
  А иногда через фальшборт на руслень перелезал один из мастеров татуировки, а следом за ним и его жертвы. Тут на свет божий появлялась обнаженная рука или нога и прямо у меня на глазах начиналась малоприятная процедура наколки; или же в мое уединение врывалась целая лавина матросни с чемоданами или кисами и кучами старых брюк, которые они собирались чинить, и, образовав кружок рукоделья, выживали меня своей болтовней.
  Но как-то раз – дело было в воскресенье после обеда – я приятно отдыхал в особенно тенистой и уединенной нише между двумя талрепами, когда услышал тихую мольбу. Взглянув в узкий промежуток между тросами, я увидел пожилого матроса, стоявшего на коленях. Он обратил лицо свое к морю, закрыл глаза и был погружен в молитву. Осторожно поднявшись, я постарался бесшумно пробраться сквозь порт и предоставил почтенному богомольцу спокойно молиться дальше».


[Закрыть].

Как говорилось выше, свободные места различаются в зависимости от количества людей, которые ими пользуются, и донорской области, то есть мёста жительства, этих людей. Некоторыми свободными местами в Центральной больнице пользовались постояльцы только одной палаты. Пример – туалет и ведущий к нему коридор в палатах для хронических больных-мужчин. Пол здесь был каменным, а на окнах не было занавесок. Сюда отправляли пациентов, которые хотели покурить, и все знали, что санитары здесь почти не будут следить[381]381
  В других институтах туалеты выполняют сходную функцию. См. пример из концентрационного лагеря у Когона (Kogon. Op. cit. P. 51): «Когда постройка лагеря была завершена, между каждыми двумя крыльями поставили по душевой и открытой уборной. Именно здесь заключенные тайно курили, когда им выпадал такой шанс, поскольку курить в бараках строго запрещалось».
  Тюремный пример можно найти в: Heckstall-Smith. Op. cit. P. 28: «В мастерской, где изготавливали почтовые сумки, как и во всех остальных тюремных мастерских, были туалеты, где парни проводили столько времени, сколько могли. Они ходили туда, чтобы исподтишка покурить или просто посидеть, отлынивая от работы, ведь в тюрьме редко найдешь человека, хоть каплю заинтересованного в работе, которую он выполняет».


[Закрыть]. Несмотря на запах в этой части здания, некоторые пациенты предпочитали проводить в ней часть дня, читая, смотря в окно или просто сидя на относительно удобных туалетных сиденьях. Зимой сходный статус приобретали открытые террасы некоторых палат, и некоторые пациенты предпочитали немного померзнуть, но оказаться в относительной свободе от надзора.

Другими свободными местами пользовались целые психиатрические отделения, занимавшие одно или несколько зданий. Пациенты неформально захватили не использовавшийся подвал одного из зданий хронического мужского отделения, принеся туда несколько стульев и стол для пинг-понга. Некоторые пациенты, лежавшие в отделении, проводили там целый день без всякого присмотра. Когда санитары приходили поиграть в пинг-понг, они вели себя практически как равные пациентам; санитары, не готовые поддерживать подобную видимость, как правило, сторонились этого места.

Помимо свободных мест в палатах и отделениях, были свободные места, которыми пользовалось все сообщество пациентов больницы. Одним из таких мест был частично покрытый лесом холм за главными строениями, с которого открывался чудесный вид на близлежащий город. (Семьи, не имевшие отношения к больнице, иногда устраивали здесь пикники.) Это было важное место в мифологии больницы, поскольку оно было тем самым местом, где, по слухам, совершались разного рода одиозные сексуальные действия. Другим общим свободным местом была, как ни странно, проходная у главного входа на территорию больницы. Она обогревалась зимой, из нее было видно, кто входит на территорию больницы и выходит с нее, она располагалась близко к обычным гражданским улицам и до нее было удобно идти. Проходной заведовали не санитары, а сотрудники полиции, которые – видимо, поскольку они были несколько изолированы от остального персонала больницы, – дружелюбно общались с пациентами; там царила сравнительно свободная атмосфера.

Возможно, самым важным общим свободным местом была территория вокруг небольшого отдельно стоящего магазина, служившего для пациентов буфетом, за который отвечала Ассоциация слепых и в котором работало несколько пациентов. Здесь пациенты и некоторые санитары проводили часть дня на скамейках, стоявших на улице, отдыхая, сплетничая о больничных делах, попивая кофе и прохладительные напитки и перекусывая сэндвичами. Помимо того, что она была свободным местом, эта территория также исполняла дополнительную функцию городской бензоколонки, то есть неформального центра обмена информацией[382]382
  Мел вилл приводит пример из военно-морского флота (Мелвилл. Указ. соч. с. 315): «На военных кораблях камбуз, или кухня на батарейной палубе, и является тем центром, где матросы обмениваются сплетнями и новостями. Здесь собираются толпы, чтобы проболтать полчаса, остающиеся свободными после еды. Почему было отдано предпочтение именно этому месту и этим часам перед другими, объясняется тем, что лишь по соседству с камбузом и лишь после еды разрешается матросу блаженно покурить».
  В американских малых городах эту функцию для некоторых категорий граждан может выполнять вестибюль некоторых деловых учреждений; хорошее описание этого см. в: James West. Plainville, U.S.A. (New York: Columbia University Press, 1945). P. 99–107 («Loafing and Gossip Groups»).


[Закрыть].

Другим свободным местом для некоторых пациентов была столовая для персонала – отдельное здание, куда официально могли заходить пациенты, имеющие право выходить на территорию больницы (либо сопровождаемые заслуживающими доверия посетителями) и деньги, чтобы оплатить еду[383]383
  Данное правило – хороший пример гуманной и либеральной политики, проводимой в Центральной больнице в отношении определенных аспектов больничной жизни. Рассказ о больнице можно было бы составить исключительно на основе этих послаблений, и журналисты действительно так делали. После прочтения предварительного варианта этого текста сотрудник, работавший тогда первым ассистентом терапевта, хотя и не поставил под сомнение ни одного конкретного высказывания, отмстил, что он мог бы подвести под конечный результат столь же истинные утверждения, только представляющие больницу в благоприятном свете. И он действительно мог бы это сделать. Вопрос, однако, в том, затрагивает ли либерализм больничного руководства жизнь лишь небольшого числа пациентов в определенные моменты времени или же он является ключевой и распространенной особенностью социальной системы, которая управляет центральными аспектами жизни основной массы пациентов.


[Закрыть]. Хотя многие пациенты опасались этого места и чувствовали себя в нем некомфортно, другие научились сполна им пользоваться, эксплуатируя негласное понимание того, что здесь к пациенту нужно относиться, как ко всем остальным. Небольшая группа пациентов приходила сюда за кофе после каждого приема пищи в палате, чтобы избавиться от вкуса палатной еды, потолкаться среди медсестер-стажерок и врачей, живущих на территории больницы, и нередко использовать это место для общения – настолько, что им периодически запрещали туда входить.

Было хорошо заметно, что по мере продвижения в «палатной системе» и получения бóльших привилегий пациенты, как правило, получали доступ к свободным местам, которыми пользовались выходцы из все более обширных донорских областей[384]384
  Как отмечалось выше, в гражданском обществе свободное место может использоваться индивидами, живущими на очень обширной территории, как в случае городских парков. В Лондоне вплоть до XVIII века разыскивавшиеся полицией воры пользовались свободными местами, которые назывались «убежищами», где им иногда удавалось избежать ареста. См.: Luke Owen Pike. History of Crime in England. Vol. 2 (London: Smith, Elder & Co., 1876). P. 252–254.


[Закрыть]. Кроме того, статус пространства был тесно связан с палатной системой, так что территория, запретная для непослушного пациента, впоследствии могла стать свободным местом для послушного[385]385
  Можно добавить, что некоторые запретные для пациентов места вроде одиночных жилых комнат для мужского персонала на деле были, в силу этого правила, местами, где персонал мог «расслабиться», освободившись от ограничений, которые накладывало на их поведение присутствие пациентов.


[Закрыть]. Следует также сказать, что сама палата могла становиться свободным местом, по крайней мере, для пациентов соответствующего отделения. Так, во время проведения исследования некоторые палаты в одном из хронических отделений и палата для выписываемых или выздоравливающих в мужском приемном отделении были «открытыми». В течение дня там совсем или почти не было персонала, и поэтому эти места были относительно свободны от надзора. Так как в палате приемного отделения также имелись стол для бильярда, журналы, телевизор, карты, книги и медсестры-стажерки, здесь сложилась атмосфера безопасности, непринужденности и веселья, которую некоторые пациенты сравнивали с атмосферой центра отдыха и развлечений в армии.

Пациентам доступ к свободным местам открывали многие виды назначений, особенно если работа осуществлялась под руководством специалиста в определенной области, а не санитара, так как в это время, как правило, поддерживался антураж рабочего места, свободного от власти и ограничений, характерных для жизни в палате. Это можно было наблюдать на основных площадках для производственной терапии – в прачечных и обувной мастерской. Поэтому получение доступа к свободному месту было основным способом эксплуатации назначения. Для некоторых пациентов свободным местом служила комната трудовой терапии в приемном отделении, где занимались работой по дереву. Подвал, где проходили сеансы танцевальной терапии, тоже использовался в этих целях, особенно группой молодых пациентов, имевших хорошую репутацию среди других пациентов и персонала; они составляли что-то вроде театральной труппы, ставившей драматические и танцевальные представления и проводившей длительные тренировки и репетиции под руководством обожаемого танцевального терапевта. Во время перерывов и сразу после танцевальных сессий пациенты, например, выходили в вестибюль перед танцевальным залом и, взяв колу из автомата и сигареты, которые иногда приносил терапевт, собирались вокруг пианино, немного танцевали, практиковали некоторые движения из джиттербага, болтали, словом, делали то, что во внешнем мире назвали бы неформальным перерывом. По сравнению с условиями, в которых жили многие из этих пользующихся благосклонностью пациентов в своих палатах, эти моменты были чрезвычайно легкими, гармоничными и свободными от давления больницы.

Хотя доступ к свободному месту был случайным аспектом многих назначений, в случае некоторых назначений он, по-видимому, был основным достоинством. Например, перед комнатой для инсулинового шока, примыкавшей к приемной палате в одном из отделений, была маленькая передняя, где медсестры могли прилечь и приготовить еду для пациентов, отходивших от шока. Некоторые пациенты, которым удавалось получить работу помощников в этой комнате, могли наслаждаться тихой медицинской атмосферой, поддерживавшейся там, а также отчасти вниманием и заботой, обращенной на тех, кто находился в шоке; в этой передней они могли выйти из роли пациента, расслабиться, покурить, начистить свои ботинки, посмеяться с медсестрами и сделать себе кофе.

Некоторые свободные места, нахождение в которых не приветствовалось, располагались, как ни парадоксально, в центральных частях зданий[386]386
  Странный социальный факт заключается в том, что свободные места часто можно обнаружить в непосредственной близости от официальных лиц, одной из функций которых является надзор за большими физическими пространствами. Например, пьяницы в маленьких городах иногда собираются на лужайке перед зданием окружного суда, пользуясь возможностью полежать компанией, что им запрещают делать на главных улицах. См.: Irwin Deutscher. The Petty Offender: A Sociological Alien //Journal of Criminal Law, Criminology and Police Science. 1954. Vol. 44. № $. P. 595, сноска.


[Закрыть]. В одном из старых зданий главный коридор, в который выходили двери административных кабинетов, был большим, имел высокие потолки, и в нем было прохладно летом; его под прямым углом пересекал коридор двенадцати футов шириной, по которому можно было через закрытую дверь попасть в палаты. По обе стороны этого темного алькова стояли скамьи, и в нем были автомат с колой и телефон. Как в главном коридоре, так и в алькове царила атмосфера административной гражданской службы. Официально пациенты не должны были «болтаться» в этом алькове, и в некоторых случаях их даже предупреждали, что им не следует появляться в коридоре. Однако некоторым пациентам, хорошо известным персоналу и исполнявшим определенные поручения, разрешалось сидеть в алькове, где их можно было застать в жаркие летние дни пользующимися своими правами настолько, что они играли в карты и в целом чувствовали себя свободными от больницы, хотя при этом сидели в одном из ее центров.

Компенсаторное использование свободных мест было одним из самых ярких примеров кустарного изобретательства в больнице. Пациенты, помещенные в изолятор, иногда проводили время, смотря в уличное окно, если они могли до него добраться, или в смотровое окошко в двери, опосредованно следя за активностью во дворе или в палате. Некоторые пациенты-мужчины в палатах для тяжелобольных состязались друг с другом за место на подоконнике; завоевав его, они садились на подоконник, сворачивались клубком в оконном проеме и смотрели через решетки на улицу, прижавшись носом к стеклу, что позволяло им в определенной мере отстраниться от палаты и освободиться от ее территориальных ограничений. Пациенты, имевшие право выходить на территорию больницы, иногда занимали скамейки, стоявшие ближе всего к внешнему забору, и проводили время, наблюдая за тем, как обычные люди ходят и ездят мимо больницы, что вызывало у них ощущение определенной сопричастности свободному внешнему миру.

Можно сказать, что чем более неприятна обстановка, в которой приходится жить индивиду, тем легче различные места становятся свободными. Так, в некоторых из худших палат, в которых лежали до шестидесяти пациентов, многие – в состоянии «регресса», проблема нехватки персонала в вечернюю смену (с ι6:οο до оо: оо) решалась тем, что всех пациентов сгоняли в комнату отдыха и блокировали вход, так что за всеми пациентами в палате могла следить одна пара глаз. Это время совпадало с концом рабочего дня медицинского персонала, с наступлением темноты зимой (что было легко заметить, так как в палате не хватало искусственного света) и – часто – с закрыванием окон. В это время и без того мрачная атмосфера становилась еще мрачнее, что приводило к усилению негативных эмоций, напряженности и склок. Некоторым пациентам, чаще всего – тем, которые были согласны подметать пол, подготавливать кровати и укладывать других пациентов спать, позволяли оставаться вне этого загона и свободно бродить по опустевшим коридорам между спальней и служебными помещениями. В это время в любом месте за пределами комнаты отдыха становилось тихо, и персонал придерживался в этих местах относительно доброжелательного определения ситуации. Пространство, запретное для большинства пациентов, вследствие этого же запрета становилось свободным местом для избранных.

II

Свободные места того типа, о котором до сих пор шла речь, использовались целыми категориями людей: использующий их пациент должен был мириться с тем, что другие пациенты, к которым он не имел никакого отношения, тоже имели или могли иметь к ним доступ; с этими местами не была связана эксклюзивность или чувство собственности. В некоторых случаях, однако, группа пациентов присовокупляла к своему праву доступа в свободное место право собственника не пускать на свою территорию других пациентов без соответствующего приглашения. В подобных случаях можно говорить о групповых территориях[387]387
  Известным примером территорий было деление Чикаго на зоны, каждая из которых контролировалась своей бандой. См., например: John Landesco. Organized Crime in Chicago (Chicago: University of Chicago Press, 1929). P. 931: «Хотя тяжелые потери в ходе пивных войн [Так назывались перестрелки, которые устраивала мафия в годы сухого закона.] не привели к исчезновению гангстеров, как оптимистично ожидали многие законопослушные граждане, они заставили главарей банд, по разным причинам, заключить перемирие, по условиям которого за каждой бандой или синдикатом закреплялась территория, на которой они могли работать, не соперничая друг с другом, и за пределами которой начиналась чужая территория, куда они не должны были соваться». Недавно начали уделять внимание такому типу территории, как «район», контролируемый бандой подростков.
  Изначально понятие территории использовалось в этологии, особенно в орнитологии; оно обозначает местность, которую защищают животное или группа животных, как правило, от самцов того же вида. Эта местность сильно различается по своему размеру, начиная с гнезда или норы животного и заканчивая целым «индивидуальным участком», то есть местностью, по которой животное совершает регулярные передвижения. Внутри индивидуального участка есть специализированные места: места для молодняка, места для водопоя, места для купаний, места для оставления меток и т. д. См.: William Henry Burt. Territoriality and Home Range Concepts as Applied to Mammals // Journal of Mammology. 1943. Vol. 14. № 3. P. 346–352; Heini Hediger Studies of the Psychology and Behaviour of Captive Animals in Zoos and Circuses (London: Butterworths Scientific Publications, 1955). P. 16–18; Ciarenee Ray Carpenter. Territoriality: A Review of Concepts and Problems // Anne Roe, George G. Simpson (eds.). Behavior and Evolution (New Haven: Yale University Press, 1958). P. 224–250. Я благодарен Ирвену Девору [Ирвен Девор (Irven DeVore, 1934–2014) – американский антрополог и эволюционный биолог, специалист по приматологии. Защитил докторскую диссертацию по антропологии в Чикагском университете в 1962 году. Проводил исследования охотников-собирателей в Ботсване. Профессор Гарвардского университета.], который помог мне разобраться с понятием территориальности.


[Закрыть].

В Центральной больнице групповые территории были слабо развиты и представляли собой лишь способ расширения права пользования определенным пространством, которым пациенты обладали легитимно. Например, в одном из отделений непрерывного ухода рядом с одной из палат была застекленная веранда с бильярдным столом, карточным столом, телевизором, журналами и другим оборудованием для досуга. Здесь санитары и зарекомендовавшие себя пациенты из высшего класса, давно находившиеся в больнице, общались на равных, обсуждая новости больницы, словно в офицерской столовой. Санитар мог привести сюда свою собаку, чтобы показать присутствующим, обговорить при случае дату похода на рыбалку с пациентами, имевшими право выхода в город, и обсудить с собравшимися программу скачек, шутя и посмеиваясь над уже сделанными или потенциальными ставками. Игра в покер, которую санитары и пациенты устраивали здесь по выходным, делала санитаров отчасти зависимыми от пациентов, как и то, что в этом месте санитар мог спокойно и открыто есть еду, принесенную ему с кухни для пациентов, что было запрещено. Санитары могли наказывать шумных пациентов, но вряд ли могли делать это без молчаливого одобрения со стороны других присутствующих пациентов. Это был явный случай фратернализации, который любопытным образом контрастировал с отношениями, устанавливавшимися между психиатрами и теми пациентами, к которым они проявляли интерес. Кроме того, санитары и пациенты сообща пытались держать пациентов из других отделений подальше от комнаты, в особенности – от игры в покер.

Точно так же, как назначения, благодаря которым пациенты приобщались к рабочей среде персонала, могли открывать этим пациентам доступ к определенному свободному месту, такое место, к которому официально приписывалось небольшое число пациентов, могло становиться их территорией[388]388
  О подобных случаях сообщалось и в других описаниях психиатрических больниц, например в: Belknap. Op. cit. P. 174: «Как туалеты, так и гардеробные с чуланами были запретной территорией для большинства пациентов, за исключением специально оговоренных периодов времени. Однако группе избранных пациентов разрешали находиться в гардеробных и, при определенных условиях, в комнате, где хранились швабры и метлы».
  Тюрьмы, конечно, славятся такими возможностями. Пример из Британии приводится в: Heckstall-Smith. Op. cit. P. 70: «В воспитательном кабинете у меня была масса возможностей говорить откровенно и прямо с сотрудниками тюрьмы. Наше положение там было в известной степени уникальным. Нам очень доверяли. Мы могли приходить и уходить, когда нам вздумается, и мы не находились под непосредственным надзором, так как работали в одиночку и носили ключи от кабинета с собой. Помимо того, что это была самая приятная работа в тюрьме – так как в кабинете у нас было радио, а зимой еще и ревущий огонь…»


[Закрыть]. Например, один из кабинетов в досуговом центре был закреплен за несколькими пациентами, которые активно участвовали в подготовке еженедельной газеты пациентов. Здесь у них не только были те же условия работы, что и у сотрудников любой мелкой фирмы; они также ожидали, что другие пациенты не будут докучать им без веских причин. Часто, когда у члена этой группы не было срочного задания, он мог, устроившись поудобнее в офисном кресле и положив ноги на стол, тихо листать журнал, попивая газировку, покуривая сигарету или наслаждаясь каким-либо другим подарком от персонала досугового центра, то есть пользоваться правом на приватность и контроль, которое можно оценить, лишь сопоставив с обыкновенными больничными условиями.

Досуговый центр служил групповой территорией и в другом отношении. Около шести пациентов были приписаны к нему для помощи по хозяйству и уборке. В качестве негласного поощрения за их работу им предоставлялись особые права. По воскресеньям после того как они вымыли полы и убрали мусор, оставшийся со вчерашнего вечера, и до открытия здания поздно утром место принадлежало им. Они заваривали кофе и брали из холодильника пирожки и печенье, раздобытые ранее, когда они помогали на кухне. Они могли на несколько часов брать со стола директора обе воскресные газеты, которые регулярно доставлялись в досуговый центр. На протяжении пары часов после уборки, пока остальные пациенты, имевшие право выходить на территорию больницы, толпились у двери, ожидая, пока их впустят, эти работники могли наслаждаться тишиной, комфортом и чувством контроля. Если один из них опаздывал на работу, он проталкивался через толпу у двери и кто-то из соратников впускал его внутрь, не давая войти остальным.