Текст книги "Чудо"

Автор книги: Ирвин Уоллес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

Ей ответил незнакомый женский голос.

– Мишель Демайо на месте? – осведомилась Жизель.

– Выходит в эту секунду за дверь. У нее обед начинается. Постараюсь ее перехватить.

– Будьте так добры! Скажите ей, что звонит Жизель Дюпре.

Жизель в напряжении прижимала трубку к уху. У нее отлегло от сердца, когда она услышала знакомый голос.

– Привет, Мишель! Это Жизель. Не хочу отрывать тебя от обеда, но мне действительно нужно от тебя одно одолжение.

– Всегда пожалуйста. А какое?

– Мне нужны снимки министра иностранных дел Советского Союза. Ну, знаешь, Сергея Тиханова. Как можно скорее.

– Зачем они тебе?

– Потому что… Потому что когда я была в ООН – помнишь? – я там с ним как-то встретилась. И один маленький журнальчик просит меня написать о нем заметку. Но у них нет его фотографии, а без фотографии они у меня заметку не возьмут. Вот я и подумала, не приезжает ли к тебе в Лурд сегодня-завтра кто-нибудь из прессы. Кто-то, кого ты могла бы попросить прихватить с собой несколько фоток Тиханова. Тебе никто на ум не приходит?

– Видишь ли, сюда уже почти все съехались – ждут Новоявления. Но кто-то еще может приехать. Погоди, дай проверю.

Мишель молчала полминуты, а потом снова взяла трубку.

– Проверила. Может, тебе и повезет. Приезжает тут один вечером из Парижа – фотокор «Пари матч». Будет делать целый разворот о том, что здесь происходит. Собирается рыскать тут, чтобы сфотографировать того, кто узрит Деву Марию, если, конечно, кто-нибудь сподобится. Я могу позвонить ему в «Пари матч», вдруг еще застану. Значит, тебе нужна фотография Сергея Тиханова?

– Да, четкий глянцевый портрет из их досье. Я заплачу. А если у них окажется пара снимков, то будет еще лучше. Можешь мне позже отзвонить? Я сейчас по этому номеру.

Она продиктовала телефонный номер Доминик.

– Ладно, Жизель, договорились. Звоню в Париж сию же секунду. Если в ближайшие пять минут у меня не получится, дам тебе знать. А если он сможет привезти тебе снимки, то перезванивать не буду. В таком случае просто знай: получишь их сегодня вечером. Заберешь их в пресс-бюро примерно в восемь вечера. Ну как?

– Супер! Мишель, ты лапочка. Спасибо тебе миллион раз!

Она положила трубку, а в голове все звенело: «Миллион, миллион…» Бог знает, сколько это действительно стоит, если окажется правдой.

Жизель сидела у телефона, изо всех сил надеясь, что он не зазвонит. Прождала пять минут, шесть, семь, десять. Звонка не было.

Это означало, что ее подруга дозвонилась до «Пари матч». И сегодня вечером фотографии Тиханова будут у нее в руках.

Итак, первый этап идет полным ходом.

Затем этап номер два: выяснить, действительно ли Толли – это Сэмюэл Толли, профессор отделения лингвистики Колумбийского университета. Жизель отлично представляла себе, как достигнет этой цели. Ее старый американский дружок Рой Цимборг был выпускником Колумбийского университета. Она бросила взгляд на часы, стоящие на каминной полке. Звонить в Нью-Йорк уже некогда. Надо бежать на работу. К тому же совершенно негуманно будить Цимборга в столь ранний час по нью-йоркскому времени. Лучше звякнуть ему позже, может быть, в полночь, когда в Нью-Йорке будет шесть вечера, а в ее распоряжение поступит фото из архива «Пари матч». Она к тому моменту уже успеет удостовериться, тот ли самый это человек, которого она поймала в свой любительский кадр у грота.

Жизель сидела очень тихо, с мечтательной улыбкой на лице.

Воистину, в Лурде свершалось чудо. Чудо, которое касалось только ее.

К вечеру она сумеет обеспечить себе билет и пропуск в Организацию Объединенных Наций. Она не думала об этом как о шантаже. Ей просто повезло. И повезло вполне заслуженно.

11

…17 АВГУСТА

Они вышли с парковки на Лурдской улице в Невере, где оставили свой арендованный «пежо», и двинулись в гору, к женскому монастырю Святого Жильдара, туда, где окончила свой земной путь Бернадетта.

Ранним утром Лиз Финч и Аманда Спенсер вылетели рейсом «Эр Интер» из Лурда в Париж, взяли напрокат машину и выехали в Невер. Дорога заняла три часа.

Шагая под палящим полуденным солнцем, Аманда заговорила с сомнением в голосе:

– Думаешь, из этого что-нибудь получится? Может, мы гоняемся за призраком?

Лиз пожала плечами:

– В таком деле ничего наперед не известно. В моей работе нельзя пренебрегать никаким шансом. Роешь землю и мечтаешь, что вот-вот блеснет золото. Надеюсь, нам не придется здесь столкнуться с какой-нибудь сволочной личностью вроде отца Кайю. А вот найти кое-что стоящее мы можем.

Они добрели до монастырской стены высотой около двух с половиной метров. Ворота в монастырь были распахнуты. В них стояла крохотная монашка средних лет в серой накидке и короткой юбке, явно поджидавшая гостей. Брови у нее были широкие и гладкие, цвет лица – нежно-персиковый. Темные глаза светились умом, а улыбка подкупала мягкостью.

– Мисс Лиз Финч? Мисс Аманда Спенсер? Наверное, вы и есть те самые американки, которых мы ждем?

– Угадали,– ответила Лиз.

– А я сестра Франческа…

– Которая говорит на отличном английском,– добавила Лиз.

– Хотелось бы надеяться,– усмехнулась монахиня,– коль скоро отец у меня американец, а мать француженка. Что ж, добро пожаловать в монастырь Святого Жильдара.– Она выдержала секундную паузу.– Насколько я понимаю, вы, мисс Финч, пишете статью о святой Бернадетте, а мисс Спенсер вам помогает. Рады и мы помочь, чем можем. Вы только скажите, о чем хотели бы узнать. Вам, конечно, уже известно, что монастырь Святого Жильдара стал для святой Бернадетты последним земным пристанищем. Может быть, сначала я проведу вас по монастырю?

– Было бы замечательно,– согласилась Лиз.– Мы с мисс Спенсер хотим увидеть все, что имеет отношение к Бернадетте. А после нам хотелось бы порасспросить вас немного о том о сем.

– Надеюсь, что смогу ответить на ваши вопросы,– сказала сестра Франческа.– Но начнем с небольшой экскурсии.

Монахиня повела их вдоль длинного ряда бледно-лиловых цветов и через некоторое время замедлила шаг.

– La Grotte de Lourdes [28]28
  Лурдский грот (фр.).


[Закрыть], – объявила сестра Франческа.

К удивлению Аманды, они оказались у копии грота в Лурде. Копия была меньше оригинала, но и совсем уж миниатюрной ее никто бы не назвал. Здешняя пещера была вырыта в склоне, который уходил вверх.

– Для богослужений на открытом воздухе,– пояснила монашка.

Только теперь до Аманды дошло, что за их спиной выстроились ряды скамеек, с которых как раз в этот момент поднималась толпа паломников и направлялась к боковому выходу.

– Это немецкое паломничество из Кельна и Дортмунда,– пустилась в разъяснения благочестивая сестра.– Всего около четырехсот странников. Они только что завершили службу и пойдут сейчас через бульвар Виктора Гюго в «Приют пилигрима» – наше общежитие для приезжих. Паломники здесь переночуют, а потом уже отправятся в сам Лурд.

Аманда снова внимательно присмотрелась к копии грота. Чуть выше и правее ее в нише стояла статуя Девы Марии в голубом и белом цвете.

– Табличка под статуей,– продолжила сестра Франческа,– гласит, что этот небольшой камень является подлинным обломком скалы из грота Массабьель в Лурде. Теперь позвольте показать вам нашу монастырскую церковь и саму святую Бернадетту.

Проследовав через площадку, она сделала Аманде и Лиз знак идти за ней в боковую церковную дверь, рядом с которой возвышалась большая статуя Богородицы из мрамора.

Внутри монастырской церкви, идя по центральному проходу между рядами скамей, сестра Франческа понизила голос:

– Эта церковь была построена в тысяча восемьсот пятьдесят пятом году. Дважды перестраивалась, в последний раз в тысяча девятьсот семьдесят втором году. Белый алтарь сделан из бетона.

Церковное убранство выглядело современно. У Аманды возникло чувство, будто она здесь уже бывала. Ей довелось посетить по меньшей мере сотню церквей в Европе, и все они были на одно лицо. Высоко над алтарем – сводчатый потолок и окна с разноцветными стеклами. Позади алтаря – распятие: бронзовый Иисус на кресте из светлого дерева. Справа и слева – ряды скамей из дуба и древесины грецкого ореха. На скамьях– немногочисленные верующие, погруженные в молчаливую молитву или раздумья.

Лиз и Аманда подошли к двум ступенькам, ведущим к алтарю, и остановились вместе со своим экскурсоводом. Голос сестры Франчески стал еще тише:

– После явлений Девы Бернадетта не могла найти себе места, не знала, как ей жить дальше. Да, она ходила в школу, подрабатывала няней, чтобы помочь родителям деньгами, но при этом была объектом постоянного внимания со стороны соседей и приезжих, которые потекли в Лурд бесконечным потоком. Она не могла побыть наедине с собой, ежедневно к ней лезли с расспросами все кому не лень. К тысяча восемьсот шестьдесят третьему году ее наставники решили, что у Бернадетты есть призвание, и предложили ей вступить в какой-нибудь святой монашеский орден.

– Может быть, служители церкви попросту хотели убрать ее с глаз долой? – задала Лиз провокационный вопрос.– К тому времени она начала превращаться в живую легенду, но не всегда вела себя подобающим образом. Как я слышала, она была довольно упряма, не очень-то соблюдала дисциплину, любила устраивать розыгрыши и питала слабость к нарядам. Вот, наверное, отцы церкви и решили упрятать ее куда подальше. А женский монастырь для такого дела – самое лучшее место.

В обстановке церковного благолепия высказывание Лиз прозвучало довольно резко, и Аманда со страхом подумала о том, как отреагирует на это их провожатая. Однако реакция сестры Франчески была на удивление сдержанной.

– Кое-что из того, что вы сказали, вполне может быть правдой,– согласилась она.– Но вообще-то многие монастыри видели в ней ценное приобретение и хотели завлечь ее к себе, хотя и с некоторыми оговорками, поскольку здоровье у нее было очень слабое, а ее известность могла нарушить размеренный ход монастырской жизни. Ее наперебой зазывали к себе кармелитки и бернардинки. Но она отвергла приглашение бернардинок, потому что сочла нелепыми их головные уборы. Остановив выбор на ордене в Невере, она заметила: «Я отправляюсь в Невер, потому что они не заманивали меня». Мэр Лурда хотел, чтобы она стала портнихой, но Бернадетта заявила ему, что уж лучше станет монахиней. Четвертого июля тысяча восемьсот шестьдесят шестого года, в возрасте двадцати двух лет, она навсегда покинула Лурд, в первый и последний раз в жизни села на поезд, приехала в Невер и вступила в орден. Она оставалась здесь до самой кончины, которая настигла ее шестнадцатого апреля тысяча восемьсот семьдесят девятого года в возрасте тридцати пяти лет. А к лику святых ее причислили в тысяча девятьсот тридцать третьем году.

Монашка ненадолго умолкла, улыбнулась и продолжила:

– Теперь мы можем взглянуть на саму святую Бернадетту. Она покоится в часовне у алтаря.

Послушно следуя за двумя женщинами, Аманда не знала толком, чего ожидать.

Они стояли перед часовенкой, которая, по сути, представляла собой узкий альков, почти стерильный в своей простоте. Готический свод потолка, темно-синее стекло высоких окон. Три стены часовни были сложены из серого камня, а в центре ее стоял большой стеклянный гроб, отделанный золотом. В нем лежало тело молодой женщины – то, ради чего они сюда приехали.

– Бернадетта,– прошептала монашка.

Какая-то неведомая сила притягивала Аманду к этому гробу. Подойдя к низкой ограде, обрамлявшей часовню, она почувствовала боевой настрой, будто готовилась лицом к лицу столкнуться с другой женщиной – той, которая встала между нею и Кеном, разрушая планы их совместной жизни. Однако теперь, опередив Лиз и сестру Франческу в стремлении ближе рассмотреть гроб, Аманда обнаружила, что гнев ее куда-то ушел. Ее охватило чувство благоговения перед этой молодой женщиной, которая в день своей кончины была чуть старше Аманды. Неграмотная крестьянская девушка достигла подлинного величия в своей неколебимой вере.

Гроб со стеклянными боками, оправленный в золото, выглядел роскошно. Он покоился на резной подставке из тяжелого дуба. Такова была усыпальница Бернадетты, которая лежала в черно-белых одеяниях своего монашеского ордена. Ее глаза были навеки закрыты, руки сложены на груди, словно в молитве. Она казалась спящей, умиротворенно отдыхающей после долгого, трудного дня.

– Это и есть Бернадетта? – тихо спросила Аманда, когда Лиз и сестра Франческа подошли к ней.

– Да. Блаженная святая Бернадетта,– сказала монахиня.– Только лицо и руки – не ее.

– Лицо и руки? – удивилась Аманда.

– По правде говоря, это восковые слепки ее лица и рук, сделанные после третьей, и последней, эксгумации.

– Так вот почему она выглядит столь безупречно, – догадалась Лиз.

– Должна вам кое-что пояснить,– произнесла сестра Франческа.– Смерть Бернадетта встретила в плачевном физическом состоянии: пролежни на спине, распухшее от туберкулеза колено, разрушенные легкие. Тем более примечательно то, что произошло после ее кончины. Ее тело было выставлено в течение трех дней. Потом ее положили в свинцовый ящик, который, в свою очередь, поместили в дубовый гроб и захоронили в склепе под садовой часовней. Через тридцать лет после похорон, когда епископальная комиссия предприняла первые шаги по возведению Бернадетты в сан святой, гроб был открыт. Произошло это в тысяча девятьсот девятом году.

– Зачем? – поинтересовалась Лиз:

– Чтобы увидеть, в каком состоянии она находится,– ответила монахиня.– В большинстве случаев тела естественным образом разлагаются. Однако, согласно церковной традиции, тело кандидата на канонизацию должно избегнуть тления. Так вот, когда гроб открыли, останки Бернадетты находились в отличном состоянии. В отчете врача, производившего осмотр, говорится: «Голова слегка наклонена влево. Лицо матово-белое. Кожа хорошо прилегает к мышцам, а мышцы – к костям. Глазницы накрыты веками. Брови гладкие, размещаются на надбровных дугах. Ресницы правого века хорошо держатся на коже. Нос расширен и сморщен. Рот приоткрыт, и видно, что зубы на месте. Руки, сложенные на груди, отлично сохранились, как и ногти. В руках по-прежнему сжаты заржавевшие четки».

– И что же дальше? – спросила заинтригованная Лиз.

– Тело Бернадетты омыли, одели и захоронили вновь. По мере того как ее канонизация становилась все ближе, были произведены еще две эксгумации: одна – в тысяча девятьсот девятнадцатом году, и последняя – в тысяча девятьсот двадцать пятом. Оба раза тело оказывалось хорошо сохранившимся, что служило веским признаком святости. Однако то, что оно неоднократно подвергалось воздействию воздуха и света, не могло пройти бесследно. Тело начало чернеть. Поэтому с лица и рук Бернадетты были сняты слепки. По ним в Париже были изготовлены восковая маска для лица и восковые накладки для рук. Должна признаться вам, что художник позволил себе кое-какие вольности: на маске Бернадетты он чуточку удлинил нос, несколько проредил брови, а на руках отполировал ногти. В конце концов маска была надета, тело перебинтовано и облачено в новые одежды, с тем чтобы теперь его можно было показать всему миру. Здесь она и покоится с тех пор. Если вас интересует что-то еще…

– У меня есть несколько вопросов,– твердо произнесла Лиз.

В часовню со стороны алтаря вошел мужчина с нарукавной повязкой. Он несколько секунд подержал над гробом какую-то фотографию и вышел.

– Что это было? – спросила Аманда.

– По всей видимости, какая-то просьба к святой,– ответила сестра Франческа.– Кто-то из паломников привез фотографию близкого человека, который болен. Паломник надеется вымолить для родственника исцеление. Вот гид и согласился отнести эту фотографию к самому гробу с целью освятить ее. Считается, что близость к телу Бернадетты способна помочь.– Она подняла взгляд на Лиз.– Так вы говорите, у вас есть вопросы?

– Да,– подтвердила Лиз.

– Прекрасно. Думаю, лучше я попытаюсь ответить на них за пределами церкви, чтобы никому здесь не мешать. Давайте выйдем во двор.

Едва они вышли на солнечный свет, к подножию мраморной статуи Девы Марии, как Аманда поторопилась задать собственный вопрос, прежде чем Лиз приступит к запланированному дознанию:

– Интересно, чем занималась Бернадетта все тринадцать лет, что провела здесь, в монастыре Святого Жильдара? Только и делала, что молилась?

– Не только,– сказала сестра Франческа.– Конечно, сегодняшние монахини, которые занимают верхние этажи монастырского здания, посвящают себя главным образом молитве и различным хозяйственным хлопотам. Кое-кто из нас, естественно, работает с туристами. Но Бернадетте в ее времена приходилось заниматься многими делами. Главная ее работа была в лазарете, где она служила помощницей фельдшера. Ей очень нравилось ухаживать за больными. Да и публичного внимания к своей персоне ей было никак не избежать. На протяжении всей жизни слава ее росла, к ней приезжали важные гости. Иногда ее осаждали биографы. Не забывайте к тому же, что частые болезни приковывали ее к постели, и несколько раз она побывала на грани смерти.

Лиз, которой не терпелось задать собственные вопросы, решительно шагнула к монахине.

– А я слышала, что еще одним излюбленным занятием Бернадетты в монастыре были постоянные стычки с наставницей послушниц Марией Терезой Возу. Это правда?

– Я бы не стала называть это стычками,– невозмутимо отвечала сестра Франческа.– Как-никак мать Возу занимала более высокое положение, и на стычки с ней Бернадетта никогда не решилась бы.

– Только не надо увиливать,– заявила Лиз.– Из надежного источника мне известно, что обе с самого начала были на ножах.

– И все-таки я сказала бы по-другому,– не дрогнув, произнесла сестра Франческа.– Позвольте мне строго придерживаться известных нам фактов. Поначалу мать Возу приветствовала Бернадетту как «возлюбленное дитя Девы Марии», однако позже стала относиться к послушнице более критично. Во-первых, она не вполне верила в то, что Бернадетте действительно являлась Дева. Во-вторых, ей не по душе был этот разрастающийся культ Девы Марии, поскольку ее собственные верования основывались на примате Иисуса Христа. Что же до разговоров о том, как сурово настоятельница обращалась с послушницей, вплоть до того, что велела ей целовать землю, то таковы были нравы того времени. Задачей наставницы было воспитать в послушницах смирение и заставить их нести епитимью.

Однако Лиз не унималась:

– Я слышала, что Бернадетта по-настоящему боялась матери Возу.

– Некоторые свидетели это подтверждают. Но у матери Возу был свой резон держать Бернадетту в ежовых рукавицах. Ее беспокоили все эти разговоры о «легендарной Бернадетте». Она опасалась, что слава ударит Бернадетте в голову и тогда девушка, обуреваемая тщеславием и гордыней, не сможет стать хорошей монахиней. Мать Возу считала также, что Бернадетта недостаточно прямодушна, и как-то раз охарактеризовала свою послушницу как «особу заносчивую и весьма раздражительную». Еще раз повторяю, в душе матери Возу по-прежнему жили сомнения насчет того, видела ли Бернадетта Богородицу. У нее в голове не укладывалось, как это Дева Мария может предстать перед простой девочкой столь низкого происхождения. Мать Возу однажды обмолвилась о Бернадетте: «Ведь она была всего лишь деревенской девчонкой. Если бы Святая Дева захотела явиться где-либо на земле, то с чего бы Она предпочла обычную безграмотную крестьянку какой-нибудь добродетельной и высокообразованной монахине?» В другой раз мать Возу недоумевала: «Не понимаю, зачем Святой Деве дарить откровение Бернадетте. Вокруг так много других душ, куда более возвышенных и утонченных!» К тому времени, когда начали говорить о необходимости официально возвеличить Бернадетту, мать Возу совершила восхождение по иерархической лестнице до поста игуменьи нашего монастыря. И когда к ней пришла ее преемница на прежней должности, чтобы упомянуть о возможной канонизации Бернадетты, мать Возу взмолилась: «Подождите, пока я умру».

– Разве этого не было достаточно, чтобы покончить с легендой о Бернадетте? – спросила Лиз.

– Не вполне,– ответила монахиня.– Потому что на смертном одре мать Возу призналась, что ее сомнения были плодом ее собственной слабости, а не слабости Бернадетты. Последние слова матери Возу свидетельствовали о том, что она сдалась перед Бернадеттой и реальностью свершившегося в Лурде. Ее последние слова были: «Лурдская Матерь Божья, храни меня в час предсмертных мук».

Лиз, похоже, тоже начала сдаваться.

– Ну хорошо,– сказала она наконец.– С этим, пожалуй, хватит. Но еще об одном я все же вас спрошу. Это касается церковной политики, желания некоторых убрать Бернадетту из Лурда и держать ее в относительной безвестности в Невере. Вам, должно быть, известно, что на Бернадетте хотел жениться некий представитель высшего общества, прежде чем та ушла в монастырь?

– Известно,– подтвердила сестра Франческа.

– Вот и было бы интересно узнать, почему церковь не позволила поклоннику Бернадетты сделать ей предложение. Почему ей даже не сказали, что кто-то добивается ее руки? Не потому ли, что церковь не хотела, чтобы Бернадетта оставалась в миру и вела нормальную жизнь, как любая другая молодая женщина? Не для того ли ее скрыли от глаз остального мира, чтобы утвердить ее легенду и создать славу святилищу в Лурде?

– Вовсе нет,– возразила монахиня.– Боюсь, вы все совершенно неверно поняли.

– Тогда скажите мне, что вы считаете правильным,– язвительно произнесла Лиз.

– А верно вот что: молодой дворянин, студент-медик из Нанта Рауль де Трикевиль, в марте тысяча восемьсот шестьдесят шестого года написал монсеньору Лорансу, епископу Тарбскому и Лурдскому, о том, что больше всего на свете мечтает жениться на Бернадетте, а потому просит о содействии. Епископ ответил в довольно раздраженном тоне, что замужество Бернадетты противоречило бы «тому, чего желает Пресвятая Дева». Вскоре после того, как Бернадетта переехала в Невер, молодой человек решил попытать счастья во второй раз. На этот раз он написал епископу Форкаду, спрашивая, не может ли он увидеться с Бернадеттой, чтобы лично сделать ей предложение: «Позвольте мне самому попросить ее выйти за меня замуж. Если она настроена так, как говорите вы, то откажет мне. Если же она примет мое предложение, вы будете знать, что избранное ею служение в действительности не для нее». Епископ ответил, что служение Бернадетты в самый раз для нее, а потому он не желает выступать в роли возмутителя ее душевного спокойствия. Он не счел нужным рассказать Бернадетте ни о молодом человеке, ни о его предложении. Нет ни одного свидетельства о том, что эти отказы являются результатом какого-то церковного заговора или политических происков. Покровители Бернадетты делали лишь то, что в наибольшей степени соответствовало ее интересам.

– Ну, это вы так говорите,– мрачно заметила Лиз.

– Об этом говорят факты,– непреклонно заявила сестра Франческа.– А теперь мне пора возвращаться к моим прямым обязанностям. Вы поедете в Лурд на машине?

– Нет, сначала в Париж, а оттуда вечером в Лурд самолетом. Нам надо успеть на последний рейс.

– Позвольте проводить вас до ворот,– сказала монахиня.

До ворот они шли в молчании и готовы уже были расстаться, когда Аманда вдруг задержалась.

– Сестра, можно еще один, самый последний вопрос? – просительно произнесла она.

– Конечно можно.

– Я хотела спросить о личном дневнике Бернадетты,– сказала Аманда.– Все говорят, что Бернадетта была неграмотна, не умела писать. Как же она вела дневник?

Сестра Франческа кивнула:

– Да, она была неграмотна и не умела писать во время чудесных явлений Богородицы. Но затем, готовясь к первому причастию, Бернадетта пошла в школу и училась при лурдской богадельне. Она научилась очень хорошо писать и написала множество писем, в том числе одно – самому Папе в Рим. Писала она очень легко, правда, поначалу не по-французски, а на своем местном наречии. Но в конце концов выучила и французский.

– Мне интересно узнать насчет дневника, того самого, что был недавно найден,– напомнила Аманда.– Я читала, что она вела его здесь, в Невере, в этом монастыре.

– И я слышала то же самое,– кивнула сестра Франческа.– Она вела дневник в конце жизни, записывая все, что могла припомнить из своего детства еще до явлений Девы Марии, а также оставляла более детальные воспоминания о своих видениях в гроте. Перед смертью Бернадетта отослала дневник на память какому-то родственнику или другу.

– Как же его отыскали столько лет спустя? И где?

– Мне известно лишь, что обнаружен он был в Бартре, а выкупил его для церкви кто-то из Лурда. Во всяком случае, заключительную часть дневника.

– Ay кого именно в Бартре его приобрели? – попыталась уточнить Аманда.

– Не знаю.– Похоже было, что монашка впервые покривила душой.– Можете спросить у отца Рулана, когда вернетесь в Лурд.

– Наверное, я так и сделаю. Что ж, спасибо вам за все.

– Храни вас Господь,– произнесла сестра Франческа и оставила их вдвоем.

Лиз сверкнула глазами вслед монахине.

– А благодарить-то тебя не за что, сестра,– пробормотала она.– Сплошной облом. Но какая четкая партийная линия!

Они зашагали прочь.

– Не знаю даже,– задумчиво произнесла Аманда.– Может, здесь и в самом деле что-то кроется. Не дает мне покоя этот дневник.

– В том, что он подлинный, можешь не сомневаться,– проворчала Лиз.– Папа никогда не огласил бы его содержания, если бы не знал наверняка, что дневник не подделка.

– Я совсем не о том думаю. Я думаю о том, что еще там могло быть. Церковь огласила лишь ту его часть, где говорится о явлениях, особенно о том явлении, когда Богородица поведала Бернадетте третью тайну. Но ты же слышала, что сказала сестра Франческа. В дневнике есть сведения не только об этом. Бернадетта оставила самые разнообразные воспоминания о своих юных годах.

– И что из этого? Что это тебе даст? Забудь об этом. Мы зашли в тупик и должны это признать. Мы проиграли. Я проиграла своему боссу Траску. Ты проиграла своему дружку Кену. Мы обе – в пролете.

Аманда медленно покачала головой:

– Не знаю. Я пока из игры не вышла. Буду сражаться дальше.

– За что?

– Да за все тот же дневник. Мне нужно больше разузнать о дневнике, из-за которого мы оказались в Лурде.

– Ах вот как,– усмехнулась Лиз.– Поверь, ни к чему ты этим путем не придешь.

– Посмотрим,– тихо произнесла Аманда.

* * *

В Медицинское бюро Лурда на второе обследование за день Эдит Мур явилась в точно назначенное время. Она провела в кабинете менее получаса и ушла, обменявшись с доктором Полем Клейнбергом всего несколькими словами. Он лишь поблагодарил англичанку за то, что она пришла снова, извинился за неудачный рентгеновский снимок и передал ее в руки Эстер Левинсон для проведения нового рентгеновского обследования.

И теперь Клейнберг в нетерпении мерил шагами смотровую, ожидая, когда Эстер вывесит негативы и зажжет экран. Оставалась сущая механика, рутина. Скоро он покончит с этим делом и к вечеру вернется в Париж.

– Готово,– объявила Эстер, зажигая на экране свет. Она отступила в сторону, давая доктору Клейнбергу

дорогу к снимкам.

– Это займет не более минуты,– рассеянно пробормотал он.

Однако в минуту ему уложиться не удалось.

Прошло десять минут, прежде чем доктор Клейнберг оторвался от рентгеновских пленок, неуверенным шагом подошел к стулу и тяжело опустился на него. Было видно, что врач не на шутку озадачен. Подняв голову, он увидел встревоженный взгляд медсестры.

– Опять не получились снимки? – спросила она.

– Получились очень хорошо,– ответил Клейнберг.

– Значит, вы можете подтвердить, что мы имеем дело с чудо-женщиной?

– Нет, не могу,– отрезал Клейнберг.

– Что? – Эстер в изумлении сделала шаг вперед.– О чем вы?

Клейнберг встретился с ней взглядом и покачал головой:

– Никакого чуда тут нет. И боюсь, никогда не было. Саркома определенно на месте. Опухоль или вернулась, чего я прежде никогда не встречал, или просто никуда не девалась. Что бы ни произошло, миссис Мур не излечилась.

От шутливого настроения медсестры не осталось и следа.

– Но, доктор… Это… Это невозможно.

– Это факт, Эстер.

– Но другие снимки.– Она словно молила его за миссис Мур.– Предыдущие, свежие, на которых нет никакой саркомы. А как насчет отрицательных результатов биопсии? Она должна была выздороветь, должна.

Клейнберг по-прежнему только качал головой:

– Я не могу этого объяснить. Это противоречит всякому здравому смыслу.

– Разве что другие врачи – уж не знаю, что ими двигало, неразумное рвение или что-то еще,– как-то подкорректировали предыдущие снимки? Хотя нет,– тут же поправилась Эстер,– это тоже ничего не объясняет. Миссис Мур стала хорошо себя чувствовать, из инвалида она снова превратилась в здорового человека.

– Не спорю,– кивнул Клейнберг.– Но поймите, Эстер, снимки не лгут. Она снова – или по-прежнему – страдает от рака. Вскоре она будет не функциональна. Ее состояние неизбежно ухудшится. Чудесного исцеления нет. Нет никакой чудо-женщины.

– Доктор, это ужасно. Вы… Вы должны сказать об этом доктору Берье.

– Не могу.– Поколебавшись, Клейнберг уточнил: – Пока не могу.– И добавил: – Такой диагноз может оказаться неприемлемым, поскольку исходит от человека моих убеждений. Они все решат, что человек не их веры пытается ставить им палки в колеса.

Эстер коснулась пальцами ближайшего к ней рентгеновского снимка.

– Этот снимок тоже неверующий. Но он никому не ставит палки в колеса. Он беспощаден. Он говорит правду.

– Не каждому. И не сразу,– возразил Клейнберг.– Врач общего профиля может проглядеть то, что увидит специалист по саркоме.

– А в том, что видите вы, нет ошибки?

– Абсолютно исключено. Наша чудо-женщина в беде.

– Вы не можете оставить это просто так.

– А я и не оставлю. Но у меня не хватит духа сообщить эту новость Эдит Мур. Я думаю, ей должен сказать об этом муж, а уж потом слово будет за мной. Не могли бы вы попросить секретаршу Берье найти мистера Мура, Регги Мура, и передать ему, что мне нужно как можно скорее с ним встретиться?

Следующие десять минут, пока Эстер отсутствовала, Клейнберг стоял у экрана, вновь изучая рентгеновские снимки. Когда он завершил это занятие, его диагноз не изменился. Британская леди действительно была в беде. Он пытался сообразить, что можно предпринять в такой ситуации. Она была обречена, если не принять срочных мер по борьбе с саркомой. Ну конечно же, оставалась лишь одна возможность: хирургическая операция. Обычная операция в таком деле особых надежд не сулила. Однако на ум Клейнбергу пришел его коллега – доктор Морис Дюваль, другой крупный специалист в данной области, который экспериментировал с новыми методами хирургического вмешательства, включающими генную инженерию. Судя по последним научным отчетам, прочитанным Клейнбергом, доктор Дюваль был близок к тому, чтобы выйти за рамки опытов над животными и приблизиться к операциям над людьми.