Текст книги "Совершеннолетние дети"

Автор книги: Ирина Вильде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

XIX

В четыре часа прибегает «теткин» Гиня. Галстук смешно сбился на сторону. А на нижней губе следы яичного желтка от обеда. Глаза Гини горят. Рыжие волосы растрепаны, как будто он дрался с собаками.

– Слушайте! Слушайте все! Сегодня в нашей гимназии тоже были допросы. Эти собаки устроили так, что нельзя было переброситься словом ни с теми, кто выходил из директорского кабинета, ни с теми, кто входил туда. – Гиня бегает по комнате и плюется. – Хуже всего то, что никто не знает, кто что говорил. А! Еще бы! Теперь каждый клянется, что молчал, как скала. А главное, холера их забери («С ума он сошел, что ли? Так ругаться при девочках?»), в то время, как шло следствие и все молчали, на квартирах у шести учеников были произведены обыски. И знаете что? Даже нельзя узнать, что у кого взяли! Где же это слыхано: производить обыск в отсутствие хозяина? Это же беззаконие!

– А у тебя тоже был обыск?

Гиня, видно, хотел отругать за такой вопрос, но вовремя сдержался и только с досады ударил себя по бедрам.

Спрашивать, был ли у него обыск? У кого же он должен был быть, если не у него? Но говорить об этом громко? Вызывать подозрения? Человека может кондрашка хватить от такой глупой беседы… А, чтоб тебе! Но горе тому, кто предал их! Попадется еще он им в руки!

Хозяйка только руки заламывает:

– Что ты говоришь, Гиня! Лидка, деточка, не слушай, что он говорит! Ты ничего не слышала, ничего не знаешь… Боже мой, боже мой, что делается!

– Вы что? – окрысился Гиня на родную тетку. – Вы хотите чтобы мы это так оставили?!

Он даже вспотел. Дарка смотрит на этого отважного рыжего мальчишку, и новая тревожная мысль зреет у нее в мозгу.

– А кого больше всех подозревают?.. Кто, по-вашему, мог предать товарищей?

Гиня так блеснул на нее злыми глазами, что Дарка ощутила настоящий страх перед этим разъяренным мальчишкой.

– Ага. Я скажу по секрету вам, а вы похвастаетесь своим подругам, и так… гусь – свинье, свинья – борову, а боров – по всему городу! Я ведь предупреждал, что не надо разглашать, – говорит он, словно обращаясь к кому-то невидимому, – не я ли протестовал против женской гимназии? Не я ли был против того… – Он обрывает на полуслове, запыхавшись.

– Но из нашей гимназии никто не выдал? – не столько чтобы защитить честь своей гимназии, сколько чтобы спровоцировать его на откровенность, говорит Лидка.

Однако с Гиней сегодня нельзя разговаривать.

– Уходи, Лидка, не зли меня! Что вы могли выдать, когда сами знали фигу с маслом? Вот еще, стану я с вами об этом говорить!

– Вы меня не поняли, – легонько начинает Дарка, – я хотела вас спросить совсем о другом, а вы сердитесь. Я хотела…

– Ну, спрашивайте, – подобрел Гиня, – спрашивайте, Дарка!

Получив его разрешение, Дарка еще больше смущается.

– Я хотела спросить… видите ли, мы из одного села… Нет ли подозрений, не думает ли кто-нибудь из товарищей плохо о Богдане Данилюке?

Гиня сразу же возражает:

– Нет… и нет! Правда, Данилюк – это такая цаца, которая за крахмальным воротничком и скрипкой не видит света божьего, но на это он не способен! Нет! Данилюк этого не сделает! Я бы сам набил морду каждому, кто бы осмелился сказать о нем такое! Нет! Дан – хороший коллега!

Слава богу! Слава богу! Дарка трет себе лоб, чтобы окончательно стереть это страшное подозрение. А Гиня припоминает одну нотку в Даркином вопросе, которая помимо воли заинтересовала его.

– А что, Данилюк ваш парень?

– Что вы! – краснеет Дарка. – Мы только из одного села…

– Верно, – Гиня бьет себя по коленке, – вы односельчане с Данилюком! Вот нелепый вопрос! Ведь Данко водит ту румынку!

«Даже он знает об этом… Весь мир знает о моем позоре», – царапнуло Дарку по сердцу.

– Гиня, ты видел эту Лучику? Красивая? – Лидка вся искрится от злорадства.

– О, – презрительно обрывает Гиня, – теперь эта любовь такая мелочь!.. Если я что-нибудь узнаю, я вам сообщу, – говорит Гиня, забывая, что разговаривает с девочками из женской гимназии.

И без «будьте здоровы» вылетает из комнаты, словно на дороге его ждет крылатый конь.

Вместе с Гиней, его рыжими вихрами и пятнышком желтка на губе, из дома улетучилось и доброе настроение.

Хозяйка стоит посреди комнаты, сложив руки на животе, и спрашивает с тупой безнадежностью:

– Что же теперь будет?

Никто не знает, что будет дальше. Даже такая всезнайка, как Лидка, не может ответить на этот вопрос. Дарка сжимается в комочек и сама себя уговаривает: «Не думай, не думай, не думай…»

* * *

Гимнастический зал полон до краев, до ниш и углублений под окнами. Всюду обнаженные головы всех оттенков: от светло-солнечного до черно-орехового. Зал слегка колышется, как гречишное поле под косой. Подмостки впереди, портреты короля и королевы на стенах, два мягких кресла в первом ряду делают из этого когда-то веселого помещения судебное присутствие. Не хватает лишь черного распятия.

Дарка оглядывается назад (впереди только плечи и затылки) – все лица словно в масках. Насыщенная атмосфера ожидания и лихорадочной неуверенности покрыла их какой-то пеленой, под которой не различишь отражения душ на этих лицах. Все глаза сливаются в один большой радужный глаз. Все лица сбегаются в одно лицо, гигантское, как луна в телескопе: то задиристое, то боязливое, то гордое, то покорное, то безнадежное, то самоуверенное.

Воздух такой спертый, что приходится то и дело открывать рот, как рыбе на берегу, чтобы ухватить его побольше.

Внезапно первые ряды смолкают. На пороге появились учителя. Тишина волнами докатывается да последних рядов. В дверях какая-то заминка. В конце концов директора обеих гимназий входят одновременно. Учителя становятся, как почетная стража, по обеим сторонам подмостков. Директор мужской гимназии поднимается на возвышение, чтобы видеть всех перед собой и чтобы все его видели. На его спокойном лице ничего нельзя прочесть. Как-то смешно и вместе с тем страшно выглядит он перед этой массой ученических плеч и голов. Кое-кто нервным движением поправляет волосы, трогает галстук. Директор ждет. Одну, две, три минуты. Но вот он поднимает руку, и зал цепенеет. Директор с минуту держит руку на весу, потом медленно опускает ее и улыбается своим ученикам. Этой хорошо обдуманной улыбкой он удивляет всех. Одних сбивает с толку, других обезоруживает. Потом складывает руки на груди и говорит ласково и снисходительно:

– Дети мои! До меня дошел слух, – я не искал его автора (по залу проходит едва слышный ропот возмущенного удивления), потому что не хотел раздувать это дело, – итак, до меня дошло, что некоторые из вас не хотят участвовать в концерте, который устраивают гимназии в честь господина министра. Дети мои! Мне кажется, что какой-то опасный враг, ваш и наш, заронил в ваши души эту мысль. Кто-то, вероятно, очень ненавидит нас, украинцев, если пожелал оставить без учебного заведения триста украинских детей. Я хорошо знаю своих учеников, чтобы подозревать, что эта мысль родилась в ваших головах. Вы, может быть даже лучшие среди вас, пали жертвой злых, а может быть, и подкупленных людей, и если бы не божее провидение, которое вовремя предостерегло нас, эти подлые советчики довели бы всех нас до несчастья. Я уже не упоминаю о том, какую огромную обиду, какую боль причинили бы вы вашим родителям, которые, может быть, тянутся из последних сил, чтобы вывести своих детей в люди. И все же я не могу не наказать вас за ваше легкомыслие. В наказание ни женская, ни мужская гимназии не примут участия в концерте, в котором будут участвовать все черновицкие гимназии. Вас там не будет. Вас не будет на этих культурных соревнованиях, ибо вы не доросли до них! Вам же советуем, вернее, не советуем, а приказываем, не разглашать это дело за стенами гимназии. Не забывайте, – ласковый голос директора начинает прерываться и толчками подниматься все выше и выше, – что теперь мы спасаем вас своей честью! Имейте в виду, что мы в первый и последний раз взваливаем вашу вину на свои плечи. Если еще раз случится что-либо, хоть отдаленно напоминающее это дело, то мы не отступим больше ни на миллиметр. Даю вам в присутствии учителей честное слово. Теперь без шума разойдитесь по домам. А завтра, как обычно, на занятия.

Кто-то за спиной у Дарки говорит звонким шепотом:

– Ну и идиот! Ты думаешь, они это все ради нас делают? Хотят спасти свою шкуру!

Все с веселым шумом направляются к двери.

Сбоку над Даркиной головой кто-то кашлянул.

– Ой, братцы, ну и высплюсь же я, ну и высплюсь!

Где Цыганюк? Что он думает об этом?

Орест надвигает шапку на самые уши и хохочет, щуря глаза.

Дарка остолбенела. Она внезапно останавливается и на миг загораживает собой проход. Кто-то отталкивает ее в сторону, и все снова движутся гуськом. Дарка стоит у стены и с отчаянием вглядывается в каждое лицо: как же это – никто, никто серьезно не относится к происшедшему? Стало быть… все эти тайные собрания, все грозные «честные слова», выступления никто никогда не принимал всерьез? А она, глупая… она готова была за то, что для них игрушка, расплатиться жизнью! Как смели они так подло злоупотреблять ее доверием, ее святой верой, ее добрым сердцем?! Неужели столько огня, мыслей, порывов, сомнений, жертв самоотречения, и боли – все станет только горсточкой пепла, которую можно взять и развеять по ветру? Все опять вернется в старое русло? Нет, доверия мамы и Данка уже никогда не вернуть. Никогда уже Данко не подойдет к ней в не спросит своим приглушенным, таким ласковым голосом: «Сколько у тебя было уроков, Дарочка?» Он будет ждать Лучику Джорджеску и провожать ее домой. И мама, самая дорогая на свете, единственная мама, уже никогда не возьмет Даркину голову в свои ладони с прежним безграничным доверием. А в Черновицах (что за издевательство!) все будут говорить, что дело с концертом «для всех окончилось счастливо».

XX

Вскоре произошло событие, резко изменившее мнение Дарки о преподавателе естествознания. Теперь Дарка полюбила учителя Порхавку. Любовь эта бескорыстна и романтична. Так юноши любят героев романов или славных мужей родной истории.

Случилось это почти сразу же после истории с концертом.

В гимназии учителя неустанно старались установить нормальные отношения с учениками, чтобы как можно скорее показать миру, что в украинской гимназии «все в порядке».

В один из четвергов Порхавка пришел на урок с журналом, в который дирекция вписывает все хорошие и дурные вести для учениц. На этот раз он не улыбался. На его всегда ласковом лице лежала печать скорби, которую он, видимо, хотел скрыть.

Учитель подошел к столу, развернул журнал и начал читать:

– «От молодежной организации румынских скаутов «Черчеташ» поступило через дирекцию гимназии предложение ученицам нашего учебного заведения вступить в члены организации. Месячный взнос минимальный. Самые бедные освобождаются и от него. Организация сама позаботится об обмундировании. Будут бесплатные билеты на все спектакли и концерты в государственных театрах и филармонии. Во время каникул – бесплатные экскурсии к Черному морю или по городам Румынского королевства. Члены организации имеют преимущественное право на снижение оплаты за обучение и вообще на всякие виды льгот. Самым активным членам организации будут выдаваться единовременные бессрочные ссуды и денежная помощь на покупку одежды и другие бытовые нужды».

От дирекции женской гимназии была короткая приписка, призывающая воспользоваться этой возможностью и всем записаться в организацию.

Порхавка сложил журнал, скрестил руки над ним и молча посмотрел на учениц.

– Ну вот, – сказал он наконец, – я прочитал то, что мне было поручено.

Это «мне было поручено» звучало как оправдание.

Первая вскочила Коляска:

– Я записываюсь, господин учитель!

Порхавка протер ладонью глаза:

– Вы, Коляска? Вы… хотите воспользоваться бесплатными поездками и даровым обмундированием? Надо раньше посоветоваться с родителями, Коляска!

– Я тоже вступаю, – поднялась Маричек, дочка советника юстиции, долговязая девушка с пепельными косами. – Мне не надо бесплатной формы, – добавила она, покраснев, – но я люблю экскурсии…

– Пожалуйста. – Учитель записал ее. – Кто еще?

– Я тоже хочу записаться, – вызвалась Лидка.

Учитель обмакнул перо, но не торопился вынимать его из чернильницы.

– Ты тоже любишь экскурсии, Дутка?

Лидка выпрямилась:

– Не только. Я люблю… мне нравится эта организация…

– А, тогда другое дело. Кто еще?

– Я… – нерешительно поднялась Кентнер.

– Кто? – спросил учитель. – Кентнер? Кентнер?! – крикнул он таким голосом, что ученица вынуждена была посмотреть ему прямо в глаза.

Дарке, не спускавшей глаз с учителя, было видно, как он отрицательно покачал головой. Ореховская под партой наступила Дарке на туфлю. Та, не поворачиваясь, утвердительно опустила веки.

– Я еще подумаю, – сказала наконец Кентнер…

С этого дня учитель Порхавка завоевал Даркино сердце.

Когда урок окончился, в списке было шесть кандидатов в члены организации «Черчеташ». И хотя было сказано, что члены организации будут пользоваться большими материальными льготами, из шести записавшихся четыре были детьми богатых родителей.

На очередном собрании кружка по самообразованию говорили об истинных политических целях скаутов. Несмотря на то, что на этом собрании решили бойкотировать тех, кто вступил в эту организацию, а к юношам, относительно которых звучало даже такое резкое слово, как «янычары», применить силу, Дарка почувствовала, что боевой дух, царивший на сходках до истории с концертом, значительно уменьшился. Во-первых, почти наполовину сократилось число участников. Можно было предположить, что кое-кого сознательно не оповестили, но другие просто испугались.

Во-вторых, собирались теперь не на квартире кого-либо из учеников, как бывало раньше. Это собрание, например, происходило в какой-то маленькой, с низким потолком комнате, куда можно было попасть только при помощи условного знака – два коротких и один долгий стук в дверь. В комнату входили поодиночке, с интервалами. Никто здесь не пел, не делал вид, что развлекается.

К тому же, как догадалась Дарка, не было единодушия и среди руководителей. Одни считали, что надо вести непримиримую, открытую борьбу, не обращая внимания ни на какие жертвы, а другие, во главе со Стефой Сидор, отстаивали политику хитрости и маскировки. Враг не заслуживает того, чтобы вести с ним честную игру. Наоборот, надо прикинуться лояльными, надеть маску «янычар», использовать врага материально, а тем временем делать свое дело.

Наталка, от которой, очевидно, добивались разрешения спора, не присоединилась ни к тем, ни к другим. Она стояла, скрестив на груди руки, высокая, выше всех девочек, и казалась старшей, а следовательно, и самой умной из присутствующих.

Она успокоила спорщиков известием о том, что скоро в Черновицы приедет из Галиции ее брат. Он поможет наметить генеральную линию работы кружка. Она часто ссылалась на брата, и Дарка поняла, что Наталка, должно быть, очень любит и ценит его.

Нет сомнений, в кружке не все в порядке.

Уже тот факт, что среди них нашелся предатель, был серьезным сигналом. Никто не называл фамилии предателя, но Дарка видела по лицам, что большинство знает, кто он, хотя вначале подозрение пало на троих.

Дирекция замяла дело с концертом по двум причинам. Прежде всего, учителя боятся за свою шкуру, ведь им высшее начальство каждую минуту может сказать: как же вы допустили до этого? А во-вторых, сделав вид, что дирекция не придает большого значения этому событию, они надеются все же выяснить фамилии инициаторов. Поэтому теперь следовало быть осторожными как никогда.

Стефа, которая стояла рядом с Даркой, тихо заметила:

– Надо действовать, а не ждать!.. Вечно ждать…

Цыганюк говорил мало, больше курил.

Дарка была удивлена, что, очутившись на улице, не увидела рядом Ореста. Она привыкла к тому, что он провожает ее, хотя Цыганюк никогда не нравился ей.

* * *

Однажды Дарка почувствовала, что больше сердце не выдержит: ей надо поближе увидеть Лучику Джорджеску. Она не успокоится, пока не увидит соперницу вблизи собственными глазами. Увидеть ее, услышать ее голос, поглядеть на ее улыбающийся рот, присмотреться к ее глазам, прическе, лбу, к движениям бровей и рук. Надо постичь, понять, что в ней увлекло Данка. Сердце не хочет, не может согласиться с тем, что Данко навсегда потерян. Это же невероятно, чтобы никогда не возобновилось прошлое! Почему? Почему, когда все осталось по-прежнему и Дарка такая же, какой была на каникулах? Ее волосы, которые ему так нравились, которые он тогда, в Веренчанке, назвал прекрасными, такие же. Нет, даже лучше. Лидка посоветовала подруге мыть их ромашкой, и они теперь переливаются, как солнечные лучи. Изменились ли ее глаза, в которых он столько раз искал правду? Наоборот, от всех обид и переживаний они стали еще выразительнее. А сердце, это бедное сердце, разве оно не такое же, как на каникулах?

Боже мой! Да она еще сегодня слышит каждое слово Данка!

Не может быть, чтобы Данко позабыл то, что сам говорил Дарке. Красивая Стефа изменила свое отношение к ней, поняв, что они с Данком не просто земляки. Но и она тоже никогда не узнает, на какую высокую жертву решилось Даркино сердце. Никогда не узнает Стефа, что Дарка готова была уступить ей свое место в сердце Данка, только бы не заняла его дочка префекта. Но было уже поздно.

Поэтому Дарка очень удивилась, когда однажды Стефа в гимназии спросила ее странно ласковым голосом:

– Хочешь пойти послушать выпускной концерт учеников музыкального училища? Я могу достать тебе билет.

Дарка никогда не посещала музыкальных вечеров. Не привлекали они ее, казались скучными, и ей жаль было бы даже одного лея на такое развлечение.

– Я? – она кривит губы. – Я – на музыкальный вечер?

Стефа берет ее за подбородок.

– Тебе не интересно послушать, как играет Данилюк?.. Довольно, довольно!

* * *

Хмурый зал с темными, не радующими глаз галереями и бесконечным количеством дверей, Красный бархат и изящные канделябры напоминают «страшные дворцы» из дешевых книжек.

Стефа объясняет:

– Все, кого ты здесь видишь, – родные выпускников и их поклонники. Публика на такие выступления не ходит.

Дарке хочется угадать, где семья Джорджеску, но это невозможно… Среди присутствующих много хорошо одетых, элегантных дам, сидящих на таких местах, где может сидеть семья префекта.

На сцену выходят все новые и новые ученики. Дарка определяет степень их мастерства только по долгим или коротким аплодисментам. Сама они ничего не понимает. Наконец неизвестно уже в который раз поднимается занавес, и на сцену выходит Лучика, а за ней Данко. Дарку бросает то в жар, то в холод.

Она смотрит прямо перед собой, но чем больше напрягает глаза, тем меньше различает происходящее на сцене. В конце концов она уже ничего не видит, кроме женского силуэта с ярким пятном вместо лица. Свет ли так падает, или эта Лучика в самом деле такая белая? Данко возится со скрипкой, потом прикладывает ее к подбородку. Смычок он держит наготове. Лучика, изящно, самыми кончиками пальцев, приподняв подол, садится за рояль. (Она улыбнулась Данку или это Дарке показалось?) Вот она касается клавиш. Словно предупреждает, что надо приготовиться. Лучика поднимает голову, и тогда вступает скрипка. Бодро, свободно звучат самые высокие ноты.

…Птицы, щебеча, разлетаются в разные стороны. Слышно, как они рассекают воздух крыльями, как колышут ветви деревьев…

Словно недовольная чем-то, скрипка обращается к гневным низким нотам…

Ребенок бежит и останавливается над плесом озера. По сухим листьям ползет уж…

Опять скрипка срывается и летит ввысь.

…В небесах внезапно ударяет гром, и первые, тяжелые капли дождя с шумом падают на кроны деревьев. Где-то закуковала кукушка… Неужто уже весна?

Мелодия летит все выше… выше… но вдруг… Что это? Гордая скрипка, нет, уже не скрипка, а сам Данко с плачем и стенаниями, от которых разрывается сердце, падает к ногам дочери префекта…

А она несколькими резкими ударами по хребту черно-белого чудовища отталкивает его от себя…

Она его отталкивает?!

…Гордый орел взвивается в последний полет. Еще раз его песня достигает небес. Еще один триумфальный аккорд, и песня – или это птица? – с простреленным сердцем падает перед Лучикой…

Зал содрогается от грома рукоплесканий. Данко и Лучика убегают с эстрады. Зал снова вызывает их аплодисментами. Молодежь стучит ногами. Кто-то так свистит, что приходится заткнуть уши. Снова поднимается занавес. Данилюк на глазах у всех берет Лучику за руку, и они кланяются публике. Так, держась за руки, они убегают с эстрады. Занавес падает. Зал постепенно успокаивается.

– Знаешь, что они играли? «Весеннюю сонату» Бетховена, – шепчет Стефа.

Дарка машинально поддакивает. Она не понимает, что хочет от нее подруга. Когда занавес поднимается, Дарка, не сказав ни слова Стефе, выходит из зала под невольный шепот аудитории. Разумеется, она не находит нужную дверь. Какой-то мужчина сердито провожает ее вниз и выводит на мороз.

Холодный воздух и деловое движение на улице немного успокаивают разбушевавшиеся чувства.

Дарка больше не удивляется, что Данко выбрал Лучику. И на «станции» никого не удивляет, что Дарка не высидела на музыкальном вечере до конца.