Текст книги "Не бойся, малышка"

Автор книги: Ирина Тарасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Ты не как взрослая, – констатировала Тима. – А папа когда придет? – снова спросила она.

Я пожала плечами. Мне действительно было грустно. Тяжелый вздох вырвался из моей груди.

– Я должна плакать, а не ты, – сказала Тима. – Или тебя папа тоже бросил?

– Нет, мой папа купил мне эту квартиру, – ответила я.

– Твой папа хороший, – довольно кивнула Тима. – Мой тоже хороший. И он учит меня рисовать.

– И как? Получается? – машинально спросила я.

– Мне нравится. А папа говорит – больше работать надо. Давай порисуем?

Я взглянула на циферблат, потом на трубку сотового. Часы показывали семнадцать двадцать восемь. Если я сейчас наберу номер моего любовника, можно еще успеть на открытие выставки. Я представила, как мы с моим лысеющим любовником ходим от одного экспоната к другому, как я беру с подноса бокал, наполненный шампанским, а он украдкой смотрит на часы. Мои плечи невольно дрогнули. Нет уж, как говорится: «Умерла так умерла».

– Кто умер? – шепотом спросила Тима.

Я с недоумением воззрилась на нее.

– Умер кто-то? – переспросила она еще тише.

Я рассмеялась. Вероятно, сама не заметив, я произнесла фразу вслух.

– Никто, это анекдот такой.

– Плохой анекдот. Давай лучше рисовать.

– Давай, – согласилась я и вытащила из темного угла комнаты мольберт.

– Чур, я буду сидеть, – сказала Тима и, взяв из моих рук папку для эскизов, уселась на матрас. Я встала за мольберт.

Низко опустив голову и высунув от усердия язык, Тима принялась за работу. Она ни разу не взглянула на меня. А я вдруг залюбовалась этой девочкой. Ее мягкими, спутанными волосами, нежной кожей, густыми ресницами, а особенно тем восторженным выражением, которое не сходило с ее лица.

Первой закончила Тима.

– Еще чуть-чуть, – попросила я. – Поиграй с мишкой.

– Ладно, – согласилась Тима и взяла растрепанную куклу.

Когда зазвонил телефон, я сделала уже пять эскизов. На этот раз звучала мелодия, обозначенная в моей галерее как Pastoral. Это означало, что мне звонит некто посторонний.

– Дарья? – услышала я робкий баритон, как только поднесла трубку к уху. – Тима у тебя?

– Конечно, – недовольно проворчала я и протянула трубку Тиме: – Папа.

– Да, – сказала Тима. – Нет… Да? Да.

Тима опять передала мне трубку.

– Извини, что так получилось… – услышала я. – Клиент на объект потащил. Увлекся… Я не привык. С Тимой всегда няня. Ты здорово меня выручила… Я заплачу…

– Кровью, – выдохнула я.

– Что? Не понял…

– Шучу, успокоила я разволновавшегося папашу. – Все нормально. Потоп нам не грозит – кран починен. А то, что на открытие выставки я не попала, с супердизайнером не познакомилась, как и то, что мой любовник нянчит теперь новорожденного младенца, – так это сущие пустяки.

– Конец света…

– Будем считать, утрата иллюзий. Когда вас ждать?

– У меня тут еще мероприятие… Если я утром приду – ничего?

Я взглянула на Тиму. Она усиленно кивала, Я тоже кивнула трубке.

– До завтра, – сказала я и отключила связь.

– Я у тебя остаюсь, – констатировала Тима и засунула куклу в рюкзак. – Ребенка пора купать, – решительно сказала она и встала.

Я набрала воду в ванну, из мыльницы сделала кораблик, из деревянной ложки – торпеду Морской бой утомил бойца. Наскоро поужинав гречневой кашей (за время боя каша успела хорошо развариться), Тима без сил упала на свежую простыню, и я накрыла ее одеялом.

– Расскажи сказку, – попросила Тима.

Я села на матрас рядом с ней.

– В некотором царстве, – начала я, – в некотором государстве жил-был король. И была у него дочка – царевна Несмеяна.

– Я знаю такую сказку, – села на постели Тима. – Царевна была одна у папы. Он ее забаловал. Она была капризная и все время ревела. Ее папе, королю, надоело, и он позвал женихов. Царевна стала капризничать – не хочу принца, не хочу принца. – Тима закрыла глаза и замотала головой, всплескивая руками.

– Тогда король решил отдать ее замуж за первого встречного, – вставила я.

– Ага, – кивнула головой Тима. – А он оказался бедняк.

– Нет, – не согласилась я. – Это был принц, переодетый бедняком.

– Пусть, – согласилась Тима. – Он все умел делать и научил принцессу. Она стала хорошей и вовсе не капризной.

– Трудотерапия, – подвела я итог. – Давай-ка спать.

Тима опять легла на бок, положила ладошку под щеку.

– Другую теперь расскажи, – сказала Тима, когда я наклонилась над ней, чтобы подоткнуть одеяло. – Я же хорошая девочка? Вовсе не капризка. И кашу почти всю скушала.

– Молодец, – похвалила я Тиму. – Жили-были, – снова начала я и сделала паузу, чтобы вспомнить или придумать что-нибудь экзотически-неизвестное.

– Папа, мама и дочка, – продолжила Тима, воспользовавшись моей заминкой. – И были они всегда вместе. Мама варила борщ, кормила дочку гречневой кашей, а папа любил их и…

– Ходил на охоту, – перебила я, увидев, что ее синие глаза предательски заблестели. – Папа охотился на мамонтов. Он был большой и сильный…

Чтобы не дать девочке разреветься, я, не особо задумываясь, принялась плести все, что приходило на ум. Сказка вышла престранной. Сказочный папа получился у меня очень похожим на слесаря Диму: высокий, почти два метра, с сильными, теплыми и умелыми руками, с яркой улыбкой и светлыми, немного курчавыми волосами. Его жена – сказочная королевна – была одинокой и беззащитной. Богатырь спас ее от змея-динозавра, который хотел сначала съесть королевну, но, очарованный ее красотой, светло-карими глазами и задорными веснушками на курносом носу, решил жениться. Но королевна не захотела за динозавра замуж. А он проголодался. Но тут подоспел двухметровый великан, в жарком бою победил змея и женился на королевне. И у них родилась дочь – писаная красавица с голубыми глазами.

– А папа любил дочку, да? – сонно заметила Тима.

– И папа, и мама, и все вокруг. Дочка была послушной и спала крепко-крепко.

Я поправила упавшую на ее лоб светлую прядь волос и поцеловала Тиму в лоб. От нее пахло теплом, покоем и медом (я люблю гели для душа с медовой добавкой).

Когда Тима заснула, я еще долго сидела рядом. «Ничего нет прекраснее, чем спящий ребенок», – думала я и чувствовала, как буквально всю меня обволакивает, опутывает и убаюкивает спокойное состояние счастья. И пусть мой бывший любовник милуется со своей женой и сюсюкает над новорожденным наследником, пусть новомодный дизайнер хвастает своими достижениями, пусть все вокруг суетятся и выпендриваются, мне хорошо и спокойно с Тимой.

И тут меня словно током ударило: чего же я жду?! До сих пор я летаю в поисках призрачного счастья, когда счастье – вовсе не призрак. Вот же оно, здесь, рядом, ровно дышит во сне. Весь день, пока Тима была со мной, у меня ни разу не возникло повода для тоски, и я напрочь забыла, что мне двадцать восемь, а совсем скоро двадцать девять – и… прямая дорога к тридцатилетию.

Я еще раз взглянула на розовые щечки Тимы и осторожно пересела на диван. «Тима, несомненно, прекрасный ребенок. Только она дочь своего папы и своей мамы. А мне надо родить моего ребенка, – приняла решение я. – Умного, красивого, пусть даже непохожего на меня, но самого родного. И тогда я уже никогда не буду одинока. Интересно, а что бы мои родители сказали по поводу моего решения? Как они бы отреагировали, если б узнали, что вскоре станут бабушкой и дедушкой?» – подумала я, включила торшер, подошла к стенному шкафу и из груды картонных коробок вытащила одну. Это была черная коробка из-под обуви с надписью «Lourve» белыми буквами. Когда-то в ней были мои ботинки, а сейчас – фотографии, открытки, визитные карточки и прочая мелкая бумажная дребедень.

Плюхнувшись на диван, я поставила коробку на колени, сняла крышку. В куче разноцветного и разнокалиберного барахла я нашла черно-белую фотокарточку с острыми, волнистыми краями. Это была единственная фотография моей мамы. Она, еще молодая, черноволосая и кудрявая, в платье в горошек и с белым кружевным воротничком, сдержанно улыбаясь, держит на руках кулечек с оборочками. Я поднесла карточку ближе к глазам и тут же чихнула – старые фотографии всегда вызывают у меня приступ сентиментальности. Я еще раз взглянула на карточку и полюбовалась белым кружевным кульком с оборками, из которого торчала крошечная мордашка с носом-кнопкой, на котором пока еще не было веснушек. Это была я – двадцать восемь лет назад.

Я вздохнула, отложила фотографию и выключила свет. В темноте легче думать…

…Моя мать родила меня в двадцатисемилетнем возрасте будучи не замужем (по тем временам это было лихо). Мой отец (вовсе не моей матери муж) узнал о моем существовании, когда мне было больше пяти лет. Наше знакомство произошло при довольно драматических (хорошо, что не трагических) обстоятельствах.

Мать моя работала на заводе-гиганте каким-то инженером. Как мне потом рассказал отец, лето в том году, когда я переехала к нему, выдалось жутко жарким и до невозможности мокрым. Дожди шли и день и ночь, словно субтропический муссон заблудился и осел в нашем городе. Тогда всем было плохо. В «совдепии» ни кондиционеров, ни даже порядочной вентиляции не было. С матерью прямо на рабочем месте случился обморок. Она упала на какую-то железную штуку со штырями и в нескольких местах сломала ногу. Вот тогда из небытия возник мой папа и взял меня к себе.

Кость на ноге у матери срасталась долго. Так долго, что мать успела влюбиться в хирурга, а он в нее. Когда сняли гипс, врачу предложили поработать в советских войсках в Восточной Германии. Его жена не захотела ехать с ним, зато согласилась моя мать.

К тому времени мой папа привык ко мне и полюбил, я же вообще души в нем не чаяла. Папина жена оказалась бездетной. Они меня оставили, а мама уехала с новым мужем к новой жизни. Сначала мать посылала мне глянцевые картинки с котятами и посылки с консервами и платьишками, потом только консервы и открытки. В последнее время она вспоминает обо мне только под Рождество и в день рождения. На Рождество она обычно шлет мне открытки со свечками, а на день рождения – изящное кружевное белье.

В последний раз я видела мать, когда мне было шестнадцать. Тогда же мой отец развелся со своей бездетной женой. Он не стал жениться на моей маме, хотя она к тому времени тоже развелась и потолстела, а взял в жены очень красивую стерву.

Я продолжала быть его любимой дочкой. Красивой стерве, конечно, я не нравилась, и мы здорово цапались. Победа осталась за мной. Когда я училась на третьем курсе, отец женился в третий раз. Его последняя жена была хорошей теткой, немного полноватой, зато деловой. Отец помолодел с ней лет на сто. Я решила им не мешать. Ушла из университета, пошла работать. Жила то у Вальки, то у Томки, то комнату где-нибудь снимала. Подружки повыходили замуж, а у отца с третьей женой неплохо бизнес пошел. Отец купил мне квартиру, отдал машину. Но моя жизнь все никак не устраивалась… Может, все же был во мне какой-то изъян?

Моя рука сама собой потянулась к выключателю. Лампа торшера вспыхнула, ослепив меня на несколько секунд. Переход от темноты даже к неяркому свету всегда кажется слишком неожиданным.

Я встала, подошла к зеркалу. В рассеянном желтоватом свете мое отражение выглядело неплохо. Гораздо лучше, чем на последних фотографиях, когда мой бывший любовник сфотографировал меня на пляже. На них я вышла полной уродиной: глазки-щелочки, нос картошкой, на щеках – непонятно откуда взявшиеся рытвины, сплошной целлюлит, а главное – вся словно обкапана темными пятнами. Я притронулась к своему лицу. Кожа гладкая, веснушки почти не видны. Я подошла поближе к зеркалу и еще раз провела тщательную ревизию. Ни в уголках глаз, ни около носа, ни на лбу морщины обнаружены не были. Сделав два шага назад, я тщательнейшим образом оглядела себя сверху донизу: грудь не выдающаяся, талия есть, бедра широковаты. Говорят, с такими бедрами хорошо рожать…

Фигурой я была в мать. По крайней мере, так сказал мне папа. Как-то, будучи еще подростком, я спросила его, почему он не женился на моей матери. «Она была некрасивая. Да?» Он тогда очень пристально посмотрел на меня, потрепал по плечу и как-то слишком грустно ответил: «Если б все было так просто, – и немного погодя добавил: – К красивости быстро привыкаешь, а красоту надо еще отыскать. Красота – она ведь глубоко в душе спрятана. – А потом хохотнул и сказал: – А вообще-то каждой твари – по паре. Так и ты свою пару когда-нибудь отыщешь».

Легко сказать – отыщешь… Я опять села на диван. «А где искать-то?» – думала я, глядя на желтый круг, который образовался на полу от света торшера. Где ты, мой суженый-ряженый? Приди ко мне наряженный…

Есть такие женщины, перед которыми мужики готовы выстраиваться в очередь, складываться в штабеля и бить друг другу морду. Стоит такой стерве только надеть кофточку с вырезом поглубже или мини покороче, как все мужики, даже самые высоколобые, мгновенно становятся дебилами. Эти ведьмы преспокойненько вынимают сердце из любого, даже самого непробиваемого крутого парня. Такие самки легко выбирают себе нужного производителя, вьют гнезда и рожают здоровое потомство.

Совсем другое дело мы, простые девчонки с веснушками. Наш выбор куда как скромнее. А если честно, то совсем скромный. За десять лет моей половозрелой жизни у меня было всего двое мужчин.

В университете я познакомилась с Владом. Он учился со мной на одном курсе нашего девчачьего факультета, но хотел стать журналистом или, по крайней мере, писателем. Мне казалось, что он и есть моя половинка. Встречались мы с ним полтора года. Я была у него первой, он у меня тоже. Я не хотела второго, но в этом желании мы не совпали.

На третьем курсе Влад перешел на филфак и перекинулся к нашей сокурснице Элке. Без объяснений. Это потом я узнала, как он трепался на всех углах, какая я никакущая любовница. Что, мол, заводить меня замучаешься – десять потов сойдет.

Я не стала требовать сатисфакции, а просто ушла из университета и потом еще долго не могла ни с кем познакомиться. Только через три года я стала встречаться с Евгением Петровичем. Вернее, это он стал встречаться со мной. Я тогда работала в видеопрокате. Евгений Петрович все интересовался новинками и наконец соблазнил меня. Купил вина, фруктов, снял номер в гостинице. Начал со стихов, Маяковского читал, Есенина, наливал «Шардоне», потихоньку раздел. Целовал долго. Так долго, что я сама, не выдержав, расстегнула ему ширинку.

Женька же был поражен моим темпераментом. Он сказал, что я прекрасная любовница. Таковой я и оставалась на протяжении шести лет. Только любовницей…

«И почему я никак не удосужилась завести от него ребенка?» – задала сама себе я риторический вопрос. Риторическим он был потому, что мне действительно ни разу, ни на секундочку, не захотелось иметь от этого лысеющего и среднепреуспевающего господина малютку. А хотела я сначала выйти замуж, чтоб у моей дочки или сына был папа, который брал бы ее или его на руки, гулял и рассказывал им всякие интересности. А жене, то есть мне, приносил бы этот папа зарплату и всем нам построил дом. А я бы развела сад… Вот какие у меня были планы.

В первый год нашей с Женькой страстной любви я еще верила, что, когда его старшенькая закончит университет, а младшенькая начнет учиться в университете, вот тогда и будет нам семейное счастье и мир во всем мире. Наконец Лилечка получила какой-то банковский диплом, а Катенька, вытряхнув из папеньки кучищу денег, сунулась куда попрестижней. Все эти окончания-начинания никак не повлияли на мою судьбу. А мой любовничек мало того что не развелся, так еще и наследника родил…

В сердцах я пнула коробку из-под обуви так, что она отлетела в сторону и, шлепнувшись об стену, затихла в углу. Тима пошевелилась во сне, а я сжалась в комок, будто хотела спрятаться в углу дивана. Она затихла, а я, опять расправив плечи, взяла лист бумаги, шариковую ручку и задумалась. Я была полна решимости составить реестр потенциальных папаш моего будущего ребенка.

Почему-то первым делом на ум пришел Билл Гейтс. Но включать его в свой список я не стала. Конечно, он и умный, и до неприличия богатый, но получить доступ к его телу будет трудновато. По той же причине я отвергла Мела Гибсона, Владимира Познера, Артемия Лебедева и многих других знаменитых, талантливых и богатых людей и перешла к более реальным кандидатурам.

Когда я перебрала в уме своих бывших одноклассников, коллег, врачей, продавцов и соседей по подъезду, всех знакомых и почти незнакомых, в моем списке появилось всего три кандидата. На первом месте стоял мой бывший одноклассник, с которым мы сидели за одной партой в седьмом, восьмом и девятом классах. Звали его Кузя. После школы он удачно определился с местом учебы и теперь работал программистом в какой-то компьютерной фирме. Я знала, что он очень-очень талантливый и почти такой же одинокий, как я. Последний раз мы с ним виделись в июне. Я тогда ждала своего любовника, а тот, старый козел, позвонил и отмазался. Я сидела в кафе и была жутко злая, и тут вошел Кузя, как всегда помятый и как будто невыспавшийся. Я обрадовалась ему, как лучу света в темном царстве (помню, Кузя так и не прочитал «Грозу», и мне пришлось писать сочинения за двоих). Кузя, увидев меня, тоже расплылся в улыбке.

Целый вечер мы проболтали и даже случайно напились. Как я тогда добралась до дома, не помню. А гораздо позднее я обнаружила в сумочке Кузину визитку.

Я вскочила с места и ринулась к картонной коробке, которая все еще валялась в углу. Переворошив все ее содержимое не менее трех раз, я наконец нашла нужную мне карточку. Я воззрилась на картонный прямоугольник. Замечательно: ни телефона, ни адреса, только адрес электронной почты с окончанием на «сот». «И почему он не указал номер своего телефона?..» – задумалась я.

И тут кое-что стало всплывать в моей памяти… Мормоны, снега и непродажные полицейские. Коттеджи, не совсем нормальные доллары и свобода без границ. Кто-то что-то говорил про эмиграцию. То ли Валька, то ли Нинка болтали, что вид на жительство в Канаду за просто так надыбать можно… Нет, не Валька и не Нинка… Это Кузя весь вечер вливал мне в уши сказочные истории о заграничной жизни! – озарило меня. Это он говорил, что сдал то ли минимумы, то ли максимумы, получил какой-то сертификат от «Майкрософта» и… И вдруг меня как молнией ударило – я вспомнила весь тот пивной вечер.

Мы с Кузей сидели за шатким столиком, заказывали и пили, пили и заказывали. Когда мы оприходовали, наверное, по сотой банке пива, Кузя неожиданно стал звать меня замуж. «Блин! – выругалась я с двухмесячным запозданием. – Упустила свою канадскую птицу счастья. А все из-за моей тупиковой многолетней связи».

В тот вечер одумавшийся любовник мне все же позвонил… Но что было дальше – как я ни силилась, не могла вспомнить. Вероятнее всего, я дала полный отлуп лопоухому Кузе. По крайней мере, проснулась я на следующий день у себя дома, совершенно голая, с жуткой головной болью, а громадный Женькин носовой платок со следами губной помады лежал рядом с моим ортопедическим матрасом.

Вздохнув, я вычеркнула Кузю из списка потенциальных женихов и взглянула на вторую строчку. Под номером два значился Влад. Владислав Николаевич Сыров. Моя первая, самая сильная и наивная любовь. Кто влюблялся в студенчестве, знает, что это за напасть…

Хоть мы и учились с Владом на одном курсе, влюбилась я в него не сразу. Да и он довольно долго приглядывался. Начфак всегда считался «невестиным» факультетом, на двадцать девчонок в среднем – один парень. А у нас в группе было целых три! Влад был одним из трех представителей этого малочисленного мужского контингента.

Любовь накрыла нас одновременно. Для меня и для Влада все случилось спонтанно, но я думаю, что это был заранее продуманный план моей подруги, которая, как настоящая подруга, видела, что я маюсь в девках.

Нинка пригласила нас с Валькой на свой день рождения. Нас двоих и трех парней. Салаты, пиво, музыка, видик. Поели, выпили. Парни пытались острить, мы дружно хихикали. По традиции после выпивки должны были быть танцы, но Нинка этого не любила (считала, что ноги у нее слишком толстые, хотя, на мой взгляд, вполне обычные ноги). Тем не менее вместо дискотеки Нинка включила видео с Блейком, знаменитым эстетствующим порнографом. Нинка у нас всегда была самая продвинутая и тут продумала все до мелочей.

Нам было по семнадцать-восемнадцать, гормоны – через край. Влад сидел рядом со мной. Его рука очень быстро оказалась на моей талии, заелозила по бедрам, и совсем через короткий промежуток времени мы уже целовались. А еще через полчаса оказались в постели.

Есть мужчины, которые считают, что переспать с женщиной – как банку пива выпить (или стакан водки, или бокал вина – в зависимости от личных вкусовых пристрастий). Влад относился ко мне, как к мороженому. Он осторожно лакомился мною (по крайней мере, так он говорил).

Влад любил смотреть на меня. Как я двигаюсь, как улыбаюсь, как жестикулирую… Он всегда осторожно, словно боясь повредить меня, прикасался ко мне. А потом нежно целовал. У него были мягкие, теплые губы и жесткие, холодные пальцы. Пламень и лед. Эти вкрадчивые контрастные ласки доводили меня до исступления. И только тогда, когда я буквально плавилась от желания, он входил в меня и… Увы, он был спринтером: раз-два – и готово. Он мог бы выиграть приз на самый скоростной секс. Но я вовсе не была строгим судьей с секундомером. Я любила его…

Когда я узнала, что он перекинулся к Элке, то чуть не умерла от горя. Валялась в депрессии и только и делала, что ревела. А потом Валька сказала, что он треплет мое имя по всем углам. Что, мол, я холодная дура и извращенка – мол, люблю трах в экстриме. Да, мы занимались сексом и в парке, и на верхних этажах высоток, и даже в телефонной будке. Но не потому, что так хотелось мне, а потому что нам просто было негде. Это он затаскивал меня во все чуть притемненные места. И какое там мороженое, лед и пламень?! Ни ласк, ни поцелуев. Ширинку расстегнул, прижался к моей попке, раз-два – и доволен. Я еще никак, а он уже глаза закатил.

В раздражении я густо замалевала вторую строчку и подписала: «Не подлежит реставрации». Как говорится, кобыла сдохла, и нет смысла делать искусственное дыхание.

Под номером три в моем списке значился «Мистер X». Иными словами – «первый встречный».

Я смяла листок и подумала, что самым благоразумным решением будет лечь спать. «Утро вечера мудренее», – как сказала бы Тима. Я постелила себе на диване и моментально заснула.

Заиграла пасторальная «посторонняя» мелодия. Я отчаянно не хотела просыпаться. Мне снился интересный сон. Будто я в чьих-то теплых и мягких объятиях. Меня целуют, ласкают, касаются влажными губами…

– Ой! – Я вскочила на постели.

Рядом со мной стояла Тима. В одной руке она держала ковшик с водой, другая ладошка была мокрой.

– Ты что?.. – От возмущения у меня все слова застряли в горле. Я провела рукой по лицу. Оно было мокрым.

– Я тебя будила, а ты – никак… И звонок…

Словно в подтверждение опять зазвучала мелодия.

– Да, – выдохнула я в трубку. – На проводе.

– Вообще-то связь мобильная, – усмехнулись на том конце. – Как там Тима?

Я посмотрела на девочку. Она продолжала стоять рядом со мной с ковшиком в руках.

– Водными процедурами занимается, – ответила я.

– Значит, я еду?

– Давайте. Вкусненького захватите к чаю.

– Без проблем. Скажи, как легче вас найти.

Я дала нужные ориентиры, положила мобильник рядом с диваном и поплелась в ванную. Когда я появилась после душа, свежая, пахнущая медом и причесанная, Тима сидела на диване. Мое одеяло, подушка и простыня лежали одной кучкой. Рядом примостился грустный Мумрик.

– А ты умывалась? – поинтересовалась я.

Тима потупилась. Я вспомнила, что она, как и я, не умеет врать.

– Быстренько в ванную, надо умыть личико и ручки. А еще надо тебя причесать. Папа уже едет.

Тима послушно засеменила в ванную. Я зашла следом. Тима открыла кран и осторожно, словно боясь обжечься, подставила руки под струю воды. Немного поелозив ладошками друг о друга, она провела мокрыми пальцами по щекам и закрыла кран. А потом безропотно терпела, пока я умывала ее, вытирала, расчесывала и заплетала волосы. Когда пришел ее синеглазый отец, он остался вполне доволен своим чадом.

– Ты прямо как настоящая принцесса, – сказал он, подавая Тиме шуршащий кулек. Тима немедленно залезла в него.

– Ой, дадончики. И печенинки. А мюсли я не буду. А это что? – Она вынула сверток, развернула. – Чи-и-и-з, – улыбнулась она.

– Это для Дарьи. «Эдам» почти как Эдем.

– Райское наслаждение, – проявила я свою эрудицию.

– Где? – Тима высыпала содержимое пакета на кухонный стол и принялась его придирчиво исследовать. – Где батончики?

– Какие батончики? – не понял отец.

– Даша сказала «Баунти» – райское наслаждение.

– Нет, – рассмеялась я. – Это я про сыр.

– Неправильно ты сказала, – вздохнула Тима. – Давайте кушать. – И первая села за стол. – Мне, чур, с ягодками. – Она открыла баночку йогурта с изображением киви.

– Я уже позавтракал, – сказал ее отец, но, заметив на лице дочери сожаление, добавил: – А чай с девочками с удовольствием выпью.

– Девочки вприкуску? – пошутила я.

– Вприглядку.

Я разлила чай по чашкам, высыпала на тарелку печенье и взяла себе йогурт с ананасом.

– Как у вас вчера вечер прошел? – поинтересовался Тимин отец.

– Хорошо, – ответила я. – А у вас? Кстати, я даже не знаю вашего имени.

– Станислав, – ответил мужчина и шумно отхлебнул чай. – Сори, – смутился он. – Пить очень хочется. Вчера, если честно, я немножко перебрал. Открытие «персоналки» как-никак.

– Станислав Кошелев?.. Супердизайнер… – От неожиданности ложка выпала у меня из рук.

– Ну уж и супер, – усмехнулся Станислав, явно довольный моим восхищением.

– А мы, пап, тоже рисовали, – сказала Тима и тут же выскользнула из-за стола. Уже через секунду она вернулась, прижав к себе листы бумаги. – Даша меня рисовала, а я ее.

Станислав взял в руки эскизы. Бегло просмотрел первый листок, второй. Третий заинтересовал его уже больше, на последнем он задержался. Наконец, отложив эскизы в сторону, он с явным любопытством посмотрел на меня:

– Что посещала?

– Кружок при дворце… хореографический, – ляпнула я.

– Где рисованию училась?

– Так… В школе… Год в клуб ходила, потом сама, по книжкам… Да знаю я, знаю, что таланта у меня нету…

– Кто тебе фигню такую сказал?

– Что же, я сама не понимаю?..

– Выходит, что нет. Во-первых. – Он встал, вышел из кухни и уже через несколько секунд вернулся. В его протянутой руке я заметила сложенный вдвое прямоугольник картона. – Это пригласительный на выставку. Если интересно – сходи. Но там, переверни… – Я послушно перевернула. На обратной стороне я увидела написанный от руки многозначный номер. – Это телефон одной моей знакомой, – пояснил Станислав. – Нелли Петровна немного консервативна, но зато она прекрасный педагог и недорого берет.

– Недорого – это как? – испугалась я.

– Сто пятьдесят в час. Но после нее и в Мухинское без проблем поступали.

– Спасибо, – вздохнула я. – С работой все никак.

– А в няни пойдешь? – спросил Станислав и посмотрел на Тиму.

– Ура! – закричала она. – Даша няней будет!

Древние философы говорили: все, что вы ищете, само ищет вас. И они не были дураками. Я сходила на выставку и стала работать у Кошелевых. Три раза в неделю посещала изостудию. С Тимой мы ладили, денег на обучение и на скромное житье-бытье мне хватало.

Не хватало мне только «первого встречного». Конечно, я не жила затворницей. В студии познакомилась с Серегой, мечтающим стать web-дизайнером. Он был некрасивым брюнетом, ростом не выше ста пятидесяти. Рост меня не волновал. Мне не нравилась щетина на его щеках, подбородке, а особенно на шее. И еще – единственной приемлемой формой общения он считал монологи. Причем предпочитал свои. Когда я пыталась излагать собственную точку зрения на что-либо, его взгляд тускнел, и всем своим видом Серега демонстрировал, что все, что я так упорно пытаюсь втолковать ему, – полная туфта, а ему все это вообще до фонаря.

И все же после двухнедельного знакомства он пригласил меня в кафе. Без энтузиазма я согласилась и даже с видимым интересом выслушала его монолог о пользе глобальной сети в сфере личных знакомств. Теоретическую часть я выслушала спокойно, но, когда Серега начал хвастать своими практическими интернет-секс-победами, мне тут же захотелось уйти, залезть в ванну и потереть себя жесткой мочалкой. Но, воспитанная своим папой в уважении к мужчинам, я молчала и терпела. Оказалось, зря. После второй бутылки пива Серега совершенно неожиданно предложил мне переспать и тут же полез целоваться. Я дала ему по морде. Даже на ощупь его щетина оказалась премерзкой.

Серега обиделся и больше предложений мне не делал, а в студии нашел место в самом углу, подальше от меня, рядом с длинноволосой брюнеткой с легким пушком над верхней губой.

Честно сказать, Серегино перемещение в пространстве оказалось мне на руку. В тот же день к нам в студию, легко ступая громадными ногами в бесшумных кроссовках, вошел Дима. Я очень удивилась, когда слесарь, починивший мне кран, взял мольберт и сел рядом со мной.

– Ну как ты? – спросил он, как будто мы были давно и хорошо знакомы. – Как дела? Кран больше не течет?

– Нормально, – шепотом ответила я. – Не течет. Ты как здесь оказался?

– Шабашку закончил. Буду теперь регулярно посещать. Как там сестренка?

– Не мешайте, – цыкнула соседка справа, которая старательно грунтовала изображение ступни неизвестного негра.

– Не злись, Ритка, – улыбнулся Дима, сделал неопределенный жест влево и, повернувшись, кивнул.

– Ты здесь всех знаешь? – удивилась я.

– Ага, я второй год. В прошлом не поступил. Но в следующем – обязательно.

– Замолчишь ты или нет?! – опять подала голос Ритка, и грифель ее карандаша треснул от возмущения.

– Садись сюда, Дима, – шепнула дама среднего возраста, которая стояла за мольбертом в двух шагах позади меня.

– Спасибо, Клавочка Сергеевна. Я тут с Дашей, – ответил он. А мне предложил: – Давай после занятий где-нибудь посидим?

Я кивнула. Думаю, мой кивок не смог выразить непомерное ликование, вмиг охватившее меня. Отчего-то Дима был мне очень симпатичен. «И почему я не внесла его в свой список?» – с недоумением подумала я, искоса поглядывая на него, усердно трудившегося за мольбертом слева от меня. От усердия он даже высунул кончик языка, как пятилетний мальчуган, рисующий свой первый кораблик.

В тот день я работала над натюрмортом: бутылка с одиноко торчащим искусственным цветком, велюровая ткань на столе. Мягкий простой карандаш скользил по бумаге, легко повинуясь моим пальцам. Когда я закончила, Нелли Петровна чуть дольше обычного задержалась около моего мольберта.