Текст книги "Мёртвый гость. Сборник рассказов о привидениях"

Автор книги: Иоганн Апель

Соавторы: Пауль Хейзе,Фридрих Герштеккер,Ричард (Рихард) Фосс,Ирина Розова,Теодор Кернер,Генрих Цшокке,Генрих Зайдель,Карл Буссе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Фридерику испугали его слова. Она взяла его за руку и сказала: «Может быть, ты так волнуешься из-за того, что в твое отсутствие может приехать господин фон Хан? Или ты сомневаешься в моей верности? Не бойся ничего; прошу тебя – не бойся! Позаботься не обо мне, а о себе, о своем здоровье и жизни в это опасное время года. Потому что, должна признаться, мне тоже никогда еще не было так тяжело расставаться с тобой, как сейчас. Не знаю почему, но я очень боюсь, что ты больше не вернешься».

Оба продолжали обмениваться своими опасениями и тревогами, и те прощальные слова – со слезами, поцелуями, объятиями и с тяжелым чувством взаимной утраты – могли быть сказаны только сейчас, а не прилюдно и позже. Неожиданно в комнату вошла служанка с зажженным светильником. Вальдрих торопливо попрощался с Фридерикой и вышел на улицу, чтобы дать выход слезам и страданиям. Фридерика ушла в свою комнату, чтобы, сославшись на головную боль, лечь в постель и спокойно провести вечер наедине со своими мыслями.

Ночью капитан уехал. Накануне господин Бантес уговорил его выпить с ним хорошего согревающего пуншу. Но пунш не поднял настроения уезжавшему, хотя он усиленно разыгрывал перед господином Бантесом весельчака. Однако госпожа Бантес это хорошо заметила. И когда на следующее утро она подошла к постели Фридерики и спросила ее: «Как спалось? Тебе не лучше?» – то заметила, что у девушки бледное лицо и заплаканные глаза.

«Дитя, – обратилась она к Фридерике, – я вижу, что ты больна. Почему ты скрываешь от матери свои страдания? Разве я больше не твоя мама? Разве я тебя люблю меньше, чем прежде, или ты меня любишь меньше с тех пор, как полюбила Вальдриха? Почему ты краснеешь? Разве я неправа? Нет ничего постыдного в твоей любви к нему; однако то, что твое сердце не так, как прежде, открыто мне, заслуживает порицания».

Фридерика приподнялась на постели и, громко плача, прижалась к материнской груди.

– Да, – призналась она, – я люблю его. Да, я обручилась с ним. Вы это знаете. Я была неправа, когда ничего не говорила моей доброй маме. Но я хотела ведь только скрыть свое горе, чтобы не причинять ей страданий раньше времени. Когда-нибудь – но пусть это случится как можно позже – отцу придется узнать, что лучше я умру незамужней, чем отдам свои руку и сердце выбранному им для меня человеку. Об этом я думаю про себя все это время.

– Дитя, я пришла сюда не для того, чтобы упрекать тебя в чем-либо. Я прощаю тебе недоверие к материнскому сердцу, которое всегда было открыто для тебя. Не будем говорить об этом. А что касается вашей с Вальдрихом взаимной симпатии, то я уже давно опасалась ее. Да иначе и быть не могло. Не в ваших силах было что-то изменить. Но не волнуйся, а надейся, молись! Если это угодно Богу, то все будет хорошо. Вальдрих достоин тебя, хотя отцу это и не понять. Я скажу папе о ваших отношениях.

– Ради Бога, только не сейчас!

– Да, Фридерика, сейчас. Лучше было бы, если бы я сделала это раньше. Я обязана сказать ему все, потому что я его жена. Поэтому я не хочу и не могу скрывать ничего важного от моего мужа; не позволяй и ты ничего подобного в отношениях со своим будущим супругом. Первая же тайна, которая появляется у мужа или у жены друг от друга, разрушает все былое счастье, вносит недоверие и скованность в отношения между ними. Как бы мы ни поступали иногда – правильно или неправильно, – открытость никогда не повредит и, более того, она предотвратит много зла и не позволит совершить ни одной непоправимой ошибки.

– Но что мне делать? – спросил Фридерика.

– Тебе? Что делать? Разве ты этого не знаешь? Обратись с тихой молитвой к Богу. Общение с тем, кто вращает светила наверху и управляет движением пылинок здесь, внизу, возвысит, освятит и успокоит тебя. Ты станешь мыслить и действовать более взвешенно и благородно. И тогда ты не совершишь ничего дурного. Поверь мне: праведные мысли и праведные поступки оградят тебя от любой несправедливости.

Сказав это, госпожа Бантес покинула комнату, чтобы за завтраком сидеть рядом со своим мужем.

– Что с девочкой? Чего ей не хватает? – спросил он.

– Доверия к тебе и ко мне: следствие чрезмерной любви к родителям.

– Все это вздор и тому подобное! Мама, ты опять что-то скрываешь. Вчера у нее болела голова, а сегодня – уже нет доверия.

– Она боится обидеть тебя и причинить тебе боль, поэтому она больна.

– Глупые выходки и тому подобное!

– Она боится, что ты навяжешь ей фон Хана даже против ее воли.

– Но она его даже не видела.

– Она предпочла бы не видеть его вообще. Ее сердце уже сделало выбор. Она и Вальдрих нравятся друг другу. Ты мог бы сам давно заметить это.

– Стоп! – воскликнул господин Бантес и поставил кофейную чашку на стол, затем, поразмыслив, снова взял ее и произнес: – Дальше!

– Что дальше? Дальше нужно действовать более осторожно, не слишком спешить с помолвкой, если ты не хочешь без нужды причинять ей боль. Вполне возможно, что Фридерика, поняв, что никто не собирается навязывать ей фон Хана, со временем найдет приятным его общество. Вполне возможно, что коменданта переведут в другой гарнизон, и разлука заодно со временем охладят ее первое чувство… а потом…

– Верно! То же самое подумал и я. Я напишу его генералу. Его нужно отправить в другой гарнизон. Черт побери, не становиться же Фридерике госпожой капитаншей! Я напишу в тот же день, когда прибудет почта. Черт знает что!

Теперь настал черед госпожи Бантес подготавливать почву. И, тем не менее, бурных сцен избежать не удалось: папа Бантес, по своему обыкновению, сразу же пошел в атаку и достаточно определенно выразил свое мнение. Он, правда, соглашался с тем, что следует действовать осторожно, не пытаясь ставить преград на пути у чувств и не приказывать им; однако Вальдриха, по его словам, нужно было по-хорошему отправить из Хербесхайма, не требуя от Фридерики прямо, чтобы она теперь стала относиться к нему по-другому; ей нужно было дать успокоиться и затем уже незаметно подводить к намеченной цели.

«И все-таки, что бы мне ни говорили, все это – вздор!» – сердито говорил господин Бантес. Те же самые слова он повторил и в разговоре с глазу на глаз с Фридерикой. «Видишь ли, – говорил он ей, – ты ведь умная девушка и поэтому не станешь втрескиваться по уши, как какая-нибудь дурочка. Но, как уже было сказано, я не возражаю: любите друг друга, только выбросьте из головы мысли о женитьбе. Из этого ничего не выйдет. Ты слишком молода. Не торопись! Тебе еще предстоит узнать мужчин. Каждый из них имеет свои достоинства и свои недостатки. Подумай, что бы тебя больше устроило. Познакомься с фон Ханом. Не подойдет он тебе – скатертью дорога. Я не принуждаю тебя, но не принуждай и ты меня».

Так был восстановлен мир в семье, и благодаря мудрым советам госпожи Бантес надвигавшаяся буря превратилась в тихий, пасмурный, дождливый день. Прежнее веселье, каким бы оно ни было, снова вернулось в дом, и жизнь вошла в привычную колею. Фридерика, совершенно успокоившись, благодарила небо за такое развитие событий и устремляла свои надежды в будущее. Господин Бантес также с надеждой смотрел в завтрашний день. Он радовался тому, что к Фридерике вернулось прежнее веселое настроение, и сочинял тем временем письмо к генералу. Госпожа Бантес, с одинаковой нежностью любившая и супруга, и дочь, все же не возлагала таких надежд на будущее, хотя и меньше боялась его, поскольку во всем положилась на Божью волю. Вальдриха она любила как приемного сына; но и господин фон Хан благодаря полученным рекомендациям и предпочтению ее супруга казался ей достойной парой для ее Фридерики. Она хотела только счастья для своей дочери – неважно, чьей рукой оно будет даровано.

Непредвиденное обстоятельство

– Ах, бедный Вальдрих! – сказала Фридерика в воскресенье, возвратившись со своей матерью из церкви и болтая с ней, сидя в теплой комнате у окна и бросая изредка взгляды на пустынные улицы, откуда доносился шум дождя. – Только бы он сейчас не был в пути! До самого последнего времени стояла благоприятнейшая для поездок погода, но как только он уехал, она резко испортилась.

– Солдат должен привыкать ко всему! – ответила госпожа Бантес. – И если ты желаешь стать женой солдата, то заранее привыкай к мысли, что твой муж больше принадлежит королю, чем тебе, а чести – больше, чем любви, и походному биваку – больше, чем дому, равно как и к тому, что если других мужчин подстерегает одна смерть, то солдата – тысяча. Поэтому я никогда бы не стала солдатской женой.

– Однако посмотрите в окно, мама: что там творится! Какое черное небо! Неужели вы не видите эти крупные градины на земле?

Госпожа Бантес улыбнулась, потому что ей кое-что вспомнилось, о чем она не решалась говорить раньше. После короткой паузы она ответила:

– Фридерика, ты не забыла? Сегодня ведь первое воскресенье адвента – начало властвования «мертвого гостя». Беспутный принц, кажется, всегда объявлялся в разгар бури.

– Ручаюсь, мама, что этот ливень нагнал страху на наших горожан. Они, пожалуй, еще средь бела дня запирают все двери, боясь вторжения этого долговязого бледного субъекта.

В этот момент в комнату с громким, хотя и несколько странным смехом ворвался господин Бантес – странным, поскольку невозможно было догадаться, преднамеренным он был или непроизвольным.

– Чепуха и тому подобное! – воскликнул господин Бантес. – Ступай на кухню, мама, и призови девушек к порядку, иначе они бросят жаркое в суп, суп – в овощи, а овощи – в молочный крем.

– Да что там, в конце концов, стряслось? – удивленно спросила госпожа Бантес.

– Вы еще ничего не знаете? Весь город говорит о том, что появился «мертвый гость». Двое фабричных рабочих, промокнув до нитки и едва переводя дух, влетели с улицы в кассу и стали пересказывать то, о чем уже говорят повсюду. Не хочу и слышать ничего об этой чепухе; однако, проходя мимо двери в кухню, я услышал шум прислуги. Заглядываю туда: а там эти дуры при виде моего черного парика начинают вопить и шарахаться по сторонам, приняв меня за «мертвого гостя». «Вы что, одурели?» – кричу я. «О Господи! – вскрикивает Кэти. – Честное слово, господин Бантес, я очень перепугалась. У меня до сих пор колени дрожат. Мне, собственно, незачем стыдиться того, что я связалась с трубочистом Маром и что мы уже обручены. Но, раз такое случилось, лучше бы мне и не встречать его вовсе». Прокричав все это сквозь слезы, Кэти попыталась вытереть заплаканные глаза и уронила сковороду с жарившимися на ней яйцами. Сюзанна сидела в это время за печью и плакала в передник. А эта старая дева Лена, в свои пятьдесят лет, испуганно глядя на все это и захотев вытереть кухонный нож, разрезает себе палец.

– А я что говорила, мама! – воскликнула Фридерика, безудержно хохоча.

– Наведи порядок на кухне, мама! – продолжал говорить господин Бантес. – А иначе результатом первой проделки «мертвого гостя» в Хербесхайме будет то, что мы останемся без воскресного обеда.

Фридерика, смеясь, вприпрыжку понеслась на кухню, уже за дверью крикнув: «Так жестоко он с нами все-таки не поступит!» – «Вот это, – сказал господин Бантес, – плоды суеверия – мудрости толпы. Она – во всем и во всех: от конюха до министра! Все мы теперь: школьники и пасторы, повитухи и профессоры, тайные советники и тайные блюдолизы – ругаем просвещение. Мы говорим, что от него пошли непослушание, безбожие, революции, и хотим вернуть народ к его старым глупостям. Ослы в обличье новомодных рифмоплетов кропают свои вирши о чудесах и всевозможных святых, а ослы от книгоиздателей распространяют эти бабьи бредни, надеясь окатоличить язычников и турок, папу поставить над всеми королями, а государство превратить в церковный хлев. Сброд! Они и ломаного гроша не дадут на улучшение школ, зато миллионы тратят на содержание солдат и предметы роскоши. Умным людям они всегда сумеют заткнуть рты – если не хуже, – зато тех, кто прославляет разную чушь, лакейство и ура-патриотизм, щедро одаряют орденами, титулами и позументами. И вот результат: суеверие снизу и доверху. Первый адвент совпал с дурной погодой – и этого уже достаточно, чтобы это дурачье заползло в свои норы и поминутно крестилось. Они полагают, что воскресный дождь – дело рук „мертвого гостя“ и тому подобное».

Госпожа Бантес тихо засмеялась и сказала:

– Папа, незачем так горячиться: дело не стоит и выеденного яйца.

– Не стоит и выеденного яйца? Эге! Видно, в тебе самой копошится червячок суеверия. Не вздумай оправдывать суеверие, не оправдывай этот вздор! Я завещаю хоть десять тысяч гульденов на содержание одного-единственного школьного учителя, который учил бы детей здраво мыслить. Кто готов мириться с безумными фантазиями о призраках, чертях, воскресных мертвецах, мертвых гостях и подобным вздором, того устраивает, вероятно, что весь мир превращается в сумасшедший дом, а каждая страна – в рабски униженное захолустье, в котором одна половина населения вынуждена быть крепостными, а другая – удерживать послушных рабов в узде с помощью мушкетов и пушек.

– Но, папа, тебя завело слишком далеко!

– Будь проклято это суеверие! Однако я замечаю, что в нем нуждаются. Давайте продолжайте в том же духе! Англичанам это на руку. Чем глупее народ, тем легче они высосут из нас все. Так будет продолжаться до тех пор, пока снова не придет какой-нибудь Ганс Бонапарт и твердой рукой не проучит дураков.

Пока господин Бантес продолжал совершенно серьезно метать громы и молнии, быстрыми шагами пересекая комнату взад-вперед и время от времени останавливаясь на ходу, к ним осторожно вошел бухгалтер.

– Все верно, господин Бантес.

– Что верно?

– Он действительно объявился и остановился в «Черном кресте».

– Кто остановился в «Черном кресте»?

– «Мертвый гость».

– Чушь! Разве может такой разумный человек, как вы, верить всему, что скажут старые бабки?

– Но мои глаза – не старые бабки. Из любопытства я пошел в «Черный крест», а господин секретарь суда был, так сказать, моим попутчиком. Так сказать, в качестве благовидного предлога мы пропустили по рюмочке «Золотой воды». Он сидел там.

– Что?!

– Я сразу узнал его. Хозяин, кажется, – тоже, потому что, выходя из комнаты, он обернулся к господину секретарю, сделал большие глаза и состроил такую гримасу, словно хотел, так сказать, намекнуть, что тот, кто сидит там, добра не принесет.

– Пустая болтовня!

– Таможенник, который узнал его еще у городских ворот, тут же пошел к господину полицай-лейтенанту. Он нам это сказал, когда мы выходили из «Черного креста».

– Таможенник – суеверный дурак. Как он не провалился сквозь землю от стыда!

– Пожалуй. Однако, с вашего разрешения, если это был не «мертвый гость», то, во всяком случае, его близнец: бледное лицо, с головы до ног – в черном, ростом в четыре-пять локтей, на груди – тройная золотая цепочка для карманных часов, на пальцах горят бриллиантовые кольца, роскошный экипаж – спецпочта.

Господин Бантес долго смотрел на бухгалтера пристальным взглядом, в котором, казалось, боролись недоверие и удивление; наконец, до неприличия громко рассмеявшись, он воскликнул:

– И надо же было черту сыграть с нами такую шутку и послать нам этого типа как раз в первое воскресенье адвента!

– И именно в то время, когда служба в церкви уже закончилась, – добавил бухгалтер, – и люди бежали по улицам, спасаясь, так сказать, от разбушевавшейся стихии.

– Как зовут этого незнакомца? – спросил господин Бантес.

– Я так и не понял, – ответил бухгалтер, – он называл себя разными именами: то он господин фон Греберн, то – граф Альтенкройц. Мне, так сказать, показалось подозрительным, что он остановился именно в «Черном кресте». Его, вероятно, привлекло название.

Господин Бантес некоторое время молчал, пытаясь как-то осмыслить услышанное, затем быстро провел рукой по лицу и сказал: «Совпадение, странная игра случая. Забудьте о „мертвом госте“ и тому подобном. Вздор! Однако, каков случай! Сума сойти можно! Именно в воскресенье адвента, в жуткую погоду этот длинный бледный тип в черном с кольцами на пальцах, этот экипаж – ни одному вашему слову я не поверил бы, мой дорогой бухгалтер, если бы не знал вас давно как разумного человека. Но – не в обиду будь сказано – вы слышали эту сказку о „мертвом госте“; увидели незнакомца в черном – и ваше безбожное воображение тут же сыграло с вами такую злую шутку и дорисовало все недостающие детали».

На этом и остановились. Господин Бантес отказался принимать какие-либо другие объяснения.

Явление

«Мертвый гость» стал теперь постоянным предметом бесед за обеденным столом. Никого уже не оставляла равнодушным его судьба, и все присутствовавшие на последней зимней вечеринке у бургомистра с нетерпением ожидали новых подробностей о незнакомце, пусть даже не из официальных уст городского головы, а от госпожи исполняющей обязанности бургомистра, которая, не прибегая к помощи тайной полиции, вела достоверную дневную и ночную хронику Хербесхайма.

Сразу же по окончании дневного богослужения все кумушки съехались к ней. Господин Бантес пообещал прийти попозже: ему еще нужно было уладить кое-какие дела с людьми его фабрики, которых он обычно приглашал к себе по воскресеньям, в послеобеденное время.

И вот, когда он уже был готов переговорить с последним человеком и отправиться на вечеринку, до него донесся пронзительный женский крик. Господин Бантес и фабричный рабочий испуганно вздрогнули. Установилось глубокое молчание. «Посмотри-ка, Пауль, что там случилось!» – сказал господин Бантес рабочему.

Тот ушел, но уже через минуту вернулся с искаженным лицом обратно и заплетающимся языком прошептал: «Вас хотят видеть». – «Пусть входят!» – раздраженно буркнул господин Бантес. Пауль открыл дверь, и в комнату медленными шагами вошел незнакомец. Это был тощий, долговязый мужчина в черном, с приятными, тонкими чертами чрезвычайно бледного лица. Толстый черный шелковый платок вокруг шеи придавал его и без того бледному лицу какой-то мертвенный оттенок. Чистая одежда, очень тонкое, безупречно белое белье под черным шелковым жилетом, массивные кольца, ослепительным блеском переливавшиеся на пальцах, и достоинство во всем облике выдавали в незнакомце человека, занимающего высокое положение.

Господин Бантес уставился на вошедшего: собственными глазами он видел «мертвого гостя». Кое-как взяв себя в руки, он с несколько преувеличенной вежливостью поклонился незнакомцу, – обратившись затем к рабочему: «Пауль, останься, мне еще нужно будет потом кое о чем с тобой поговорить». – «Я рад познакомиться с вами, господин Бантес! – медленно и негромко произнес незнакомец. – Я еще утром мог бы засвидетельствовать вам свое почтение, если бы не нуждался в отдыхе после поездки, и, кроме того, я не хотел лишний раз обременять вас и вашу семью своим присутствием». – «Что вы, напротив, – это большая честь для нас! – несколько смущенно ответил господин Бантес. – Но…» Внезапно им овладел страх. Он не верил собственным глазам. Далее господин Бантес придвинул незнакомцу стул, хотя в мыслях он предпочел бы находиться сейчас не менее чем в ста милях отсюда.

Незнакомец медленно поклонился, сел и заговорил: «Вы меня не знаете, однако, без сомнения, догадываетесь, кто я?»

Господину Бантесу показалось, будто у него под париком зашевелились волосы. Он испуганно-вежливо покачал головой и с вымученной любезностью ответил: «К сожалению, не имею чести…» – «Я – Хан, сын вашего старого друга!» – глухим голосом произнес «мертвый гость», улыбнувшись старику, у которого от этой улыбки похолодело в груди. «У вас нет письма от моего старого друга?» – спросил господин Бантес. Тот раскрыл роскошный бумажник и достал оттуда лист бумаги. Письмо было немногословным: кроме приветствия в нескольких строках, в нем была еще просьба всячески облегчить подателю сего завоевание сердца невесты. Сходство с почерком старого банкира была очевидным, но вместе с тем настораживала какая-то неуловимая странность этого листа бумаги. Господин Бантес долго читал и перечитывал письмо – лишь затем, чтобы выиграть время и сообразить, как вести себя дальше. В нем боролись самые противоречивые чувства. Как просвещенный человек, он, несмотря на свой непроизвольный испуг, не мог поверить в то, что перед ним сидит «мертвый гость»; но, с другой стороны, он никак не хотел соглашаться с тем, что сын его друга мог иметь такое удивительное сходство со сказочным образом ужасного пришельца. Это не было похоже ни на игру воображения, ни на случайное совпадение. Господин Бантес резко поднялся и, сославшись на темноту, извинился и вышел вон – якобы за очками. В действительности, ему просто нужно было успокоиться и прийти в себя. Не успела дверь захлопнуться за господином Бантесом, как за ее ручку уже схватился Пауль. «Мертвый гость» медленно повернулся в его сторону – и Пауль, сильно задрожав, одним могучим прыжком выскочил из комнаты и не показывался там до тех пор, пока не услышал шаги возвращавшегося из соседней комнаты господина Бантеса.

Тот действительно все это время лихорадочно соображал, как быть дальше, – и, наконец, принял отчаянное решение. Еще не установив окончательно, какого гостя он принимает, Бантес решил, что, по крайней мере, Фридерику так просто не отдаст этому сомнительному субъекту. Отнюдь не со стоическим спокойствием подошел он к гостю и, изображая глубокое сожаление, сказал: «Видите ли, достопочтеннейший господин фон Хан, я, конечно, испытываю к вам глубочайшее уважение и так далее. Однако, между тем, произошли события – чрезвычайно роковые события! – которых я не мог предвидеть. Если бы вы оказали нам честь приехать раньше! А за это время между моей дочерью и комендантом местного гарнизона завязалась любовная интрига: помолвка и так далее. Я сам узнал об этом только несколько дней назад. Капитан – мой приемный сын, и я был когда-то его опекуном. Что мне оставалось делать? Волей-неволей пришлось согласиться. Я как раз утром собирался сообщить в письме вашему отцу об этих осложнениях и попросить его не утруждать вас. Я крайне сожалею: что подумает обо мне мой старый друг!»

Дальше господин Бантес говорить не мог, так как от страха у него пропал голос. Вопреки всем ожиданиям, гость не только хладнокровно и спокойно выслушал это, но и более того: его лицо, прежде спокойное и угрюмое, при словах «любовная интрига» и «помолвка» заметно прояснилось, словно он лишь с этого момента по-настоящему заинтересовался девушкой, когда узнал, что она отдала руку и сердце другому. Господину Бантесу показалось также, будто бледнолицый тип, злясь на себя из-за допущенной оплошности, пытается снова изобразить прежнюю серьезность и спокойствие.

«Вы вполне можете не беспокоиться ни за меня, ни за моего отца!» – сказал господин фон Хан. Господин Бантес подумал: «Наконец-то я тебя раскусил!» Теперь он желал только одного: навсегда оградить Фридерику от посягательств этого небезызвестного соблазнителя.

– Я, – сказал он, – не должен был, конечно, разрешать вам ночевать в гостинице, а обязан был предложить наше скромное жилище. Однако вся эта история с комендантом и моей дочерью и так далее… а потом – вы же понимаете – люди в таком небольшом городке, как наш, всегда болтают больше, чем знают. Да и моя дочь…

– Прошу вас, не надо никаких извинений! – сказал сын банкира. – Мне неплохо и в гостинице. Я понимаю вас. Если вы только позволите мне нанести визит фрейлейн Бантес…

– Но вы…

– Поскольку быть в Хербесхайме и не увидеть невесты, предназначавшейся мне… я бы никогда себе не простил этого.

– Однако вы же…

– Мне следовало бы позавидовать господину коменданту. Все, что мне говорили о редкой красоте и любезности фрейлейн…

– Вы так любезны…

– Я счел бы для себя величайшей честью быть принятым в вашей семье и называться сыном человека, к которому мой отец всегда питал самые теплые чувства.

– Я ваш покорный слуга.

– Могу ли я, по крайней мере, надеяться на то, что вы представите меня фрейлейн?

– Очень сожалею, но сегодня вечером она вместе с моей женой будет в большом обществе, а там не принято ни под каким предлогом появляться вместе с лицами, которых никто не знает. Так что…

– В действительности меня тоже меньше всего устроил бы этот вечер, поскольку я еще не успел как следует отдохнуть. Еще меньше меня привлекает большое общество, где всегда чувствуешь себя несколько стесненным. Я бы предпочел увидеть ее в вашем семейном кругу. – Господин Бантес молча поклонился. – Еще охотнее – и вы, надеюсь, не откажете мне в этом? – я бы, с позволения сказать, поговорил бы с фрейлейн с глазу на глаз и сообщил бы в непринужденной обстановке кое-что…

Господин Бантес испугался, подумав про себя: «Вот тебе раз! Этот тип прет напролом к своей цели!»

Пока старик долго откашливался, незнакомец молчал в ожидании его слов. Но, поскольку Бантес продолжал молчать, он заговорил сам: «Я надеюсь, что мои сообщения изменят в лучшую сторону взгляды фрейлейн относительно моей персоны. Возможно, успокоив ее по поводу некоторых вещей, я завоюю ее уважение к себе, что мне – при нынешних обстоятельствах – далеко не безразлично».

Господин Бантес пытался с помощью различных отговорок воспрепятствовать этому «доверительному разговору с глазу на глаз», последствия которого могли быть самыми неприятными. Страх сделал его многословным, однако его речи были сбивчивыми и вежливо-туманными. «Мертвый гость» не понимал его или не хотел понимать, становясь все более назойливым. Тем более отчаянным было положение господина Бантеса, который уже видел в воображении свернутую шею своего прекрасного ребенка, обольщенного этой жуткой призрачной фигурой.

Пока продолжался этот разговор – а он оказался отнюдь не коротким, – на дворе стемнело. Видя, что гость не собирается уходить так просто, господин Бантес резко встал и выразил глубокое сожаление по поводу того, что вынужден покинуть его в связи с неотложными делами. Так было форсировано затянувшееся прощание. Гость сухо откланялся и спросил разрешения прийти еще раз.

На вечеринке у бургомистра господин Бантес был необычно молчалив и задумчив. Все говорили только о «мертвом госте». В деталях не было недостатка: по рассказам, он возил с собой тяжеленный сундук, доверху наполненный золотом; знал уже всех невест Хербесхайма; отмечали и то, что он был приятным человеком, однако от него якобы исходил легкий запах тления. Все, что здесь говорилось, вполне соответствовало собственным впечатлениям господина Бантеса от того, кто принял облик богатого банкира.

Как только господин Бантес со своими женой и дочерью возвратился домой, он им рассказал о визите «мертвого гостя» и о том, как ему удалось раз и навсегда отделаться от него.

Обеих сначала поразил или, точнее, испугал его рассказ; затем, услышав имя жениха из столицы, они удивленно улыбнулись друг другу, а под конец громко расхохотались, когда поняли, что папа объявил Фридерику официально помолвленной с комендантом.

– О папа, добрый папа! – воскликнула Фридерика и бросилась ему на шею. – Прошу вас, не отказывайтесь от своих слов!

– К черту! – крикнул старик. – Как я теперь могу отказаться?

– И даже если «мертвый гость» в конце концов окажется господином фон Ханом?

– Ты думаешь, что я ослеп? Это был не он. Это был призрак, говорю я вам. Как могла прийти в голову молодому Хану такая дьявольская идея: переодеться «мертвым гостем», историю которого он, вероятно, не мог бы знать?

С одной стороны, это происшествие показалось женщинам несколько странным, но с другой – они готовы были скорее приписать все не в меру разыгравшейся фантазии папы или курьезной игре случая, чем усомниться в личности прибывшего господина Хана. Однако именно это непостижимое упрямство матери с дочерью больше всего пугало господина Бантеса.

– Так тому и быть! – сердито, но в то же время испуганно воскликнул господин Бантес. – Он вас обеих уже усыпил – и скоро вы будете в его руках! Я и в самом деле никогда не был суеверен, да и теперь никто не превратит меня в старую, падкую до дешевых чудес бабу, – но то, что со мной случилось, то случилось. Это был дьявольский призрак, который чуть не свел меня с ума. Разум здесь бессилен. Вероятно, существует много таких вещей, которые невозможно постичь рассудком. И даже если бы мне пришлось запереть вас обеих в чулане, я пошел бы и на это – лишь бы вы не связывались с дьявольским наваждением и тому подобным!

– Милый папа! – воскликнула Фридерика. – Я с удовольствием пойду вам навстречу. В чьем бы облике ни явился мне «мертвый гость»: господина фон Хана или еще кого-нибудь – клянусь, что никогда не полюблю его и не забуду Вальдриха. И все же дайте мне ваше отцовское слово, что вы никогда не разлучите нас с Вальдрихом, кто бы ни сватался ко мне: фон Хан или «мертвый гость».

– Поистине, лучше я выдам тебя за первого встречного уличного нищего – по крайней мере, он – живой человек! – чем за привидение, сатану!

Благоприятные и неблагоприятные последствия

В ту ночь Фридерика спала сном праведницы, в то время как господин Бантес беспокойно ворочался. Бледная фигура в черном, чье круглое, внушающее ужас лицо словно выглядывало из рамки густых черных волос на голове и таких же бакенбард, неотступно маячила перед его глазами. Фридерика питала, напротив, самые благодарные чувства к этому призрачному незнакомцу, который, нагнав страху на господина Бантеса, сумел так быстро повлиять на его образ мыслей и расположить его к милому Вальдриху.

На следующее утро, как только семейство Бантесов позавтракало, сам Бантес направился к бургомистру – что явилось итогом его ночных размышлений, – чтобы настоять на применении полицейских мер к незнакомцу и изгнанию его из города. Господин Бантес откровенно рассказал бургомистру о том, что произошло вечером в доме перед его уходом на вечеринку, добавив, что у его жены вместе с дочерью уже несколько помрачился рассудок, так как они принимают «мертвого гостя» за сына банкира Хана, приехавшего в Хербесхайм. Как считал господин Бантес, трудно было бы предположить, что молодой банкир, выступая в роли жениха, стал бы подражать внешности известного привидения, поскольку – при всем его желании или глупой прихоти – он ничего не мог знать об этом.

Бургомистр только улыбался и качал головой. Он не знал, что и говорить по поводу этих внезапных суеверных страхов признанного скептика Бантеса, однако заверил того, что непременно учинит серьезное расследование, так как весь город уже взбудоражен этим удивительным случаем.

Несколько часов спустя (поскольку он успел еще переговорить с лейтенантом полиции и другими своими приятелями) на обратном пути господин Бантес случайно заглянул в окно первого этажа своего дома. Это было окно уютной комнаты, которую обычно предоставляли коменданту Вальдриху. Господин Бантес боялся поверить собственным глазам, поскольку увидел там «мертвого гостя» собственной персоной, который вел доверительный и, как ему показалось, любовный разговор с Фридерикой. Девушка любезно улыбалась и, казалось, вовсе не смущалась от того, что он целует ее руку.