Текст книги "Мёртвый гость. Сборник рассказов о привидениях"

Автор книги: Иоганн Апель

Соавторы: Пауль Хейзе,Фридрих Герштеккер,Ричард (Рихард) Фосс,Ирина Розова,Теодор Кернер,Генрих Цшокке,Генрих Зайдель,Карл Буссе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Дело в том, что Вальдрих по поручению госпожи Бантес зашел в комнату Рикхен. Девушка сидела у окна, склонив голову на новую арфу.

«Фрейлейн, мама хотела бы узнать, не поедете ли вы – в случае хорошей погоды – с нами на прогулку?» – спросил молодой человек.

Рикхен вместо ответа совсем отвернулась от него к окну.

«Ваша милость изволят сердиться? – спросил Вальдрих, полагая, что она разыгрывает его. – Разве я не выпил на завтрак, хотя и без удовольствия, лишнюю чашку шоколада лишь потому, что вы мне приказали? Разве я не вовремя прибыл с парада? Разве я не поддакивал вам самым почтительным образом за столом?»

Ответа не последовало. Постояв еще некоторое время молча, он сделал движение, словно собирался уйти, но затем обернулся к ней и нетерпеливо сказал: «Приходите, Рикхен, – погода чудесная».

Ответом было сдавленное: «Нет». В голосе ее слышались слезы, и это обеспокоило Вальдриха. «Что с вами?» – испуганно спросил он и, взяв ее за руку, которой она опиралась на арфу, принудил встать. «Может быть, мама хочет, чтобы мы все поехали ему навстречу? Он должен сегодня приехать? Она что-нибудь сказала?» – скороговоркой выпалила Фридерика и осушила белоснежным платком свои заплаканные глаза. Лицо Вальдриха омрачилось. Почти раздраженно он сказал: «Фридерика, ты не должна была спрашивать меня об этом. Ты считаешь, что я смог бы тебя пригласить, если бы подозревал нечто подобное? Дай Бог, чтобы он не приехал прежде, чем я уйду отсюда». – «Куда?» – «В другой гарнизон. Сразу же после твоего дня рождения я попросил об этом в письме моему генералу и до сих пор не получил ответа».

Рикхен, огорченно посмотрев на него, сказала:

– Георг, не обижайся, но это было глупо с твоей стороны.

– Я мог и хотел бы, но не имею права здесь оставаться.

– Вальдрих, вы это всерьез? Вы добьетесь того, что я до конца жизни буду обижаться на вас.

– А вы хотите моей смерти, если принудите меня быть гостем на вашей свадьбе?

– Вам никогда не придется быть гостем на моей свадьбе. Кто вам сказал, что я согласилась?

– Вы не можете отказать.

– О Боже мой, но я ведь не могу сказать «согласна»! – воскликнула девушка и закрыла лицо руками. Вальдрих с затаенной болью смотрел на нее. Впервые они в своем разговоре наедине затронули эту тему, хотя она никогда и не выходила у них из головы. На последнем дне рождения, когда они впервые были напуганы возможностью или неизбежностью стать не теми, кем в своей юношеской непосредственности продолжали они себя считать, им открылось, какое чувство привязывает их друг к другу. Эти три предательских праздничных поцелуя заставили их взглянуть друг на друга иными глазами. Оба поняли, что любят и любимы, не нуждаясь в признаниях. Спокойный, все приукрашивавший свет дружбы внезапно превратился в пламя. Оба пытались скрыть это, но тем самым только разжигали его.

Некоторое время спустя Вальдрих снова зашел к ней и чистосердечно спросил ее:

– Рикхен, нам уже нельзя относиться друг к другу по-прежнему?

– Вальдрих, разве мы можем стать друг для друга не теми, кем были прежде?

– Можем ли? Могу ли я? Это невозможно. Ах, я сам не знал, Рикхен, в чем было мое счастье. Только теперь я понял, что если потеряю тебя, то буду сам для себя потерян.

– Ты – потерян, Георг? Не говори так, не заставляй меня страдать. Это ужасные слова! Не повторяй их больше!

– Но если он приедет?

– Бог не оставит нас в беде. Поверь мне, Георг: в тысячу раз охотнее я бы обручилась с «мертвым гостем». Но обещай, что ты не скажешь этого ни папе, ни маме. Я скажу им об этом сама, когда придет время. Вот тебе моя рука, Георг, и можешь не волноваться.

Он взял ее руку в свою и покрыл ее поцелуями.

– От вашего слова теперь зависит вся моя жизнь, фрейлейн! – сказал Вальдрих. – Я не смел даже надеяться на какое-нибудь обещание, но теперь принимаю его от вас, и если вы нарушите свое слово, то сломаете мою жизнь.

– И теперь вы снова будете радостны и счастливы?

– Ах, я никогда еще не был так счастлив, как сейчас!

– Ступай же! – воскликнула Фридерика. – Мама заждалась тебя. Ступай, а я тем временем займусь своим туалетом и вскоре присоединюсь к вам.

Фридерика стала подталкивать его к выходу, но у самой двери разрешила поцеловать себя на прощание. Опьяненный от восторга, Вальдрих вышел из комнаты и сразу направился к госпоже Бантес, чтобы сообщить ей о решении Фридерики. А девушка, не помня себя от счастья, опустилась в кресло и, воспарив в своих радостных мечтах, забыла о поездке. Напрасно ждала ее во дворе коляска. Не выдержав, госпожа Бантес решила сама пойти за дочерью. Та сидела в мечтательной позе, склонив увитую белокурыми локонами головку на грудь и сложив руки на коленях.

– О чем ты тут размышляешь? Или ты молишься? – спросила мать.

– Я разговаривала с Богом.

– Как ты себя чувствуешь?

– Как ангел в Божьем царстве.

– Ты это всерьез, Рикхен? Похоже, ты плакала?

– Да, я плакала. Но теперь я счастлива, мама. Ступайте к коляске. Мне осталось только надеть шляпу.

Она взяла шляпу и подошла к зеркалу, под которым лежала розовая шелковая лента, повязанная Вальдрихом на именинную арфу. Девушка взяла ее и завязала на талии на манер банта.

Легенда о «мертвом госте»

На следующий вечер в доме Бантесов состоялось традиционное открытие зимнего салона (в других городах это называется вечеринкой, званым вечером, чаепитием и т. п.). Лучшие семьи городка, любезно и без излишних церемоний, по очереди принимали у себя каждую неделю зимы гостей и за пением, музыкой, разговорами, веселыми играми и шутками коротали длинные зимние вечера. Впрочем, следует заметить, что под играми подразумевались, не карты, которые обычно служили жалким развлечением людям, не умеющим найти компромисс между злословием и скукой в увлекательной светской игре.

В тот вечер у Бантесов и речи не могло быть о пении и музицировании, не говоря уже о шутках и играх. Дело в том, что этой зимой присутствующие впервые собрались вместе, и всем было что сказать друг другу. Учитывая, что через три дня наступал первый адвент, нетрудно было догадаться, что самую обильную пищу для разговоров должен был дать «мертвый гость». Юные фрейлейн морщили носики или разыгрывали скептиков. Кое-кто из них радовался отсутствию жениха, которым, возможно, не пренебрегли бы после адвента; кое у кого сжималось сердце от страха при мысли о том, кому оно принадлежало. Женщины старшего возраста по итогам зрелых размышлений сошлись на том, что история о «мертвом госте» не могла быть от начала и до конца высосанной из пальца. Молодые господа – все без исключения – были настроены скептически. Некоторые втайне желали, чтобы «мертвый гость» пришел и испытал их мужество. Кое-кто из старообразных господ грозил пальцем в сторону молодых бахвалов. К ним присоединились некоторые молодые женщины – и поводов для подтрунивания, обмена колкостями и озорного смеха было более чем достаточно.

– Однако, – наигранно-сердитым голосом воскликнул господин Бантес, – что это за занятие вы нашли себе? Куда ни сунься – кругом только и разговоров, что о «мертвом госте». Разве это лучшее развлечение для моих живых гостей? Гоните прочь этот вздор – вот что я вам скажу. Разговаривайте нормально! И чтобы я не слышал никакого шушуканья по углам и никакого перешептывания о мертвом!

– И я того же мнения! – сказал окружной сборщик налогов. – Лучше уж самая примитивная игра в фанты! Если бы в Хербесхайме также мало боялись живых гостей, как визита раз в сто лет мертвого, то ручаюсь: никто бы не смог свернуть шейки нашим красоткам.

– Хотелось бы знать, как появилась на свет эта глупейшая историйка, – произнес молодой муниципальный чиновник, – к тому же сама легенда стара как мир: до нас не дошла ни одна деталь, которую можно было бы обыграть в каком-нибудь романе или балладе, чтобы извлечь из нее хотя бы такую пользу.

– Как раз напротив, – возразил Вальдрих, – легенда о «мертвом госте» в ее полном варианте, то есть в том виде, как мне рассказал ее один старый охотник, очень длинна и может показаться сегодня чересчур скучной. Именно поэтому ее никто не помнит – и нечего об этом жалеть.

– Как! Вы еще помните эту историю? – в один голос воскликнули многие гости.

– Кое-что смутно припоминаю, – ответил Вальдрих.

– О, вы должны нам ее рассказать! – стали упрашивать его девушки. – Пожалуйста, ну пожалуйста, вы просто обязаны нам ее рассказать!

Ему не помогли никакие отговорки и извинения. К тому же к просьбам женщин присоединились и господа. И вот, наконец, стулья были сдвинуты вместе, и Вальдрих неохотно согласился рассказать легенду в том виде, в каком она дошла до него в пересказе старого охотника. Чтобы сделать историю поинтереснее, он, как сумел, приукрасил ее, поскольку рассказывал экспромтом.

«Уже прошло целых двести лет, – начал он свой рассказ, – с тех пор, как разгорелась Тридцатилетняя война, и курфюрст Фридрих Пфальцский украсил свою голову короной богемского королевства. В свою очередь, кайзер и курфюрст Баварии, объединив под своим началом всех католиков Германии, отправились в поход, чтобы отвоевать ее обратно. Решающее сражение произошло у Белой горы под Прагой. Курфюрст Фридрих проиграл и битву, и корону. Быстрее ветра весть об этом облетела всю Германию. Все католические города восторженно радовались поражению бедного Фридриха, который посидел на троне всего лишь несколько месяцев, за что его прозвали „зимним королем“. Всем было известно, что он, переодевшись и с небольшой свитой, бежал из Праги.

Это было известно и нашим дорогим предкам в Хербесхайме двести лет назад. Они так же любили тогда поболтать о разных новостях в масштабе юрода или государства, как и мы – их внуки. Правда, они были тогда не то чтобы религиознее, а, скорее, неистовее в вере. Так что радость по поводу поражения и бегства „зимнего короля“ была такой же необузданной и, пожалуй, еще более бурной, чем наша – в связи с поражением и бегством императора Наполеона пару лет назад.

Так вот, три очаровательных девушки сидели однажды вместе и болтали о „зимнем короле“. Они были старыми подругами, и у всех троих был жених – то есть каждая имела своего жениха, иначе они бы не были подругами. Одну звали Вероника, другую – Франциска, а третью – Якобея.

– Нельзя было давать улизнуть из Германии королю еретиков! – сказала Вероника. – Пока он жив, будет жить и изрыгать зло и чума лютеранства.

– Да, – воскликнула Франциска, – кто убьет его, может рассчитывать на большое вознаграждение от кайзера, от курфюрстов Баварии, от всей святой церкви и папы. Да что там: ему гарантирован рай после смерти!

– Я хочу, – размечталась Якобея, – чтобы он приехал в наш город; о, как я хотела бы этого! Он тогда умер бы от руки моего любимого. И тогда мой любимый станет в награду за это по меньшей мере графом.

– Это еще вопрос, – сказала Вероника, – станет ли делать тебя твой любимый графиней; едва ли у него достанет мужества для такого героического поступка. А вот мой – стоит мне только кивнуть – сразу же возьмется за меч и собьет с коня „зимнего короля“. И графство уйдет у тебя из-под носа.

– Не стоило бы вам обеим тут разглагольствовать! – сказала Франциска. – Мой любимый ведь самый сильный. Разве не был он на войне капитаном? И прикажи я ему зарубить хоть самого турецкого султана на троне – он, не колеблясь, пойдет и зарубит. Так что не очень радуйтесь по поводу графства.

В то время, пока девушки продолжали дележ графства, с улицы до их слуха донесся громкий топот конских копыт. Все три тут же устремились к окну. На дворе была ужасная погода: дождь лил как из ведра, и потоки воды, падая с крыш и вытекая из желобов, затопляли улицы. Завывал ураганный ветер, бросавший эти потоки на стены и окна домов.

– Не дай Бог! – воскликнула Якобея. – Кто в такую погоду находится в пути, тот определенно не по своей воле.

– Таких подгоняет только жестокая беда! – сказала Вероника.

– Или нечистая совесть, – вставила Франциска.

Напротив их дома, возле трактира „У дракона“, остановились и торопливо спешились тринадцать всадников. Все – кроме одного в белом, который зашел в трактир, – остались с лошадьми. Вскоре вышел хозяин со слугами. Лошади были отведены в конюшню, а господа – в трактир. Несмотря на дождь, на улице собрался народ, чтобы поглазеть на незнакомых всадников и их лошадей. Самая красивая лошадь была у господина в белом: тоже белая и в дорогой сбруе.

„Если бы это был „зимний король“!“ – отвернувшись от окна, в один голос воскликнули девушки и многозначительно посмотрели друг на друга округлившимися глазами.

В это время на лестнице раздался шум, и вот уже в комнату входят три жениха этих девиц. „Вы еще не знаете, – воскликнул один из них, – что в нашем городе объявился „зимний король“.“ – „Может подвернуться неплохой улов!“ – сказал второй. „У этого длинного тощего типа в белом мундире написан страх на лице“, – воскликнул третий.

Радостное возбуждение охватило девушек. Снова они пристально уставились друг на друга округлившимися глазами. Они словно разговаривали друг с другом взглядами, и, похоже, их взгляды нашли общий язык. Внезапно они протянули друг дружке руки и, не сговариваясь воскликнули: „Пусть будет так! Теперь мы все трое заодно“. Затем они разжали руки, и каждая направилась к своему жениху.

Вероника говорила своему: „Если мой милый выпустит „зимнего короля“ живым за стены города, то я лучше стану содержанкой этого короля, чем законной супругой моего возлюбленного. Клянусь честью!“

Франциска сказала своему: „Если мой милый позволит „зимнему королю“ пережить эту ночь, то я скорее поцелуюсь со смертью, чем с моим милым, – и напрасно он будет дожидаться свадьбы. Клянусь честью!“

Якобея говорила своему жениху: „Ключик от тайничка невесты будет утерян навеки, если завтра мой единственный не покажет мне свой меч, обагренный кровью „зимнего короля“!“ Все три жениха порядком струхнули, однако вскоре снова воспряли духом, увидев, что их прекрасные девушки бросают на них самые обворожительные взгляды, дожидаясь ответа. Никто из них не хотел отставать от других; каждому хотелось быть только первым и геройским поступком доказать пылкость своих чувств. Таким образом, все трое поклялись, что „зимнему королю“ не дожить до рассвета.

Молодые люди попрощались со своими невестами, которые тут же сели кружком и, не скрывая радости, стали болтать о вечной славе их суженых и о том, как они надеются разделить графство. А трое молодых мужчин, посовещавшись, сразу же пошли в трактир „У дракона“, заказали вина и за разговором стали наводить справки о незнакомцах: кто из прибывших был „зимним королем“, где он должен был спать и хорошую ли комнату ему дали, хотя все они так хорошо знали трактир, что нашли бы ее с завязанными глазами.

И так они пили и веселились до глубокой ночи. Еще задолго до рассвета двенадцать незнакомцев, несмотря на сильное ненастье, поспешно ускакали прочь. Тринадцатый остался лежать в луже крови на кровати. Ему были нанесены три смертельных раны. Никто не мог сказать, кем он был; однако хозяин ручался, что это мог быть кто угодно, только не „зимний король“. И он оказался прав, поскольку „зимний король“, как известно, благополучно добрался до Голландии, где и жил некоторое время. Мертвый гость еще в тот же день из христианской любви к ближнему был похоронен, но не на кладбище – в освященной земле, рядом с останками других христиан-католиков, – а как предположительный еретик – на живодерне, без отпевания.

С тревогой на душе ждали три невесты прихода своих любимых, чтобы уплатить им сладкую дань. Но те все не приходили. Девушки посылали за ними во все дома и искали их по всему городу, но с того полуночного часа их никто больше не видел. Ни хозяин трактира, ни его жена, ни горничные со слугами ничего не могли сказать о том, куда они пошли и что с ними.

Тут бедные девушки сильно опечалились: они плакали день и ночь и раскаивались в том злодейском приказании, которое они дали своим преданным и мужественным женихам.

Больше всех втайне горевала очаровательная Якобея, так как это она первой вслух заявила перед своими подругами о покушении на жизнь „зимнего короля“. Два дня прошло с той несчастной ночи, и уже кончался третий. Ни невесты, ни встревожившиеся родители женихов ничего не знали о судьбе молодых людей.

И вот в один прекрасный день в дверь Якобеи постучали, и в комнату вслед за тем вошел благородного вида незнакомый мужчина, спросив о девушке, которая в это время плакала, сидя подле родителей. Незнакомец держал в руке письмо, которое ему якобы передал в дороге один молодой человек с просьбой доставить его в город. О, как радостно вздрогнула Якобея: письмо было от любимого!

Между тем стало уже поздно. Мать вышла из комнаты, но затем быстро вернулась, неся в руках две зажженных лампы, чтобы прочитать письмо и получше разглядеть незнакомца. Это был рослый, худощавый мужчина приблизительно тридцати лет, одетый во все черное: на голове у него, по обычаю того времени, была большая шляпа с развевающимися черными перьями; на нем – черный камзол с отложным кружевным воротником, покрывавшим плечи; черного цвета нижняя одежда и высокие сапоги; на поясе он носил меч, рукоятка которого была отделана золотом, жемчугом и драгоценными камнями. Драгоценные камни, переливаясь, сверкали и в перстнях, украшавших пальцы его рук. Его лицо, с правильными благородными чертами, несмотря на огненный блеск его глаз, было бледным и землистым, что еще больше подчеркивал его черный наряд. Пока он сидел, отец при свете лампы читал письмо следующего содержания: „Мы убили не того! Так что, милая, прощай, поскольку ключик от невестиной комнаты я потерял. Я еду на войну с Богемией и постараюсь найти себе другую невесту, которая не станет требовать от своего любимого пурпурно-красный меч. Утешься, как утешил себя я. Шлю тебе обратно твое кольцо“. Кольцо выпало из письма.

Услышав прочитанное ей, Якобея чуть не потеряла сознание, а Затем, заливаясь слезами, стала проклинать неверного. Мать с отцом утешали бедное дитя, а незнакомец галантным тоном произнес: „Если бы я знал, что этот злодей поручает мне доставить вам такое несчастье, то – не будь я графом фон Греберном, если бы я не познакомил его поближе с моим добрым мечом. Утрите слезы с ваших прекрасных глаз, милая девушка: одной-единственной жемчужной слезинки на ваших розовых щечках достаточно было бы для того, чтобы погасить пламя вашей любви“.

Но Якобея безутешно плакала. Наконец граф удалился, предварительно спросив разрешения еще раз навестить прекрасную страдалицу на следующий день.

Он и в самом деле явился на следующий день и, застав Якобею одну, так заговорил с ней:

– Я всю ночь не мог заснуть, думая только о вашей красоте и ваших слезах. Обещайте мне вашу улыбку, чтобы мои бледные от бессонной ночи щеки снова окрасились румянцем.

– Разве я могу улыбаться? – сказала Якобея. – Изменник вернул мне кольцо и разбил мое сердце.

Граф взял у нее из руки кольцо и выбросил его в окно, воскликнув: „Туда ему и дорога! О, как я хотел бы предложить вам взамен более красивое! – При этих словах он снял с пальца и положил перед ней на стол свое самое красивое кольцо, добавив при этом: – Как хорошо подошел бы ко всем этим кольцам и к каждому в отдельности графский титул!“

Якобея покраснела от смущения и отодвинула в сторону роскошное кольцо. „Не будьте так жестоки, – сказал граф. – Увидев вас однажды, я уже не могу не думать о вас. Нельзя оставаться в долгу перед женихом, который отвергает невесту. Это будет сладкая месть. Мое сердце и графство у ваших ног“.

Неохотно слушала Якобея его речи, хотя в душе и соглашалась с графом относительно мести изменнику. О многом они еще говорили друг с другом. Хоть речи графа были галантны и скромны, да сам он был не так красив, как ее бывший жених: слишком бледным и землистым было его лицо, но стоило ему заговорить, как Якобея вдруг забывала о цвете его лица. И поскольку ничто не может продолжаться до бесконечности, то и она перестала, наконец, плакать и даже стала изредка отвечать улыбкой на шутки графа.

Слух о том, что в Хербесхайме живет богатый господин, который держит роскошно одетых слуг и буквально бросает деньги на ветер, разнесся вскоре по всему городу. Скоро всем стало известно и то, что он доставил письмо от пропавшего жениха Якобее. Вероника и Франциска, услышав это, поспешили к своей подруге, надеясь через нее узнать у графа что-нибудь о судьбе остальных двоих женихов.

Якобея не стала отказывать своим подругам в их просьбе. И поскольку граф изъявил желание сам навестить скорбящих подруг, чтобы на основании описаний разобраться, о каких женихах шла речь, девушка сердечно поблагодарила его.

Она относилась к нему уже более благосклонно: рассматривая ночью дорогое кольцо, девушка пораскинула умом и решила: „Стоит мне только пальцем пошевелить – и графство будет у моих ног, причем мне не придется его делить с Вероникой и Франциской. Изменник, сам того не ведая, своим поступком поможет мне стать графиней“. И она показала родителям драгоценность, оставленную графом на столе, рассказав им о его предложении и сказав попутно о его несметных богатствах. Родители были настолько поражены, что долго отказывались верить ее словам. Но когда граф снова явился и самым учтивым образом спросил, не позволят ли они ему подарить их дочери одну безделицу к воскресному наряду, отец с матерью всерьез задумались над словами Якобеи. Посовещавшись, они решили между собой: „Упускать такого зятя было бы глупостью“.

Теперь они стали всячески уговаривать дочь, часто оставляли ее наедине с графом, угощая его вкусными закусками и дорогими винами, – и все это чуть ли не до самой ночи. Он, в свою очередь, ни разу не ограничился одними словами благодарности – и родители не могли натешиться его щедрыми подарками. Якобее в душе льстила мысль о том, как она – в качестве будущей графини фон Греберн – станет предметом зависти и восхищения всего города, поэтому со все большим сочувствием выслушивала она пылкие признания нового возлюбленного.

Тот, однако, оказался большим пройдохой. Дело в том, что Вероника, которую он как-то навестил, показалась ему еще более прекрасной, чем очаровательная Якобея, а увидев напоследок белокурую Франциску, граф нашел остальных просто безобразными. Как белокурой Франциске, так и черноволосой Веронике почти слово в слово пересказал он одну и ту же историю об их возлюбленных. По пути граф якобы встретил всех троих молодых людей на одном постоялом дворе в тот момент, когда те, с полными бокалами, непристойно заигрывали с двумя юными девицами. Молодые люди, по его словам, собирались отправиться на войну с Богемией, прихватив с собой заодно и этих шлюх. Из разговора с ним они-де узнали, что он будет проезжать мимо Хербесхайма, и кто-то из этих господ написал письмо Якобее, попросив передать его девушке. Остальные, по словам графа, лишь посмеялись над этим бывшим женихом: они-де со своими веселыми девочками найдут более веселое занятие, чем писание писем. Граф же, если ему будет не в тягость, может передать их бывшим невестам, что их бывшие женихи едут на войну с Богемией, так как они совершили-де по их милости дурной поступок. Вместо писем молодые люди якобы передали ему обручальные кольца, добавив, что их бывшие невесты могут поискать себе утешения у других мужчин, которым эти кольца гораздо больше подойдут, чем им.

Веронику граф уже пытался убедить, что кольцо пришлось бы ему впору; Франциске же он сказал, что оно словно создано было исключительно для него. Ласково утешая их, он спрашивал: „Заслуживает ли таких слез жених, злодейски бросивший свою милую и, обласканный любовницей, поправший вместе с кольцом и ее девичью честь?“ С каждой из девушек ему удалось сыграть свою роль так же блестяще, как и с Якобеей, и – в конце концов – всех он сумел утешить: каждую ублажал подарками, предлагал свое сердце и графский титул – и все три скоро привыкли к его бледному лицу.

Однако подружки скрывали друг от друга свои отношения с графом и связанные с этим расчеты: каждая из них боялась, как бы другая не переманила богатого любовника в свои сети. Они больше не ходили друг к другу в гости, как прежде, и каждая очень рассердилась, узнав, что граф поддерживает отношения с остальными. Ревнуя его к другим, каждая старалась опередить подруг и сначала сносила его ласки, а затем и сама, наконец, стала отвечать на них с тем, чтобы сильнее привязать к себе этого воздыхателя.

Никого так не устраивали вспышки ревности, как самого графа, так как благодаря им ему в короткий срок удалось подчинить себе всех трех красавиц. Он, правда, клялся и божился перед каждой из них, что остальные ему кажутся уродливыми и глупыми, но ему-де из вежливости необходимо время от времени навещать их. Но и эти отговорки, в конце концов, перестали ему помогать. Когда же каждая из девушек стала требовать, чтобы он – для подтверждения своей истинной любви – стал полностью избегать остальных, графу удалось изобразить крайнее смущение. Вслед за тем он выдвинул контрусловие: форменное обручение и обмен кольцами в присутствии родителей, а затем – тихий часок ночью, когда можно будет без помех мило поболтать о приготовлениях к свадьбе в графском дворце и свадебном путешествии.

Каждой из трех красавиц пришлось пообещать ему это, и уговор скрепили поцелуями. Но, целуясь с графом, каждая спросила его: „Дорогой граф, ну почему же вы так бледны? Да смените же свой черный наряд, в нем вы кажетесь еще бледнее“, – на что он неизменно отвечал: „Я хожу во всем черном, потому что таков мой обет. В дни свадьбы я появлюсь в таких же красно-белых одеждах, как и твои щечки, дорогая!“

Таким образом граф обручился с каждой, причем в один и тот же день. Потом, под покровом ночи, он обошел поочередно спальни всех трех девушек. Все произошло прямо той же ночью. На следующее утро родители пошли будить их, поскольку те, как им показалось, слишком уж заспались. Однако девушки лежали в своих постелях уже холодные и с вывернутыми шеями.

С улицы можно было слышать в этот утренний час громкие вопли, доносившиеся из всех трех домов. Перепуганный народ столпился перед домами, из которых неслись крики: „Убили! Убили!“ Поскольку подозрение падало на графа фон Греберна, люди пришли к трактиру „У дракона“, куда вскоре, протискиваясь в толпе, вошли судебный рассыльный и стражник. Хозяин трактира сокрушался по поводу того, что его постоялец исчез со всей своей прислугой, так что никто не заметил его отъезда. Все до единой его вещи словно испарились, хотя никто их не выносил; из тщательно запертой конюшни было выведено много породистых жеребцов графа, но ни прохожие на улицах, ни стража на воротах ничего не заметили.

Люди были перепуганы, и каждый человек, проходивший мимо домов трех несчастных невест, осенял себя крестным знамением. Горестные стенания не смолкали в них, однако всем показалось довольно странным, что ни богатых подарков, ни роскошных свадебных платьев, которые дарил граф, ни жемчужных ожерелий, ни колец с драгоценными камнями, ни бриллиантовых крестиков (несмотря на тщательные поиски) найти не удалось.

Гробы трех девушек сопровождала до городских ворот лишь небольшая кучка людей, одетых в черное. И когда тела девушек в гробах были поставлены на землю кладбища при церкви святого Севальда и все приготовились слушать отходную, от сопровождавшей гроб процессии отделился и отошел в сторону какой-то высокий человек, которого здесь прежде не видели. Смотревшие ему вслед были поражены тем, что его изначально черная одежда на глазах приобретала белый цвет, а на белом камзоле проступили три красных пятна, из которых явственно сочилась кровь. Направился этот длинный бледный человек прямо к живодерне.

„Дева Мария! – воскликнул хозяин трактира. – Это же мертвый гость, которого мы приволокли сюда двадцать один день тому назад!“

Ужас охватил всех присутствовавших на кладбище, и, не помня себя, люди бросились наутек? Порывы ураганного ветра со снегом и дождем сбивали их с ног. Три дня и три ночи гробы стояли непогребенными возле вырытых могил.

Когда же, наконец, городские власти приказали опустить гробы в могилы, и родители, совершая последнее доброе деяние по отношению к своим дочерям, выложили крупные суммы денег отважным людям, решившимся взяться за Это опасное дело, то каково же было удивление мужчин, которые, подняв гробы, нашли их такими легкими, словно в них, несмотря на плотно прибитые крышки, ничего не было. Один из них, придя в себя, принес стамеску и молоток, а другой – пошел за домовым священником. Когда гробы открыли, в них ничего не оказалось: ни самих покойниц, ни подушечек, ни саванов. Так их и похоронили пустыми».

Здесь Вальдрих сделал паузу. В комнате воцарилась мертвая тишина. Тускло горевшие свечи лишь едва вырывали из полумрака лица слушавших. Мужчины с серьезным видом стояли поодиночке; молодые особы женского пола, сидевшие парочками, незаметно прижимались теснее друг к другу, а женщины в годах, сцепив руки и вытянув вперед головы, казалось, продолжали внимательно слушать Вальдриха, хотя тот давно закончил.

«Прежде всего нужно почистить светильники! – воскликнул наконец господин Бантес. – И говорите же, говорите, чтобы я слышал звуки нормальной человеческой речи, иначе я сбегу отсюда. В дрожь бросает от всей этой чертовщины!»

Он словно угадал сокровенные мысли присутствовавших. Кто-то занялся свечами, кто-то встал; в комнате появились прохладительные напитки. Особое удовольствие находили все в громких разговорах и смехе, в подтрунивании друг над другом по поводу легкого испуга, который каждый замечал в окружающих и в котором ни за что бы не признался сам. Легенду о «мертвом госте» называли самой причудливой небылицей, которую только могла произвести на свет чья-то досужая фантазия, полагая, что – знай об этом случае мисс Анна Радклиф или лорд Байрон – миру был бы явлен еще один шедевр жанра ужасов.

Но едва только комендант и его слушатели успели перевести дух после длинного рассказа, как отовсюду стали раздаваться голоса, требовавшие второй части легенды или истории о втором явлении «мертвого гостя». Не сочтя даже нужным спросить Вальдриха о его желании продолжать рассказывать, все расселись полукругом вокруг него. Робкое любопытство читалось в глазах, устремленных на рассказчика, когда он, наконец, занял свое место. Девушки сбивались в группки и заблаговременно придвигали поближе друг к другу стулья; так же поступали и женщины постарше. Снова в комнате воцарилась тишина.

Нынешнее имение Беккера в предместье города принадлежало когда-то, как вы все знаете, семейству фон Рорен, – начал рассказывать Вальдрих. – Оно, правда, уже сто лет не жило в нем, а сдавало в аренду до тех пор, пока около двадцати лет назад, во время военных беспорядков, оно не было продано ныне покойному надворному советнику Беккеру. Последний из фон Роренов, кто еще время от времени наезжал со своей семьей в имение, – а к нему относилась и большая часть окружавшего город леса, – был большим мотом. Правда, появлялся он здесь только в тех случаях, когда ему нужно было собраться с силами после своих растрат в Венеции или Париже. Однако даже времена финансового отпуска в роскошном родовом поместье превращались чаще всего в продолжение его привычных увеселений, но только в другом масштабе. Еще сегодня колоссальные руины бывшего замка и соседних зданий, ставших семьдесят лет назад добычей огня, напоминают о своей былой красоте и величественности. На месте имения теперь стоит красивый, но по-бюргерски скромный загородный дом, построенный в свое время по заказу надворного советника Беккера. На отведенной теперь под пашню земле раньше был разбит сад.