Текст книги "Мёртвый гость. Сборник рассказов о привидениях"

Автор книги: Иоганн Апель

Соавторы: Пауль Хейзе,Фридрих Герштеккер,Ричард (Рихард) Фосс,Ирина Розова,Теодор Кернер,Генрих Цшокке,Генрих Зайдель,Карл Буссе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Глава 10

Мою работу нельзя было назвать легкой: каждое утро – утомительная двухчасовая дорога, которую мне приходилось отчасти из-за дневной жары, а отчасти из-за нехватки времени преодолевать ни свет ни заря; затем – работа в лихорадочной спешке, прерываемая лишь во время торопливого обеда (тарелка постного супа и к нему – стакан отвратительного вина с одним куском твердого, как камень, серого хлеба). Сазу вслед за тем – снова напряженная работа до тех пор, пока вечерние сумерки и данное мною обещание не гнали меня в нелегкий обратный путь. Правда, по вечерам я мог вдоволь насытиться жарким из мяса козы или ягненка, приготовленным на костре. Однако ночевку в пропитанной грязью и нечистотами, похожей на пещеру пастушьей хижине нельзя было назвать приятной. Счастье, что уже на рассвете мне нужно было вставать и, после чашки неизменного козьего молока, отправляться в дорогу.

Но, вопреки всему, я нисколько не раскаивался в том, что взвалил на себя это бремя трудностей и лишений, так как работа над моей копией всецело поглотила меня. То, что вызвало во мне такое страстное увлечение картиной: смелость рисунка, яркость колорита, гениальная техника – относилось, правда, целиком к сфере живописи.

Всякий раз, когда я вот так сидел в церкви перед моим мольбертом – к счастью, освещение было чрезвычайно благоприятным – и в определенные часы слышал над собой глухой колокольный звон, позади алтаря появлялись монахини и поднимались, одна за другой, на клирос. Мне казалось, будто они, крадучись, входили в дом своего святого и волокли за собой свои смертельно уставшие души и вместе с ними – окровавленные сердца, которые они обеими руками протягивали Господу и Спасителю. Затем, когда они начинали молиться и затягивали песнопения, я пытался по тусклым голосам представить себе их лица. Разумеется, у каждой из них должны были быть такие же бледные неподвижные черты и такой же пустой, угасший взор, как у сестры Анжелики, которую, однако, благодаря ее обязанностям привратницы нельзя было причислить к самым одиноким и отрезанным от мира.

Если мне удавалось на короткое время оторваться от работы, я при первых же ударах колокола выходил на церковную лестницу, чтобы понаблюдать, как эти белые фигуры, одна за другой, выходят из своих домиков и отправляются в церковь. Мне можно было не бояться того, что я помешаю своим разглядыванием святым женщинам, так как за своими глубокими капюшонами они не замечали ничего земного, не хотели видеть ничего суетного. Они шли с опущенными вниз глазами и не решались посмотреть вверх – ни разу!

В высшей степени неожиданным показалось мне сообщение, которое я получил после недели работы здесь и которое внезапно отменило мои изнурительные походы туда и обратно.

Однажды, когда я поедал неизменную монастырскую пищу, ко мне подошла сестра Анжелика, чего до сих пор не случалось.

– Наша преподобная мать-настоятельница изволит осведомиться, как долго вы еще будете здесь срисовывать? – сказала она.

– Я помешал кому-то, меня прогоняют? – спросил я.

– Если вам еще осталось много работы, вы можете при желании получить здесь приют.

– В монастыре?

– Мне нужен ваш ответ.

Приятно удивленный, я воскликнул:

– Госпожа настоятельница действительно очень добра! Дальний путь каждое утро и каждый вечер очень затрудняет мою работу. Но где мне тут может быть предоставлено убежище?

– Мне велено показать его вам.

– Большое спасибо!

– Идемте!

Крайне взволнованный, я последовал за сестрой… Между высокими стенами, разделявшими домики и цветники монахинь, – по моим подсчетам, их было двенадцать, – и внешней стеной монастыря имелся узкий проход, которым, вероятно, редко пользовались, так как сорняки здесь отнюдь не влачили жалкое существование. По этой заросшей травой тропе мы обошли самую дальнюю келью и вышли на маленькую, также заросшую сорняками площадку перед стеной, которая утопала в зарослях цветущей бузины. Ее запах напомнил мне о родных местах.

Стена окружала домик, на который мне указала сестра Анжелика и где я мог при желании в любое время поселиться.

Прежде чем осмотреть домик – рядом с ним вместо цветника росла бузина, – я поинтересовался о причине его изолированности и очевидной неухоженности:

– Этот дом уже не относится к монастырю?

– Разумеется.

– И поэтому я могу здесь поселиться?

– Он находится за пределами монастыря. По крайней мере, сейчас.

– Значит, раньше он тоже служил убежищем какой-то сестре?

– Время от времени.

– Почему только время от времени?

– В доме раньше находился карцер.

– О… вы сказали «находился раньше». Значит, карцер находится теперь в другом месте?

– За воротами монастыря.

– Могу ли я знать, почему дом сейчас не используется по своему первоначальному назначению? Может быть, его закрыли из-за малярии?

– В этом случае преподобная госпожа настоятельница не предложила бы его вам в качестве жилья.

– Вы правы. Извините.

– Вы хотите осмотреть дом?

– С удовольствием.

– Тогда пожалуйста.

– Вы меня не проводите?

– Я подожду здесь.

Таким образом, дальше я пошел один… Пройдя через запущенный дворик, в котором росла милая немецкому сердцу бузина, я подошел к дому, дверь которого, как и сейчас, была открыта настежь. Сразу же мне бросился в глаза длинный узкий камень, всаженный в землю перед входом, на котором под изображением креста стояла следующая надпись: «Сестра Магдалена да Падуя. Двадцати лет. Господь да смилуется над грешницей».

Ты можешь сам прочесть эту надпись.

Глава 11

Я очутился в комнате, служившей прибежищем кающейся грешнице. Свет проникал сюда только через дверь. При закрытой двери комната напоминала глухой склеп. В задней стене я обнаружил небольшое отверстие, наспех заколоченное досками. Возможно, прежде через него бывшей обитательнице карцера передавали пищу. Непосредственно к комнате примыкала маленькая часовня. В ней также не было окон, так что и туда не проникал свет. Таким образом, дом состоял только из этих двух комнат.

В часовне находились еще алтарь и скамеечка для молений; в карцере еще стояла койка. Она была встроена в стену высоко над полом и располагалась напротив двери, как раз под тем заколоченным отверстием.

Я должен был воспользоваться гостеприимством монастыря и стать обитателем этого покинутого дома!

Правда, мне было немного не по себе, но я приписал это чувство моему живому воображению. Оно постоянно рисовало мне это заброшенное строение в его прежнем предназначении со всеми его кающимися грешницами, которых заточали здесь в наказание за их прегрешения. Было ли наказание строгим и за какие прегрешения?

А какое человеческое горе здесь возносило стенания к небесам, ко всемилостивому, всепрощающему Богу! Какие вздохи, какие рыдания, какие горестные вопли слышали эти стены? Какие признания здесь произносились небесам, сколько холодного пота и слез, сколько крови, пролитой в угаре самобичевания, было принесено в этом пристанище в жертву горю!

И все-таки я решил здесь остаться!

Милая сердцу бузина пахла так сладко, так нежно шелестело в ее ветках. Всему виной была милая сердцу бузина, что я в ужасе не отшатнулся от этой двери, как если, бы вдруг увидел за ней голову Медузы – хранительницы и злого гения этого места.

В тот же день я вернулся в пастушью деревню, сложил мои пожитки, купил кое-каких продуктов, рассчитался с хозяином и, попрощавшись с ним, на следующее утро взвалил свое имущество на спину мула, который принадлежал монастырю и которого для этой цели предоставили мне добрые женщины.

Казалось, все население сочло меня безумцем. Так как тот, кто по доброй воле, да еще и ради развлечения шел в это место, внушал страх даже жителям дикой Сабины; такой человек не мог быть в здравом рассудке: «Ма che volete? E Inglese!». [15]15
  Что вы хотите? Англичанин! ( итал.).


[Закрыть]

Мул, который вез на своей спине все мое имущество, был замечательным существом по кличке Чекка; мальчишка же, который обычно водил в монастырь этого мула, а сегодня – меня, носил благозвучное имя Чекко. Чекка останавливался возле каждого жалкого кустика – утолить голод, а Чекко для расширения своего кругозора хотел узнать от меня, живут ли в Америке немцы и не тоскуют ли они иногда по человеческому мясу. Пока Чекка утолял свой острый голод терновыми ягодами, я пытался утолить жажду к знаниям у Чекко. Так, добившись полного взаимопонимания, мы достигли черных монастырских ворот под красным крестом, через которые Чекка обычно входил один, в то время как мальчика Чекко, если он не изъявлял желания помолиться в церкви, здесь останавливали. Сегодня же им обоим было разрешено сопровождать меня по узкому проходу между стенами к бывшему дому грешников и грешниц.

Дом был приведен в порядок, а койка карцера, в котором совершала покаяние и умерла сестра Магдалена, была выстелена свежевысушенной травой и застелена чистыми одеялами. Позаботились также и о столе со стулом, а алтарь в совершенно темной прежде часовне старательная женская рука украсила сверху донизу прекрасными цветами: лилиями и левкоями, гвоздиками и розами, мальвами и маргаритками – и все они были белоснежными! К тому же весь двор буквально купался в свете цветущей бузины, которая наполняла его и весь дом родными запахами.

Менее чем за час я уютно обустроился и теперь мог чувствовать себя «Фердинандо да Монако, отшельником из Камальдо» и к тому же очень важной персоной. В любом случае, романтики здесь было более чем достаточно.

Сестра Анжелика сообщила мне, что за двухразовым питанием, на которое я мог рассчитывать в монастыре, я должен буду сам приходить в определенное время и в определенное место. Пообедать я мог в половине двенадцатого дня, поужинать – в половине восьмого, а место, куда сестрой Анжеликой доставлялась еда, находилось в начале тропы, ведущей к моему скиту. Я готов был нести расходы по моему содержанию и предложил максимально высокую сумму. Мне разрешили, однако, уплатить только треть той небольшой суммы, которую я охотно бы пожертвовал добрым женщинам.

Когда я впервые сел за свою одинокую трапезу, уже смеркалось. Как настоящий немец, я вынес мой стол наружу и сидел теперь в зарослях бузины, как в тенистой беседке. Совсем рядом со мной находился надгробный камень той Магдалены из Падуи, вина которой была, вероятно, так огромна и покаяние таким незначительным, что ей даже после смерти было указано место в Одиноком карцере, вдали от ее менее отягощенных виной и более просветленных искуплением сестер во Христе – притом она была еще такой юной: всего двадцать лет!

Какая жизнь и какая смерть!.. Теперь я делил кров с ее мертвым, давно истлевшим телом; разве что ее уложили в более прохладную постель.

Когда же она умерла в этом доме?.. Ни одна цифра не указывала на год смерти. Как она умирала? После долгих страданий, которые, возможно, были для нее пытками? Может быть, она была тяжело больно – но ухаживали ли за рей, прикасалась ли к ней заботливая рука, склонялся ли над ней благосклонный взор, подарили ли ей чьи-либо сострадательные губы последнее утешение?

А может, ее просто оставили умирать, как бросают околевать больное животное, в котором больше не нуждаются его хозяева?

Двадцать лет!

Возможно, она металась там в смертных муках, взывая к Богу и людям о помощи, о милосердии, но ни Бог, ни люди не хотели сжалиться над ней в ее смертный час.

Может быть, она умерла здесь, проклиная Бога и людей, которые безжалостно бросили ее тут погибать?

Ей было всего только двадцать лет! Мне не пошло на пользу то, что я так долго думал о покойной, могильная плита которой находилась буквально под моими ногами. Кроме того, голова кружилась от пряного запаха цветущей бузины. С тяжелым чувством в душе и с головной болью я поднялся, занес в дом стол, стараясь не наступить на могилу сестры Магдалены. Потом я соблюдал эту меру предосторожности всякий раз, когда мне приходилось заходить в дом.

Тем временем наступила темная, беззвездная ночь. Однако даже в темноте кусты бузины излучали неяркий свет. Дверь в комнату я оставил широко открытой.

Я все больше стал чувствовать себя пленником. Чтобы развеять это чувство, я стал прохаживаться по дому, вышел во двор. Я прошелся узким проходом, дошел до небольшой площадки перед церковью, подошел к воротам. При этом я не хотел выходить наружу, а только открыть их и убедиться в том, что в любое время я смогу уйти.

Я обнаружил, что ворота заперты, а ключ – вынут из замка. Мои предчувствия не обманули меня: я был пленником!

Обругав себя, я двинулся обратно… Но – странное дело! Как только я вошел во двор, я снова вспомнил о мертвой. Чтобы избавиться от этих мыслей, я заставил себя думать о своей работе, о картине и – снова мысленно возвращался к покойной.

Камальдолянке, которая принесла в жертву Господу свое кровоточащее сердце, тоже могло быть двадцать лет. Может быть, у сестры Магдалены тоже были такие темные глаза; может быть, ее тоже силой заставили…

Однако я ведь не хотел думать о мертвой! Не хотел вспоминать о ней в доме, где она страдала и умирала и где я теперь должен был в полном одиночестве ночевать.

Только бы она обрела покой в своем одиноком гробу; только бы она, нераскаявшаяся и, следовательно, умершая не по-христиански, не встала из своей отверженной церковью могилы, чтобы, не зная покоя, несчастным призраком блуждать по свету, пока ее тени не простится то, что совершила она при жизни!

Но я ведь совсем не хотел о ней думать!

Ночью она мне приснилась.

Я видел, как она стояла возле моей постели и даже вела со мной беседу. Мне совсем не было страшно, хоть и я знал, что она – привидение, которому неведом покой в могиле и которое вышло из гроба, чтобы поговорить со мной. Естественно, это была монахиня с алтарного образа, то есть моя монахиня! Я рассказал ей, что ради нее пришел сюда, ради нее живу в этом кошмарном доме над ее могилой и ради нее буду здесь до тех пор, пока не закончу ее портрет. Она ответила, что уже привыкла к тому, что ее рисуют. Ее якобы уже однажды рисовали: еще раньше, при жизни, но с тех пор прошло уже много лет. Они с художником полюбили друг друга, – и из этого вышла грустная история. Я должен был остерегаться и не влюбляться в нее: ей ведь, по ее словам, было двадцать лет и она была красива, удивительно красива! Но теперь она уже более пятидесяти лет как мертва, и если я влюблюсь в ее призрак, то это может якобы кончиться печальной, очень печальной историей – теперь уже для меня!

Я пообещал ей, что постараюсь не влюбляться, так как, действительно, неприятно было бы воспылать страстью к привидению.

На что она мне ответила тогда: «И правда, очень неприятно».

Перед ее уходом я попросил ее заходить ко мне, потому что мы были в какой-то мере соседями. Она пообещала мне это.

Не успела она выйти за порог, как я проснулся. Но я, конечно, еще спал и видел сон, что я проснулся. Во сне я увидел, как очень бледная тень выскользнула за дверь и остановилась перед могилой сестры Магдалены. Я хотел спросить видение, не является ли оно призраком и не могу ли я ему помочь снова спуститься в могилу? Тут я заметил, что я в самом деле вижу это наяву.

Я не сомневался в том, что я бодрствовал, так как я вскочил с постели. Но светящаяся тень, скользнувшая за дверь, была, конечно же, обманом зрения – продолжением моей удивительной ночной химеры. Я стоял перед домом. Могильная плита сестры Магдалены, казалось, была залита тусклым светом.

Нет – да!.. Нет – нет!.. Да – да – да! Она была здесь!.. И вот она ушла!

В этот момент я услышал приглушенное пение, которое доносилось из церкви. Но это был, разумеется, не хор призраков: это монахини распевали псалмы в церкви. Пробило час ночи.

Этой ночью мне так и не удалось уснуть.

Глава 12

Это случилось со мной, кажется, на третью ночь после той, первой, проведенной мною в комнате, где умирала сестра Магдалена.

Среди ночи я вдруг вскочил: меня разбудило какое-то странное, не поддающееся описанию чувство. Во сне меня пробрала дрожь. Я проснулся и почувствовал, что меня трясет, словно в приступе жестокой лихорадки. У меня буквально зуб на зуб не попадал, лоб покрылся холодным потом, причем мне казалось, будто нестерпимый жар и в то же время ледяной холод обжигают меня с головы до пят, а волосы, что называется, встают дыбом.

В то же время я отчетливо ощущал чье-то присутствие.

Чувство ужаса я знал только понаслышке и никогда не мог себе представить, что я его испытаю. А в тот момент мне было очень жутко! Это было ощущение чего-то таинственного и непостижимого, всякий раз охватывающее человека, когда он внезапно сталкивается с темной и непреодолимой силой, которую нельзя ни помыслить, ни назвать.

Я был достаточно спокоен для того, чтобы внимательно наблюдать за своим состоянием, анализировать каждое чувство и хладнокровно исследовать причину его возникновения, так как каждая вещь на земле имеет свою причину.

Как это могло произойти со мной?

Итак, не чувствуя ничего, кроме усталости после напряженной работы, не заботясь ни о чем другом, кроме своей копии, я рано лег спать и быстро забылся глубоким сном, но был разбужен вышеупомянутым способом.

Вот, значит, в чем была причина!

Я поднялся с кровати, внимательно исследовал комнату взглядом, но ничего, абсолютно ничего не обнаружил. Однако страх не проходил, как не покидало меня отчетливое чувство, что в комнате кто-то есть!

Но никого ведь не было, совершенно никого!..

Или все-таки?.. И как раз передо мной! Напротив меня!

Как раз напротив меня была, как я уже говорил, дверь, которую я оставлял на ночь открытой. Поднявшись, я мог со своей кровати осмотреть двор. В звездную ночь я мог отчетливо видеть цветущую бузину, надгробную плиту, порог дома.

В нескольких шагах от порога находилось что-то вытянутое, узкое и очень бледное, едва различимое. Это не могло стать причиной моего ужаса, моего внезапного пробуждения. Конечно же, это был свет звезд. Или, возможно, утренняя заря.

Однако эта ночь была беззвездной, да и до рассвета было еще далеко, из церкви как раз доносились приглушенные звуки голосов молящихся монахинь.

Это была полночь!

Мне вспомнился сон той первой ночи. Именно во сне я видел такое же вытянутое и узкое, такое же бледное пятно света. Мне снились моя монахиня с образа на алтаре и призрак несчастной молодой покойницы – сестры Магдалены. Когда я внезапно проснулся, мне померещилось, что какая-то длинная узкая тень выскользнула за дверь. Я тогда встал, вышел из дома и увидел туманную дымку над длинной, узкой могильной плитой сестры Магдалены, а потом эта дымка исчезла.

Эта длинная, узкая и бледная полоска тумана на надгробной плите как две капли воды походила на мою ночную химеру, и – конечно же, поэтому мне стало сегодня ночью так жутко!

Опять мне захотелось встать с кровати, пойти туда и еще раз осмотреть все. Но ужас словно приковал меня к постели: слегка приподняв голову, я не сводя глаз смотрел на то место, над которым неподвижно зависла бледная дымка.

Она не собиралась исчезать!

Я уже не помню, как долго это продолжалось. Веки мои все тяжелели, и я, очевидно, провалился в глубокий сон. Я проспал очень долго и проснулся с сильной головной болью. О ночных событиях я вспоминал как о сне.

Но этот пресловутый «сон» повторялся еще на протяжении трех ночей. И каждый раз в деталях повторялась все так же история и при тех же обстоятельствах…

Я просыпался от холодного озноба. Меня трясло как в лихорадке, я чувствовал чье-то присутствие, видел через открытую дверь дымку, слышал в полночь пение псалмов монастырскими женщинами, лежал в глубоком оцепенении, словно чьи-то чары приковывали меня к постели, затем мною внезапно овладевала смертельная усталость и я погружался в глубокий сон. Весь следующий день моя голова и все тело были словно налиты свинцом, я не мог работать, не хотел есть, чувствовал себя полностью разбитым и еще утром, едва проснувшись, уже со страхом думал о предстоящей ночи и о своем сне.

Я не мог ошибиться! Это был сон! Еще в школьные годы дух отца Гамлета казался мне слишком неправдоподобным, хотя я должен был признать, что старик имел все основания разгуливать призраком.

При всем моем скепсисе по отношению к четвертому измерению так не на шутку испугаться темноты, чтобы бояться засыпать и просыпаться, – это уже было чересчур! Я осыпал себя упреками, стыдился своего страха и… несмотря ни на что по-прежнему боялся.

Наконец я догадался закрывать дверь перед сном.

После вечерней трапезы я устало возвратился в свою комнату и запер дверь, то есть прикрыл ее, так как ни замка, ни защелки здесь не было. И все-таки я почувствовал себя в безопасности, досадуя только на то, что сразу не додумался до такого простейшего средства против галлюцинаций. Возможно, в моем необычном состоянии была повинна цветущая бузина. К тому же питался я на протяжении нескольких недель крайне скверно. Правда, монастырские женщины предпринимали иногда почти трогательные попытки угостить своего «постояльца» деликатесами. Для меня даже жарили голубей. Но вот – увы – на постном масле! И, к сожалению, масло было таким старым и таким прогорклым, что мои жареные голуби каждый раз улетали прямо в рот большой серой монастырской кошке, которая оттого заметно прибавляла в весе. Итак, кроме аромата бузины причиной всего этого мог в какой-то мере быть мой жалкий рацион. Ты видишь теперь, что я был достаточно спокоен и в здравом рассудке для того, чтобы все «сверхъестественное» по возможности объяснять естественным образом.

Успокоившись, я лег спать и вскоре заснул крепким сном – но затем снова проснулся в холодном поту.

В моей темной обители, перед закрытой дверью, я видел длинную, узкую полоску тумана. Как сторож, она неподвижно застыла передо мной в воздухе.

Мне показалось тогда, что она стала ярче, плотнее, белее и что я различаю в ней чей-то силуэт.

Правда, на темном фоне двери он был очень нечетким, и я, очевидно, до такой степени был поражен загадочным, повторяющимся световым эффектом, что легко был введен в заблуждение этим бледным контуром.

Вне всякого сомнения, я ошибался!

Однако прежде чем я успел убедиться в этом, я снова крепко заснул.

На следующий день я решил вообще не ложиться спать ночью или, во всяком случае, не прежде, чем начнет светать, что, к счастью, происходило здесь достаточно рано. Таким образом я думал окончательно избавиться от непонятного, начинавшего мне надоедать явления.

Окончательно успокоившись, я хорошо провел этот день. Работа у меня спорилась; с вернувшимся ко мне аппетитом я съел приготовленное для меня овощное блюдо – редкость в монастыре, хорошо поспал после обеда, чтобы сохранить свежесть для моей ночной вахты, затем немного поработал и совершил небольшую прогулку по тропе в скалах, вдоль ущелья; ужиная на свежем воздухе, под сенью цветущей бузины, я был доволен удачным вечером.

Я все еще держался абсолютно уверенно, не испытывая ни малейшей потребности во сне и пребывая в отличном настроении. Я даже стал негромко напевать одну немецкую песенку. Ничто мне не казалось более приятным и легким, чем бодрствовать в течение половины, а то и целой летней ночи на свежем воздухе.

Я сидел на стуле, спиной к дому и смотрел на цветущую бузину. Время от времени я вставал и прохаживался взад-вперед перед домом, стараясь при этом не наступить на могильный камень сестры Магдалены. Потом я снова садился, думал о своей работе, о родине, о моей милой невесте, о друзьях – словом, это были исключительно светлые мысли.

На небе появилась луна. Бледное ночное светило, которое я видел словно со дна ужасного колодца, залило своим светом вершины скал, и я с радостью предвкушал момент, когда оно, поднявшись достаточно высоко, прочитает своим блеском воздух. Мне предстояло пережить поистине магическую лунную ночь со световым эффектом, напоминавшим Колизей.

Так проходил час за часом. Полночь! Раздался колокольный звон. Я, все еще не в состоянии привыкнуть к этим пронзительным звукам, при первых ударах вздрогнул… Монахини потянулись в церковь на молебен, который продолжался целых два часа… Это, должно быть, представляло своеобразное зрелище: бледные фигуры выходили одна за другой из маленьких белых домиков, проходили через небольшой белый сад, открывали черные ворота в белой стене и, совершенно беззвучно, стекались к белой церкви. И только луна освещала процессию этих безмолвных и бледных…

Я сидел на стуле и, пока слышался этот неприятный звон, делал зарисовки на тему шествующих на ночной молебен камальдолянок – и вдруг меня пробрала дрожь.

Оно снова было здесь! Оно стояло почти вплотную за моей спиной! Я непроизвольно обернулся и увидел это!

Я видел его…

Она струилась из-под земли, из-за могильного камня камальдолянки – эта полоска тумана: длинная, узкая и светящаяся тусклым светом.

Она застыла в воздухе, совсем близко от меня! И я ясно видел ее очертания!

Как и прежде, линии были почти неразличимы. И все же это были линии: резкий силуэт человеческой фигуры, женской фигуры, фигуры монахини-камальдолянки.

Нет, плод воображения, оптический обман, галлюцинация, бредовые грезы!

Вместе с тем я не ощущал никаких признаков лихорадки, хоть меня и бросало то в жар, то в холод. Голова была настолько ясной, что я видел этот фантом, как любую другую реальную вещь. Только он почему-то не хотел исчезать.

Я вскочил со стула, встал напротив призрака и впился в него взглядом, ожидая его исчезновения.

Он, однако, никуда не пропадал. Я также стоял на месте, неподвижно уставившись на него и распаляя собственное горячечное воображение.

Я все ожидал и ожидал его исчезновения…

Из церкви донеслись голоса поющих псалмы монахинь; в зарослях бузины жалобно вскрикнул серый сыч; ночной ветерок пригладил ветки кустов, которые, подобно савану, окутывал лунный свет.

Прошла четверть часа, а затем и половина! НО призрак по-прежнему стоял радом со мной, а я все так же ожидал его исчезновения.

Прошло целых три четверти часа, целый час, целая вечность.

И вот наконец-то, наконец!

На моих глазах он зашевелился и погрузился в землю, исчез за могильным камнем сестры Магдалены. Я собственными глазами видел, как он сходил туда.

Без сознания упал я на землю.