Текст книги "Мёртвый гость. Сборник рассказов о привидениях"

Автор книги: Иоганн Апель

Соавторы: Пауль Хейзе,Фридрих Герштеккер,Ричард (Рихард) Фосс,Ирина Розова,Теодор Кернер,Генрих Цшокке,Генрих Зайдель,Карл Буссе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Выражение «молодая двадцатилетняя женщина» звучит хорошо: в нем есть что-то нежное. Однако «молодая двадцатилетняя девушка» – вряд ли, произнося эти слова, не задашься мысленным вопросом: «Как долго она еще хочет оставаться молодой?» Господин Бантес чувствовал это слишком хорошо и делал поэтому все необходимые приготовления.

День рождения

В доме Бантесов обычно отмечалось много праздников – правда, только семейных и в кругу семьи. Только на свадьбу господина Бантеса и его жены были приглашены друзья из города. Лишь старый бухгалтер, фабричный надсмотрщик и кассир, удостоившиеся чести обедать за столом господина Бантеса, причислялись к семейному кругу, и их дни рождения отмечались по всей форме. Таким образом, не было ничего удивительного в том, что день рождения нашего обер-лейтенанта решили отметить как положено.

В такие дни – и это был закон! – ни одна живая душа в доме не имела права оскорбить виновника торжества недовольным выражением лица или отказать ему в какой-нибудь незначительной просьбе. Все обязаны были дарить ему подарки пусть даже самые скромные. В этот день обеденный стол был богаче и разнообразнее, чем обычно, и только в такие дни обедали на серебре, вечером зажигались свечи в серебряных подсвечниках и виновник торжества сидел за столом на почетном месте, то есть на обычном месте главы семьи. Различные подарки и сюрпризы преподносились еще до приглашения всех к столу. По очереди произносились тосты за здоровье именинника, а по окончании обеда все присутствующие обнимали и целовали его. Господин Бантес унаследовал и сохранил этот похвальный обычай еще от прежней жизни в отцовском доме.

И в день рождения Вальдриха все шло по давно заведенному и хорошо известному ему порядку. Когда он вошел в столовую, все сотрапезники были уже в сборе. Господин Бантес вышел ему навстречу с поздравлениями и вручил ему вексель, завернутый в шелковую бумагу. Это был хороший вексель, выписанный господином Бантесом на себя и оплачиваемый на предъявителя. Его примеру последовала госпожа Бантес. В ее руках была полная капитанская униформа шикарного покроя и со всеми принадлежностями. Следующей к нему подошла Фридерика с серебряной тарелкой: на ней лежало полдюжины изящных, вышитых ее собственной рукой шейных платков, а также письмо с большой печатью полка и надписью: «Капитану Георгу Вальдриху». Вскрыв конверт, обер-лейтенант обомлел, обнаружив внутри капитанский патент. Он давно ждал повышения, но не надеялся получить его так скоро. Вальдрих остался капитаном своей роты, а его находившегося в отпуске предшественника произвели в майоры.

«Но, милостивый государь капитан, – сказала Фридерика со свойственной ей одной очаровательной улыбкой, вы не станете на меня обижаться, не так ли? Я должна признаться, что письмо пришло неделю назад в ваше отсутствие, и я утаила его, чтобы приберечь до сегодняшнего дня. Наказание я и без того уже понесла достаточное: семь дней смертельного страха, что вы узнаете о своем повышении раньше и хватитесь этого письма».

Однако Вальдриху было вовсе не до обид: совершенно оторопевший, он не мог даже как следует поблагодарить остальных поздравлявших его и Вручавших подарки.

«Самое главное, – воскликнул довольный папа, – что новоиспеченного капитана оставляют с нами и с его ротой. Всю эту неделю я тоже испытывал нечто вроде смертельного страха и тому подобное из-за того, что Георг будет вынужден уйти от нас. Хе-хе, господин бухгалтер, ступайте-ка в погреб! Ступайте, говорю я вам, за номером девять – „Старым Неккаром“. Выдайте сейчас же господам офицерам роты дюжину бутылок; каждому унтер-офицеру, фельдфебелю, капралу и адмиралу – по бутылке и по полгульдена, а каждому рядовому – по полгульдена. И передайте, что господин обер-лейтенант будет теперь их капитаном. Пусть выпьют за его здоровье, но с комплиментами и тому подобным сегодня к нему не приставать. Завтра – ради Бога, сколько душе угодно!» Бухгалтер повиновался.

Никем за столом не осталось незамеченным, с какими нежными чувствами относился господин Бантес к своему бывшему питомцу. В приливе безудержного веселья он был неистощим на забавные выходки. Таким Вальдрих не видел его никогда, и это его по-настоящему растрогало.

«Ну, мой капиталистый капитанчик, – через стол прокричал ему бодрый старик, – видит Бог, я полагал, что вексель, который я вам дал, станет для вас неплохой копеечкой на дорожные расходы. Для этого он и был предназначен. Теперь же меня злит моя мелочность. Вам он не нужен. Я должен был дать вам кое-что посущественнее. Не забывайте о законе дома! Вы просите – и я выполняю. Итак, без церемоний, – выкладывайте! Требуйте чего хотите – я дам все! – пусть даже это будет мой новый замечательный белый парик или что-нибудь в этом роде!»

Глаза капитана увлажнились. Он пробормотал:

– Мне больше не о чем просить.

– Э, не говорите сгоряча! Такого момента в этом году может уже и не быть! – воскликнул старик.

– Тогда разрешите мне, папа, в знак благодарности сердечно расцеловать вас.

– Конечно, добрый ты мой мальчик, – об этом ты мог бы и не просить.

Оба одновременно сорвались с мест, обнялись и, растроганные до глубины души, долго не выпускали друг друга из объятий. На какое-то мгновение в комнате воцарилось молчание. Их взволнованность передалась Фридерике, ее матери и всем присутствовавшим. Неожиданное «ты», с которым господин Бантес обратился к капитану, прозвучало очень непривычно.

Господин Бантес, однако, раньше других оправился от волнения, сделал серьезное выражение лица и нарушил молчание: «Ну, хватит дурачиться! Давайте поговорим о чем-нибудь серьезном». Он поднял свой бокал и велел остальным последовать его примеру. Затем, чокнувшись с Вальдрихом, он произнес такую речь: «Где есть мужчина, там должна быть и женщина – и, следовательно, там, где есть капитан, не обойтись без капитанши! Так что пусть она подрастает, расцветает и зеленеет и тому подобное!»

Вальдрих не мог удержаться от смеха. «Пусть она будет честной, доброй и хозяйственной!» – добавила госпожа Бантес, чокаясь с ним бокалом. «Такой, как вы, мама,» – ответил капитан. «И еще самой любезной в этом мире», – сказала подошедшая к нему Фридерика. «Как вы, фрейлейн!» – с ответной любезностью сказал Вальдрих. Фридерика покачала головой и наполовину в шутку, наполовину всерьез погрозила пальчиком в его адрес: «Сегодня именинному принцу позволяется многое, за что в другое время… – (при этом она сделала рукой жест, изображая наказание непослушного ребенка), – не прощают!»

Бухгалтер, кассир, фабричный надсмотрщик и писарь обменялись по поводу этой странной сцены за столом невинными замечаниями. Сначала смелое предложение господина Бантеса выполнить любую просьбу капитана – предложение, которое Вальдрих так плохо понял, – потом тост в честь будущей госпожи капитанши – поистине, баловень удачи ослеп, если он не понял того, что ему втолковывал папа Бантес.

«И все-таки мне кажется, – негромко заметил фабричный надсмотрщик, обращаясь к кассиру, – дело сегодня на мази. Что ты на это скажешь? Вот уже и готовая парочка».

Кассир ответил так же тихо: «Мне как-то не по себе. Я думаю о „мертвом госте“ и ничего не могу с собой поделать».

Началась церемония именинного поцелуя. С пожеланиями приятного аппетита все по очереди обходили стол и приближались к виновнику торжества. Здесь Вальдрих принимал от каждого положенный поцелуй. Пришел черед фрейлейн Бантес. Непринужденно-учтиво Вальдрих и фрейлейн Бантес сблизились и поцеловались. Но, пока длился поцелуй, они как-то странно, молча смотрели друг на друга, словно старые друзья, совершенно неожиданно снова узнавшие друг друга. Так же молча, будто стараясь проникнуть взглядом в самую душу, они еще раз поцеловались, словно первый поцелуй ничего не значил. Я не знаю, заметил ли кто-нибудь все это, однако уверен, что мама Бантес скромно отвела взгляд на бриллиантовое кольцо, сверкавшее на ее пальце. Потом Вальдрих позволил себя поцеловать кассиру, бухгалтеру и т. д.; он уже ничего не ощущал и не хотел никаких новых поцелуев, но каждый раз переживал первый. Он и в самом деле выглядел так, будто его широкая грудь вдруг сузилась. Фрейлейн Бантес отошла к окну с крайне обиженным выражением лица.

Однако вскоре все забылось и снова воцарилось веселье. На дворе гостей и хозяев уже поджидали две заложенных полукаретки, и вся компания скоро укатила в деревню, чтобы провести приятный осенний вечер на природе.

Еще один день рождения

На следующий день все повторилось еще раз. У новоиспеченного капитана была куча дел. Он добился аудиенции у своего генерала, так как ему нужно было уладить со своим предшественником кое-какие дела, связанные с подчиненной ему ротой. Это стоило ему нескольких недель отсутствия дома. Дом Бантесов он покидал как родной: его провожали, словно сына, напутствуя дружескими советами, благами пожеланиями и наставлениями, но без слез и рыданий – как человека, в котором все абсолютно уверены. Вальдрих и Фридерика, казалось, вели себя так, будто она собиралась в гости или он – на парад. Она лишь напомнила ему, чтобы он не забыл приехать к ее дню рождения десятого ноября. Я также имел удовольствие видеть своего друга несколько дней у себя. Он был рад повышению, однако из слов своего генерала заключил, что вряд ли ему с его ротой удастся долго оставаться в Хербесхайме.

Все это он совершенно непринужденно повторил, возвратившись в дом Бантесов. Все сожалели о повторной разлуке с ним. «И все же, – заключил старик Бантес, – не стоит принимать это близко к сердцу. Рано или поздно нас ждет там, наверху, другой гарнизон. Здесь, на земном шарике – неважно, в этом или в любом другом городе, – нам и без того тесно, иногда даже слишком. Вот вам пример: проклятые англичане и тому подобное, которые сидят на шее у моей фабрики».

Разумеется, день рождения Фридерики отмечался, согласно обычаю, со всей подобающей торжественностью. Вальдрих привез для нее из столицы новую арфу – настоящее произведение искусства – и роскошно оформленные ноты. Все это он вручил ей, когда до него дошла очередь. Она тут же решила сыграть, и в такт ее блестящей игре на инструменте развевался широкий розовый бант из шелка.

Господин Бантес был в наилучшем расположении духа. Втихомолку радуясь, он так стремительно шагал по комнате и, странно улыбаясь, потирал руки, что госпожа Бантес, удивленным взглядом наблюдавшая за ним, не могла удержаться, чтобы не шепнуть на ухо коменданту: «Папа готовит для нас какой-то необыкновенный сюрприз».

И действительно, мудрая матрона не ошиблась. После поздравлений и вручения подарков все сели за стол. Когда Фридерика, вслед за остальными, сняла салфетку со своей тарелки, то увидела на ней роскошное ожерелье из восточного жемчуга, замечательное бриллиантовое кольцо и письмо. Фрейлейн была приятно удивлена и с неподражаемым девичьим восторгом поднесла к свету ослепительно сверкавшую нить и блестящее кольцо. В радостном упоении господин Бантес не сводил с нее глаз и наслаждался произведенным на всех эффектом. Кольцо и ожерелье совершили круг почета вокруг стола, чтобы каждый мог поближе рассмотреть их. Фридерика тем временем вскрыла конверт и углубилась в чтение. На ее лице изобразилось еще большее удивление, чем прежде, когда она увидела подарки. Господин Бантес буквально таял от счастья. Мама с робким любопытством следила за напряженным выражением лица дочери.

Фридерика долго молчала, задумчиво рассматривая письмо. Наконец она отложила его в сторону.

«Пусть письмо тоже пойдет по кругу!» – воскликнул восторженный отец. Она смутилась и молча отдала Письмо сидевшей рядом с ней матери.

«Ну что, Рикхен, – воскликнул старик, – от удивления у тебя захватило дух и тому подобное? А что, если папа сумеет тебя успокоить?» – «Кто этот господин фон Хан?» – спросила Фридерика, внезапно помрачнев. «Кто же еще, как не сын моего старого знакомого Аффосье Хана – знаменитого банкира? Неужели бы ты стала ожидать кого-нибудь другого! Старик вел свои дела лучше, чем я на своей фабрике. Теперь он ушел на покой. К его сыну – молодому Хану – перешли все дела старика, и ты станешь курочкой молодого петушка». [21]21
  Игра слов: по-немецки Huhn– петух, Henne – курица.


[Закрыть]

Госпожа Бантес, покачивая головой в знак молчаливого неодобрения, передала письмо коменданту. Содержание его было следующим:

«На Ваш день рождения, к вам, прекрасная фрейлейн, стремится, – и на сей раз, к сожалению, только душой, так как врач запретил путешествовать в такую ужасную непогоду, – один незнакомый Вам человек. Ах, почему я должен называть себя не иначе, как „незнакомым“! Если бы вместо этих строк я сам мог бы полететь в Хербесхайм, чтобы молить там о Вашей руке и дать свершиться тому, что было уже заранее решено по поводу нашего союза нашими добрыми родителями в период их искренней юношеской дружбы и чего так нетерпеливо требует мое страстное желание! О моя возлюбленная фрейлейн! При первых же признаках потепления, хоть и не совсем еще оправившийся после болезни, я все же буду в Хербесхайме. Благословляю свою судьбу и надеюсь, что задача моей жизни – добиться Вашего благословения нашей совместной судьбы – когда-нибудь будет выполнена. Я смею только смиренно молить Вас о Вашей руке, но не о сердце – его отдают только по доброй воле. И все же оставьте мне хотя бы надежду, что я когда-нибудь буду достоин этого. Если бы Вы только знали, каким счастливым меня бы сделала всего лишь одна короткая строчка Вашего письма, и какое чудо, не сравнимое со всем искусством врача, оно бы со мной совершило, Вы бы не оставили мои просьбы без внимания. Позвольте мне, в знак уважения к Вам, называться Вашим нареченным. Эдуард фон Хан».

Комендант пристально и серьезно изучал письмо. При этом он был скорее похож на размышляющего, чем на читающего письмо человека. Точнее выражаясь, у него было лицо человека, видящего сон наяву. Тем временем глава семейства желал только одного: чтобы Фридерика отбросила свое девичье жеманство и в конце концов призналась ему в своей радости.

– Но, папа, как я могу? Я ведь никогда не видела этого господина фон Хана.

– Глупенькая, я, конечно же, тебя понимаю. Однако утешься: он – высокий, стройный, симпатичный молодой человек с красивым бледным лицом. Он и прежде был несколько болезненным, что, вероятно, объясняется его чересчур быстрым ростом. Он здорово вымахал.

– Когда же вы его видели, папа?

– Когда был последний раз в столице. Кажется, это было лет десять-двенадцать тому назад. Я тогда еще привез тебе красивую куклу. Как же ее звали? Она была величиной с тебя. Бабетта, Розетта, Лизетта или как-то там еще в этом роде. Но ты, наверно, полнишь это лучше меня. Молодому Хану, должно быть, сейчас чуть больше двадцати. И такое бледное лицо, скажу я тебе! Вот увидишь сама.

– Папа, я предпочла бы сначала посмотреть на него, а затем уже читать письмо с такими предложениями.

– Конечно, это была глупая шутка, будто бы он – как мы, старики, условились, – не смог сам прийти на день рождения. На помолвку с мамой я когда-то пришел сам. Ну, что скажешь на это, мама? Наверно, у тебя тоже раскрылись глаза от удивления? У меня самого язык чесался сразу же все выболтать. Я бы и сказал все с самого начала, однако знаю я вас, женщин! Все стало бы известно еще перед днем рождения, и от сюрприза ничего бы не осталось.

– Ты хорошо сделал, папа, что не посоветовался со мной как с матерью. Теперь все свершилось. Да благословит Господь твой выбор.

– Но какой выбор, скажу я тебе, мама! Правда, за благородство его происхождения я и ломаного гроша не дам. Однако такая девушка, как наша, не станет обижаться, если ее будут называть «сударыней». И все же что значит быть богатым банкиром! Видишь ли, мама, мы – фабриканты, с нашим барахлом, в конечном итоге сами стоим не больше обыкновенного барахла. А банкир в мире бизнеса был и остается чем-то в превосходной степени и тому подобное. Махнет старый Хан рукой в сторону Вены – и мигом при дворе все приходит в движение (что прикажет господин Хан?). Кивнет он в сторону Берлина – и снова все мигом гнут спины чуть ли не до земли. Такому не страшны ни черт, ни англичане. Вот что я хочу сказать, мама. Что ты думаешь по этому поводу?

– Я считаю, что ты сделал превосходный выбор! – серьезно ответила госпожа Бантес и опустила взгляд в тарелку с супом.

Фридерика мрачно посмотрела на мать и, вздохнув, сказала: «И ты, мама?»

Пока шел разговор, комендант все тем же пристальным взглядом изучал письмо. «Черт возьми, капитанчик, вы все не можете начитаться? Ваш суп остынет!» – воскликнул господин Бантес.

Вальдрих очнулся, взглянул еще раз на письмо и быстро отбросил его в сторону, словно оно было пропитано ядом. Теперь он ел, а этот лист бумаги уже читали другие. Папу Бантеса раздражало то, что Фридерика не становилась веселее. Сначала он относил все на счет неожиданности, лишившей девушку дара речи, и не оставлял ее в покое, изощряясь в своих шутках, как это часто случается с живыми, веселыми людьми пожилого возраста. Однако при всех его стараниях это не находило никакого отклика в душе Фридерики. Только бухгалтер, кассир и инспектор из любезности улыбались.

Вконец раздосадованный, он спросил Фридерику напрямик: «Девочка моя, скажи ты мне наконец, угодил я тебе или нет? Или ты считаешь все это моей глупой выдумкой? Ответь же своему папе! Впрочем, ты по-другому запоешь, птичка, когда увидишь молодого Хана». – «Вполне возможно, дорогой папа! – возразила Фридерика. – Я и в мыслях не смею усомниться в благожелательности ваших намерений. Пусть вас успокоит это объяснение». – «Ну, это достойно всяческого уважения, Рикхен. Так и должна думать о подобных вещах умная девушка. Мама сама мне однажды призналась, что в свое время тоже так думала. Итак, наполним бокалы! Пусть живет невеста, а рядом с ней – жених!»

Папа чокнулся с дочерью. Остальные присоединились к ним. Казалось, в доме снова воцарилось всеобщее веселье.

«Вся нелепость этой шутки заключается в том, что молодой Хан отсутствует именно сегодня! – продолжал говорить господин Бантес. – А он – прекрасный, симпатичный молодой человек, скажу я вам. И очень общительный и обходительный. Притом выучка у него получше, чем у его отца. Бьюсь об заклад, что стоит тебе только увидеть его, как ты уже никуда от него не денешься. Готов спорить, что ты бросишься папе на шею и будешь благодарить его за это». – «Возможно, папа. Если все так и произойдет, как ты описал, я поступлю именно так. Но пока я его не увижу, я прошу – а вы, дорогой папа, знаете: в день рождения мне нельзя отказывать! – так что прошу ни слова больше об этом незнакомце до тех пор, пока я не увижу его собственными глазами».

Господин Бантес наморщил лоб и после небольшой паузы сказал: «Прошу прощения, фрейлейн. Хоть это и очень наивная просьба, но я ее, тем не менее, выполню. Твоя мама не просила в свое время о подобных вещах». – «Дорогой, – обратилась госпожа Бантес к своему мужу. – Только никаких упреков в адрес Фридерики. Нельзя забывать, что сегодня день ее рождения и никому не позволено ее обижать». – «Ты права, мама! – ответил старик. – Разумеется, он скоро пройдет. Новолуние уже близко, а там и погода изменится».

Тем самым – хотя и не без некоторой начальной принужденности – разговор удалось перевести в другое русло, и в доме снова восстановилась атмосфера прежней непринужденности и веселья. Только на сердце у капитана, несмотря на все шутки и веселье, оставался какой-то холодок. Госпожа Бантес, словно заметив это, против обыкновения часто наполняла его бокал. Фридерика посмотрела несколько раз на него пристальным, изучающим взглядом. И в те мгновения, когда их взгляды встречались, им казалось, будто их души втайне о чем-то спрашивают друг друга; в глазах Вальдриха можно было прочесть немой упрек, а душа Фридерики видела в этом взгляде желаемый ответ.

Остальные общались иным способом, то есть просто болтали, и добродушно-благожелательное настроение папы снова достигло своей кульминационной точки. Случилось так, что когда все встали и двинулись вокруг стола, чтобы запечатлеть обязательный поцелуй ни лице прекрасной королевы праздника, Вальдрих и Фридерика встретились как раз перед тем местом, где стоял папа Бантес.

«Послушай, Рикхен, – шаловливо сказал старик, – представь себе теперь, что на месте нашего Георга сидит некто, чье имя, пока его здесь нет, я не рискну назвать даже под угрозой смерти. Представь себе это – и твой поцелуй сразу станет не похожим на обычный. Ты только попытайся, глупышка».

Вальдрих и Фридерика стояли друг перед другом. Он взял ее за руку. Пристально-серьезно и несколько меланхолично глядя друг на друга, они поцеловались. Старик комичными прыжками отбежал в сторону, чтобы подсмотреть поцелуй. Он состоялся. Но, отступив друг от друга на шаг, они еще крепче схватились за руки. Вальдрих побледнел, а глаза Фридерики заблестели от слез. Они еще раз прижались друг к другу губами. Казалось, что после этого поцелуя они разойдутся, но их губы снова быстро соединились. После этого, громко всхлипнув, Фридерика выбежала из комнаты, а Вальдрих неуверенной походкой подошел к окну и стал рисовать пальцем по запотевшему стеклу.

Старик вертел головой по сторонам, застыв в какой-то неестественной позе. «Что здесь, черт побери, происходит? Что с девушкой? – воскликнул наконец он. – Что с ней такое случилось?»

Госпожа Бантес молча опустила глаза на свое бриллиантовое кольцо на руке; она знала, что происходило с Фридерикой, и поэтому сказала господину Бантесу: «Папа, пощади девочку. Пусть она выплачется». – «Но, но, – попытался что-то сказать он, однако в следующее мгновение бросился вслед за Фридерикой со словами: – Что с тобой, дитя, почему ты плачешь?»

Но она продолжала всхлипывать, сама не зная почему.

– Ах, ведь все это вздор и тому подобное! – воскликнул отец. – С тобой что-то случилось. Тебя обидели? Может быть, мама…

– Нет.

– Черт меня возьми, не я ли? Что? Скажи мне, не я ли? Из-за шутки? Ты плачешь из-за нее?

Госпожа Бантес мягко взяла его за руку и отвела от Фридерики, напомнив ему при этом: «Папа, ты не сдержал своего слова и обидел ее. Ты не выполнил ее просьбы и снова – ты же сам догадался…» – «Кое о ком напомнил? Ты права, я не должен был этого делать. Ну, полно, Рикхен: этого больше не повторится. Разве можно в подобных случаях так близко принимать к сердцу слова папы?»

Фридерика успокоилась. Госпожа Бантес подвела ее к арфе. Вальдриху пришлось ее настроить. Принесли флейту. Вальдрих и Фридерика попытались сыграть по новым нотам. В сопровождении флейты она играла блестяще. Таким образом, удался еще один прекрасный, доставивший всем удовольствие вечер.

Семейный совет

Папа Бантес сдержал слово. Ни словом он не обмолвился впоследствии о «некоем господине», хотя по-прежнему считал все эти условности «глупыми выдумками». Все, однако же, думали теперь только о нем.

По утрам, в обеденный час и перед ужином господин Бантес регулярно подходил теперь к барометру и постукивал по нему пальцем, заставляя ползти ртутный столбик вверх и надеясь таким образом обеспечить хорошей погодой путешествующих больных людей. Вальдрих, равно как и госпожа Бантес, тоже чаще обычного косились на пророческую трубку Торричелли.

– Погода заметно улучшается! – сказал однажды господин Бантес супруге, будучи с ней наедине в комнате. – Облака рассеиваются. Я думаю – он уже в пути.

– Не дай Бог, папа. Я вообще считаю, что более разумным было бы написать господину фон Хану и попросить его не приезжать до рождества в Хербесхайм. Хоть я и не верю во всю эту глупую болтовню, однако не могу справиться с каким-то неприятным предчувствием.

– Э, мама, ты имеешь в виду «мертвого гостя»? Ерунда! Стыдись!

– Я согласна, дорогой супруг, что это глупости. Правда, что бы ни случилось с нашим ребенком во время адвента, мы всегда будем… однако, если вдруг Рикхен почувствует себя нездоровой, то даже от одной мысли об этом ей может стать хуже. Пусть я и не верю в привидения, пусть Фридерика и смеется над этим, но давай не будем ходить в дни рождества в церковь чаще, чем нужно. Что поделаешь – таковы все люди. Перенесем официальную помолвку на более спокойный день. После адвента у молодых людей еще будет тысяча возможностей увидеть друг друга, обручиться и сыграть свадьбу. К чему именно теперь такая спешка? Может ли повредить отсрочка на несколько недель?

– Стыдись, мама! Не заставляй меня делать глупости. Хотя бы и потому, что невежественная толпа занята своими дурацкими разговорами о «мертвом госте», Фридерика обязана обручиться именно сейчас. Мы должны служить примером. Для нас это – долг и так далее. Если люди в городе увидят, что нам наплевать на «мертвого гостя» и что наша дочь объявляет о своей помолвке, – вопреки всей болтовне, – а также то, что с Рикхен ничего не случается и никто не сворачивает ей шеи, то навсегда свернет себе шею это дикое суеверие. И тогда нам останется только чаще наставлять людей: «Будьте благоразумны! Покайтесь в своих грехах! Будьте праведны! Ничто иное вам не поможет». Так что смело вперед, господин священник, смело вперед!

– Я не сомневаюсь, папа, в том, что твое дитя тебе тоже дорого, как не сомневаюсь и в том… однако, видишь ли, сто лет назад – что там ни говори, но если верить церковной книге, то случилось же все-таки какое-то несчастье. Возможно, и тогда уже были люди, не придававшие большого значения старинной легенде. Что же, мы так же поступим. Однако если ты назначишь помолвку именно на эти злополучные рождественские, дни столетней годовщины и, упаси Бог, случится, что…

– Хватит! Не хочешь ли ты сказать что-нибудь о вывернутой шее Фридерики? Не хватало мне еще забивать себе голову этой чертовщиной. Вот что: оставь меня со всем этим в покое!

– Нет, я не об этом. И все же, если, к примеру, господин фон Хан приедет к нам в эти злосчастные дни и – подумай теперь о его болезненности! Неблизкий путь, непогода и плохие дороги могут ухудшить его состояние. Допустим, наш гость окажется больным или – мне даже страшно произнести это слово – в конце концов даже мертвым. И тут еще эти адвенты, связанные с известным суеверием, которое, к тому же, подтвердится благодаря твоему упрямству… Мой друг, подумай-ка хорошенько над этим.

Господин Бантес, казалось, на мгновение задумался, но потом ворчливым голосом сказал:

– Мама, я не понимаю, почему никому, кроме тебя, не приходят в голову такие странные мысли? Как это у тебя получается? Ты могла бы стать поэтом и тому подобное. Впрочем, у всех вас такой вид, словно вы помешаны на этом хербесхаймском рождественском пугале. Все вы заодно: ты, Фридерика и даже капитан, который все же должен оставаться солдатом, кассир, бухгалтер, инспектор. Все, говорю я! Только никто не хочет признаваться в этом. Тьфу!

– Даже если бы все так обстояло – в чем я, правда, сомневаюсь, – то все равно умному отцу семейства следовало бы более снисходительно относиться к невинному предрассудку.

– Глупость не может быть невинной. Поэтому – никакой пощады! Война, открытая война! Со дня рождения Фридерики все в этом доме в таком замешательстве, словно в преддверии Страшного суда. Сам черт придумал эту сказку о «мертвом госте». Как я уже говорил, все остается по-старому, мама. Ничего не меняется. И я тоже стою на своем.

Так сказал господин Бантес и выбежал из комнаты. Между тем он тоже не мог больше оставаться прежним. Разговор посеял в нем сомнения. Он пришел к выводу, что ради спокойствия и мира в доме было бы лучше перенести помолвку на более поздний срок. Он слишком любил свою дочь, и эта любовь вызывала в нем опасения, что черт сумеет все-таки сыграть с ним какую-нибудь злую шутку, а люди припишут все «мертвому гостю». Против его воли с приближением первого адвента все тревожнее становилось у него на сердце. Он бы предпочел, чтобы его будущий зять еще какое-то время не торопился с приездом. И уж совсем не по себе ему стало, когда вдруг установилась хорошая погода и все чаще стали выдаваться такие солнечные и ясные деньки, словно поздняя осень захотела подарить еще одно, дополнительное лето. Как и прежде, господин Бантес прилежно подходил к барометру и постукивал по нему пальцем, но теперь уже с целью заставить ртутный столбик опуститься ниже.

К своему удивлению, он заметил, что с улучшением погоды к маме, Фридерике, а также к коменданту вернулось прежнее безмятежное настроение, да и остальные домочадцы обрели былую уверенность, чего нельзя было сказать о нем.

Хорошая погода

Госпожа Бантес не могла не заметить, что Рикхен затаила в душе немало возражений против богатого банкира и что полномочия коменданта города в отношении этой души превышают положенные границы. Поэтому не ради самого коменданта, а с целью предотвратить любую чрезмерную поспешность и – как результат – возможное несчастье, добивалась она отсрочки обручения банкира с ее дочерью. Ей хотелось бы, чтобы молодые люди сначала познакомились и чтобы Фридерика свыклась с мыслью о своей судьбе. Не помешало бы узнать также, заслуживает ли господин фон Хан сердца Фридерики. Поэтому предусмотрительная мать не сделала господину Бантесу ни одного упрека по поводу его выбора, хотя он до самого дня рождения скрывал от нее свое решение относительно руки их дочери – событии, к которому госпожа Бантес относилась далеко не равнодушно. Она слишком хорошо знала господина Бантеса: любые упреки только подстегнули бы его упрямство в этом деле. Именно поэтому она завела разговор с ним об этом и посеяла в нем сомнения, что, к ее радости, произвело на него должное впечатление. По той же причине еще в день рождения написала она письмо в столицу одной своей знакомой, чтобы осведомиться о моральных качествах господина фон Хана. Ответ пришел как раз в тот день, когда хорошая погода внушила такой страх господину Бантесу. В письме подруги господин фон Хан изображался как абсолютно порядочный молодой человек, достойный всяческого уважения и прежде всего – всеобщего сочувствия – не только из-за его болезненности, но и вследствие его почти рабской зависимости от старого, брюзгливого, чудаковатого и жадного отца. Но, как сообщалось дальше, несколько недель назад молодой человек взял на себя ведение всех дел старика. Старый банкир удалился теперь на покой в свое загородное имение вследствие очевидной старческой слабости: он плохо слышал и ничего не видел даже через очки.

Все эти приятные новости подняли настроение госпожи Бантес лучше всякой хорошей погоды.

А другое событие того же дня рассеяло тучи на душе Фридерики и коменданта.