Текст книги "Жизнь как жизнь (Проза жизни) [Обыкновенная жизнь]"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Сегодня она, завтра я, – сказала Тереска с философской печалью.

Шпулька, которой Богусь становился уже поперек горла, осуждающе пожала плечами. Тереска задумалась, вспоминая вчерашний вечер. Воспоминание о девушке из «Орбиса» укололо ее в сердце, остро и неприятно. На миг ей даже захотелось рассказать об этом Шпульке, но как-то не хватило духу. Она снова почувствовала, что ее мир все-таки беднее в сравнении с теоретически известным, но на деле совершенно недостижимым миром Богуся. Неизвестно почему ей показалось, что та девушка живет в том же самом мире, что и он, в мире более важном, привлекательном, настоящем…

– Почему, черт побери, у нас в классе никто не спивается, никто не колется, даже не нюхает? – спросила она вдруг сердито с претензией в голосе. – Пусть бы хоть по канавам валялись! Какое идиотское благородное собрание добродетельных девиц! Всюду слышишь: бандиты, хулиганы, золотая молодежь, трудное детство, ошибки и извращения, а мы что? Одни только положительные личности!

– У Баськи уже три двойки, – трезво заметила Шпулька. – У меня одна. Тебе еще мало? Магда на прошлой неделе удрала с какой-то разнузданной вечеринки, на лестнице подвернула ногу и хромает до сих пор, а Ханя ей завидует. Чего ты еще хочешь? А вообще, какого рожна тебе все эти гадости?

– Проблемы, – буркнула Тереска. – Мне не хватает серьезных проблем в ближайшем окружении. Жизнь какая-то обыкновенная и неинтересная.

Шпулька подозрительно поглядела на нее и снова пожала плечами.

– Ты, наверное, совсем с ума сбалдела. Наверное, Богусь тебе голову задурил… Мало тебе проблем с деньгами? А уж если тебе нужна аморалка, то весь четвертый класс делает все возможное в этой области [5]5
  В системе образования Польши существует четыре ступени, из которых четвертая ступень соответствует последнему одиннадцатому классу российской системы образования


[Закрыть]. У них там обнаружилось что-то такое страшное, но я еще не знаю точно что.

Тереска оживилась. Четвертый класс может доставить материала для сплетен. Правда, четвертый класс – не третий, это уже преддверие выпуска, но можно и о них поговорить в приличном обществе.

– Если там что-то аморальное, то Ханя наверняка знает. Где она? Надо из нее все выжать.

– Пока что это я хочу выжать из тебя домашнее задание по математике. Я вообще не понимаю, о чем там речь…

На большой перемене Ханя выложила все сведения. Взволнованная, с пылающими щеками, проникнувшись темой до глубины души, она объяснила, что трех девиц из четвертого класса поймали на аморальном поведении. Ханя была маленькая, толстая, надутая девчонка с большой красной физиономией, по сторонам которой висели жирные пряди волос, кои должны были изображать буйные локоны. К тому же она слегка косила. Ее величайшей мечтой было вести себя аморально, но недостаток красоты решительно мешал ей воплотить мечту в жизнь. Она делала что могла, чтобы похудеть, проводила в бассейне бесчисленные часы, занималась всякими видами спорта, но все это принесло только тот результат, что она была лучшей пловчихой и лыжницей школы. Внешний вид Хани по-прежнему оставался в противоречии с мечтами, тем более тема аморалки была для нее самой сладостной на свете.

– Да что это значит, что они вели себя аморально? – недовольно спросила Тереска. – Крали, что ли? Напивались?

– У них были всякие хахали, – возбужденно объяснила Ханя. – Они искали иностранцев. Причем все они из английской группы и у всех пятерки по языку.

– Хорошо, что я занимаюсь французским, – буркнула Тереска.

– А я немецким, – добавила Шпулька.

– Я в английской группе, – сказала слушавшая разговор Кристина. – Вы не знаете, это обязательное поведение для английской группы?

– Ну, если бы ты стремилась к пятеркам, наверняка пригодилось бы…

– Мне кажется, я уж лучше откажусь от пятерок.

– И правильно. Вроде как тех трех девочек исключили из школы.

– Идиотки, – презрительно сказала Кристина. – Перед самым выпуском! Не могли подождать пару месяцев?

На скамейку около них присела высокая костлявая Магда, которая ела чудовищной величины яблоко.

– Я хочу вам заметить, – сообщила она между двумя кусками, – что сейчас будет математика. Точная наука. Если вы не приведете в себя нашу Ханю, чтобы она выкинула из головы аморалку четвертого класса, то Ханя будет на вашей совести, потому как неизвестно, что она напишет или скажет. Каракатица ее спросит как пить дать. Лучше всего плеснуть на Ханку холодной водой, это вроде бы средство радикальное.

Ханя вдруг замолчала, заморгала глазами и немного остыла. Она с упреком посмотрела на Магду.

– Тебе-то хорошо…

– Ага, – кивнула Магда. – Лучше не бывает. Я подложила себе под пятку пробковую стельку и теперь почти не хромаю. И болеть почти перестало.

– Она имеет в виду скорее причину того, почему ты подвернула ногу, – вежливо объяснила Кристина.

– У нее все-таки не все в порядке, что с фигурой, что с головой. Как у вас дела с саженцами? Я-то как раз хромаю, так что могу спокойно спрашивать. Работа меня не касается.

– Работа? – сердито фыркнула Шпулька. – А какая тут еще работа? Мы все отпахали сами, всю тысячу штук, а ей еще работы хочется!

Магда на миг замерла, завязнув зубами в яблоке, посмотрела на Шпульку дикими глазами и рывком вытащила челюсти из яблока.

– Как это… – начала она изумленно, но ее перебила Тереска.

– Каракатица тоже придирается, – сказала Тереска с обидой. – Она уже два раза спрашивала, почему так долго и справимся ли мы сами. Что она думает, так просто все сделать? Что, дескать, свистнул, чихнул – и все бегут с саженцами в руках? Вместо того чтобы похвалить, она еще и погоняет!

Магда тупо моргала глазами.

– Но ведь… – начала она снова.

На сей раз ее перебила сама классная. Она вошла одновременно со звонком. Ее вид не предвещал ничего хорошего. Лицо у нее было странно покрасневшее, глаза тревожные, а движения – резкие и нервные. Шпулька с облегчением подумала, что домашнюю работу она, слава Богу, успела списать.

– Кемпиньская, что ты сказала про саженцы? – спросила Каракатица уже от самых дверей. – Повтори еще раз.

Тереска было села, но тут снова встала.

– Я сказала, что они уже тут, – мрачно ответила ’ она. – Позавчера вечером нам привезли последнюю партию. У нас собрана вся тысяча.

– Как это привезли? Кто привез?

– Один такой. Садовник. Привез, потому что там было довольно много. Когда было поменьше, мы сами возили, но столько разом, да еще из Тарчина, – это уж совсем было невозможно…

Учительница жестом остановила Тереску. Казалось, ее что-то душило.

– И где они? – слабым голосом спросила она.

– На школьном дворе, за сараем. Мы их ветвями заслонили, чтобы никто не украл. Там все и лежат, вся тысяча.

– Вся… тысяча… – повторила классная голосом умирающей. – За сараем…

Она смотрела на Тереску как на страшного упыря, который появился в приличной, нормальной школе. Тереска со своей стороны смотрела на классную с растущим беспокойством, не уверенная в том, что хранение саженцев в сарае не является преступлением. Шпулька, столь же испуганная, смутно подумала, что число «тысяча» не должно производить настолько уж сильного впечатления на преподавательницу математики. Весь класс, сообразив, что происходит нечто необыкновенное, в напряжении затаил дыхание.

Учительница оперлась о стол, чувствуя странную слабость. Чудовищное недоразумение медленно и с некоторым трудом доходило до ее сознания. Тереска и Шпулька одни, без всякой помощи, непонятным образом добыли в отдаленных районах страны и доставили на школьный двор тысячу саженцев, в то время как все мероприятие было запланировано совершенно иначе. Две девочки должны были только заказать саженцы у людей, согласных их пожертвовать, и уточнить срок получения, к тому же не вдвоем, а при помощи всего класса. Девочки должны были только организовать работу двадцати пяти своих соучениц. Все это время наготове была заказанная школой грузовая машина, чтобы перевезти саженцы в Пыры, а не на школьный двор. То, что произошло, было попросту чудовищно.

В остолбенении глядя на эту кошмарную Тереску, классная руководительница чувствовала, как по спине у нее ползут мурашки. Она подумала, что, если ей не удастся очиститься от подозрения, будто она принудила двух учениц совершить нечто подобное, она не только потеряет работу, но еще и угодит под суд. Это же безумие и издевательство!

– Деточка!! – простонала она жалобно. – Что же ты натворила…

Хаос, который воцарился в результате попытки объясниться, сорвал урок математики и половину урока польского языка. Тереску и Шпульку по очереди вызывали в кабинет директора, в учительскую и в класс, и всюду им объясняли, как неправильно они поняли круг своих обязанностей, всюду их встречали одновременно уважение и упрек, восхищение и укоризна, ужас и восторг. Как оказалось, класс ждал, когда они проявят инициативу и внесут какие-нибудь предложения, робко подсовывая им адреса знакомых садовников. Педагогический коллектив ждал известий, куда и за каким количеством саженцев высылать грузовик. Классная с раздражением ждала результатов деятельности двух организаторш общественной работы, не зная про их муки. Ведь Тереска и Шпулька не чувствовали никакой потребности исповедоваться.

Всем участникам передряги удалось в конце концов прийти в себя, и все сошлись на том, что две юные преступницы совершили потрясающий, героический, невероятный подвиг, за который им положены честь и хвала. При переходе в следующий класс они получат особую письменную благодарность, а до конца года их освободят от всех общественных обязанностей.

– Ну вот и на тебе, – сказала сердито Тереска Шпульке на последней перемене. – Эта глупость – целиком твоя работа. В сравнении с ней донос на режиссера вообще в счет не идет. Ты что, оглохла, когда она про все это объясняла?

– Оглохла тогда аккурат ты, – ответила измученная и исстрадавшаяся Шпулька, над головой которой прогремели все громы. – Я слышала, что она говорила, но она вечно о чем-нибудь нудит и нудит. Я думала, она просто нас нарочно заставляет делать такие невозможные вещи: дескать, слабо вам. Ну может быть, я что-то там и прослушала. Я даже удивилась, что это вдруг все наши девчонки такие услужливые стали, все подсовывают нам разные там адреса. Мне и в голову не пришло, что это было так прилично организовано. Ой, мамочки, что же я пережила… и на кой черт я списывала эту домашнюю работу?

– Я так надеялась, что у вас ничего не получится, – призналась Магда, все еще слегка оглушенная событиями. – Вы молчали как рыбы, я и думала, что никто не хочет давать. Не выношу садовых работ! Ну вы и натаскали, лапочки мои, забодай вас комар, закусай вас корова… Оказывается, на Тереску нет управы…

* * *

Участковый ждал Тереску с явным нетерпением. Вместе с ним в комнате сидел Кшиштоф Цегна, который все еще выковыривал из разных частей тела невидимые, но остро ощутимые иголочки. Непрестанные мелкие и щекочущие уколы довели его до кипения, которое странным образом преобразовалось в следственный энтузиазм. С бешеным упрямством он убеждал участкового, что все это странное дело они должны сами до конца распугать и, только узнав, что скрывается за всеми странностями, передать дело следственным органам.

– Это может оказаться то самое, – говорил он напористо. – Я своими глазами видел, как за девочками следили. Никто ни за кем без повода не следит. Ну и что с того, что в Главном управлении все знают про эту контрабанду, раз у них нет доказательств и они никак не выследят малину! Ну да, рулетку и покер они накрыли. Кто же станет хранить контрабанду в таком месте?

– Но никто не говорил, что хранить ее обязательно надо у садовников, – неуверенно ответил участковый. – Ничто о таком не говорит. За этими гадами ездили, проверили их машину, ну и что? Ничего. Черный Метя имеет право на личные связи, знакомства и друзей.

– На всякий случай надо проверить его приятелей. И это мы должны проверить, а не они, потому что все может оказаться ложным следом, а мы им только работы прибавим. А у садовника места – хоть отбавляй! Слона можно спрятать, не то что паршивенькую коробочку с часами или с валютой, да хоть с какой ерундой!

– Совсем избаловался ты, сынок, – со вздохом ответил участковый. – Часы и валюта для тебя уже «какая-то ерунда»…

– Ну потому что и так известно, что это крупная шайка, мало того что они через границу перевозят, так еще и нелегально торгуют! И рулетку эту перенесли неведомо куда, мне все это кажется подозрительным. У нас до сих пор спокойно было, а тут оказывается, что как раз у нас все и творится…

– Тарчин – это не у нас…

– Но Черный Метя у нас! И девчонки эти у нас!

– Сынок, опомнись! Эти девочки не торгуют и не переправляют контрабанду.

– Но от них приходят самые важные сведения!

Тут участковый увидел в окно идущую к ним через двор Тереску и сделал знак прекратить разговор. Кшиштоф Цегна почувствовал укол кактусовых иголочек у основания большого пальца. Выковыривая иголки, он думал, каким образом ему склонить своего начальника на сверхпрограммную деятельность, которая далеко выходила за пределы их служебных обязанностей, но в результате именно им достались бы все лавры за ликвидацию шайки валютчиков и контрабандистов. Не Главному управлению уголовного розыска, а именно им, рядовым сотрудникам районного управления…

– Расскажите-ка вы нам по порядочку, как все было с той машиной, которую вы все время видели на шоссе, когда ездили, – ободряюще начал участковый.

– Да никак с ней не было, – сердито сказала Тереска, все еще кипевшая после объяснений в школе. – У Шпульки мания преследования. Эти садовники, видимо, все между собой знакомы и ездят друг к другу с визитами, из Виланова в Тарчин и обратно. Тоже мне страшные преследователи.

Она чувствовала себя отвратительно еще и потому, что подстерегавшие ее злодеи оказались обыкновенными людьми и романтическое обаяние грозящих на каждом шагу опасностей развеялось как дым. Чем сейчас она сможет заинтриговать Богуся? Что у нее осталось? Жизнь как жизнь, беспроблемная, неинтересная…

– Но ведь за вами ездили, – сказал Кшиштоф Цегна со злостью, потому что его снова уколола иголка, на сей раз в безымянный палец. – И за вами следили. Следили или нет?!

– Может быть, но это наверняка кто-то другой. И я вообще не знаю, что общего между этими двумя случаями!

– Тогда расскажите все по порядку, как что было.

Неохотно, но подробно Тереска рассказала обо всей изматывающей возне со сбором саженцев, старательно обходя вопрос, что возня явилась результатом недоразумения. Участковый и Кшиштоф Цегна слушали так внимательно, что ее наконец проняло. Она умолкла и пристально на них посмотрела.

– Ничего не понимаю, – сказала она подозрительно. – Никаких бандитов не было, а вы ими интересуетесь. Что это значит? Так, в конце концов, преступники это или порядочные люди?

– Это смотря какие, – буркнул Кшиштоф Цегна и втянул сквозь зубы воздух, потому что его укололо в том месте, откуда он вроде бы все иголки повытаскивал.

– По-разному бывает, – сказал участковый. – Если вам когда-нибудь еще попадется эта машина, – вы ведь помните номер? – так вы нам обязательно скажите. Нас она очень и очень интересует.

В сердце Терески снова проснулась слабая надежда. Может быть, какая-то афера все-таки существует, а грозящая отовсюду опасность – не мираж и не иллюзия? Может быть, сотрудничество с милицией наконец сделает жизнь интереснее? Во всяком случае, попробовать стоит.

Возвращаясь домой, она встретила у калитки своего брата.

– Слушай, ты, я такую тачку видел, – сказал Янушек в полном восторге. – Спортивный «ягуар», самая последняя модель, красная, салон отделан черной кожей, модные фары…

– А-а-а, как раз вовремя! – перебила его Тереска, вспомнив, что братец ее помешан на автомобилях, – Бог с ним, с «ягуаром», но ежели ты когда-нибудь увидишь «фиат», у которого номер Великой Французской революции…

– Крыша у тебя поехала? – презрительно перебил Янушек, останавливаясь перед дверями. – Какой еще номер у Великой Французской революции?! Это короли пронумерованы, а не революции!

– Дата. Не будь таким тупым. У него номер как дата Французской революции!

– А какая там у этой революции дата?

Тереска взялась за ручку и возмущенно взглянула на брата:

– У тебя по истории что?

– А тебе какое дело? Мы Польшу проходим.

Тереска пожала плечами и нажала на ручку двери. Дверь не открывалась.

– Тысяча семьсот восемьдесят девятый год. Только вместо единицы – пятерка. Пятьдесят семь восемьдесят девять. Где у тебя ключ?

– В кармане ветровки.

– А ветровка где?

– Дома. А буквы какие?

Тереска оставила в покое ручку и прекратила тщетные попытки открыть дверь.

– Инициалы Шпулькиной тетки: «ВГ». Мой ключ в сумочке, а сумочка лежит у меня на письменном столе. Если бабушки нет, в дом нам не попасть.

– Бабушки нет, она вчера сама говорила, что вернется сегодня попозже. Пошли, попробуем через двор. «ВГ, пятьдесят семь восемьдесят девять»? Темно-синий «фиат», да? Так я его сегодня видел.

– Что ты говоришь? – удивилась Тереска. – И где?

Янушек соскочил со ступенек и стал обходить дом.

– Он стоял возле этого «ягуара». Я запомнил номер, потому что я все номера запоминаю, а этот к тому же был с такими же цифрами, что и у «ягуара», только в обратной последовательности. А что? Зачем тебе этот «фиат»?

– Мне-то он не нужен, милиция им интересуется, – ответила Тереска, идя за ним. – Закрыто? Может, хоть какое окно приоткрыто?

– Ежели бабуля выходила последней, то все окна и двери закрыты, как в подводной лодке, герметически! Только через дымоход и можно войти. А почему милиция интересуется этим «фиатом»?

– Не знаю, неважно. Потому что он за нами ездил. Господи, что же нам теперь делать? Я голодная. Надо быть последним кретином, чтобы держать ключ в кармане одежды, которую не носишь!

– А ты сама? В су-у-умочке! Тоже мне мадам фик-фок на один бок! Я думал, что ключ у тебя и мне придется только подождать тебя!

– А я думала, что у тебя ключ есть и что ты будешь дома, когда я вернусь…

– Ну что, стекло выбьем?

– Ты с ума сошел? Нам велят за него заплатить. Ничего не поделаешь, подождем маму.

– Но я тоже голодный!

– Ну что я могу поделать? Пойдем в магазин, купим себе хлебушка. У меня есть два злотых.

– У меня – злотый и двадцать грошей. А что, совсем никак не получится войти?

Тереска пожала плечами, безнадежно обведя взглядом все окна дома. Янушек почесал в затылке.

– Как минимум полтора часа придется ждать. Так что, пошли в магазин? Но этот кладезь знаний я с собой не потащу!

Он встал на колени и сунул портфель под ступеньки кухонного крыльца. Не долго думая, Тереска последовала его примеру. Продовольственный магазин был недалеко, а денег хватило как раз на четыре булочки и газировку.

– Не понимаю, что ты там такое говорила, – забормотал Янушек, давясь уже черствеющим хлебом. – Насчет того, что эта машина за нами ездила? За мной ничего не ездило.

– За мной и Шпулькой. Не лакай так быстро, половина воды моя!

– Жутко черствые эти булки. А почему она за вами ездила?

– Не знаю. Ты должен пойти в милицию и рассказать, где ты ее видел. А где ты ее видел?

– На Бельгийской. Когда рассматривал тот «ягуар». Из него выносили какие-то свертки.

– Из «ягуара»?

– Нет, из этого «фиата».

– А ты что делал на Бельгийской?

– Не твое свинячье дело. Опускал в ящик купоны «спортлото». Мне что, идти в милицию вот так, ни с того ни с сего, добровольно?

– А тебе больше понравится, если тебя туда под конвоем отведут?

– А что, сама туда сходить не можешь?

– Так ведь это не я ее видела, а ты!

Трапеза из четырех булочек и бутылки лимонада была недолгой. Родимый дом по-прежнему оставался для них неприступной крепостью, когда придет кто-то из родных, было неизвестно. Тереска должна была идти на урок только около пяти, а до тех пор ей было нечего делать. Поэтому они решили идти в милицию вместе и не откладывая.

Участкового временно не было. Кшиштоф Цегна, услышав рассказ Янушека, чуть не расцеловал рассказчика, который вдруг показался ему самым очаровательным подростком всех времен и народов. Оттопыренные уши и веснушчатый нос приобрели вдруг просто райскую привлекательность. Кшиштоф Цегна выпытал у Янушека, какого точно размера и формы были свертки, которые выносили из «фиата», где и когда это происходило, и у него словно крылья выросли. Участковый, который пришел через полчаса, тоже оценил важность сведений.

– Что-то мне кажется, что они здорово влипли, – сказал он с удовлетворением, когда Тереска с Янушеком медленно выходили с милицейского двора. – Невезуха этих парней преследует. Перенесли свою малину с Жолибожа на Мокотов – и мы их накрыли в первый же день. Надо майору сообщить.

– Они испугались и нашли себе вроде как безопасное место, – радостно поддакнул Кшиштоф Цегна. – И Черный Метя! Я пока что не стал бы сообщать майору, может быть, лучше сперва подсмотреть, что и как они там делают…

– Сынок, ты ведь не станешь же стоять там в засаде днем и ночью, на этой Бельгийской. У тебя другие обязанности. Я знаю, тебе хочется их всех самому повыловить и сразу получить за это пару звездочек на погоны, но опомнись! И так очень красиво у нас все получается!

Кшиштофа Цегну это не убедило. Что-то говорило ему, что сведения, полученные благодаря Тереске и Шпульке, таят в себе нечто такое, что нужно использовать. Тайну, над которой безуспешно бьются уже давно специалисты в Главном управлении, он должен раскрыть сам, один, и только тогда у него будут какие-то заслуги. Ничего не говоря, он решил сделать все, что только можно, и немножно больше…

* * *

Время шло, а от Богуся не было ни слуху ни духу. Единственной надеждой для Терески оставались именины, и долгие дни и часы ожидания она решила подсластить мечтами об этом дне. Правда, если сто раз сказать «сахар», слаще не станет… Она предвидела сплошные проблемы. Известно было заранее, что именины будут праздновать традиционно, по-семейному, как каждый год. Будут родители, бабушка, Янушек, тетка Магда, разумеется с Петрусем, жутко толстая и противная тетка Хелена, кузен Казик и в качестве единственного утешения – Шпулька. Если Богусь попадет в такую компанию, он навеки разочаруется в ней. Он будет настроен на молодежный танцевальный вечер с необычными гостями, и торжественная семейная трапеза окажется для него неприятным сюрпризом.

Разумеется, Тереска могла бы настоять, чтобы именины отмечали в два приема: сперва, конечно, семейный обед, а молодежный вечер потом, но ее удерживали от этого две причины. Первое – отсутствие технических средств, то есть музыки и денег, а вторая – страх перед вмешательством высших сил. В этом вопросе Тереска была суеверна. Если она станет упрямиться, все организует ради Богуся, одолжит денег, страшно потратится, пригласит гостей, ясно как день, что она все сглазит. Богусь, разумеется, не придет. Всегда так бывает, судьба – штука вредная, чем больше усилий приложить, тем более бесцельными они окажутся. Из двух зол уж лучше присоединить Богуся ко всей этой семейной компании, чем нарваться на то, что он вообще не придет.

Идя в тот день на свой последний урок на Бельгийскую улицу, Тереска чувствовала, что в ней нарастает бунт. Если бы не то, что ей так по-дурацки всего не хватает, все было бы легко, просто и само устроилось бы. Почему именно у нее должно быть столько трудностей и хлопот? Мало того что школа, так еще и дом… В конце концов, их, детей, только двое, а не шестеро. Почему же жизнь такая паршивая? Почему отец – обыкновенный бухгалтер, а не директор крупного предприятия или, например, посол где-нибудь… Почему у бабушки после двух войн в качестве всего имущества осталось только обручальное кольцо? Другие спасли ценные картины, антиквариат, драгоценности, царские десятки, а бабушка что? Почему при каждом удобном случае именно их дом взрывался под бомбами и становился добычей пожара? Проклятие какое-то, что ли? Ведь если бы не дядя и не его деньги на ремонт виллы, вообще неизвестно, где бы они сейчас жили. Ну почему именно она должна быть членом такой безнадежной семьи?

Где-то между одной и другой бунтарскими мыслями в ней заговорило чувство справедливости, и оно напомнило ей, что Шпульке гораздо хуже, однако ее это не утешило. Другим было лучше, гораздо лучше.

Бунт разросся в ней буйно и неукротимо и превратился в категорическое решение не поддаваться. Проклятие или нет, а она сможет все это преодолеть и как-нибудь из этого выберется. Рано или поздно – лучше, конечно, рано – она сама сделает свою жизнь и легче, и интереснее, и привлекательней… Она справится с этим даже вопреки дурацкой судьбе! А пока что она идет на урок, за который получит деньги, а эти деньги решат часть ее проблем…

В связи с платой за уроки Тереска вела собственную бухгалтерскую книгу, потому что ей платили раз в месяц, после первого числа. Запомнить всего этого она не сумела бы ни в коем случае, поэтому после каждого урока у каждого из своих троих учеников она записывала продолжительность урока в специально предназначенной для этого тетрадке и, для устранения всяческих недоразумений, приказывала своим двоечникам расписываться рядом. Ей самой это, конечно, в голову не пришло бы, но она послушалась отца, который неизвестно почему твердо приказал ей следовать этому правилу. В результате подсчет ее заработка был прост, а родители не желающих нормально учиться детей очень одобряли такой способ выставлять счета.

Ученица на Бельгийской набрала в результате восемнадцать часов. После урока в комнате появилась ее мать.

– Сколько я тебе должна? – спросила она как-то уж очень вежливо.

– Пятьсот сорок злотых, – ответила вежливо Тереска, скрывая удовлетворение.

– Это за что же столько?

Тереска слегка удивилась и открыла свою бухгалтерскую книгу.

– За восемнадцать часов, – ответила она недоуменно. – Тридцать помножить на восемнадцать…

– Какие там восемнадцать часов, – сердито перебила хозяйка дома. – Не может быть, чтобы было столько!

Тереска не поверила собственным ушам. До сих пор никто еще не обвинял ее в ошибках. Она вытаращила глаза на раздраженную даму, после чего заглянула в тетрадь и подсчитала еще раз.

– Ну да, – сказала она, недоумевая еще больше. – Пожалуйста, можете сами проверить. Четыре недели по четыре раза и два дополнительных урока…

– Ничего подобного. Ты совсем даже не занималась с ней два часа за урок, ты раньше уходила, я не знаю, похоже, ты и полутора часов с ней не сидела… А на прошлой неделе вообще уроков не было.

– На прошлой неделе вас не было дома… – начала было Тереска и осеклась. До нее дошло, что она слышит, и все внутри у нее перевернулось вверх ногами, а кровь ударила в голову. Именно эта ученица отчаянно сопротивлялась приобретению любых знаний, и Тереска неоднократно оставалась у нее даже дольше чем на два часа, следя, чтобы все уроки были сделаны до конца. Она хотела достичь хоть каких-то результатов, пусть из самолюбия. Никогда она не уходила раньше времени! В глубине души Тереска похвалила себя за то, что записывала все так тщательно.

– Вот вам самое лучшее доказательство, – сказала она возмущенно, суя тетрадь под нос даме и чувствуя, что не может оставить этот вопрос не выясненным до конца. – К счастью, я записываю время, а Малгося сама под этим подписывалась. Вот, пожалуйста!

Хозяйка дома презрительно оттолкнула тетрадь.

– Написать можно все, что угодно, – сказала она неприятным тоном. – Малгоси это не касается, она и не смотрела, под чем подписывается. Ты насчитала себе слишком много. Я могу заплатить тебе за десять часов и ни гроша больше!

Тереска почувствовала, что ее что-то душит. Она повернулась к своей ученице.

– Малгося!

– Малгося, ты же не обращала внимания на то, что подписывала, правда?

Малгося сидела у стола, глядя на Тереску смущенно, но с каким-то ехидным торжеством.

– Не знаю, – сказала она небрежно. – Я не смотрела, что там написано…

Тереска лишилась речи. Подозревать ее в мошенничестве было настолько безгранично мерзко и глупо, что ей не верилось, что об этом идет речь. Малгося и ее мать показались ей вдруг неописуемо противными. Ее тяжело раненные честь и достоинство отозвались внутри громким голосом. Она едва сдерживалась, чтобы не взорваться. В мыслях царил полный хаос, но омерзение было сильнее остальных чувств.

Хозяйка вынула из кошелька деньги.

– Триста злотых, – сказала она твердо. – За десять часов триста злотых. Больше там и не было.

Тереска окаменела.

– Плевать мне на ваши триста злотых, – ледяным тоном сказала она, прежде чем опомнилась, что говорит. – Я знаю, сколько было, и знаю, что больше уж точно не будет никаких часов. Прошу найти себе кого-нибудь другого для обмана и оскорблений.

Руки у нее тряслись, когда она поспешно собирала свои вещи, решив плюнуть на эти паршивые деньги и на эту мерзкую семейку и как можно скорее покинуть этот зачумленный дом. Пусть подавятся, это какое же свинство, какое же чудовищное свинство…

Малгося по-прежнему сидела у стола, неуверенно глядя на Тереску. Мать подозрительно быстро и с готовностью спрятала деньги в кошелек.

– Как хочешь, – сказала она, не пытаясь скрыть довольной улыбки. – Ты могла бы быть и повежливее.

Тереска уже направилась к дверям. В душе у нее бушевало возмущение. Она собиралась с достоинством покинуть этот дом, не сказав ни слова, но жест хозяйки дома заставил ее переменить решение. Она начала соображать, что ей незаслуженно подложили здесь чудовищную свинью, непонятно почему обманули ее, а теперь радуются. Фигушки, пусть хоть не на всю катушку радуются…

– Отлично, я передумала, – с безграничным презрением отчеканила она, задержавшись в дверях. – Я возьму эти триста злотых. А двести сорок будет моя плата за тот урок, который вы мне преподали.

Дама заколебалась и слегка покраснела. Она снова вытащила деньги из кошелька.

– Возьми…

– Благодарю вас, – произнесла Тереска с тем же ледяным презрением. – Прощайте…

Оставшись одни, мать с дочерью посмотрели ей вслед, а потом друг на друга.

– Ну вот, двести сорок злотых у нас сэкономлено, – проговорила мать с показной беспечностью. – Отец не будет так придираться и скандалить. Я уж надеялась, что она действительно обидится и ничего не возьмет.

– Она больше не придет, – буркнула дочь. – А отец не из-за меня скандалил, а из-за тебя. Он кричал, что ты слишком много тратишь на глупости. А о моих уроках речи не было.

– Какая разница, на что я их трачу. Если бы не твои уроки, деньги бы тратились на что-нибудь другое. Эти деньги мне нужны.

– Ты ее обманула.

– Ничего подобного. Деточка, не морочь мне голову. Вообще неизвестно, может, это она хотела меня обмануть. Самое главное в жизни – не дать себя обмануть.

– Конечно, – буркнула Малгося ехидно, – лучше уж самому…

Тереска вышла на улицу в полном бешенстве. Она давилась стыдом и ненавистью. То, что ей выпало пережить, было сто раз мерзко! Вместе с омерзением в ней бок о бок бушевали ярость и желание отомстить. На миг у нее в голове мелькнула мысль поджечь дом, из которого она только что вышла, или сделать что-нибудь в том же роде. Что– то достаточно мощное, чтобы разрядить бурю внутри и удовлетворить чувство справедливости. Она не в состоянии была спокойно думать и шла дальше, приближаясь к зданию, перед которым ее брат неделю назад любовался машинами.