Текст книги "Жизнь как жизнь (Проза жизни) [Обыкновенная жизнь]"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

– Когда эти дети вырастут, мы же еще будем живы, правильно? – сказала она растерянно. – А я не желаю жить в обществе, которое состоит из опустившихся личностей и дегенератов. Особенно под старость.

– А в обществе, которое состоит из мошенников и бандитов, ты жить хочешь?

– Ну хорошо. Но для этого есть милиция…

– А для детей – органы социальной защиты и родители! Кроме того, дети долго растут! А тут – пожалуйста: один вечер, а сколько можно сделать! И мне хочется видеть результаты того, что я делаю, причем сразу, а не через двадцать лет!

Шпулька смутно почувствовала, что в этом есть какой-то смысл.

– Ну ладно, – признала она. – Но это так страшно и жутко!

– А мне нравятся страшные и жуткие вещи!

– Ты, наверное, ненормальная. Никто другой не впутывался бы в подобные вещи. Этот Богусь – просто кретин. Господи, влюбись ты в кого-нибудь другого!

– Отстань! – мрачно буркнула Тереска и пошла в сторону дома Шпульки. – Я никогда в жизни ни в кого больше не влюблюсь. С меня достаточно.

– Богусь не стоит того, чтобы быть последним! – категорически запротестовала Шпулька, и справедливость этого суждения ударила Тереску как молнией. Правда, до сей поры она полагала, что ее любовная жизнь необратимо рухнула и превратилась в руины, что разбитого сердца никто и никогда не склеит, но тут она вдруг засомневалась в справедливости этого решения. Богусь оказался идиотом. Может быть, когда-нибудь… кто-то еще… еще раз попробовать…

Она энергично задушила в сердце робкие надежды. Нет, исключено, из этого ничего не получится! Такие переживания не для нее, она должна заняться чем-нибудь другим. Торжественно объявленная благодарность милиции – это вам не жук начихал, это переполняет всю душу законной гордостью. Хотя совершенно иного характера…

– Если Кристине ее ухажер не сделает задания по физике, мы обе завтра сгорим как швед под Полтавой, – вдруг зловеще сказала Шпулька. – Я не верю, что ты успеешь сделать физику, а про меня и говорить нечего. Слушай, иди скорей домой и хотя бы попробуй что-то решить!

* * *

Вопреки ожиданиям Янушек отнесся к предложению сотрудничать с большой прохладой.

– Ты мне лучше так и скажи, что я должен следить за всеми машинами в Варшаве, – сказал он презрительно. – Этот «опель» из Жолибожа, так, что, по-твоему, из этого следует? Мне вообще не возвращаться домой?

– Так ведь машина не стоит же непрерывно на Жолибоже. Она ездит по городу и где-нибудь останавливается. Ты можешь случайно на нее натолкнуться.

– А эта машина, с революцией, тебя уже не касается?

– И эта касается. Но и «опель» тоже.

– А почему?

– Нипочему. Они милиции нужны.

– Ого! Почему это, елки-метелки, милиция так накинулась на транспортные средства? Ну ладно, буду тебе искать машины, но за это две недели будешь вместо меня посуду мыть.

– Ты с ума спятил? – спросила Тереска с таким безграничным изумлением, что Янушек опомнился. Действительно, в этой области от его сестры требовать было нечего.

– Ну ладно, не мыть, – согласился он. – Делать домашнюю работу по математике.

Тереска изобразила на лице укоризну и осуждение.

– Я хочу обратить твое внимание, что домашними заданиями по математике для всяких там умственно отсталых я занимаюсь за деньги. Это моя профессиональная работа. А ты…

– А я бы тоже мог искать всякие там тачки по городу за деньги!

– Ничего подобного! Помогать милиции в поимке преступников – это общественная работа!

– Тогда считай, что мое домашнее задание по математике – твоя общественная работа! Если я буду тратить время на поиски машин по городу, то не смогу делать математику!

После длительных торгов обе стороны пошли на некоторые уступки. Сошлись на том, что за некоторые задания по математике полкласса Янушека будет обращать внимание на некоторые машины города.

Результатом этого договора был скорый визит Терески к участковому. После своего значительного вклада в дело борьбы с преступностью она чувствовала себя в отделении как дома. Она постучала в дверь, услышала изнутри какое-то восклицание, которое приняла за приглашение, и вошла.

Участковый сидел на стуле за своим столом, а напротив него на стуле сидел какой-то человек весьма симпатичной внешности, тоже очень пожилой, лет сорока. У него было лицо с мелкими острыми чертами и очень живые быстрые глаза. В целом он немного походил на птицу.

– Добрый день, – сказала вежливо Тереска. – Мой брат видел «опель».

Участковый при виде Терески вздрогнул и изменился в лице. Он тревожно посмотрел на своего собеседника, поднялся со стула и сделал такой жест, словно защищался от нечистой силы.

– Не сейчас, – сказал он поспешно. – То есть… Простите, но… А кто вам позволил войти… В общем, и хотел сказать, что… занят я и прошу подождать!

Тереска страшно удивилась. Она недовольно посмотрела на незнакомого человека, который все это время сидел с каменно-вежливым выражением лица.

– Я позже не могу… – начала она.

– Тогда завтра! – быстро перебил ее участковый. – По личным вопросам я принимаю завтра!

Тереску это так удивило, что она уже ничего не могла сказать. Она секунду постояла с открытым ртом и вышла из негостеприимной комнаты. На улице, за дверями участка, она наткнулась на Кшиштофа Цегну, который возвращался с патрулирования своей территории.

– Этот ваш шеф выкинул меня за дверь, – сказала Тереска возмущенно. – Я бы очень хотела знать почему!

– А он один? – поинтересовался Кшиштоф Цегна.

– Нет. Там сидит какой-то тип. С такой птичьей физиономией. Он на вид очень симпатичный, значит, наверняка преступник.

– Господи, помилуй! – застонал Кшиштоф Цегна. – Никакой не преступник, а майор! Вы успели что-нибудь сказать?

– Что вы говорите, неужели майор? Да нет, ничего я не успела. Я хотела сказать, что мой брат видел «опель». А он вообще не пожелал ничего слушать! В чем тут дело? Это вас больше не интересует?

Кшиштоф Цегна с минуту помолчал.

– Все из-за меня, – сконфуженно сказал он наконец. – Это дело ведет именно майор, а я все время ему перебегаю дорогу. Шеф боялся, что вы что-нибудь скажете и начнется катавасия. Теперь уж, елки-палки, точно начнется!

Он отказался от мысли вернуться в отделение и очень огорченный пошел вместе с Тереской по направлению к ее дому. Тереске стало любопытно.

– Я ничего не понимаю. Как это вы ему перебегаете дорогу? Мешаете ему?

– Нет, не это. Но я превышаю границы своих полномочий. Я сам тащу, вместо того чтобы все передавать, да еще и сотрудничаю с посторонними лицами. То есть с вами. Но у меня на это есть свои причины.

Тереске стало еще любопытней. Кшиштофа Цегну беспокойство и неуверенность в будущем угнетали страшно, поэтому ему очень хотелось перед кем-нибудь высказаться. Вот почему он открыл Тереске все свои намерения и мечты о будущем.

У Терески его проблемы в мгновение ока нашли живейший отклик. Желание совершенствоваться и честолюбивые планы она всегда, особенно в последнее время, замечательно понимала. К тому же Кшиштоф Цегна действительно мечтал о многом.

– Потому что я, понимаете, – горячо говорил он, – хотел бы делать что-нибудь великое. Если уж чем-то заниматься, то по-настоящему великим и нужным. И чтобы результаты были. Ради Бога, я готов работать как вол, мучиться, бороться, мне это даже нравится, но чтобы из этого что-нибудь вышло!

Тереска подписалась бы под каждым словом этого монолога. В этот момент Кшиштоф Цегна словно сформулировал все ее жизненные принципы. Она тоже хотела делать что-нибудь великое, ей нравилось видеть результаты своей работы сразу, немедленно и категорически. Ее не устраивало абы что. Она не любила убираться, но любила натирать только что покрытый мастикой пол и смотреть, как под щеткой возникает ослепительный блеск паркетин. Любила чистить очень грязные ботинки, причем всегда сначала чистила один, чтобы потом сравнить вычищенный ботинок с грязным. Она любила мыть окна, но только тогда, когда через стекла уже ничего не было видно. Особенно ей нравились всякие работы, в результате которых возникало что-то постоянное.

Амбиции Кшиштофа Цегны Тереске тоже очень понравились, и в ней немедленно проснулось дружеское желание помочь. Она решительно была на его стороне. Вопроса служебной субординации она, правда, совершенно не понимала, но существование проблем на этой почве сразу приняла на веру. Видимо, в этой милиции так получается, что каждому выделяется его собственный бандит или как-то в этом роде и нельзя отбирать бандитов друг у друга.

– Понятно, – сказала она сочувственно. – Я вам помогу. Я тоже считаю, что вы должны их всех сами выловить. Много их?

В последнем вопросе прозвучала тревожная нотка. Говоря о поимке бандитов, Тереска в воображении увидела ряд ободранных фигур в лохмотьях, с бандитскими мордами, скованных цепью один за другим, с ядрами у ног, а всю цепь вел за собой торжествующий Кшиштоф Цегна. Она только не знала, какой длины должна была быть эта цепь негодяев.

– Не знаю, – осторожно ответил Кшиштоф Цегна. – Пара человек. Достаточно было бы поймать самых главных.

– Те, которых мы видели… Эти, из машин, они самые главные?

– Почти, но еще не совсем. Через них можно добраться до тех, кто стоит на самом верху, но их уже не я буду ловить. Мне бы вполне хватило, если бы я собрал улики против этих, поменьше. Понимаете, если бы вы тогда сфотографировали того типа, который подкинул сверток в «фиат», вместо того чтобы утащить эти часы. Или пусть даже утащить, но сперва сделать фотографии. А лучше всего было бы поймать его на месте преступления. Еще очень важно узнать, с кем он контактирует… За таким надо побегать.

– Это плохо, – сказала огорченно Тереска. – Не могу я за ним бегать, потому что в школу ходить надо. И моему брату тоже.

– Ну нет, только не это! – перепугался Кшиштоф Цегна. – Пусть вам такие мысли даже в голову не смеют приходить! Это опасная работа и вообще в этом надо разбираться. Я уж сам как-нибудь в свободное время за ним похожу. Только надо знать за кем.

Категорические запреты вызвали у Терески разочарование и даже легкий протест, но она не стала открыто проявлять эти чувства. Горячее желание помочь разрасталось в ней, как тесто на дрожжах.'

Сразу же на следующее утро, еще перед первым уроком, Шпулька нарушила данную себе самой клятву, что не станет больше соваться в те страшные вещи, которыми Тереска отравляет ей жизнь.

– У нас все больше и больше машин, – сказала она таинственно. – Я видела еще одну.

Тереска, со вчерашнего дня еще более увлеченная этой темой, немедленно заинтересовалась. Она сразу угадала, о чем речь.

– Какую? Где?

– Темно-зеленую. На сей раз Наполеон под Москвой.

– У тебя крыша поехала? Какой Наполеон?

– Бонапарт. Дата. То есть, я хотела сказать, номер. И снова дурацкая пятерка по истории.

– А-а-а!.. «Пятьдесят восемь – двенадцать»? А буквы какие?

– «ВФ». Я так долго терзалась, чтобы вспомнить, у кого такие инициалы, что в конце концов запомнила и так, потому что таких ни у кого из моих знакомых нет. Из-за тебя у меня появилась мания запоминать автомобильные номера по историческим датам. Но у меня запас знаний недостаточный.

– Средместье, – сказала взволнованная Тереска. – Где он был? И откуда ты знаешь, что этот автомобиль нам подходит?

– А я снова была свидетелем кое-чего интересного. На Кручей, перед «Гранд-отелем». Я стояла себе и ждала автобус, то есть не стояла, а прогуливалась. Этот… с ухом… подъехал на «опеле», из его машины вышел какой-то тип и сел в эту машину… в «Наполеона под Москвой». А «опель» сразу отъехал. Очень быстро. И у того, кто вышел, в руках был точно такой же сверток!

Шпулька была полна радости. Облегчение, которое она испытывала при мысли, что увиденная сцена уже в прошлом, что при этом не было Терески и никто ее не принудил ничего красть или там брать в плен кого-нибудь из бандитов, заставляло ее охотно и радостно рассказывать об увиденном. Тереска раскраснелась.

– Как он выглядел?

– Ну, я же тебе и говорю: темно-зеленый…

– Да не автомобиль, а этот тип!

– Такой какой-то. Невысокий, лысый, в куртке с воротником и в очках.

– И что он сделал?

– Ничего. Сел в этого «Наполеона» и уехал.

– Ты его узнаешь?

– Если увижу его с той же самой стороны и в той же самой одежде, то узнаю.

Ни одна из них не обратила внимания, что урок уже начался и учительница истории долгое время не сводит с них глаз. Учительница истории была толстая, крупная и величественная женщина, отчего ее и окрестили очаровательной кличкой Газель.

– Букатувна, будьте любезны рассказать нам, что тогда происходило в Польше, – вдруг предложила она зловещим тоном.

– Когда? – еще успела отчаянно шепнуть побледневшая Шпулька, поднимаясь с места как можно медленнее.

– В тысяча восемьсот тридцатом году, – сочувственно шепнула Кристина сзади.

У преподавательницы истории была кошмарная привычка по-своему задавать вопросы. Она считала, что ее предмет распространяется не только вглубь веков, но и вширь по всему миру. Невозможно было предвидеть, станет ли она требовать рассказать, что творилось в одном и том же месте в разные эпохи, или начнет проверять, что творилось в одно и то же время в разных уголках земного шара. Панические попытки вспомнить, что вытворяли немецкие маркграфы в тот момент, когда Христофор Колумб плыл в Америку, и который из Владиславов вырезал до последнего младенца семью какого-нибудь Святополка на Руси – или наоборот, – требовали невероятной сосредоточенности всех умственных способностей. Глубочайшая уверенность, что один раз усвоенные исторические сведения должны уже навсегда остаться в нафаршированных ими мозгах, позволяло историчке делать самые невероятные прыжки по странам и эпохам, независимо от того, в каком классе проходили материал. Перескок с Пунических войн на Ноябрьское восстание был мелочью, к каким класс давно привык. И все же каждый раз это вызывало легкое потрясение. Можно сказать, что класс привык к потрясениям.

– С Наполеоном было покончено пятнадцать лет назад, – невольно сказала застигнутая врасплох Шпулька, которую слишком резко оторвали от предыдущей темы.

– Действительно, – подтвердила Газель, критически глядя на Шпульку. – Но я тебя спрашиваю, что происходило, а не о том, что перестало происходить.

– Ноябрьское восстание…

– А в каком месяце, деточка, вспыхнуло Ноябрьское восстание?

– В ноябре… – неуверенно прошептала Шпулька, помолчав с минуту. За эту минуту она пыталась предугадать, какая страшная ловушка может быть скрыта в таком внешне невинном вопросе.

– Правильно. А когда начинается год?

– Первого января…

– Вот именно. И между январем и ноябрем обычно проходит довольно много времени. Стало быть?

Первые секунды Тереска внимательно слушала ответ Шпульки, чтобы в случае чего подсказать, и боясь, что спросят ее саму. Потом, однако, темнозеленый императорский автомобиль без остатка занял ее мысли, потому что она стала раздумывать, как бы снова с этой машиной повстречаться, только уже с фотоаппаратом в руке. Суть в том, что фотоаппарата у нее не было. А у Кшиштофа Цегны должен ведь быть служебный…

– Кемпиньская, – сказала Газель непоколебимо уверенным тоном. – Про это нам расскажешь ты.

«Господи Иисусе, про что?..» – в панике подумала Тереска.

Она принялась очень медленно вставать. Гаснущим взором посмотрела на стоящую рядом Шпульку.

– Эти два делегата в Думу, – шепнула Шпулька, не разжимая губ.

Мысль Терески лихорадочно заработала. Невозможно было ничего больше услышать, в классе царила мертвая тишина. Она сделала вывод, что, видимо, речь идет о том, чего никто не знает, и Газель уже выразила свое неудовольствие по этому поводу. А Тереска должна это знать, проклятая пятерка по истории обязывает ее отвечать абсолютно на все вопросы так, словно у нее в голове электронный мозг. Ноябрьское восстание было в предыдущем классе, но для Газели, для этого чудища, такие мелочи, разумеется, не имеют ни малейшего значения. Кажется, они говорили о Ноябрьском восстании, теперь что-то с этими делегатами, а сейчас, видимо, обсуждают непосредственные причины…

– Одной из непосредственных причин Ноябрьского восстания было то, что двое польских делегатов не были допущены в Думу, – сказала Тереска наугад.

Газель кивнула головой и явно ждала продолжения. Не имея понятия, о чем идет речь, Тереска замолчала и смотрела на преподавательницу как кролик на удава, не в состоянии отвести глаз.

– Фамилии, – снова прошептала Шпулька трагически.

Вот беда! Отвергнутые делегаты, несомненно, носили какие-то фамилии, только Тереска понятия не имела какие. У нее мелькало в голове, что они состояли в каком-то родстве, и она хотела было сказать, что это были отец и сын с фамилией вроде бы на «П», но, к счастью, вовремя спохватилась. Ошибочный ответ для Газели был куда большим преступлением, чем просто молчание, и в данном случае ошибка могла слишком дорого стоить. Кому-нибудь другому Газель и простила бы, Тереске – никогда!

Еще несколько секунд в классе стояла жуткая, замогильная тишина. Тереска собрала всю свою храбрость.

– Я не помню их фамилий, – сказала она решительно, пытаясь изобразить голосом глубокое смущение.

Газель, которая, казалось, навеки обратилась в камень, наконец заговорила.

– Это были братья Немоевские, – сказала она глухим мрачным голосом, полным глубокого осуждения, которое давило не хуже гидравлического пресса. После чего добавила: – Твоя оценка по истории с сегодняшнего дня стоит под вопросом…

«Этого мне еще не хватало!» – подумала Тереска, садясь на место. Она хорошо знала, что означают эти слова. В ближайшие недели ее проэкзаменуют по всему материалу, который они проходили, начиная с самых младших классов по сегодняшний день. И она должна знать все. Помнить все мельчайшие подробности, которые наверняка никогда больше не пригодятся ей в жизни. Если же, не дай Бог, Газель сядет на сынов Болеслава Кривоустого, она Тереску в гроб загонит. Отравит ей жизнь до самых выпускных экзаменов, и Тереска вообще их не сдаст. Неизвестно почему именно этот период в истории Отчизны никак не давался ей на память, и сыновья короля Болеслава, их вотчины и деяния постоянно путались у Терески в голове. По таинственным причинам Газель выбрала именно Тереску в качестве отличницы по истории и год за годом выжимала из нее на проверках все знания.

– Ты меня подвела, – сказала учительница с такой горечью, с такой печалью, что Тереске сделалось не по себе. Она вдруг почувствовала себя так, словно совершила какое-то страшное свинство.

– Что тебе в башку взбрело вытаскивать на свет Божий их паспортные данные! – возмущенно воскликнула она после урока, обращаясь к Шпульке.

– Господи, не знаю! – в сердцах ответила Шпулька. – Она меня пытала, пытала и все смотрит на меня и смотрит, ну как я могла все это вынести?! Я хотела выдумать что-нибудь, чего я не знаю, чтобы хоть на минутку отвлечь ее внимание!

– Ты меня заложила! Ведь заранее известно было, что спросит она как раз меня. И известно, что теперь будет. Ты что, считаешь, что у меня как раз сейчас есть время, чтобы учить историю? Чтоб ты пропала!

– Господи, ну прости уж, прости, ты ведь и так по истории все знаешь! Ладно, буду с тобой ловить бандитов, буду воровать часы, только перестань сердиться. Сперва она, теперь ты!

– Вот именно, – сказала мрачно Тереска. – Пожалуйста, можешь не красть. Меня ты втравила в экзамен по истории, а теперь можешь испортить жизнь одному порядочному человеку. Еще пара таких мелочей – и умрешь как благородная личность!

– Ты что, взбесилась, какая жизнь, какая личность?! – рассердилась Шпулька. – Какому еще человеку?!

– Перестаньте ссориться, – сказала замогильным голосом Кристина. – Сейчас химия, и химичка снова что-то там такое принесла. Опять будем неделю вонять неведомо чем, а я сегодня иду в театр…

Только на обратном пути из школы Тереска смогла рассказать Шпульке о мечтах и планах Кшиштофа Цегны. Она представила их так образно, что Шпулька тоже прониклась уважением и восторгом и решила, что недопустимо отказывать ему в помощи. В первую минуту она, правда, хотела спросить Тереску, какое ей дело до Кшиштофа Цегны и его жизненных планов, но потом раздумала. Кшиштоф Цегна, очень симпатичный и вызывающий самые теплые чувства, стал ей вдруг очень близок. Она вспомнила еще свой кактус, за который хотелось как-нибудь перед ним извиниться. Ясное дело, ему нужно помочь!

– Мы могли бы выследить тот автомобиль, если бы знали, где живет его хозяин, – предложила Тереска в порыве вдохновения. – Он нам этого не скажет, потому что боится, что мы влипнем в какую-нибудь неприятную историю. Но мы знаем номер и можем сами разузнать. Это Средместье, надо пойти в какое-то учреждение, где занимаются машинами, и там узнать, кому она принадлежит.

Шпулька слушала, чувствуя, с одной стороны, благородный энтузиазм, а с другой – растущую панику. Ее в ближайшем будущем явно ждали какие-то страшные впечатления.

– А где такое учреждение? – неуверенно спросила она.

– Не знаю. Там, где регистрируют транспортные средства. Янушек знает, а если нет, тогда – пан Влодек.

– Это кто такой – пан Влодек?

– Шофер директора моего отца. Он меня иногда до школы подвозит.

– И ты считаешь, что в этой регистратуре тебе сразу скажут, чья машина? Не спросят, почему ты ищешь хозяина?

– Я что-нибудь совру, выдумаю какую-нибудь историю. Например, он меня сбил, и теперь я его ищу, чтобы получить страховку.

– После смерти?

– Да нет, он меня не насмерть сбил, а немножко. Оба они меня сбили.

– Ну да, так по очереди по тебе проехали, а ты взяла и выздоровела? Не знаю, хорошо ли получается…

Оказалось, что плохо. Военный совет с Янушеком, который Тереска устроила поздно вечером, заставил ее изменить планы. У ее брата в этих вопросах было больше житейскою опыта.

– То, что тебя сбили – выкинь из головы, – сказал он категорически. – С этим надо идти в милицию, там сразу удивятся, что это ты сама их ищешь, а не менты. Придумай что-нибудь другое.

– Ну хорошо, я с ним ехала, и что-то забыла в машине…

– То есть или ты такая… легкого поведения… или он тебя вез за деньги. Это тоже наказуемо.

– У него что-то выпало, я подобрала и хочу ему это отдать.

– Бюро находок. Или объявление в газете. А кроме того, как это получилось? Он проезжал, у него что-то выпало, а ты сразу так быстро запомнила номер?

– На объявление у меня нет денег, это ведь не преступление? Он не проезжал мимо, он стоял, а что-то у него выпало, когда он трогался с места.

– Тогда ты еще должна иметь это что-то, что выпало. Они тебе предложат, чтобы ты оставила у них, и они сами отдадут. Это вроде бы идея получше, но все равно для нас плохо. Ври дальше.

– О Господи! Ну хорошо, он у меня что-то взял…

– Ага. Эго что-то само вскочило в машину? Так это что, блоха?

– Дурак ты! – рассердилась Тереска. – Это ты ему что-то прицепил. Дурацкая шутка. А он с этим уехал.

Янушек посмотрел на Тереску с огоньком в глазах.

– А знаешь, совсем неплохая мысль! Можно сказать и такое. И как раз ты хочешь узнать, не потерял ли он эту штуковину! Погоди. А что я ему мог прицепить? Ничего такого, что может сразу отлететь, потому что тогда не было бы смысла искать. А, знаю что! Компас на магните!

– Что-что?

– Компас на магните. У моего приятеля такой есть. Это компас для автомобиля, он не на магните, а на такой резиновой присоске, его прицепляют к приборной доске или вообще куда захочешь, а он держит, как клей! Я ему прицепил эту штуку к бамперу.

– Ты с ума сошел – прицепить кому-то компас к бамперу! Ну ладно, может, к заднему?

– Ну, разумеется, к заднему, спереди он мог бы сразу заметить. И вообще не сверху, а внизу. Если уж глупые шутки, то глупые шутки…

В результате беседы с паном Влодеком, который сказал, что транспортный отдел Средместъя находится в исполкоме, Тереска на следующий день после школы двинулась в бой. Сопровождавшая ее Шпулька решительно сказала, что идет просто за компанию и что внутрь не войдет ни в коем случае. Будет ждать на улице.

Тереске тоже было немного не по себе, но ею руководило чувство, с которым она не могла совладать, невзирая на страхи, неуверенность и беспокойство. «Не сожрут же они меня, – подумала она. – Ну, выкинут оттуда…» В сравнении со следующим уроком истории визит в транспортный отдел мог оказаться просто веселым развлечением.

Особа, которая сидела за столом в транспортном отделе, была старше Терескиной матери и производила впечатление грустной и разочарованной. Она посмотрела на Тереску поверх очков не слишком приветливо.

– Слушаю вас, – кисло сказал она, – в чем дело?

Всю ночь, утро и во время уроков в школе Тереска так тщательно отрабатывала рассказ о дурацкой проделке брата, что почти поверила в него сама. Она взволнованно, смущенно и с надеждой приступила к рассказу. Грустная чиновница заинтересовалась этой историей. Тереска была вежливой, воспитанной девочкой, совсем как довоенные дети, а к тому же она была так расстроена и полна доверия и надежды, что нельзя, никак нельзя было отнестись к ней равнодушно. Чиновница сняла очки, протерла их, снова надела и сочувственно посмотрела на Тереску.

– Это ваш младший брат, правда? Надо же, как он запомнил номер…

– Он, проше пани, на этой почве просто помешался. Он не помнит ни одной даты по истории, но помнит номера всех автомобилей, на которые хоть раз обратил внимание. И в этом его счастье, иначе пропал бы компас.

– А он не мог отпасть? Потому как, может, и искать-то уже нечего?

– Наверное, нет, он очень крепко держится. Даже при сильной тряске. Если отпал, то ничего не поделаешь, но мне кажется, надо по крайней мере попробовать.

Чиновнице страшно не хотелось вставать из-за стола и копаться в картотеке, у нее болела печень, в коленях давал себя знать ревматизм, но в этой девушке было что-то живительное, какая-то радостная, заразительная энергия. Чиновница вздохнула, поднялась со стула и подошла к шкафу…

– Есть!! – с торжеством выкрикнула Тереска, подбежав к Шпульке, которая поджидала ее на улице. – Он живет на Желязной! Быстрее, теперь едем в транспортный отдел на Мокотове!

* * *

– По-моему, нужно с ним по этому вопросу посоветоваться, – задумчиво сказала Шпулька. – Может быть, ему нужны определенные вещи, которые нам в голову не придут.

– Я как раз и собираюсь это сделать, – ответила Тереска.

Она с кряхтеньем выпрямилась и откинула падающие на лоб волосы. Они обе находились в подвале, где Тереска колола дрова. Котел центрального отопления в мороз становился неограниченно прожорливым. Шпулька собирала порубленные поленья в красивую пирамиду.

– Я вовсе даже и не знаю, какие именно снимки могут ему понадобиться, – продолжала она по-прежнему задумчиво. – Допустим, кто-то садится в машину или выходит из нее. Разве это снимок? Наверное, лучше сфотографировать их на месте преступления, как они передают друг другу эти свертки или что-нибудь в этом роде. И еще в свертках должны обязательно оказаться часы.

– Не требуй слишком многого, – буркнула Тереска и рубанула по очередному полену. – Я уж и сама не знаю, чем сперва заняться. Хорошо, что мне удалось так недорого купить этот фотоаппарат, потому что больше уроков взять просто невозможно по времени. Этих сволочей неизвестно когда караулить, а еще эта ведьма надо мной издевается методом внезапной атаки, так что я и сама не знаю уже, что учить. Сумасшедший дом мне гарантирован.

Жизнь в последнее время стала безумно разнообразной и поразительно изматывающей. Фотоаппарат Тереске удалось купить только потому, что было Рождество и половину необходимых денег она получила в подарок. То, что технические средства для следствия были закуплены, заставило ее последовательно реализовывать задуманные планы, и они обе со Шпулькой облазили город вдоль и поперек в поисках подозрительных автомобилей, на фоне которых они фотографировали друг друга. У них обеих уже была обширная коллекция фотографий в самых различных позах на фоне «мерседеса», «опеля» и «фиата», причем на некоторых снимках в глубине виднелись и владельцы машин. Развлечение это было весьма дорогостоящим, если учесть, что проявлять и печатать пленку приходилось в фотоателье. Поэтому уроки приходилось давать в прежнем объеме. Школа тоже требовала своего, а несчастная история окончательно отравляла жизнь. Страшно оскорбленная Газель применяла чудовищный метод, на каждом уроке задавая Тереске внезапные вопросы, перескакивая по эпохам и странам и перебивая, как только Тереска пыталась немного расширить ответ и показать все свои знания по данному вопросу.

– И надо же… ведь было время… – говорила Тереска между ударами топора, – когда я считала… что сильно занята… Ох, ну и сучище! И только сейчас… я понимаю… что у меня… была пропасть времени!

Шпулька вовремя отшатнулась, так что отлетевшее полено полетело не ей в голову, а в стену рядом.

– Ты меня убьешь или выбьешь мне глаз. Руби потише!

– Не могу, у меня нет маленького топорика. Он слетел с топорища. Просто смотри, куда летит, и уходи с этого места. Если Газель от меня когда-нибудь отцепится, у меня будет райская жизнь!

Шпулька пригнулась, чтобы ее не покалечило очередное полено, и покачала головой.

– Я уж и сама не знаю, кто из вас более упрямый…

– Я вовсе не упрямая, – ответила мрачно Тереска, прекратив рубить и опираясь на топор. – Она совершенно по-дурацки по непонятным причинам обязала меня иметь по истории эту пятерку. Ты понимаешь, она верит, что я должна это все знать, чтоб эту историю черти взяли! Это совершенно бессмысленно, мне же история нужна как собаке пятая нога, но подвести ее я не могу. Мне совсем эта паршивая пятерка не нужна, это ей она нужна, но ведь не могу же я так сразу поднять лапки кверху и сдаться! Это единственная пятерка по истории в обоих третьих классах, и, если у меня ее не будет, то не будет ни у кого, потому что никто другой не даст себя так захомутать! Это только я одна могла сглупить давным-давно, а теперь уже поздно отступать. Да ты и сама знаешь.

– Ага… Удивительно, как ты все помнишь.

Тереска снова начала колоть дрова.

– Я уж вообще… ничего другого не читаю… только книжки по истории… А если мы еще и поймаем… этих бандитов… И перестанем за ними бегать… Тогда у меня голова закружится… от изобилия свободного времени!

Шпулька про себя подумала, что тогда Тереска наверняка придумает что-нибудь другое, столь же трудоемкое, но предпочла вслух этого не говорить. Она встала с чурбачка и собрала наколотые поленья.

– И вообще глупо, – сказала она через несколько минут. – Нам было бы гораздо удобнее, если бы у нас была машина. Они ездят, а мы на машине за ними гоняемся.

– Еще бы. Летом у нас хоть санки были…

– Зигмунт, когда на праздники приезжал, снял колеса и снова поставил полозья. Сказал, что можем покататься с горки на саночках. Идиот.