Текст книги "Последняя свобода"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Глава 20

Аллочка в шортах, в широкополой панаме и с ножницами (я аж содрогнулся – «режет, режет») подошла к калитке. Кажется, трезвая. Поздоровались.

– А Гриша в Москве.

– А мы к тебе.

– Милости прошу, – она улыбнулась умоляюще, будто и вправду просила милости.

Прошли на кухню, сели за стол, я взглянул на шкафчик, где, помнится… Никакой реакции – видать, муж выдал строгий наказ. «Бей жену молотом – будет золотом».

– Аллочка, Гриша говорил, ты больна.

– Я?

– Расширяешь сосуды.

– Какие мужчины тупые! – Она рассмеялась нервно.

Василий сказал ласково – его обычный тон с пациентами:

– Позволь, дорогая, я тебя обследую.

– Ерунда какая-то!

Но он уже доставал из потрепанного, еще папиного саквояжа какие-то блестящие штучки с проводами (не разбираюсь). Я вышел на крыльцо покурить. На солнцепеке живем, правда. Когда же грянет обещанная гроза?

– Леон! – позвал брат, и я вернулся на кухню. – Ничего расширять не надо, все более или менее в норме. Конечно, нужна кардиограмма, но если чутье меня не обманывает…

– Не обманывает! – перебила Алла. – Я абсолютно здорова.

– Нервная система расшатана.

– Ерунда!

– Аллочка, ты ему верь, – ввернул я наставительно. – Он великий диагност.

– Вась, – сказала она с симпатией, меня игнорируя, – завтра будет вишневый компот готов…

– Ни-ни! Завтра в первую смену, семичасовой электричкой полечу. А ты кардиограмму все-таки сделай. Хочешь, у меня?

– Я в полном порядке.

Тут я решительно вклинился:

– Тогда можно я буду с тобой откровенен?

– Лучше не надо.

– А я все-таки попробую. Гриша расшатал систему своими похождениями.

– С этим давно покончено.

– Знаю: с 6 августа девяностого года, – я выдержал эффектную паузу. – Но вода ничего не смыла.

Я выстрелил наугад, намекая на горностаевскую манию ежевечерних омовений в озере, но она так побледнела, что веснушки засверкали точно солнышки, а Василий буркнул:

– Поосторожнее. Жена не должна давать показания против мужа.

– То в Англии. А у нас обязана.

– Что за тон! – возмутилась Аллочка, и опять я почувствовал, как нежная женственность переходит в железную непреклонность. – Вы явились меня допрашивать?

– Нет, нет, Леон действительно попросил меня посмотреть.

– Посмотреть, как я пью? Ну, люблю коньяк – ну и что дальше?

– Сопьешься, – пообещал я, – если не сумеешь освободиться.

– От чего?

– Хочешь, я расскажу тебе версию?

– Версию?

– Ну, набросок. Марго встречалась с Гришей на озере, – я был безжалостен, но что поделаешь, если смерть безжалостна?.. – Не спорь, у меня есть свидетель. И там что-то произошло.

– Что?

– Что-то страшное.

– Что?

– Когда я уезжал на похороны Прахова, ее последние слова были: «Ты не виноват, Леон. Не ты отвечаешь за убитых».

– Каких убитых? – изумился Василий.

Я продолжал невозмутимо, оба слушали затаив дыхание:

– Кабы убийца не стер кровь с картины, милиция, возможно, раскачалась бы и осушила озеро. Гриша ведь не просыхал, а? На утренней зорьке, на вечерней… – вдруг всплыл странный сон, и я проговорил как по наитию: – Рыболов с удочкой тащит из глубины что-то большое, красное…

Тут у Аллочки сдали нервы, и она попалась по-глупому, прошептав:

– Шестого августа Гриша не ходил на озеро.

– Ты его выследила?

– Нет! – В светлых глазах ее застыл откровенный ужас. – Но я знаю, что не ходил.

– Откуда?

– По запаху, – прошептала она.

– От него пахло кровью?

– Ты что, совсем спятил!

Своей «версией» я ее словно загипнотизировал – и вдруг она очнулась. Презрительная улыбка тронула тонкие губы.

– Духами.

Выкрутилась. Марго духи не употребляла – я не любил, – и она давным-давно отвыкла.

Аллочка продолжала спокойно, но выдавали глаза и крупные пальцы, она их ломала, не замечая, машинально… «Она вышла в горе, ломая руки…»

– Я скрывала, но, если ты обвиняешь своего лучшего друга в убийстве, я расскажу. Но все между нами, поняли?.. Так вот, шестого августа он разговаривал с какой-то женщиной по телефону, я услышала случайно. Они договорились о встрече вечером в парке.

– С Марго?

– С отдыхающей из писательского пансионата, как я поняла из контекста. С какой-нибудь молодой творческой дурой, – опять презрительная улыбка. – Его вечные похождения мне надоели.

– И ты пошла устроить скандальчик?

– Слава Богу, вовремя опомнилась. И завернула к вам отвести душу.

– С Марго?

– Ну, отвлечься. Никого не было, я ушла к себе, и вскоре появился Гриша.

– Почему ты решила, что не с озера?

– Волосы сухие, и пахло «Златом скифов». Довольно сильный аромат.

– Ты ему кое-что высказала?

– Нет.

– Отчего же?

Она промолчала.

– Не знаю, каким «златом» от него несло, но для гуляки-мужа он вел себя крайне неосторожно.

– Неосторожно?

– Да хоть бы голову в бочку окунул.

– В какую бочку? – уточнил Василий.

– Тут у них под водостоком, – уточнил я рассеянно и поймал острый, напряженный взгляд Аллочки. – Сильный аромат… мерзкий смрад.

Каким-то смрадом несло, почти физически ощущал я, от этой истории, а Аллочка как будто окаменела, бессмысленно глядя перед собой.

– Алла, предупреждаю: убийца действует и может приняться за свидетелей.

– Леон, полегче, – вмешался брат. – Ты его считаешь ненормальным?

– Марго что-то узнала про убийцу и погибла.

– Фантастика! Как же осушить озеро?

– Уходите отсюда! – закричала Алла.

– Леон, пошли, не увлекайся. Ты имеешь дело с живым человеком, страдающим…

– С мертвым! – сорвался я. – Только где труп? Где кровь, вы мне скажете? Кто стер кровь?

Брат рванул меня с табуретки, и уже за порогом мы услышали тихий, надрывающий душу плач, как по покойнику.

– Добился! – прошептал Василий.

– У тебя есть те таблетки?

– Какие?

– Ну, те желтенькие, что ты Ольге давал.

Мы вернулись на кухню. Почти насильно он заставил ее принять лекарство, дал запить.

– Скоро заснешь, Аленька, – и указал мне глазами на дверь: пошли, мол? Я едва заметно покачал головой. Но Аллочка поднялась сама и исчезла где-то в глубине дома. Василий зашептал:

– Это сильное седуктивное средство. Сейчас наступит разрядка, эйфория.

– Можно допрашивать?

– Ну, если необходимо.

Я колебался.

– Это насилие над психикой?

– Воздействие на подсознание.

Я колебался, но азарт взыграл, и мы двинулись по коридору, ища спальню. Я там раньше не бывал: та же обстановка, что и у нас, только в несколько другом исполнении, а вот ковер – родной братец нашего. Эта родственность, если можно так выразиться, мне почему-то не понравилась.

Аленька, одетая, лежала на атласном покрывале и улыбалась чуть загадочно. Василий осторожно снял с нее панаму и сандалии. Я заговорил:

– Вот не решились тебя бросить в таком состоянии. Ты кого-то боишься?

Лицо ее слегка затуманилось, и она выговорила:

– Кровь.

– Что «кровь»?

– Я ее видела.

– Где?

– Не надо. Мне без вас так хорошо.

– Сейчас уйдем. Тогда ночью начиналась гроза, ты помнишь?

– Помню. Ветер.

– И ты у нас в саду видела монаха, да?

Она засмеялась беспечно, улеглась поудобнее и закрыла глаза.

– Ты узнала этого монаха, да?

– Да ну тебя, Леон!

– Ну хорошо. Скажи только, кого ты боишься. Я всех перечислю… Василия?

– Нет, он добрый.

– Юру?

Опять беспечный смех.

– Своего мужа?

Она выговорила четко и резко:

– Тебя!

– Где ты видела кровь?

– Леон!

– Не мешай, Вась. Где?

– Где умирал Прахов… где ты его зарезал.

В чертовой непроглядности, кажется, мелькнула разгадка. Зазвонил телефон – наверное, в кабинете. Аллочка шевельнулась, но осталась лежать. Я прошел и взял трубку.

– Алло!

– Кто это?

– Это я, Гриш, Леон.

Наступила пауза, я воззрился на поднятый шкаф – пустой. Верхние застекленные полки пусты.

– Что ты там делаешь?

– Мы с Василием слушали Аллочку.

– Как это?

– Слушали сердце. Он ей дал таблетки, она засыпает. Гриша положил трубку.

Глаза у нее действительно были закрыты, дыхание ровное. Василий осторожно поглаживал ей руку, крупную, «рабочую», так сказать. Предложил еле слышно:

– Разбудить?

Однако его проклятая жалость уже передалась мне, и я отказался, совершив тем самым ужасную ошибку.

Мы спустились со ступенек, я зачерпнул горсть воды из бочки и поморщился.

– «Злато скифов»… не этим ли ароматом несло от Гриши?

– Чтобы такой хлипкий интеллигент зарезал…

– Он хищник, Вася.

– Некая плотоядность есть, не спорю, нервная энергия, раз женщины так льнут, но…

– Да пойми же ты: не мог он вернуться сухим с озера, так себя выдать, он же ныряет, как русалка! «Русалка!» – отозвалось болью в сердце. Возле калитки валялись садовые ножницы, я обернулся, отметив в который раз: участок, в отличие от моего, в полном порядке, все брито-стрижено, живут на солнцепеке… То самое, страшное ощущение резануло по сердцу.

– Дай-ка мне свою таблетку.

Василий поспешно протянул две.

– Нет, одну. Спать не хочу… не по себе как-то.

Мы зашагали в отрадной тени тополей, завернули за угол.

– Вась, что с ней?

– В первом приближении все вроде в норме. Требуется, конечно, тщательное обследование, но за одно ручаюсь: она в сильном стрессе, и давно.

– Что такое стресс по-научному?

– Истощение нервной системы.

– Чего она боится?

– Ключевое слово «кровь». Делай выводы сам.

– Она нашла у мужа вещи и тетрадь в крови?

– Возможно. Леон, давай сходим на озеро.

– Зачем?

– Что там произошло? Не понимаю.

– И не поймешь.

– Может, почувствую.

Мы остановились у нашей калитки. Василий заскочил на минуту, я подождал.

– Молодые дома?

– Колю не видел, я саквояж на терраске оставил. Маша там ходит взад-вперед. Девица с огоньком.

– Да уж.

– Скоро свадьба?

– Не знаю.

– Он ее в Голландию заберет?

– Не знаю их планов.

– Так узнай, – резонно заметил Василий. – Надо же готовиться.

– А тебе не надо? Сыграем две в один день, дешевле.

– Три! – Василий засмеялся. – Трое Востоковых… шикарно!

– Мне не на ком.

– Найдем.

– У тебя в реанимации, что ль?

– Кстати, Леон, если будешь в Москве, навести Ольгу. Она спрашивает о тебе.

– Обязательно. Она в больнице долго пробудет?

– Кто знает… Пусть полный курс пройдет.

– У тебя есть ключи от ее квартиры?

– Есть. А что?

– Хочу проверить ее пишущую машинку.

– Не понял… – тут Василий внезапно понял, и аж лысина его побагровела на солнце. – Ты смеешь подозревать Ольгу в этих письмах?

– Просто для порядка, Вась. По возможности проверю всех, кто имел отношение к Прахову.

– A-а… ну пожалуйста. – Он достал из кармана пиджака связку ключей, отцепил один, протянул мне. – Ищейка ты несчастная.

– Да вместе съездим, чего ты.

– А вдруг я успею машинку подменить?

– Номер не пройдет. Я ее хорошо запомнил.

– Что ж сразу не проверил?

– Не сообразил. Мне кажется, эти письма писала женщина.

– Но не Ольга, поверь, не та психология: она никого не стала бы мучить.

– Так ты считаешь, в письмах…

– Мука. Отчаяние. Сильная воля и страстная личная заинтересованность.

– Да, ты телефон ее подруги взял?

– Взял. Я у тебя в подручных, что ль, хожу…

Мы стояли над пляжем. Дети, собаки, смех, песок, солнце, сосны…

– Вон на той стороне, прямо напротив мостков, лежал камень.

– Чрезвычайно странно. Если труп утопили в озере, дня через два он должен был всплыть.

– Может, и всплыл. Перед неким рыболовом.

Я искал глазами кусты бересклета, нашел. Справа от пляжа, где начинался лес. Подошли. Нежная ажурная листва в зарослях высоких трав.

– По-видимому, здесь происходили свидания.

– Могли б найти и более уединенное место.

– На утренней и на вечерней зорьке никого тут нету.

– Слушай, Леон, ты с женой спал?

– Да с этим проклятым романом весь распорядок спутался. Я ведь обычно по утрам пишу, а тут – ночами. Часто на кушетке и засыпал в кабинете.

– Впредь будешь умнее.

– Никакого «впредь» не будет! – Я переменил тему. – Заросли густые, с дороги ничего не видать. Милашкин, надо думать, с той же целью сюда залез. Рыбак рыбака видит издалека.

– Он тоже удит?

– Удит. Женщин.

Мы сели в траву. Озерные блики, сверкая, слепили глаза, и гордо возвышалась на том берегу та сосна, под которой лежал камень. Такое умиротворение вошло в мою душу, такой покой – впервые за годы. Умом-то я понимал, что началось действие наркотика, сон мешался с явью, а душа словно летела над водами, над лесом, над садами, словно сливалась со всей этой благодатью, что пленила меня еще двадцать лет назад.

Восемнадцать лет мы тут прожили вместе, а потом ты исчезла, умерла, и в этом сияющем просторе я тебя ищу… и найду, чтобы жить.

Глава 21

У меня скопилось уже немало «компромата» на издателя, и под вечер мы с Василием опять отправились к Горностаевым. Но никто не отозвался на звонок и стук.

– Неужели так крепко спит?

– Вряд ли. Действие, – Василий произнес замысловатую латинскую формулу, – длится часа четыре, пять, не больше.

Меня-то «благодать» покинула вскоре после озера – а показалось, часы прошли, вечность, – но я ведь и принял только одну таблетку; однако ощущение «полета» всколыхнуло романтическую муть души; и во избежание последствий я весь день провел с братом. Марию почти не видел.

– Ушла куда-то, Леон.

– Мне это не нравится. И боссу пора бы подъехать.

Мы в нерешительности стояли на крылечке, у бочки с мертвой водой, а ножницы так и валялись у калитки, посверкивая в закатных лучах.

– Такое чувство, что там кто-то есть, – я кивнул на дверь.

– Машины не видно.

– Может, в гараже.

В летние месяцы Гришу обслуживал шофер из местных, пожилой Никанорыч.

– Прислушайся.

Какие-то шорохи мне слышались в недрах дома, протяжный скрип.

– Понятное дело, – Василий подмигнул. – Не хочет открывать, надоели мы ей до чертиков.

– Ладно, вернемся позже. Должен он когда-нибудь приехать.

Ужинали втроем, без Коли. «Я за ним не слежу», – любезно объяснила мне невеста. Она не только ходит взад-вперед, но и с ролью хозяйки справляется недурно. Я отвык: чистые салфетки, букетик в вазочке, вкусная еда… Но кусок не лез в горло под прицельным взглядом золотых глаз. Я стаканами глушил компот из яблок и курил. Дух горькой полыни – печальный дух деревни – смешивался с ароматом флоксов. А может, печаль шла от ущербной луны в зеленовато-розовом небе, от сумерек земли. Вечер переходил в ночь.

У Горностаевых светилось одно окно – кажется, в Гришином кабинете. Он и открыл входную дверь.

– Наконец-то! – воскликнул я.

– Что случилось? – Гриша стоял на пороге, как камень. – Надо поговорить.

– Что случилось?

– Поговорить надо!

Он посторонился. Прошли в кабинет.

– Как Алла себя чувствует? – спросил Василий.

Гриша, не отвечая, стоял посреди комнаты какой-то отсутствующий, словно омертвевший.

– Что с ней? – я вдруг испугался.

– Она ушла, – сказал, наконец, Гриша.

– Куда?

Пожал плечами.

– Забрала вещи и документы.

– Ну, а что объяснила? Что ты молчишь?

– Я ее не видел.

– Записку оставила?

– Нет.

И в этом доме смерть? Я похолодел и спросил почему-то шепотом:

– Тебе этот уход ничего не напоминает?

Он молчал.

– Твои женщины как-то странно исчезают, Гриша. Ты был на озере?

– Что?

– Волосы мокрые.

Он машинально провел рукой по голове.

– А может, голову в бочку сунул?

– В какую… – начал он и замолчал.

– С мертвой водой. Как тогда.

Какую-то секунду мы смотрели глаза в глаза. Гриша закурил.

– А по какому, собственно, праву вы лезете ко мне ночью…

– Осмотреть спальню! – Не дожидаясь разрешения, я бросился в коридор, сгоряча сунулся не в ту дверь, включил свет: на веревке над ванной висит влажная еще мужская рубашка. Дорогая, фирменная – не на озеро он в ней ходил. Запомним!

Вот и «будуар»: подушка и покрывало слегка примяты с краю, ковер… никаких пятен, полный порядок. И стало мне от этого совсем жутко.

Мужчины ввалились за мной в спальню.

– Ты прибирался?

– Нет!

– Чего не хватает?

– Четырех платьев, плаща, – начал Гриша монотонно, – халата, шлепанцев, туфель…

– А украшений?

– Они были на ней.

– Ах, на ней!

– Утром!

– Что именно?

– Она обычно носит цепочку с крестиком и серьги. Серебряные.

– Еще?

– Часы. Дорожная сумка и сумочка, паспорт, кошелек.

– Денег много?

– Нет. То, что на хозяйство в начале месяца дал.

Да уж, Гриша отвалит, дожидайся.

– Нож пропал?

– Нет!

– Убийца приобрел опыт.

– То есть?

– Не вынул нож из раны: крови вроде нет. А в остальном – тот же почерк.

Мельком подумалось: кому я, с Васькиных слов, говорил про адский приемчик – оставить лезвие в холодеющем теле?.. Сыну – точно. А может, еще кому…

Василий, опустившись на колени, начал обследовать – «обнюхивать» – ковер, мы остались у порога.

– Она меня бросила, – сказал Гриша как новость, а я вспомнил и повторил сказанную по тому же поводу фразу:

– Так не бросают.

– Что?

– Так умирают!

Он вздрогнул, пепел с сигареты в музыкальных пальцах просыпался на ковер. Гриша исчез, вернулся без окурка, с мокрой тряпкой и тщательно вытер невидимый прах. Меня это как-то поразило.

– Аленька любила порядок, – пояснил.

Если и были тут следы, то они уничтожены, конечно.

– Она безумно боялась, – сказал я.

– Кого?

– Крови. Она видела кровь.

– Мне она этого не говорила, – заявил Гриша с угрюмой твердостью. – Где?

– На месте убийства Прахова.

– Что за бред!

– Запах вина и крови, если он действительно есть, вообще все запахи заглушаются духами, – доложил брат и так и остался сидеть на коленях.

– Аленька любила «Злато скифов».

– Так любила, – заметил Василий, – что вылила на ковер полсклянки, не меньше. Вот! – он ткнул пальцем в огромный бордовый цветок. Я подошел, нагнулся, даже голова закружилась – не люблю духов.

– Где это «Злато»?

– На тумбочке возле зеркала, должно быть.

Флакона не было.

– Где?

Гриша утомленно пожал плечами.

– Значит, взяла с собой.

– Когда ты перечислял взятые вещи, то духов не назвал.

– Не заметил.

С каждым вопросом и ответом разговор становился бессмысленнее и безнадежнее. Но я упорно продолжал:

– Во сколько ты вернулся из Москвы?

– Вечером.

– Уточнить у Никанорыча?

– В половине седьмого.

– Мы тут были около восьми, да, Вась?

– Около. Хочу заметить, что уже к пяти Алла должна была полностью прийти в себя.

– Аленька расширяла сосуды.

– Она была в сильном стрессе. Доктор, подтверди.

– Это правда. Я еще в ту среду на дне рождения отметил.

– Что? Что на дне рождения?

– А вот что, – заговорил я. – Помнишь, у нее началась истерика?

– Ну?

– После того, как я сказал, что Марго держат в земле.

Гриша закурил.

– Этого не может быть. За что?

– Не понимаешь? За то же, что и Марго. Как опасную свидетельницу.

– Да не смеши ты… – Он как будто начал успокаиваться.

– Алла призналась, что боится. И еще кое в чем призналась.

– В чем?

– Об этом ты сам расскажешь. А я сверю показания.

– Ты блефуешь, Леон.

– «И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник…» Откуда это, Гриша?

– Из Откровения Иоанна Богослова, – он побледнел.

– Твоя статья «Четвертый Всадник» с эпиграфом из Апокалипсиса очень понравилась Прахову.

– Ну и что?

Я наблюдал: вот-вот упадет пепел, и Гриша схватится за тряпку… так оно и случилось.

– Четвертого августа девяностого года ты по телефону договорился о встрече с Кощеем Бессмертным и встретился с ним.

– Ничего подобного.

– Отрицать бесполезно. У него в записной книжке есть твои данные.

– Ну, выписал из «Справочника Союза».

– Зачем?

– Черт его знает!

– Однако не он тебе звонил, а ты ему. Ты! И ваш разговор слышала домработница. Прахов говорил об аде и смерти, – «которому имя смерть, и ад следовал за ним» – цитата из Апокалипсиса. Говорил, что читал и рад познакомиться.

– Это провокация, – сказал Гриша в стиле военного коммунизма.

– Возможно. Сначала публикация. Потом провокация – против меня.

– Не понимаю.

– Понимаешь. Ты ж у нас прозаик, как нечаянно выяснилось, «инженер человеческих душ». Кроме того, специалист по почеркам.

Что-то мелькнуло в зеленых блеклых глазах, как будто понимание. Наконец-то!

– В общем, свидетельницей вашей встречи с Праховым явилась Марго.

– Леон, переключайся на детективы, – посоветовал издатель со своей обычной усмешечкой: он уже почти ожил. – «Доходней оно и прелестней».

– О доходах мы потом поговорим. Шестого августа, опять-таки по телефону, ты условился прийти вечером к Марго.

– И какая ж домработница на этот раз…

– Слышала твоя жена.

– Исключено! – бросил Гриша. – Она работала в саду, я видел из окна.

– Ага! Значит, звоночек был.

– Всего один. Из издательства.

– И через два года ты помнишь, что тебе звонили…

– Помню.

Странный разговор, странные, не идущие к делу подробности. А он продолжал как для протокола:

– Я положил трубку и пошел к калитке за почтой, по дороге с Аленькой двумя словами перебросился, переговорил с почтальоншей о «Вечерке», которую уже третий день…

– Не морочь ты мне голову!

– Аленька не могла слышать разговор по телефону!

– А чего ты волнуешься? Какие такие издательские тайны…

– Она не могла…

– Она слышала и сама нам сказала об этом. Вась, подтверди.

– Леон, Алла просила…

– Теперь можно.

– Ну-ка, договаривайте!

– Алла знала про твое свидание. Она была у нас на даче в десятом часу…

– Мистика!

– У вас куда ни ткнись – мистика. Ее видели, да она и сама призналась. Только умоляла не говорить тебе.

– Так какого ж… ты говоришь?

– Теперь можно, – повторил я.

– Ты ее уже похоронил?

– Не я.

Он опять нагнулся подтереть невидимый прах. Что он тут замывает у порога? От темно-красных пятен зарябило в глазах.

– Почему ты нам раньше не открыл дверь?

– Я был потрясен.

– Шуршал тут и скрипел?

– Леон, вспомни Марго и твое состояние тогда.

– А мне тебя не жалко.

Он опустил глаза.

– Я-то помню, я на озеро не бегал и рубашку не замывал, и с поэтессами не путался!

Тут я поймал себя на «праведном пафосе» и замолчал. А он ответил как ни в чем не бывало:

– Полотенце забыл, рубашка намокла.

Разговор переливался из пустого в порожнее. Я знал, что он врет, и он знал, что я это знаю (слишком долго мы друг друга знали – двадцать пять лет!). А доказать ничего нельзя: во всех трех случаях нет состава преступления. Инфаркт миокарда и два исчезновения – неподсудные, с вещами и документами.

Где ж захоронены мертвые? Адский секрет, мне не разгадать.

– Откуда ты взял деньги на издательство?

По его лицу прошла тень.

– Леон, ты злоупотребляешь моим терпением в такую минуту. Уходите! Я буду обзванивать родных и друзей.

Черта лысого он будет обзванивать! Нет – разгадаю, нет – докажу. Все маньяки должны быть заперты по своим камерам.

Перед уходом я прошелся по комнатам, заглянул в чулан и кладовку, включая свет (хозяин-скряга – следом, аккуратно выключая). В кабинете поинтересовался рассеянно:

– Куда «творчество» дел?

– Сжег! – ответил он не моргнув глазом; но глазки заблестели.

– Ишь ты, Гоголь! Такую уйму папок?

– Всю прозу сжег.

– Рукописи, Гришенька, не горят.

– Рукописи – нет, а папки горят.

– Где?

– Что?.. А, за домом.

– Паленым не пахнет, – констатировал брат.

Мы уже стояли на крыльце. Я предложил:

– Пойдем-ка, Вась, глянем, что там за пепел. А ты звони, звони, всех бесов обзванивай.

– Ничего там нету, – бросил Гриша торжествующе. – Мусоросжигалка герметическая.

– Какая еще…

– Американская. Мощная система.