Текст книги "Последняя свобода"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Глава 30

Проявившись главным действующим лицом, Гриша достойно выдержал паузу, закурил и продолжал:

– Начиналось светопреставление – не помню такой грозы… Я позвонил, вошел. Из спальни в прихожую пробивался свет. Горел ночник, спальня была пуста. Сильно пахло пролитым вином. Я было нагнулся поднять бутылку с ковра и заметил под кроватью… – Гриша схватился за очки и принялся протирать стекла пальцами.

– Труп? – не выдержал я.

– Раскрытую тетрадь – кончик торчал из-под покрывала. Взял в руки: страницы залиты вином. Что такое? Перевернул и нечаянно запачкал еще одну. Я просто хотел убедиться: да, роман о Прахове, концовка. И положил тетрадь, где взял. Мне стало как-то не по себе. Что здесь произошло? Огляделся, машинально поправил картину на стене, криво висевшую… Нестеров. И пошел проверить: есть ли кто в доме?.. Вдруг взглянул на свои руки: не вино, а кровь! Липкая. Вытер о полотенце. Господи, рукопись! Сцена убийства в крови, а я… Я схватил тетрадку и ушел.

– Ты захлопнул дверь?

– Кажется, да.

– Видел черного монаха?

– Нет!

– Куда тебя понесло?

– Не знаю, куда-то шел. В общем, опомнился я в парке пансионата на скамейке. Продумал и принял решение.

– Довольно подлое, не так ли?

– Я подложил тетрадь в твой сундучок уже через месяц.

– Да, благородно. А три страницы?

– На них мои отпечатки.

– Но ведь «огонь сильнее», а?

– Умом я понимал, что это психоз, но я не смог, – мрачноватый огонек маньяка зажегся за стеклами очков. – Я тебе объяснял. А когда пришел сюда на днях восстанавливать концовку, то увидел эту злосчастную картину при свете солнца в кабинете. И ножом соскреб пятно.

– Тоже с ножом ходишь?

– Взял у тебя со стола, перочинный.

– Есть такой… Версию ты выстроил убедительную – на первый взгляд. Но следователя не убедишь. Алла, ты явилась к нам до мужа или после?

Она в ужасе распахнула светлые глаза. Искусственная «благодать» окончательно улетучилась.

– Дверь была заперта!

– Аленька, пока я не найду адвоката, ты не должна…

– Замолчи! – До нее очевидно дошло: предстоит борьба за собственную жизнь. – Мне никто не открыл. Они в спальне, я думала, ночник горел. И вернулась домой.

– Дальше!

– Пришел Гриша.

– От него несло «Златом скифов» из бочки, да?

– Да, – она впервые поглядела на мужа открыто и прямо. – Полотенце было сухое и грязное. На другой день я его постирала, вода красноватая, чуть-чуть, – я не поняла. А когда подрезала шиповник в саду, на крыльце появился Гриша и сказал: «Леон звонил – Марго исчезла». Я пошла пройтись.

– Ты испугалась мужа. Я всегда считал тебя существом нежным и женственным. Я тебя недооценивал, Алла. Два года прожить с…

– Договаривай! – произнесла она с вызовом. – Два года прожить с убийцей?

– Не будем ускорять ход следствия. Как эти три страницы попали к моему брату?

– К кому? – изумился Василий.

– Погоди, Вась. Ну?

– Я ушла, но почти сразу вернулась: за объяснением – возможно, этот ужас не имеет отношения к нам. Его нигде не было. Наконец заглянула в оконце сарая…

– Ну, ну?

– Я закопал в уголке, – пояснил Гриша со странной улыбкой. – Положил в стеклянную банку и… У нас пол земляной. А ты, Аленька…

– Я должна была знать. В банке лежали вот эти три страницы в крови и с отпечатками пальцев. Ты сдашь их в милицию, Леон?

– А как ты думаешь?.. Что ты сделала с уликами?

– Закопала обратно.

– Да, «муж и жена – одна сатана». Ну, так как же «Отрок Варфоломей»?

– Во время твоего последнего допроса я поняла, что ты подошел к разгадке, и ушла из этой жизни.

– Однако улики…

– Да, прихватила с собой: у нас, благодаря тебе, мог быть обыск.

– Да ты-то почему их не уничтожила?

– Я не знала, для чего он хранит их. А если для оправдания, а если я уничтожу нечто ценное?

– Я решился, – сказал Гриша угрюмо, – после вашего ухода.

– Когда мы с Васей осматривали мусоросжигалку?

– Да. Все эти годы я знал, что в любую минуту успею… И вот эта минута пришла. Покончить с психозом на «литературной» почве, сжечь проклятый финал… Я нашел в сарае пустую банку.

– Вот это финал!.. Впрочем, нет – он еще впереди. Ну, Алла?

– Я подошла к семичасовой электричке (слышала, как Василий говорил). На платформе были вы двое, но ты остался. Я поехала с ним и попросила убежища.

– Вась, ты знал, что за картиной сцена убийства?

– Откуда, Господи Боже мой!

– Вася, прости. Я не могла доверять тебе полностью, ты брат, лицо заинтересованное, и мог осмотреть мои вещи. Когда ты позвонил и сказал, что Леон едет, я сбежала. И вспомнила только на улице, но побоялась вернуться. Да и кому придет в голову шарить за картиной! Ты догадался, Леон?

– Догадался. От губной помады в прихожей на подзеркальнике несло «Златом скифов».

– Да, я нечаянно пролила духи, когда собиралась, я спешила. В общем, – заключила она трезво и горько, – мы с мужем крепко «наследили».

– Крепко, – я посмотрел на Горностаева. – Может, ты наконец раскроешь тайну семисот тысяч?

– Нет.

– Ладно, пока обойдемся.

– Ты знаешь?

– По-моему, да.

– Ты все знаешь?

Я выразительно посмотрел на него и промолчал. В гнетущей паузе раздался приглушенный голос ученика:

– Так это вы сыграли роль черного монаха?

– Отстаньте от меня со своими чертовыми монахами!

Юра сказал с укором:

– Вы же написали «Четвертого Всадника».

– Кажется, ты считаешь его макулатурой, – вставил я.

– Журнал, а не статью. Я ее сохранил в своем архиве. Там есть любопытные совпадения…

– Ничего там любопытного нет! – отрезал Горностаев. – Все уже известно-переизвестно.

– Но вы были первый… Маш, скажи.

– Да, дедушка читал, он даже хотел с вами познакомиться.

– Ведь ваш дедушка умер своей смертью? – нервно осведомилась Алла.

– У него разорвалось сердце. Его напугал какой-то человек.

– Который сыграл роль черного монаха здесь, у нас, – пробормотал я и жестом зловещего фокусника достал из сумки под столом еще один «вещдок» – грязную черную ткань.

– Это мой халат, подаренный Марго на день рождения. Ночью в грозовом саду или на темной улице он напоминает монашеское облачение. Как на картине Нестерова. Никто не хочет примерить, чтобы убедиться?

Дураков не нашлось. Глядели на мою «находку» со страхом. Василий воскликнул:

– Где ж ты его выкопал?

– На месте первого преступления.

– Первого? А разве было не одно?

– Не одно и не два, как я подозреваю. Если присмотреться, а в криминалистической лаборатории присматриваются пристально, на материи заметны бурые пятна, – тем же эффектным жестом я извлек на белый свет бедное шифоновое платье. – Видите? На нем пятна ярче, конечно. И вода их не смыла. Ничего не смыла.

Я ощущал всеобщее оцепенение – как слабый отголосок моих чувств этих последних дней, последних лет. Кто-то спросил искаженным голосом:

– Она умерла в этом платье?

И еще кто-то:

– Так где же мертвая?

Я сделал усилие, чтоб прийти в себя, и заговорил деловито:

– Судя по пятнам на халате, убийца нес труп, прижимая к груди.

– Куда нес? – прошептала Аллочка.

– Куда? – Я усмехнулся. – А ведь именно ты, дорогая моя, дала мне ключ к разгадке.

– Леон, нет!

– Ее-то не впутывай… – начал Гриша угрожающе, но перебил Коля со сдержанным, хорошо знакомым мне по себе самому, бешенством:

– Отец, я говорил тебе, что узнал этого псевдомонаха в зеркале.

– Он меня ненавидит, потому что я любил его мать.

Я подавил в себе желание вышвырнуть ученичка в окно и продолжил спокойно (надеюсь, что так!) вести дознание:

– По древнейшему законодательству – отраженному в Библии, кстати сказать, – для обвинения требуются двое свидетелей. Мария, что ты видела из нашего чердачного окна в ночь убийства?

– Человек в этом халате шел по улице.

– И нес желтую дорожную сумку с «тяжелым серым камнем»?

– Да.

– Под фонарем он обернулся. Ты узнаешь его среди присутствующих?

Она не ответила.

– Имей в виду: твое свидетельство – решающее.

Золотые глаза вспыхнули грозным огнем.

– Не узнаю!

– Итак, очная ставка на этом кончается.

– Леон! – не выдержал мой старый друг. – Ты-то знаешь?

– С Божьей помощью… – уклонился я от прямого ответа. – Да и вы помогли, близкие мои предатели…

– Ты идешь в милицию?

– Это секрет следствия. Пока что вы свободны.

Никто не сдвинулся с места. К мусоросжигалке, в пещеру, в больницу, в мансарду… мест много. «У Отца Моего обителей много» – всплыли вечные слова… В том числе и в геенне огненной. Им было страшно.

– Отец, ты нашел могилу?

– Я нашел нож. «Черна твоя душа и остро лезвие», помнишь? – И я продемонстрировал последний «вещдок» из писем, что посылала мне Мария.

А когда они разошлись, уже подступал вечер – зеленый, золотой, медовый на исходе лета, и мы остались вдвоем с убийцей.

Глава 31

Благодаря застойным связям Артура Иосифовича Милашкина, мне удалось заполучить аудиенцию у знаменитого психиатра. Я надеялся уговорить его участвовать в судебно-медицинской экспертизе. «На предмет вменяемости», так сказать.

Пожилой господин говорил лениво, раскинувшись в старинном роскошном кресле в роскошной квартире; из раскрытого окна веяло острым, с гнильцой, ветерком с Москвы-реки.

– Чтобы иметь определенные выводы, я должен общаться с подсудимым, а не с его, извините, доброхотами.

– Я не смею и надеяться, но…

– Правильно, я давно уже не участвую…

– …но история настолько необычна!

– Это как раз обычное мнение. Каждый считает свою историю уникальной. В чем обвиняется ваш брат?

– В убийстве.

– Состояние аффекта или продуманное предумышленное деяние?

– Однозначный ответ дать невозможно, поэтому я и обратился к вам.

– Кого он убил?

– Мою жену. И еще некоторых людей.

– Вы странно выражаетесь. Кого конкретно?

– Конкретно этим занимаются органы – эксгумацией трупов и документацией в больнице, где работал Василий. Он ваш коллега, медик.

– «Убийцы в белых халатах»… Нечто из прошлого. Садист?

– Наоборот! Василий обладает необыкновенной, обостренной отзывчивостью к чужому страданию. Наверное, это началось еще со смерти нашей матери. Ему было всего три года, по недосмотру она скончалась при нем. И он всегда…

– Погодите. Отчего умерла ваша мать?

– При моем рождении.

Психиатр оживился.

– А вы знаете, что ребенок может сохранить на всю жизнь – подсознательно, инстинктивно – негативные чувства к «виновнику», так сказать?

– Я не знал. Но вы правы: однажды эти чувства прорвались с такой бесовской силой… Безумная акция и в то же время тщательно спланированная.

– Она была направлена против вашей жены?

– Против меня: жена явилась нечаянной свидетельницей.

– Свидетельницей чего?

– Несостоявшегося убийства.

– Но коль оно не состоялось…

– Ему было что скрывать. Два года наш отец лежал в параличе. Это такой ужас, что я просто молился о его кончине. У меня вырвались неосторожные слова при брате: «Насколько милосерднее было бы избавить его от мук!» И Василий избавил – с помощью морфия, что ли… я в медицине ничего не смыслю. Потом то же самое произошло с его женой. С тех пор он стал умерщвлять пациентов, которых считал безнадежными.

– Да, ситуация необычная. Я даже не знаю, есть ли в нашем Уголовном кодексе соответствующая статья. Во всяком случае, судебных процессов по обвинению в эвтаназии я не помню.

– Но на Западе…

– Верно! Несколько шумных дел у нас освещалось в печати. Кажется, в Голландии ввели… или пытаются ввести умерщвление – как официальную законную меру в безнадежных случаях.

– Да, в Голландии. Свобода смерти – свобода от воли Божьей. Кто посмеет определять меру безнадежности? Дьявол! Мой брат посмел – и стал настоящим убийцей.

– Он хороший специалист?

– Очень. Диагност – просто превосходный.

– Это важно. Думаю, суд примет во внимание смягчающие обстоятельства, ведь сознательно он не желал зла.

– Он зарезал мою жену моим ножом. Вот как высокопарно заявил он мне: «Ты был творцом в слове, я – в действии». – «В смерти», – поправил я его.

– Ну что ж, некоторые признаки мегаломании налицо.

– Неужели такие чувства, как жалость и сострадание, могут стать почвой для мании величия?

– Благими намереньями вымощена дорога… сами знаете куда.

– В ад.

– Вы хотите, чтоб его признали невменяемым?

– Я хочу понять.

– Я тоже, – призналась заинтригованная знаменитость. – Но мне нужны подробности.

Я подумал.

– Эта история началась в тысяча девятьсот девятнадцатом году…

Я рассказывал о прорыве антихриста в Россию (что поселился у нас прочно и, боюсь, надолго) и заново переживал мысли и чувства, с которыми начинал писать роман… Разрытые могилы, нетленные мощи, проклятие, блеск стали, убийство… 1990 год. Пасхальное Воскресенье. Скорбный список близких и предателей. Можно ли убить словом?

– Именно тот застольный разговор послужил подспудным толчком к преступлению. «Под твоим влиянием, – обвинил меня брат, – я нашел цель в жизни: облегчить, прекратить муки предсмертия. А ты назвал меня ненормальным и убийцей. Меня?.. Так пусть же этот вечный везунчик побывает в моей шкуре». Скажите, профессор, разве это нормально?

– Пока воздержимся от выводов. Как я понимаю, вы вдруг явились для него неким нравственным препятствием, которое надо убрать с дороги. И не забывайте: вы сами заявили, что ваш прототип просит смерти.

– И Василий решил его облагодетельствовать, подставив меня. В каком воображении мог возникнуть столь изощренный план?

– В воображении писателя, например.

– Но Василий…

– Он ваш родной брат. И привел «слова, слова, слова» в действие.

– Он не знал о замысле романа – и в чем-то повторил! – Чувствуете, какая глубинная связь между вами?

– Мы не братья Карамазовы, в конце-то концов! Я хотел покончить с «проклятием Прахова».

– А он, получается, взял его на себя. Каким же образом?

– Четвертого августа, накануне моего дня рождения, Василий звонит старику, представившись Григорием Петровичем Горностаевым. Известный критик, автор «Четвертого Всадника». Передаю, как запомнил: «Речь идет о прозаике Востокове, поступившем по отношению к вам крайне неблагородно. Завтра он собирается публично читать тот самый роман. Вам необходимо объясниться с ним». Напуганный давними «чистками» старик реагирует как надо: «Я его немедленно вызову. Может быть, и вы будете так любезны?» – «Он мой близкий друг». – «Но я не знаю сути обвинений…» – «Я подумаю, вероятно, подъеду. Только пока обо мне ни слова». Прахов на все соглашается.

Так состоялась его последняя премьера.

Любопытно, что Кощей Бессмертный, живущий за пятью замками, но прошедший огни, воды и медные трубы, делает вид, будто запирает входную дверь. На всякий «пожарный» случай. Они проходят в кабинет. «Вы позвонили Востокову?» – «Да, он едет».

Двое у давно потухшего камина. Неожиданное беспощадное откровение: «Я знаю, что вы желаете смерти».

Старика вдруг всего затрясло, и он спросил: «Кто вы?» – «Я тот, кто принес вам избавление, – Василий достал из кармана пиджака и натянул на руки хирургические перчатки. – Слово «эвтаназия» по-гречески означает «хорошая смерть». Вы могли бы умереть с моей помощью спокойно, во сне. Но я вынужден поступить по предсказанию». Когда Василий вынул мой охотничий нож, Прахов совсем оцепенел. Наверное, в предсмертии казалось ему, что пришло давно ожидаемое возмездие.

И он упал.

Василий профессионально оценил ситуацию, склонился над ним проверить пульс и внезапно ощутил легкий («потусторонний», как он выразился) сквознячок. И услышал шаги: посреди кабинета стояла моя жена и глядела на нож в его руке.

Я замолчал, в который раз переживая эту фантастическую сцену. И после паузы ответил на нетерпеливый немой вопрос профессора:

– Тогда он не рискнул: Марго была с сыном.

– Как же рискнул потом?

– Она мне ничего не рассказала.

– Он был ей дорог?

– Ей был дорог сын. Хотела дождаться, как я понимаю, его отъезда за границу. Он работает в Голландии. В юности Марго была близка с тем самым Гришей Горностаевым.

– Это имеет отношение к делу?

– Самое прямое.

– Так что же произошло?

– Марго спросила: «Ты его убил?» – «Убил!» – прокричал уже полутруп, уже в агонии. И успел произнести последнее слово: «Эвтаназия!»

«Скончался, – констатировал Василий. – Очевидно, разрыв сердца». – «Это убийство!» – «Вскрытие покажет, поверь мне». – «Тогда что ты тут делаешь?» Прятать нож было поздно. «Сегодня Леон должен окончить роман, а прототип умереть». – «Ты – ненормальный!» Василий вздрогнул и приблизился к Марго. «Сейчас позову Колю, – предупредила она, – он тут рядом», – и вырвала у брата нож. – «Зови. Заодно выясним, чей он сын». – «Как чей?» – «Вспомни своего Гришеньку». – «Что за чушь!» Однако шума она поднимать не стала и пошла из комнаты, он нагнал ее. «Что ты собираешься делать?» – «Отдать Леону нож с соответствующими комментариями». – «А, он поймет: я просто попугал, пошутил».

Они посмотрели на скрюченный труп у камина – старик оделся как на торжественную премьеру – и абсолютный ужас на его лице как бы пронзил их. Ледяное дыхание вечности – я ощутил его у гроба Прахова.

Она внезапно спросила: «Что такое эвтаназия»?» – «Старик бредил». – «Я докопаюсь».

Василий говорил мне, что именно в тот момент он понял, что убьет ее. Ни про какое «проклятие Прахова» он еще не слыхал, но впервые почувствовал себя убийцей. «Марго, меня лишат практики!» – вырвалось у него невольно и умоляюще. Она тогда не поняла, конечно, и бросила: «Правильно сделают!» Оба разом отвели взгляд от мертвого тела и посмотрели друг другу в глаза. «За что ты хотел погубить брата?» – «Он – предатель!» – «Леон?» – «Пустые слова… а когда я это сделал, меня же считают ненормальным!» – и вновь это слово привело его в бешенство. – «Что сделал?» – «Умертвил отца».

Василий почувствовал ее ужас, который вдруг передался ему. Марго заверила его, что ничего никому не расскажет. «Мерзкая шутка, но если подтвердится, что старик вправду умер своей смертью…». Он ей не поверил.

Однако назавтра у нас на даче, в кругу близких, убедился: действительно – ничего никому… пока!

Слушая мой роман, Василий, по его словам, был поражен совпадением… нет, не фактов, а помыслов: атмосфера смерти в творчестве и жизни, сама суть убийства. Все чаще и чаще их взгляды встречались, и он понимал: она докопалась.

Слова «меня лишат практики» были слишком многозначительны: эта женщина («шлюха», он сказал, но я не повторил это слово профессору), несомненно, рано или поздно положит конец его «милосердной миссии».

Скорее – рано. На другой день он убил ее.

– Но позвольте! – Профессор давно уже сидел, подавшись вперед и нервно постукивая пальцами по резным подлокотникам; гнилой сквознячок с реки витал над нами, меж нами. – Позвольте! Ведь это событие двухлетней давности?

– Да, прошло два года – и пятнадцатого августа я нашел ее могилу.

– Ваш брат так сумел замести следы?

– Так сумел.

– Уникальный случай! Я готов участвовать в судебно-медицинской экспертизе.

Глава 32

В царстве заката бродили мы с сыном по берегу. Озерная чаша, как драгоценный потир, сияла в вечерних лучах.

– Я все равно не понимаю, – говорил он с отчаянием, – почему она не позвала меня!

– Не хотела втягивать в скандал, ведь ты уезжал за границу.

– Будь она проклята, эта…

– Никаких проклятий!

– Он во всем признался?

– Во всем. Был слишком потрясен… а я догадался слишком поздно!

– Блаженный убийца! Та женщина соврала про его алиби?

– Нет. Действие наркотических таблеток – я испытал его на себе, более слабое – принял одну. Ощущение «благодати», как будто времени уже нет: «Остановлю мгновенье, оно прекрасно. И перепутаю часы не напрасно. День на дворе или ночь? Шутить опасно. Гроза грядет, сверкает, мгновенье страстно».

– Ее стихи?

– Она, как сумела, выразила это ощущение.

– Пап, какой это все-таки ужас!

– Да. У нее дома, в полумраке лиловых штор, Василий сказал, что беспокоится за меня, надо подъехать к закрытию ресторана. В девятом часу он отправился в Кукуевку. На звонок Марго открыла сразу, очевидно, ждала Гришу. Ей надо было с кем-то посоветоваться.

– Почему не с тобой?

– Кажется, мы уже анализировали проблему шантажа.

– Но почему Горностаев действовал так тайно?

– Насчет женщин у Гриши помыслы всегда «про это».

Тайно от жены.

Мы помолчали.

– Ну, мама открыла на звонок…

– Переменилась в лице и бросилась в спальню: увидела хирургические перчатки на его руках. На этот раз он предусмотрительно захлопнул дверь и прошел за нею. Она держала нож. «Тот самый! – говорил он. – Значит, все предрешено». Твоя мать отчаянно сопротивлялась. Опрокинулась бутылка, вино разбрызгалось по ковру, чуть не упала картина Нестерова (ее потом на свою беду «поправил» Гриша). Он ударил точно в сердце, она не мучилась. Вообще именно подробности невыносимы…

– Я должен знать. Почему он вынул твой нож из раны?

– Он не помнит, сколько времени просидел на полу возле мертвой. И вдруг заметил в правой ее руке обрывки своей перчатки. Сорвала во время борьбы. Но никак не мог разжать пальцы. Вынул нож и разжал.

– А кровь?

– Ее было сравнительно немного; видимо, сердце сразу остановилось. Пижама пропиталась кровью, а капли с ножа забрызгали рукопись. Как он понял впоследствии – тогда не заметил – тетрадь упала и лежала под кроватью. Вид крови привел его в чувство.

– Вампир!

– Хирург, привык. И начал действовать: еще заранее он спланировал ее «уход» от меня. В прихожей взял сумочку с паспортом, положил в дорожную сумку. Начал собирать вещи. И на первом же платье из шкафа проступили пятна: руки в крови. Бросил в сумку нож и упавшую на пол серьгу.

– А вот с озером убийца промахнулся.

– Он собирался закопать вещи вместе с мертвой.

– Но почему же…

– Потом. Чтобы не замараться кровью, он надел брошенный мною на стул халат, взял убитую на руки, сумку… понял, что все вместе не донесет. И оставил сумку под вешалкой, возле самой двери.

– Она обычно там и стояла, – перебил Коля. – Я не обратил внимания.

– Ну да. Он прикрыл входную дверь, поставив на предохранитель, рассчитывая вернуться за сумкой. Но не сделал этого сразу – единственный, но роковой промах. Нет, не промах: вмешались небесные стихии, начался ад. Ты помнишь ту ночь.

– Навсегда. Все вокруг сверкало и стонало.

– И на какое-то мгновенье, признался Василий, его душа пережила нечто «мистическое». Ледяное дыхание вечности – происходит «проклятие Прахова», о котором только вчера услышал он. Экстаз не мешал, а как будто способствовал действовать с дьявольской быстротой – вот-вот разверзнутся хляби небесные и все зальется кровавым ужасом. Когда он положил на дно ямы мертвое тело, то вспомнил… сумка!

И вот представь: возле дома кто-то стоит. Они не узнали друг друга, но словно электрический ток пробежал между учеником и братом. «Черный монах» в молниеносном блеске совершает крестное знаменье. Неизвестный уносится, как заяц. Входная дверь заперта.

– Горностаев?

– Конечно! Привычка – вторая натура. Как он, убитый исчезновением жены, подтирал тряпкой пол… Перед лицом смерти даже Гриша не смог бы оставить открытым пустой дом.

Что делать? Взломать замок? Нужен инструмент и… неизвестный, который, возможно, притаился где-то в окрестностях. Нет, главное – закопать могилу, а там поглядим…

И вот уже позже, уже решившись на взлом, убийца услышал голоса. На терраске зажегся фонарик. Мария поднялась по лестнице в мансарду. Ты отпер дом своим ключом, вошел в спальню. Сейчас – или никогда! Он кинулся в прихожую («взметнулось, прошелестев, черное знамя»), схватил сумку и прокрался к калитке.

Но как – хоть на время! – избавиться от вещей? К себе отвезти нельзя: бдит бессонный старичок из больных подопечных. И время, время! Для алиби надо заехать за мной в ЦДЛ. И этот неизвестный, который, может быть, следит за ним! Какое счастье, что на нем такая экстравагантная хламида. Проходя мимо соседской темной дачи, он чуть не упал, споткнувшись обо что-то… Рука дотронулась и ощутила каменный холод «надгробья». Мгновенно возник новый план.

– Какое все-таки воображение.

– Да, профессор отметил: писательское. Семейное, Коля. И знаешь: «проклятие Прахова» существует в какой-то реальности.

– Это мракобесие.

– Совершенно верно. Ему помогали бесы, но их помощь всегда ущербна и оборачивается проигрышем.

– И он взял камень.

– Положил в сумку, перебежал через улицу – ветер развевает черную одежду, – под фонарем обернулся, почуяв чей-то взгляд: неужели тот человек, канувший во тьму, следит… улица как будто вымерла.

– Мария тебя с ним перепутала.

– Мы же братья. Одна женщина сказала, что мы похожи.

– Какая женщина?

– Ольга.

Коля окинул меня оценивающим взглядом.

– Он лысый… Ну если лицо полускрыто капюшоном… губы и подбородок – пожалуй…

– И Мария видела меня в этой хламиде. Я вышел в сад…

– Все равно Машка сумасшедшая!

– Не смей так говорить о ней!

Коля усмехнулся.

– Кажется, мы отвлеклись.

– Бушевала та страшная гроза, которая никак не могла разразиться ливнем. Он никого не встретил по дороге. На мостках снял халат, сунул в сумку. На всякий случай изъял паспорт, потом сжег. И зашвырнул сумку как можно дальше в озеро. Ориентир – высокая сосна в блеске молнии напротив мостков. А когда вернулся на другой день, ничего отыскать не смог. Очевидно, подводные течения, ключи… Но тут пришло первое письмо, в котором обыгрывалась одна реальная деталь – ужасная улика: «Мое белое платье покрылось пятнами, помнишь? И вода их не смыла, ничего не смыла».

Стало быть, неизвестный выследил, но перепутал братьев. Стало быть, мой литературный враг, который вовремя встрял и проделал идиотские манипуляции с рукописью. Можно продолжать…

– И он продолжал умерщвлять людей.

– Очень искусно и изобретательно. Василий – отличный врач. В уголовном плане опасаться нечего: даже если «всплывут» на свет Божий окровавленные вещи, истлевшие останки – попробуй докажи. Против него нет улик, нет и явного мотива. «Мистический» неизвестный – завистник вроде ученика или Горностаева – ведет беспощадную охоту на брата. В сущности, он сломался на последнем преступлении.

Мы постояли, глядя на самую высокую сосну на том берегу, где возле желтой пещерки лежал серый камень.

– А я был уверен, что это твой ученик.

– Уж лучше б не лез ты!.. Ладно. Я колебался, перебирал «скорбный список»… все указывало на Горностаева.

– Откуда у Прахова взялся его телефон?

– Должно быть, выписал из «Справочника». Мария же сказала: хотел познакомиться… но уже совсем ушел «в подполье».

– А деньги?

– Дала под процент одна колоритная дама. А когда Гриша вовремя не вернул, не смог, попугала снотворным.

– Да подала бы в суд.

– Тут замешана репутация великого музыканта. Она «с честью» носит звание «вдовы».

– Деньги-то отдал?

– Попробуй ей не отдай. Она, кстати, намекнула, – продолжал я, забывшись, – а я уточнил у него: Гриша бесплоден. Он всегда скрывал, но скрыть от Клавдии Марковны…

Тут я опомнился и умолк, а Коля проронил равнодушно:

– Ну и молодец – всю свою графоманию сжег.

Сын не понял – и слава Богу! Эх, если б об этом знала бедная Марго («Эта шлюха могла положить конец моей милосердной миссии!»). «Студенческие страсти», в которые посвящала она свою единственную подругу Татьяну. Жену Василия постигла «хорошая смерть», а Марго…

– Ты будешь у него издаваться? – словно издалека услышал я Колин голос.

– А, не до того мне. В таком диком напряжении я сейчас…

– Его расстреляют?

– Кому это известно!

– А зачем ты ездил к той знаменитости?

– Пытаюсь выяснить, понять…

– Ты – предатель.

– Это я уже слышал. – Я посмотрел в юное замкнутое лицо. – Коля, он брат мой.

– Ты ее никогда не любил.

– Не знаю. Но эти два года были… не жизнью. И я отдал его… им, на суд.

– Ладно, пап, ты все раскрыл. Прости.

– А ты не все. Что так заинтересовало Марго перед смертью в моем проклятом романе?

– Ты притворяешься или действительно не знаешь?

– О чем?

– О чем известно даже бабе Маше.

– Да о чем?

– Конечно, она читала о правнучке Прахова. Ты ведь сказал, что вы должны расстаться. А мы… мы никогда не были женихом и невестой.

– Так какого ж вы разыгрывали передо мной…

– Она – не знаю. Она задала тон, перед тобой выступала. А я… надеялся.

– Надеялся?

– Мне было обидно и больно.

– Да какого ж…

– За маму.