Текст книги "Повесть о Сарыкейнек и Валехе"
Автор книги: Ильяс Эфендиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
У Сарыкейнек, в отличие от меня, был на этой земле родной человек. Дедушка Гадирхан. Он был, правда, родней не очень близкой: брат бабушки Сарыкейнек по материнской линии. Дедушка Гадирхан всю свою жизнь работал в лесхозе егерем.
Когда мы доехали и вышли из автобуса, я спросил проходящего мимо парня, как добраться до нужного нам села. Сама Сарыкейнек – хотя и много воды утекло с тех пор, как она была здесь последний раз, – наверное, помнила туда дорогу. Но уточнить не мешало. Тем более что, быть может, сейчас в ее родное село ходят машины.
– Автомобильная дорога туда проложена, – как будто угадав мои мысли, сказал парень, – но очень крутой подъем, только "ГАЗ-69" туда ходит. Да еще в объезд, кружным путем. Вы бы лучше пешком, во-о-н по той тропинке. Тут недалеко. Километра два. – И, неожиданно улыбнувшись нам, как та девушка в кассе автостанции, спросил: – Вы что, едете туда учительствовать?
– Нет,– улыбнулась в ответ Сарыкейнек. – У нас там родственник живет. Приехали навестить...
В сельмаге мы купили гостинцев. Несколько килограммов пиленого сахара (сахарные головки по нынешним временам, увы, редкость), чая, туалетного мыла. Оглядев полки, на которых товара было негусто, я попросил продавца взвесить еще шоколадных конфет.
– Чтобы дедушка Гадирхан да ел конфеты?! – прыснула Сарыкейнек. Необыкновенно весела она была сегодня, что, впрочем, и понятно.
– Это почему есть не станет? – не согласился продавец. – Теперь деды и пиво пьют!
Мы стали подниматься по указанной нам тропе, проходившей поначалу по краю оврага, а затем теряющейся в редком низкорослом лесочке, который по мере нашего продвижения становился все гуще и гуще. Я с чемоданом в руке шел впереди; Сарыкейнек, перекинув через плечо дорожную сумку, шла за мной. Тропинка прихотливо извивалась, обходя высокие голые скалы, поросшие кустарником и мхом. По временам лес расступался, горы отходили куда-то в сторону, и над нашими головами и вокруг нас оставалось только чистое, без единого облачка, весеннее небо.
– Ты хоть дорогу-то помнишь? – спросил я.
– Смутно, – призналась Сарыкейнек. – Всего-то несколько раз спускалась я здесь с отцом. Зато хорошо помню, как я была больной и меня несли вниз, в большое село, к доктору. Дед, сидя верхом, держал меня на руках, а отец шел впереди и вел лошадь... – Она тяжело вздохнула, и я пожалел, что навел ее на эти не очень-то приятные воспоминания.
– Ты только посмотри, где селились люди! – перевел я разговор на другую тему. – Ведь не случайно же! Под самыми облаками.
– Ты хочешь сказать, они бежали сюда от врагов?
– А ты думаешь, приятное это дело – оказаться на пути войск то персидского шаха, то арабов? Представляю, сколько битв видели эти горы. Нет, тут не в страхе дело. Ни один народ на свете, я уверен, не любит воевать, его к этому принуждают. Люди испокон веков стремятся к спокойной, мирной жизни. Оттого-то и населены с древнейших времен горные кручи, казалось, больше пригодные для орлиного гнездовья, нежели для человеческого жилья.
Тропинка, по которой мы шли, стала совсем крутой. Приходилось хвататься за кусты, за ветви низкорослых деревьев с мощными корнями, иногда выходящими наружу и перегораживающими тропу. А вот и село показалось. Оно было крошечным – горстка тесно прижавшихся друг к другу домишек. На узких улочках, уходящих круто вверх, было многолюдно. Женщины были в длинных, до пят, юбках и платках. Головы мужчин украшали папахи. Попадались и парни помоложе в кепках... Повсюду было много детей. Причем девочки, даже совсем маленькие, красовались в таких же цветастых длинных юбках, что и взрослые женщины...
– Где дом дедушки Гадирхана? – спросил я у одной такой девчушки, но та застенчиво уставилась в землю.
– Да вон он, вон... – ответил за нее бойкий мальчуган, шмыгнув носом и во все глаза уставившись на Сарыкейнек, – его, видимо, поразил ее городской наряд. – Вон на самом верху сорока ступенек...
– Сорока ступенек? – переспросил я.
– Ага, – подтвердил паренек, энергично кивнув.– Только дедушка теперь болен.
– Как болен? Чем? – присела перёд ним на корточки Сарыкейнек.
Но мальчуган дернул плечами: дескать, не знаю, и, вдруг смутившись этой странной тети, сорвался с места и побежал к другим детям, молча наблюдавшим за нами со стороны.
Мы стали быстро подниматься по ступеням, вырубленным в скале; их и вправду оказалось сорок. Ступени круто поднимались вверх, образуя нечто вроде пешеходной части узкой и немыслимо крутой улочки, по обе стороны которой лепились уступами дома, – крыша одного дома образовывала дворик следующего.
– Помню, как я катилась по этим ступенькам однажды, – обронила на ходу, тяжело дыша от быстрого подъема, Сарыкейнек.
– Мое счастье, что все закончилось благополучно, – засмеялся я.
Но Сарыкейнек даже не улыбнулась в ответ. Весть о болезни дедушки, видимо, сильно ее встревожила.
– Вот. Пришли, – сказала она, толкнув низкую деревянную дверь. Дверь была не заперта и легко отворилась. Тут же нас оглушил злобный собачий лай. Мы очутились в крошечном дворике, где в нескольких шагах от нас бесновался на цепи большой серый пес. Посредине двора на пенечке сидел старик с короткой белой бородкой. Старик размешивал что-то в давно не чищенной, почерневшей от сажи миске. На его плечи, не по-стариковски широкие, был наброшен ветхий архалук, голову покрывал выцветший, в заплатах шерстяной башлык.
– Кто там? – спросил старик, поворачиваясь в нашу сторону.
Мы сдвинулись с места; пес, рванувшись на цепи, зашелся в лае.
– Да замолчи ты! – прикрикнул на него старик.
И пес тут же смолк, лег в своем углу и даже отвернулся от нас, как бы обиженный на то, что его рвение не оценено должным образом.
Мы подошли ближе. И первое, что нам бросилось в глаза, – пылающие нездоровым румянцем щеки и покрасневшие глаза старика. Сразу видно было, что его мучит сильный жар. Однако держался старик молодцом. Он всмотрелся в мое лицо, затем его горячечный взор остановился на Сарыкейнек.
– Машаллах, дочка! Да ты стала совсем большой! – воскликнул он, сразу ее узнав.
– Дедушка... – сказала Сарыкейнек и опустилась перед стариком на колени, обняла его.
Старик заметно растрогался, осторожно прижал ее к себе.
– Машаллах! – бормотал он. – Слава богу, вспомнила, приехала! Я тебя тут же узнал... По глазам узнал...
– Дедушка, ты, кажется, болен? – вытирая слезы, спросила Сарыкейнек. Болен, да?
– Чего-то занедужил, – пробормотал старик виновато – Никогда не болел – и на тебе! .. Подгадал к твоему приезду. – Он встал с натугой и понес миску псу, продолжая говорить на ходу: – Который день бросает меня, дочка, то в жар, то в холод. Сегодня вот пересилил себя, встал. Собака голодная. Болтушку приготовил...
Пес крутанул хвостом и преданно посмотрел на старика.
– А этот парень что... Тоже из наших родственников? – спросил старик, останавливаясь передо мной. Сарыкейнек на мгновение смутилась.
– Это мой жених, дедушка.
– Жених? – переспросил старик. Посмотрел на меня еще раз. – Ну, что ж... Добро пожаловать! Заходите!
Мы вошли за ним в дом, постояли у порога, пока глаза не привыкли к полумраку.
– Проходите, садитесь!
Старик отнес миску на кухню; идя обратно, налил из кувшина полную кружку воды, выпил.
– От этого проклятого жара внутри все огнем горит!
Три небольших окошка с трудом пропускали свет: стекла были немытые. В комнате царило полное запустение. На столе грудой лежали патроны, валялись пули, гильзы, охотничья сумка. Стояла грязная посуда – тарелка с недоеденной едой, недопитый стакан чая. Охая и держась за поясницу, старик подошел к разобранной постели и, не раздеваясь, залез под толстое стеганое одеяло. Над кроватью висели двустволка и каким-то чудом уцелевшее до наших дней кремневое ружье с самодельным прикладом. На земляном полу был постелен старый, выцветший от времени палас. Убранство комнаты завершала старинная медная посуда, выставленная по деревенскому обыкновению в стенной нише, давно не беленной.
Облокотившись на продолговатую подушку – мутаку, старик тяжело дышал.
– Дедушка, сколько дней ты болен? – спросил я.
– Да дня три-четыре, – не сразу ответил старик. Мне показалось, что и соображает-то он с трудом, мучительно напрягаясь и подыскивая нужные слова.
– А доктора вызывал? – спросила Сарыкейнек.
– Доктор не господь бог. Пришел, принес щепотку какой-то белой пыли на бумажке. На язык, говорит, высыпь, запей водой. Там где-то бумажка его валяется... – Старик кивнул на стол.
– И отчего не выпил?
– Восемьдесят пять лет прожил без лекарств, проживу и еще. Мой дед Гылындж Гасанали сколько прожил? Сто сорок лет. Здоров был как буйвол. Рассказывают, одним ударом меча разрубал всадника пополам. Так-то! А слова "врач" даже и не знал. .. Нет, что вы там ни говорите, а бог болезни создал, бог создал и избавление от них. Укусит змея собаку, собака бежит в поле, ищет нужную травку.
Откинувшись на подушки, старик тяжело, хрипло дышал. Видно, разговор с нами стоил ему последних сил.
– Я сейчас... За врачом, – засуетилась Сарыкейнек. – Ты побудь с ним, Валех.
Но в это время старик закашлялся и открыл глаза.
– Ты куда, дочка? – остановил он Сарыкейнек на пороге.
– За доктором.
– Не надо!
– Тогда выпей лекарство. Я вот нашла. ..
– Не надо. – Старик снова мучительно закашлялся.– Завари лучше чай.
Ну и упрямый же дед, подумал я.
– Там, на полке, – добавил старик, – лаваш в полотенце, сыр-мотал. Поешьте. Вы с дороги.
– Спасибо, дедушка, мы не голодны, – ответила Сарыкейнек. – Может, тебе что-нибудь сварить?
– Горячее мне принесет Гонча.
– Гонча? – переспросила Сарыкейнек. – Кто это?
– Не помнишь? Друг у меня был, Сары Хендемир, мир праху его. Гонча – это его жена... Неужели не помнишь?
Сарыкейнек отрицательно покачала головой. И стала выкладывать купленные в сельпо гостинцы.
– Молодые, а память у вас... Хотя ты совсем еще маленькая была... Что это? – кивнул он на свертки.
– Чай, сахар. Конфеты. . .
– Спасибо. Дай вам бог здоровья. И конфеты? – переспросил он и весело покрутил головой, – не то одобрительно, не то с усмешкой. – Вот уж чего я давненько не пробовал!
Пока Сарыкейнек собирала на стол, старик жестом подозвал меня к себе и спросил:
– У тебя есть кто из родных?
– Нет, дедушка. Мы с Сарыкейнек выросли в одном детском доме...
Старик тяжело вздохнул.
– Слава государству, которое может взять на себя обязанности отца-матери, воспитать ребенка... А родом ты откуда будешь, из каких мест?
Я сказал.
– Так это же совсем рядом, – почему-то обрадовался старик. – Выходит, вы с Сарыкейнек земляки!
– Мы бы любили друг друга, даже если бы родились в разных концах света.
– Как знать, как знать... – прищурился старик.– Общая земля не меньше сближает людей, чем родная кровь... Слово "земляк", сынок, – хорошее слово. Другое дело, что некоторые низкие люди это слово пачкают недобрыми делами, корыстью, расчетом..,
Старик теперь ожил и говорил легко, складно. Даже не верилось, что только что он был плох. Но стоило мне отойти на минуту – помочь Сарыкейнек налить воду в самовар, как по возвращении я обнаружил, что дедушка Гадирхан впал в забытье. Глаза его были закрыты, он прерывисто, хрипло дышал. Я осторожно поправил подушку под его головой и отошел на цыпочках. Пусть поспит. Встреча с нами, разговоры, наверное, утомили его.
А Сарыкейнек тем временем развернула бурную деятельность: чистила, мыла, сметала пыль. Что ж, я мог гордиться. Моя будущая жена не только красива, но и хозяйственна, расторопна, заботлива по отношению к близким.
Эти приятные размышления прервал голос Сарыкейнек:
– Еще воды принеси!
Мои мысли не мешали рукам быть при деле. Незаметно для самого себя, увлеченный хозяйственным порывом Сарыкейнек, я наколол щепок, раздул самовар, разыскал валяющуюся среди дров трубу и приладил ее сверху самовара. Пламя разом вспыхнувших сухих щепок вырвалось из трубы, и самовар запел...
А Сарыкейнек тем временем, закончив уборку в комнате, стала протирать окна. Стекла на глазах светлели, и я, находясь в комнате, с каждым движением ее руки все отчетливее видел нависающие над окном ветви яблони, дворик, пса, сидящего в своем углу.
Я принес воды для мытья посуды. Тем временем чай поспел. Стол был накрыт. Сахар наколот с помощью железного топорика, не щипчиков, – так, по-старинному, здесь кололи сахар. Признаться, топорик для колки сахара я видел впервые, и сам, наверное, не догадался бы о его назначении, если бы не Сарыкейнек.
Дедушка Гадирхан открыл глаза и не без интереса наблюдал за нашими действиями.
– Тебе сладкий, дедушка?
Старик отрицательно покачал головой.
– Тогда, может, конфетку?
Старик ухмыльнулся, но только он хотел пошутить, как скрипнула дверь и в комнату вошла высокого роста старуха.
В вытянутых руках она несла полную тарелку. Остановившись у порога, старуха оглядела нас, затем прошла к столу, поставила тарелку и, обернувшись в сторону старика, который так и застыл с невысказанной шуткой на устах, произнесла глуховатым низким голосом:
– Как говаривал Молла Насреддин, будет улыбка – будет и здоровье. Не говорила ли я тебе вчера, ай Гадирхан, что дело идет на поправку?
– Представляешь, внучка мне конфет привезла. За-место лекарства! Это, старая, пелучше белой пыли на бумажках, которую принес вчера доктор! Что ты на это скажешь?! – Смех его, однако, тут же перешел в кашель. Пока он, держась за грудь, кашлял, старуха молча рассматривала Сарыкейнек.
– Это какая же внучка? – спросила она наконец.
– Дочка Саяд, – сказал старик.
– Саяд? Да ну! – От избытка чувств старуха всплеснула руками.– Детка, подойди поближе, посмотрю на тебя!
Сарыкейнек подошла, старуха повернула ее лицом к свету. И опять всплеснула руками:
– Саяд! Истинный бог, Саяд! Вылитая красавица мать...
И старуха поцеловала Сарыкейнек, прижала ее голову к своей впалой груди. Потом, отстранив от себя, оглядела еще раз. С ног до головы. Я заметил, что. на этот раз осмотр не совсем удовлетворил старушку, – видно, ей показалось, что ноги девушки недостаточно прикрыты короткой городской юбкой. Но старуха ничего не сказала по этому поводу. Посмотрела на меня.
– А это кто?
– А ты у него самого спроси, – рассмеялся старик.
– Этот парень мой жених, бабушка, – пояснила Сарыкейнек, но тут же густо покраснела под строгим взглядом старухи.
– То есть муж? – переспросила старуха.
– Нет, бабушка. Пока жених, – повторила еще раз Сарыкейнек и придвинулась ко мне ближе.
Старуха поджала губы, но опять ничего не сказала. Словно бы уже не замечая нас, она отвернулась и проворчала, адресуясь теперь к дедушке Гадирхану:
– Ну что, опять скажешь – аппетиту нет?! Я тебе пшена в молоке отварила вот! Похлебай, а то со вчерашнего дня во рту маковой росинки не было. Конфетами сыт не будешь!
Старик, приподнявшись на подушках, взял стакан чая и, прихлебывая, заговорил в паузах между глотками:
– Ты вот что, Гонча. . : Детей не кори.. . Времена другие... И одеваются сейчас не так... И замуж выходят по-другому.. .
– Это я вижу, многое изменилось, – обронила старуха и, обернувшись, глянула еще" раз на короткую юбку Сарыкейнек. – Спасибо, хоть деда не позабыла. . .
– Вот, вот! – подхватил старик. – Сам дед про нее забыл, а она, видишь. ..
– Не хватает еще, чтобы ты за ней гонялся. Пожилой человек, – парировала Гонча, покончив с созерцанием юбки и перескочив взглядом на меня. – Разыскать деда – ее долг.
– Пей, бабушка, – сказала Сарыкейнек, ставя перед ней стакан чая.
– Пей, Гонча, чай согревает. И в груди вроде легче делается, – сказал старик, шумно прихлебывая. – И чай хороший. Внучка привезла.
Дверь снова скрипнула, и в комнату вошли двое парней. Один из них высокий и белолицый – нес корзину с фруктами.
– Ну, как ты, дед? – с порога спросил он.
– Нить моей жизни все утончается, – ответил старик неожиданно цветистой фразой.
– Еще бы не утончалась, – вступил в разговор второй парень, худой и длинноволосый. – Лекарства не пьешь, с высокой температурой лезешь в водопад?
– В водопад? – удивленно переспросили мы с Сарыкейнек в один голос.
– Да, тут неподалеку, – пояснил длинноволосый, как выяснилось – врач. -Родники там сливаются и, срываясь с кручи, образуют водопад. Вода ледяная. . .
– И ты купаешься в этой воде? Больной? – Сарыкейнек с укоризной посмотрела на старика.
– Клин клином вышибают, детка. Народ привык обходиться без врачей, и слава богу.
– Ничего себе – средство, – хмыкнул врач.
– Тогда объясни ты, ученый человек, почему в народе испокон веков делают это? На свою погибель, да? Не-е-т, – сказал старик и назидательно поднял палец. – Народ знает, что делает.
– Современная медицина не отрицает народных средств, – заметил врач. – Но здесь немало предрассудков.
– Но, доктор, разве вы при высокой температуре не кладете на лоб больного пузырек со льдом? – поддержал Гадирхана второй молодой человек, как оказалось – председатель'колхоза.
– Вот-вот, – обрадовался его поддержке старик. Но тут же, возвращаясь, видимо, к каким-то давним спорам, обрушился и на него: – Медицину, я вижу, ты знаешь получше сельского хозяйства. Ну какой из тебя председатель, если ты до сих пор не организовал сбор лесных плодов? Ведь это же в колхозную кассу пойдет! – И, обернувшись к нам, старик пояснил: – Вокруг села сплошные леса, слава богу, не все еще успели вырубить. А в лесах чего только нет. Тут и дикий орех, и лечебные травы, и ягода всякая, и грибы. . . Правда, грибов у нас не едят, но ведь в городе... с руками оторвут! Вот я и говорю: дайте мне дюжину ослов, корзин побольше, несколько человек сборщиков... Расходы небольшие, зато пользы сколько! И лесу, и нам. – От этой длинной речи старик как-то сразу ослаб, откинулся в изнеможении на подушки и закрыл глаза. А председатель смущенно почесал за ухом и рассмеялся:
– Вот горяч, а! Сразу видно, у него температура!
– Он и без температуры чихвостит тебя в хвост и в гриву, – заметил врач, довольный тем, что разговор с медицины перешел на хозяйственные дела. – Хорошо еще, что старый Гадирхан не затеял разговор о разведении ослов...
– Ослиная ферма? – ухмыльнулся председатель.-> Да предложи я такое, меня же-засмеют!
– А когда ты на осле спускаешься вниз, в райцентр, над тобой кто-нибудь смеется?! Никто, – воспламенился снова старик. – Нет лучше животного в горах, чем длинноухий. А как неприхотлив – хочешь, неделю его не корми, выпусти пастись, сам себе пропитание найдет. Так скажи, почему не разводишь ослов? Хотя бы для нужд лесного хозяйства? Ведь там, где даже мотоцикл не про-, едет, осел пройдет!
– Ты бы, старый, съел пару ложек пшена, а? – вмешалась в разговор Гонча, желая, видимо, положить конец спорам. Но он отмахнулся от нее.
– Ну мы пошли, – сказал председатель, вставая.– А то при гостях ты нам все косточки перемоешь!
– Да какие ж они гости, – сказал дедушка. И только теперь представил нас:Это моя внучка, дочка покойной Саяд. А это ее жених. . .
– Очень приятно, – председатель пожал нам руки. – .Долго ли у нас пробудете?
– Посмотрим, – неопределенно ответил я.
– Если нужно что, к вашим услугам. Заходите вечерком в гости!
– Спасибо. Вот дедушке полегчает...
В городе, по словам Сарвара, за подобными приглашениями в гости ничего не стоит. Обычай гостеприимства и хлебосольства в городских условиях, где все куда-то спешат, все заняты, блюсти не так уж легко. Другое дело – село. Я знал, что, если мы откликнемся на приглашение председателя и действительно придем к нему, он будет искренне этому рад, выставит на стол все, что есть в доме. И жена его будет рада новым людям. Гость в доме – праздник. Эта народная поговорка, к счастью, не потеряла еще своего значения.
А старуха Гонча тем временем извлекла из принесенной председателем корзины мясную вырезку, обернутую в чистую белую тряпицу, горшочек густых деревенских сливок, сливочное масло в медной пиале, тендирный чурек.
– Ай, спасибо, Сараджам. Спасибо! – приговаривала старуха, выставляя все это на стол.
– Сараджам это кто? – спросила Сарыкейнек.
– Жена председателя. Учительница. Очень уважает нашего старика, иногда приходит сюда со школьниками, чтобы Гадирхан рассказал, как жили в старые времена!
– И про что же он рассказывает? – поинтересовался я.
– Про удалых разбойников, – коротко, как бы нехотя ответила бабушка Гонча.
– Ну уж про разбойников! Ты скажешь! – подал голос старик. – Аразгараглы Сулеймана, про Сумасшедшего Али... Так прозвали его за безумную удаль, пояснил старик. – Бек, видишь ли, отнял у него дочь. Он убил этого бека и подался в бега... Отчаянный был человек!
Меня всегда очень интересовали гачаги. Слово это буквально означает "беглец", но в народе оно обрело иной смысл, а именно: удалец, герой, народный мститель. .. Помню, маленьким я очень боялся темноты, и в минуты, когда в комнате выключали свет и воспитательница закрывала дверь, я, чтобы не трусить, представлял себя большим, сильным. Чем-то похожим на легендарного Гачага Наби. Быть может, происходило это потому, что рос я без отца и отсутствие близкого человека, с кем мог встать вровень хотя бы в своих мечтах, привело меня очень рано в мир героических сказаний, дастанов... Теперь, когда я вырос, пожалуй, единственное, в чем мы схожи с Наби, – это то, что у меня есть своя Хаджар, своя верная и преданная подруга – Сарыкейнек.
Пока я предавался размышлениям, а старый Гадирхан дремал, женщины хлопотали по хозяйству. Разделали мясо, почистили зелень, поставили на огонь небольшой медный казан. И вот уже все готово, стол накрыт. Закипела похлебка, источая по всей комнате аромат. Гонча попробовала было разбудить старика, чтобы тот поел горячего, но безрезультатно.
– Ладно, пусть поспит. Сон сейчас для него важнее, чем еда, – решила старуха. И усиленно стала потчевать нас с Сарыкейнек.
Я мигом расправился с содержимым своей тарелки и вышел на веранду покурить. И тут через открытую дверь слышу, как старуха пытает Сарыкейнек, расписались ли мы. Говорит, бывает, что со свадьбой тянут, ведь для хорошей свадьбы сколько надо всего – и дом, и мебель, и постель, и посуда! – так вот, пока, говорит, то да се, молодые, глядишь, сходят в загс... Тогда, говорит, все законно, даже и без свадьбы! (Смотри-ка, грамотная старуха!) Услышав от Сарыкейнек, что пока мы не расписались, старуха смолкла. Из комнаты доносился только стук посуды, прибираемой со стола.
Когда я вошел, старуха глянула на меня исподлобья.
– Вот что, парень, собирайся! – решительно сказала она. – Переночуешь у нас.
– Почему?
– В своем поселке делайте все, что вам вздумается, А у нас с этим строго...
– С чем, бабушка? – спросил я.
– С этим, – и старуха взглядом показала на Сарыкейнек. – Чтобы дочка покойной Саяд на виду у всех распутничала?!
– Да о чем это вы, бабушка?-вспыхнула Сарыкейнек. – Фата невесты для меня священна. И Валех, слава богу, не такой парень!
– Ладно, что говорить пустое, – прервала ее Гонча. – Бог свидетель, я не хотела тебя обидеть. Делайте что хотите. .. – И она направилась к двери.
Примирение произошло на пороге. Женщины обнялись, постояли, о чем-то пошептались.
– Быть может, Валех, прихватим одеяла и подушки, а? – сказала, повернувшись ко мне, Сарыкейнек. – А то у дедушки, я смотрю, с постельными принадлежностями небогато. Идем, тетушка Гонча даст.
– Нет, не надо, – решил я. – Все равно по очереди придется возле дедушки сидеть. А вздремнуть есть где, Во дворе на топчане...
На том и порешили.
.. .Ночью дедушка метался в постели, кашлял, хватаясь за грудь. В бреду продолжал спорить с председателем колхоза.
Мы накрывали его одеялом, но одеяло то и дело сползало на пол. Клали мокрую тряпицу на лоб. Лоб пылал,
Вскоре мы оба стали клевать носом. Сказывалась усталость после дороги.
– Вот что, ты иди поспи, а я посижу, – сказала Сарыкейнек. – Я тебя разбужу, и ты сменишь меня.
– Ладно.
Выйдя во двор, я улегся на деревянный топчан, натянув на себя рваный палас. Глубоко вдохнул чистый, свежий воздух. И мгновенно заснул... Проснулся тоже, как мне показалось, мгновенно. Надо мной стояла Сарыкейнек. Лицо у нее было встревоженное.
– Дед исчез.
– Как это?
– А вот так. Я на минуту вздремнула, открыла глаза, а его постель пуста. Думала, по нужде вышел. Подождала, вижу – нет. Вышла во двор, нигде нет! -От огорчения Сарыкейнек чуть не плакала.
– Успокойся. Сейчас найдем.
Мы обшарили весь дом, вышли на улицу. Дед и вправду пропал.
– Послушай! – сообразил я наконец. – Да он к водопаду пошел! Помнишь?
– Помню. Врач не советовал купаться в ледяной воде... – сказала Сарыкейнек и тут же испуганно вскрикнула: – Быстрей! Ведь он же доконает себя! Бежим!
– Без паники. – Я прислушался к ночной тиши и услышал неподалеку ровный шум воды. – Кажется, там?
– Да идем же скорей!
Домик старого Гадирхана стоял на самом краю села. За ним сразу же начинался лес.
Хватаясь за стволы, за ветви деревьев, мы начали спускаться по крутому склону, утопая по щиколотку в скользкой прелой листве. Однако не одолели и десятка метров, как услышали рядом с собой знакомый голос:
– Вы куда?
В нескольких шагах от нас стоял дед. Был он в нижнем белье и в накинутом на плечи архалуке.
– К водопаду бежите? Искупаться? – Голос деда звучал сильно и уверенно, так, будто это не он недавно бредил и метался на постели.
– Дедушка, так мы ж за тобой! – обрадовалась Сарыкейнек и тут же укоризненно добавила: – Ну как тебе не стыдно, а?! Ушел, ничего не сказав. Мы с ног сбились, ищем тебя.
– Ничего мне не сделается! – отмахнулся дед.
– Да разве можно тебе купаться в ледяной воде?! 'Доктор что сказал?
– Восемьдесят пять лет прожил без твоего доктора.., даст бог, проживу еще. А коли помирать время пришло. .. – Старик не договорил, пошатнулся от слабости,
Я подхватил его худощавое, неожиданно тяжелое тело и понес к дому. Благо до дома было два шага.
.. .Двадцать дней и ночей мы ухаживали за дедом. Он был так плох, что ни о какой поездке в Москву не могло быть и речи. Правда, старуха Гонча приходила каждый день. Но все же она была слишком стара, чтобы успевать с делами у себя дома да за дедом смотреть. Ply, а Сарыкейнек как-никак единственная родственница старика. Двадцать дней и ночей прошли быстро. С утра я уходил за покупками, колол дрова, приносил воду. Сарыкейнек готовила обед, стирала, хлопотала возле деда, то и дело меняя ему белье, – дед постоянно потел. Он ослабел, похудел и еле вставал на ноги, чтобы выйти во двор. Но о лекарствах и о враче по-прежнему слышать не хотел. "Чему быть, того не миновать", – твердил он.
На двадцать первый день хворь наконец отступила.
И дед как– ни в чем не бывало сидел на топчане во дворе и преспокойно набивал гильзы.
– Дедушка, у нас отпуск кончается. Пора уезжать, – сказала Сарыкейнек. Может, поедешь с нами?
– Куда? – удивился старик.
– На стройку.
– Зачем?
– Как зачем? Вместе с нами жить будешь. Нам квартиру скоро дадут, вот и... Поедем, дедушка, а?! В твоем возрасте нельзя бобылем жить. Ведь ты здесь– один как перст!
– Как перст! – не очень слушая, механически повторил дед.
– Разве не так?
– Сарыкейнек дело говорит, – поддержал ее я.
– Ну, подумай сам, – Сарыкейнек старалась изо всех сил, – не дай бог, опять заболеешь. Кто за тобой ходить будет? А болезни в твоем возрасте...
– Не такой уж я старый,'– возразил старик, беря в руки очередную гильзу. Один раз заболел. Больше нe заболею.
– С тобой не договоришься, – расстроилась Сарыкейнек.
Дед глянул на нее.
– Поехать бы я поехал, – сказал он, – да вот медведи мои обидятся. . .
– Да ну тебя! – сердито отвернулась от него Сарыкейнек.
– Говорю точно. Обидятся, – повторил старик. – Медведи в нашем лесу – мои друзья! Ей-богу, не вру. А все потому, что еще ни разу я не стрелял в них. Во врага медвежьего, в дикого кабана, пожалуйста, сколько хочешь. А в медведя никогда! Оттого-то они меня и не трогают.
– На самом деле не трогают? – заинтересовался я.
– Ей-богу! Сколько раз, бывало, столкнусь с медведем нос к носу и, вместо того чтобы ружье вскинуть, стою, смотрю на него. А он – на меня. А потом качает головой, вот так, – старый Гадирхан показал как, – и уходит. Однажды лег я соснуть под орешником. Просыпаюсь, вижу – прямо надо мной стоит большущий такой мишка. На задних лапах стоит, смотрит на меня и смеется,
– И смеется? – с изумлением переспросила Сарыкейнек.
– Да. Прямо как человек. Ну, я ему тоже улыбнулся. А потом спрашиваю: как дела, ай Оджагверди? А он продолжает улыбаться и качает головой: мол, дела ничего. ..
– А Оджагверди это кто?
– Есть у нас такой крепыш. Голыми руками однажды задушил волка.
– Волка?! – ахнула Сарыкейнек.
– Ага. Потом спрашивают у него, как это, мол, тебе удалось? А он объясняет: да очень просто. Подмял под себя, как медведь, и давай душить! С тех пор его так и прозвали: Медведь Оджагверди.
Рассказывая все это, старик ни на минуту не переставал заниматься делом. Его короткие жесткие ногти, ладони были черны от пороха. Рядом лежала двустволка, снятая со стены. Время от времени дед посматривал на нее любовно.
Вскоре патронташ был набит. Дед встал, вымыл руки. От этого, правда, они не стали светлее: пороховая пыль въелась в кожу навечно.
А потом старый Гадирхан подошел к Сарыкейнек, погладил ласково ее по плечу.
– Ты не обижайся, дочка. Не могу я поехать с вами. Как у джинна душа запечатана в кувшине, так и у меня душа здесь, в этом лесу. Спасибо за приглашение, за то, что вспомнила старика. За все. Поезжайте спокойно.
.. .Последний день перед отъездом прошел в хлопотах. Съездив в нижнее село, мы привезли для деда всяких припасов – сахару, чаю, сливочного масла. Да еще Сарыкейнек присмотрела в магазине постельное белье, ткань для штор. Увидев наши покупки, старик рассмеялся:
– Уже не женить ли вы меня собрались, а?
Сарыкейнек последний раз прибрала в доме. Все помыла, вытерла, перестирала. Поручила деда старой Гонче, поговорила с председателем колхоза, с доктором. Попросила, если вдруг дед заболеет, чтобы нам немедленно дали знать!
– А вы и сами можете звонить в правление колхоза – предложил председатель. – Позовем деда...
– И правда, – обрадовалась Сарыкейнек. – Обязательно будем звонить! – И записала номер телефона.
Нас проводили до нижнего селения, где ждала грузовая машина. Только когда мы прощались, я увидел печаль в глазах старого охотника.
Машина рванулась вниз по крутому спуску, и оставшийся наверху дед, казалось, вознесся над нами, как памятник на постаменте лесистой горы... И еще мне показалось, что с той же быстротой, с какой он удалялся от нас, удалялось и его время...
.. .На стройке нас встретили упреками:
– Где вы пропали? Ни слуху ни духу!
– Хоть пару строк черкнули бы из Москвы.
– Дали бы хоть телеграмму. Мол, доехали благополучно. .. Эх, вы!
