Текст книги "Повесть о Сарыкейнек и Валехе"
Автор книги: Ильяс Эфендиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
– Раз я говорю, значит, можно, – усмехалась она, И добавляла: – Боже, до чего же ты дикий!.. И когда я тебя приручу!
Однажды, после моего возвращения из Нефтечалы, она дала мне банку черной икры и большого жереха.
– Спасибо. Мы рыбу не едим, – отказался я.
– Ишь, гордый. Может, предки у тебя были ханами?
– Напрасно смеетесь, – ответил я с самым серьезным видом. – Мой дед действительно был хан.
– Я и говорю. Откуда в тебе эта спесь... И... порода. – Симузар-ханум посмотрела на меня, и я опять уловил требовательный зов ее черных глаз.
В тот же день на улице я встретил Говхар, секретаршу Мурадзаде. Оказалось, Мурадзаде вернулся из отпуска.
Я заехал к нему.
– Ну, как вы тут без меня? Не обидел больше никто?– Мурадзаде с улыбкой подал мне руку.
– Нет, мы уже оперились, – ответил я шуткой на шутку.
– Саламов дал квартиру?
– Дал.
– И какая?
– Жить можно... Мы сами привели ее в порядок... Большое спасибо вам за помощь. – Я отвечал на вопросы как можно короче, даже не проговорился о наших мытарствах у Саламова.
Жаловаться товарищу Мурадзаде я не собирался. Зачем? Нам дали эту хибару, и на этом спасибо. Что же касается самого Саламова, то с ним, как я считал, разберутся и без нас. Есть на это соответствующие организации. Есть закон, есть порядок...
Жизнь, правда, внесла кое-какие коррективы в эти мои взгляды...
В пятницу в конце дня Балаами сказал:
_ Валех, поезжай в Нефтечалу. В воскресенье у ханум праздник. Так что, сам понимаешь... нужна икорка, рыбка, – и он улыбнулся, как улыбается гурман, когда заходит речь о вкусной еде.
Последнее время Балаами уже не скрывал, зачем посылает меня в район.
– Но... такое совпадение, знаете. Как раз завтра мы с женой собрались в театр...
– Что делать, дорогой! – Балаами закурил "Кент" и выпустил струйку дыма в окно машины. – Разве вся наша жизнь не театр? – И он захохотал.
"Надо так надо, – вздохнула Сарыкейнек, когда я сказал ей о поездке. День рождения бывает раз в году, в театр сходим потом".
Рано утром она растолкала меня:
– Пора... Жалко тебя будить, ты так сладко спишь, но...
Последнее время я хронически не высыпался. Работа у Балаами оказалась не такой легкой, как это могло показаться на первый взгляд. Весь день я мотался по городу, выполняя различные поручения ханум. Потом эти поездки в район. По вечерам – институт, по ночам – конспекты. Правда, я научился не терять время. Сидя в машине, в ожидании Балаами, доставал учебник и с головой уходил в чтение. Но в основном меня выручала память. Лекции запечатлевались у меня в мозгу с точностью магнитной ленты. Даже товарищи удивлялись.
.. .Когда я выехал за город и за окном замелькали по-осеннему голые, черные поля, пожелтевшая листва деревьев, мне в который раз вспомнилась наша стройка. Вот так же я нажимал на акселератор моего самосвала. Опустив боковое стекло, высовывал голову, и встречный ветер выбивал слезу, и тогда я тормозил, потому что плохо видел дорогу. Любил скорость, любил ощущение стремительного преодоления пространства... Быть может, меня подстегивало еще и сознание, что там, за последним поворотом, меня ожидает Сарыкейнек, ее алый платочек вился высоко, на подъемном кране, словно путеводный ориентир.
Вот и сейчас я сижу за рулем машины, причем куда более комфортабельной и скоростной. Мчусь по шоссе. Но почему, почему нет в груди былой радости? Почему я еду и вроде бы не знаю – куда? Зачем? Хотя, казалось бы, знаю.
Когда Балаами впервые откровенно сказал мне о цели поездки, я наивно спросил:
– А платить не надо?
Балаами, который редко выходил из себя, ответил с невозмутимым видом:
– Деньги уплачены. А вообще ты, парень, в такие вещи не лезь. Быстро состаришься.
Я мчался в Нефтечалу по вполне конкретному делу. И в то же время ехал в неизвестность. Пожалуй, впервые в жизни я испытал эту раздвоенность, когда знание не приносит душевного спокойствия, когда делаешь что-то житейски простое, понятное, но неясное по своей сути. Кому и чему ты служишь, на что направлено твое усердие? Куда спешишь? Бог весть... Может, ты способствуешь преступлению, а может, ничего преступного здесь и нет? Все законно. В конце концов, я исполняю свои обязанности личного шофера, и исполняю неплохо. Что еще? Но... я посматривал на часы, с нетерпением ожидая конца работы. Пожалуй, впервые работа не приносила мне радости. Не оттого ли последнее время я чувствовал упадок духа, какое-то безразличие ко всему, даже к Сарыкейнек... Да-да, с ужасом я замечал, как моя любовь стала постепенно тускнеть. Я старался выйти из этого состояния, отогнать мрачные мысли. "Столкнулся с тяготами семейного быта и скис? – говорил я сам себе. – Ничего. Это временно... Сейчас нам трудно, но пять лет учебы пронесутся быстро. Не успеешь шапку вокруг головы повернуть. И тогда – прощай Балаами с его странной женой, прощай, постылая работа!"
В Баку я вернулся к концу рабочего дня уставший, голодный. Выпил в дороге только стакан сладкого чая с чуреком. Балаами, однако, отпустил меня не сразу: послал еще за ящиком чешского пива...
На следующий день, в воскресенье, я снова был за баранкой. Мотался то за боржоми, то за наршарабом, то за домашним чуреком, который продается в нагорной части города. Выполнив поручения, я поднялся наверх.
На кухне в поте лица трудились несколько девушек из нашего управления. Девушки чистили зелень, перебирали рис, разделывали кур. Но царствовал тут некий Мурсал – худой, угрюмый мужчина, повар на пенсии. Балаами, больше всего на свете любящий вкусно поесть, со праздникам приглашал Мурсала к себе.
Девушки, выполняя указания Мурсала и Симузар-ханум, бегали между кухней и столовой, не без зависти поглядывая на драгоценности хозяйки дома. На роскошную хрустальную люстру, свисающую над столом. На ковер, расстеленный на полу, – такого огромного и красивого ковра я еще не видывал.
Время тянулось медленно. Хотелось домой.
– Ты останься, – распорядился Балаами. – Может, кто из гостей будет без машины. После банкета отвезешь. .. Я тебе потом отгул дам.
Я пожал плечами. Раз нужно, останусь.
Какое-то безразличие овладело мной, и я с безучастным видом сидел в углу прихожей, за вешалкой, откуда меня почти не было видно.
Стали сходиться гости.
Первым пожаловал низенький толстый мужчина с властными манерами. С ним пришли Алла-ханум, его жена, лет на двадцать пять моложе, миниатюрная, стройная женщина, и молодой парень, модно одетый, с длинными, до плеч, волосами. Аллу-ханум и этого парня я однажды видел здесь: Симузар-ханум оставила их наедине в то время, как я повез ее к портному.
Затем пришел директор гостиницы, очень видный мужчина, с маленькой невзрачной женой. Этот человек тоже бывал у Симузар-ханум, причем, как я заметил, приходил обычно тогда, когда Балаами отсутствовал.
Потом пришел директор универсального магазина, из тех, о которых, очевидно, сложена поговорка: "Жизнь холостяка – жизнь султана". Явилась и чья-то жена, высокая белолицая женщина лет пятидесяти. При ее появлении все привстали и почтительно поздоровались.
Пришли еще несколько человек, которых я не знал. Банкет начался.
Шоферов, среди которых был один молодой парень, мой ровесник, и трое пожилых, проводили к отдельному столику, накрытому на застекленной веранде.
У нас шел свой разговор озабоченных, уставших людей, которые терпеливо ждали, пока их отпустят по домам. Пожилые шоферы говорили о ценах на яйца и зелень, о детях, которые уже выросли и жили отдельно, о больных почках и о вреде курения. Мы с молодым шофером молчали и курили одну папиросу за другой. Никто, казалось, не обращал внимания на веселье рядом. Лишь изредка привычно посматривали туда, стараясь определить, скоро ли конец (только и всего!), и снова принимались за разговоры.
Повар Мурсал принес нам плов, зелень, кое-какие закуски.
– Ешьте, братья трудяги, – сказал он. – Из самого низа казана положил. Пожирней...
Шоферы осмотрели угощение, не торопясь положили каждый себе. Стали есть.
– А ты что? – спросил один из них, видя, что я не ем.
– Не хочется.
Я и вправду не хотел есть, хотя весь день провел на ногах и с утра во рту у меня не было маковой росинки. Апатия, охватившая меня, отбила аппетит.
Чтобы не портить застолья, я встал и, закурив очередную папиросу, вышел на большой балкон, огибавший дом. И увидел, как в углу, прижавшись друг к другу, целовались Алла-ханум и длинноволосый парень.
Ничуть не удивившись (в этом доме все можно было ожидать), я вернулся к шоферам.
В это время балконная дверь отворилась, и Симузар-ханум окликнула меня:
– Валех, тебя к телефону.
К телефону? Признаться, я испугался. Неужели что-то с Сарыкейнек? Иначе кто еще мог меня искать по телефону?
Торопливо вошел в кабинет, потянулся к телефонному аппарату. Трубка лежала на рычаге.
– Кто положил трубку? – повернулся я к Симузар-ханум, шедшей следом.
Ни слова не говоря, Симузар-ханум выключила свет. В темноте она схватила меня за руку...
– Это я тебя звала, я. Иди сюда скорей! – шептала Симузар-ханум. Я чувствовал совсем близко ее жаркое, прерывистое дыхание. В нос мне ударил терпкий запах духов, перемешанный с парами алкоголя.
– Пустите, пусти! Задыхаюсь! – Я оттолкнул ее от себя.
– Отчего задыхаешься? – поразилась она.
– От твоих духов... Духов! – И я выскочил в коридор.
Признаться, впервые я был благодарен своей аллергии. ..
Я снова вернулся к шоферам, которые, сидя на балконе, дремали. "Неужели жизнь так и пройдет в обслуживании этого пьяного сброда?! – с ужасом подумал я, – Нет – решил я,– работать у Балаами мне больше нельзя. Противно!"
Пиршество закончилось около часа ночи.
Я должен был отвезти домой Аллу-ханум и ее пьяного пожилого мужа, а также пришедшего с ними длинноволосого.
По дороге муж захрапел, а когда приехали, Алла-ханум и парень, нисколько не стесняясь меня, поцеловались несколько раз. Затем Алла-ханум, растолкав мужа, повела его домой, а длинноволосый плюхнулся на переднее сиденье машины.
– Давай. Улица Низами.
Я отъехал немного, остановил машину.
– Вылезай!
Парень уставился на меня:
– Разве уже приехали?
– Ничего, ножками дотопаешь, – ответил я и открыл дверцу. – Вытряхивайся!
Парень обалдело смотрел на меня:
– Послушай, мы пили, а ты опьянел? Болван!
Что ж, сейчас посмотрим, кто из нас болван.
Я вышел, обошел машину, схватил длинноволосого за шкирку ("Пусти! Пусти!" – по-русски вдруг завопил парень) и вышвырнул вон.
– Сумасшедший! – взвизгнул длинноволосый. – Ладно, тебе покажут! (Он так и сказал – "покажут", а не "покажу"!)
Я шагнул в его сторону. Парень вскочил и побежал, смешно размахивая длинными худыми руками.
Дома Сарыкейнек, которая, поджидая меня, сидела над книжкой, заварила чай, накрыла на стол, не спросив, почему я вернулся с банкета голодным. О происшествии с Симузар-ханум я ей, разумеется, не сказал. Зато описал в подробностях, как турнул из машины длинноволосого и как он бежал от меня. Сарыкейнек долго смеялась, а потом вдруг озабоченно спросила:
– А тебя не посадят, Валех?
– Не беда, если и посадят. У тебя есть опыт носить передачи, – ответил я шуткой.
Затем мы прикинули наши финансы. Оказалось, мне еще месяц-другой надо потерпеть, не уходить от Балаами. С питанием мы еще перебились бы, но... У меня не было пальто, а ватник, который я носил на стройке, в институт не наденешь! У Сарыкейнек прохудились туфли.
Правда, я все равно собирался купить ей новые, помоднее (чем моя жена хуже институтских девиц!).
"Ничего, Валех, – успокаивал я сам себя, лежа в темноте с открытыми глазами. – Как говаривал уста Гадир, наш каменщик-аксакал, любивший рассказывать поучительные истории из своей многотрудной жизни, плохой день долго не длится.., Сама жизнь все выправит, расставит по местам".
... Симузар-ханум сделала вид, будто ничего не произошло. Однако заметно переменилась ко мне.
Садилась не рядом, а на заднее сиденье. Так обливалась духами, что я задыхался в машине. Сев, коротко указывала адрес и всю дорогу молчала. А главное – заставляла себя подолгу ждать. Каждый раз я стоял возле подъезда не меньше часа. (Знала б она, что мне это на руку: я тут же доставал учебники!)
Однажды Симузар-ханум вышла через полтора часа после того, как я подал машину, села. Бросила небрежно;
– На базар.
А когда я довез ее, приказала:
– Возьми базарную сумку и следуй за мной.
– Зачем?
– Как зачем? Буду делать покупки. А ты неси сумку, Только не отставай!
– Я шофер, но не лакей. – На меня нашла злость.– Прошли времена, когда слуги сопровождали господ даже в баню, несли узелки с бельем.
– Вот как? – Со значительным видом она посмотрела на меня. – Послушай, а ты не боишься, что я велю тебя прогнать?
Кровь гулко запульсировала у меня в висках, но я сдержался.
– "Прогнать" – это словечко тоже устарело, ха-нум, – сказал я. – В наше время можно уволить с работы, прогнать нельзя... Советую вам впредь следить за своей речью.
– Нет, вы только посмотрите, как он разговаривает со мной! – всплеснула руками Симузар-ханум и неожиданно рассмеялась. – Ханская кровь в тебе играет или..,
Она ушла, а когда вернулась с покупками, то сказала совсем другим тоном:
– Трогай, принц...
Мы поехали, и тут она неожиданно тихо спросила!
– Я тебе совсем не нравлюсь, да?,
В ее голосе прозвучала такая грусть, что мне стало не по себе.
– Ваша красота, ханум, бросает вызов всему миру! – сказал я.
– Если б это было правдой, то я б до такого не дошла. Будь проклята жизнь! – Эти слова она произнесла с болью и с каким-то холодным отчаянием.
И тут я неожиданно увидел Сарыкейнек. Она шла по улице с папкой в руке. Совсем рядом, я мог до нее дотянуться.
Увидев меня, Сарыкейнек бросилась к машине.
– Что так рано?
– Одной лекции не было, профессор заболел. Сарыкейнек с любопытством посмотрела на женщину, сидящую в машине.
– Симузар-ханум, – сказал я, – познакомьтесь это – подруга жизни небезызвестного вам Валеха Эйваз оглы, Сарыкейнек.
Я поразился тому, как она побледнела. Казалось, у нее не хватит сил протянуть Сарыкейнек руку.
Но – мгновение, и Симузар-ханум пришла в себя.
– Садитесь, – приветливо и бодро произнесла она.
– Спасибо, я пройдусь пешком, – ответила Сарыкейнек.
– Но зачем? Пожалуйста, садитесь, – повторила Симузар-ханум. И обратилась ко мне: – Валех, пригласи Сарыкейнек в машину.
– Приглашаю, – я открыл дверцу. Сарыкейнек села рядом.
– Вот что значит послушная жена, – пошутила Симузар-ханум и, заметив, что я сворачиваю к центру, сказала: – Нет-нет, сначала отвезем Сарыкейнек... Вы где живете?
Я сказал.
– Отлично. Сначала туда.
– Но это в другом конце города.
– Ничего... Я не тороплюсь, а у Сарыкейнек, наверное, много дел по хозяйству. Муж вернется, надо обед сготовить, белье постирать... Ведь вы сами готовите и стираете?
– А кто ж еще? -удивилась Сарыкейнек.
– Я и говорю...
Когда мы доехали, Сарыкейнек предложила:
– Пожалуйте к нам. Будьте гостьей!
Симузар-ханум на какой-то миг замялась, но вышла из машины.
– Раз приехали... С удовольствием зайду.
– Симузар-ханум, боюсь, что после того как вы увидите наши хоромы, вам своя квартира разонравится,– пошутил я.
– Все может быть, – ответила Симузар-ханум, и я поразился, с каким серьезным, даже мрачным видом она это произнесла.
Мы вошли во двор. Естественно, Забита с ребенком на руках тут же высунула сбой острый нос и уставилась на нас. "Как крыса", – в который раз подумал я, открывая дверь.
Симузар-ханум некоторое время осматривалась, будто наши "апартаменты" нельзя было охватить одним взглядом. Не снимая легкого вельветового пальто, попросила:
– Если можно, стакан воды.
– Присаживайтесь, – пригласила Сарыкейнек.– Пять минут, и я подам чай.
– Симузар-ханум не привыкла сидеть в таких домах, – иронически заметил я.
– Ну, раз Валех так считает... я посижу, – глянула на меня Симузар-ханум, и мне показалось, что я ее обидел.
Сарыкейнек ушла на кухню, мы остались одни.
– А я-то думаю, отчего это он, – Симузар-ханум кивнула в мою сторону, словно бы говоря не со мной, а с кем-то другим в комнате, – почему он на меня внимания не обращает. При такой-то жене!.. Очень красивая она у тебя. Балаами был у вас?
– Нет, а что?
– И жену твою не видел?
– А если б видел, что тогда? – ответил я вопросом на вопрос.
– Ничего... я просто так. – Она глубоко вздохнула. Помолчали.
– Она бакинка?
– Нет, из наших мест.
– Смотри-ка! А непохожа на сельскую девушку.
– Девушек на селе сейчас не отличишь от городских.
– Пожалуй... Родители в деревне?
– Родители давно покинули нас.
– Бросили? – Ее брови взметнулись вверх,
– Нет, ушли в мир иной. _– И кто ж вас вырастил?
– Государство.
– Понимаю, детский дом... Бедные...
Я чувствовал, вопросы ее продиктованы не пустым любопытством, а живым интересом. Она и не скрывала этого. И вообще держалась удивительно просто, откровенно.
Сарыкейнек, войдя, уловила последние слова нашего разговора.
– Отчего ж бедные, Симузар-ханум? – возразила она. – Здоровье при нас. Знания и умения – тоже. Государство не поскупилось, чтоб мы выросли не хуже других, а в чем-то, быть может, даже лучше!
Я с гордостью посмотрел на жену.
– Верно, – согласилась Симузар-ханум. – И все-таки... Расти без отца-матери... Вот у меня нет детей, а жаль. Я бы их так любила! Симузар-ханум судорожно вздохнула. – Обязательно заведите детей. Это так прекрасно – дети.
– Но и вы еще успеете, – стала успокаивать ее Сарыкейнек.
– Нет, увы, нет... Детей у нас не будет, – сказала Симузар-ханум и с неожиданной откровенностью добавила:– Балаами ездил даже лечиться в Москву. Не помогло!
Она стала пить чай.
– Прекрасно заварен.
– Вы не отчаивайтесь, – сочувственно повторила Сарыкейнек. – В жизни всякое бывает...
– Человек предполагает, а судьба располагает,– перебила ее Симузар-ханум.
– Устаревшая поговорка, – поддержал я Сарыкейнек. – В наш космический век люди управляют машинами на Луне...
– Машинами на Луне управляют, а против собственной судьбы бессильны, повторила с горечью Симузар-ханум и поднялась: видно, этот разговор расстроил ее.
– Вам ли это говорить?! – улыбнулась ей Сарыкейнек.– У вас, слава богу, есть все, чего только можно пожелать... Вам только землетрясения бояться.
– Землетрясения я как раз не боюсь, – с неожиданной злостью сказала Симузар-ханум и добавила загадочно: – Я даже желаю его. Бойтесь этого вы...
Сарыкейнек вышла, унося стаканы.
– ... дабы не потерять такую чудесную жену, – закончила Симузар-ханум, повернувшись ко мне.
... Когда мы подъехали к дому, Симузар-ханум потянулась было за покупками, но я не позволил. Взял корзину, полную базарной снеди, из ее мягких, ватных рук.
– Спасибо! – сказала она в прихожей. – Посиди со мной немного, а?.. Нехорошо как-то на душе...
Я ее не узнавал – от нее совсем не пахло духами,
– Не надушилась сегодня. Боялась тебя, – сказала она, словно угадав мои мысли.
– Кто я такой, чтобы меня бояться, – улыбнулся я,
– О-о... Ты опасный человек, Валех! Она произнесла это серьезно.
– Я готов посидеть, но... может, понадоблюсь начальнику.
– А ну его! – Симузар-ханум махнула рукой. – Если надо, позвонит сюда.
Я прошел в столовую. Симузар-ханум достала бутылку коньяка и, очевидно, вспомнив, что я не пью, налила себе, залпом выпила. Затем извлекла, видимо из солидных запасов, банку икры и банку пчелиного меда и протянула мне,
– Но я ведь говорил, икру не едим...
– И мед тоже, – закончила она и покачала головой. – Ей-богу, Валех, ты обижаешь меня. Взрослый человек, а ведешь себя как мальчишка... Возьми. Прошли времена, когда твой дед был ханом.
– Если у человека ханская кровь, то он всегда горд. – Мне почему-то нравилась эта игра в мифического предка, быть может, потому, что под словом "хан" я подразумевал не столько того, кто сладко ест из золотой посуды, сколько того, кто на коне впереди войска скачет навстречу врагу.
– Это, однако, не помешало тебе стать шофером,– сказала она и тут же смешалась. Я решительно встал:
– У вас ко мне больше нет никаких дел?
– Ну, прости, прости, – она прижала руку к груди. – Я пошутила... Глупо пошутила.
Лицо у нее вдруг побледнело, затем так же неожиданно залилось краской.
Я не знал, что делать, как себя вести с ней.
Вдруг она упала на стул и зарыдала в голос.
– Что с вами, Симузар-ханум? Вам плохо? – Я растерялся. Она продолжала плакать. Навзрыд. Я сходил на кухню, принес воды.
– Выпейте, ханум... Успокойтесь, все будет хорошо. Ну...
Она продолжала плакать.
– Я страдаю, а мне завидуют. Думаешь, я блаженствую среди всего этого барахла, – проговорила наконец Симузар-ханум сквозь рыдания. – На свете нет человека несчастней... Я не живу. Постоянно ненавижу, завидую другим. Да, завидую!
– Но кому, ханум?
– Хотя б тебе... Плевать я хотела на свое положение. Они отобрали у меня все. Мою красоту, молодость... Ненавижу своего мужа. Завидую таким парням, как ты, и таким девушкам, как твоя жена... Ведь я тоже была молодой и красивой. Тоже могла выйти за любимого парня. Могла быть счастлива...
– Вам помешало что-то?
Она не ответила, только заплакала еще горше.
– Помешало, да? – я повторил свой вопрос, чувствуя, что Симузар-ханум хочет выговориться, поделиться с кем-то. Правда, мне было неловко, что для этого она избрала меня. Но я не мог ей отказать, не мог оттолкнуть от себя. Это было бы жестоко.
– Что помешало, спрашиваешь? – Она немного успокоилась и, то и дело останавливаясь, сдерживая слезы, рассказала свою историю.
Историю, в общем-то, банальную.
В их семье было пять сестер и один брат. Разумеется, брат – самый младший, а она – самая старшая. Мать зачахла в хлопотах по хозяйству. Отец работал грузчиком в магазинах, в основном, продуктовых, пил. Однажды он устроился в рыбный магазин, где заведующим был Балаами. Балаами увидел красивую девушку. С тех пор его отношение к отцу улучшилось. Сначала отец получил премию, затем стал приносить домой свежую рыбу, продукты. Симузар поначалу не понимала, что к чему, А когда отец, выкладывая на стол очередное подношение, говорил о Балаами: "Хороший человек, а?" – охотно соглашалась. Жить они и вправду стали лучше. Но не прошло месяца, как пришли сваты. Разумеется, сватовство самого заведующего встретили в их доме как праздник.
Мать, тогда еще живая, радовалась за дочь. "Ну, слава богу!– говорила она.– Теперь и умереть не страшно!" Когда же Симузар, смущаясь, заикнулась о том, что Балаами ей не нравится ("Какой-то он волосатый и жирный!"),– пожала плечами: "О чем ты, дочка? Думаешь, я любила твоего отца, когда шла за него?... Стерпится, слюбится".
Вскоре сыграли свадьбу.
– ... И попала я в эту золоченую клетку, – обречено закончила Симузар-ханум свой рассказ.
– А прежде Балаами был женат? – Надо же было что-то спросить.
– Был. Развелся. Но не это важно. И даже не то, что он на двадцать лет старше меня.
– А что же?
– Не любила я его. Ты не можешь себе представить, что это такое. Десять лет жить с человеком– и каждый день его ненавидеть. Видеть его ненавистную улыбку, ненавистное лицо, ненавистную походку...
– Неужели замужество ваше было так неизбежно?
– Увы... Ты вырос в детдоме и не знаешь, что такое воля родителей, что такое брат и сестры младше тебя...
– Но разве все это, – я повел рукой, показывая обстановку вокруг, – разве все это не может, хотя бы частично, утешить вас? Говорят, для женщины такие веши значат больше, чем для мужчины. Вы так и не полюбили Балаами. Но зато полюбили ту шикарную жизнь, которой он вас окружил.
– Будь она проклята... Да, ты прав. Квартира, обстановка, драгоценности ошеломили меня. Но так продолжалось недолго, год-два. Потом мною снова овладело отчаяние. Ведь нет ничего на свете дороже, чем свобода души. Когда душа мертва, поверь мне, белый свет не мил... И тогда ты бросаешься, как в омут, в чревоугодие, в пустое мелкое своевольничанье. В разврат. Все эти годы я жила с Балаами, ела-пила с ним, ложилась в одну постель и теперь, понимаешь, противна сама себе...
Она не ждала от меня каких-то слов, ей хотелось самой выговориться. Выложить кому-то наболевшее, что тяжким грузом лежало на душе.
– Да, я грешила. Грешила, чтобы как-то заполнить свою пустую жизнь. И теперь... Теперь, мне кажется, настал час расплаты. Именно для этого судьба послала тебя... как напоминание о том, что могло быть.
И она зарыдала с новой силой.
Тут я уже не мог молчать. Я чувствовал, что что-то должен предпринять, что-то сделать для нее... Она мне доверилась, открылась. И, очевидно, ждала от меня не просто сочувствия, а помощи.
– Вот что, – сказал я, закуривая. – Вам надо уйти отсюда. От Балаами, от этой роскоши, которая вас теперь мучит и которая, кажется, добыта неправедным путем.
– Уйти? Но куда? Что я буду делать одна? Специальности у меня нет. Возраст – тридцать четыре...
– Когда уходят, об этом не думают, – ответил я.– Уходят, и все! Вот, продолжал я, – на диване, на креслах, повсюду разбросаны подушечки, мутаки. Кто их вышил так искусно?
– Я. – Она даже порозовела от удовольствия. – Нравится, да?
– У вас же талант...
– Со мной все кончено.
– Но почему? Вы можете выучиться, и тогда...
– Пусть все будет по-старому. Может, бог сжалится надо мной и что-то изменит в моей жизни. Ведь и так бывает!
– На бога надейся, а сам не плошай!– Меня охватила злость. – Позволили лишить себя свободы, и теперь... Ладно, вы сами не способны к побегу из этой тюрьмы. Не хотите, и чтобы вам помогли... На что же вы надеетесь? На то, что Балаами вас бросит или в один прекрасный день сделает вас вдовой?.. Вы не ошиблись, доверившись мне, – продолжал я. – Но, раз уж доверились, прислушайтесь к моему совету. Идите до конца. Вот вам моя рука. Не считайте меня неумелым, ни в чем не смыслящим парнем!
– Как у тебя все просто... Выучиться, уйти от мужа... А знаешь, если я даже захочу уйти, Балаами не позволит. Не потому, что любит, – это у него прошло. Просто... скандал, удар по репутации... А знаешь, какие у него связи, сколько повсюду знакомых людей, которые... – Она не договорила. В голосе Симузар-ханум я различил нотки женской слабости, страха.
– Которые что?... Плевать на все! Если вы действительно хотите избавиться от Балаами, я вам помогу.
– Ты?! – Она с изумлением посмотрела на меня.
– Да, я... А что в этом странного?
– Но ты, кажется, и вправду не представляешь себе, что такое Балаами! Он все время улыбается, но это жестокий человек, способный на все...
– Разумеется, я болтать не стану. И вообще могу забыть сегодняшний разговор. Но знайте: я всегда готов помочь вам. Да и не только я... На вашей стороне закон, государство.
... Я не стал рассказывать обо всем Сарыкейнек. Хотя у нас и не было тайн друг от друга, в данном случае тайна принадлежала не мне, касалась другого человека. А я дал слово молчать. И все же, когда вечером мы сели за чай и Сарыкейнек с похвалой отозвалась о Симузар-ханум ("Какая красивая женщина!"), я не утерпел:
– А живет без любви... Ради золота да хорошей жратвы.
– Неужели?! – поразилась Сарыкейнек. – Да пропади пропадом все золото, сколько его есть на свете!
Глава тринадцатая
ВЛЮБЛЕННОСТЬ БАЛЛАМИ, И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВЫШЛО
Валех
В один из свободных дней мы с Сарыкейнек отправились в кино.
До начала сеанса еще было время. Мы прогуливались по фойе, разглядывая фотографии артистов, публику, как вдруг из-за колонны прямо на нас вышел Балаами под ручку с женой. Увидев Сарыкейнек, так и вперился в нее взглядом.
Я поздоровался и сделал шаг в сторону. Но не тут-то было.
– Валех, почему ты не знакомишь нас? – улыбнулся Балаами и сам представился. Сарыкейнек кивнула.
– Я на тебя обижен, Валех. Почему ты скрываешь от нас свою очаровательную жену?
– С Симузар-ханум мы знакомы, – ответила Сарыкейнек, недвусмысленно давая понять, что этого достаточно.
Но Балаами был не из тех, кого могли остановить подобные намеки.
– Симузар-ханум это Симузар-ханум, а Балаами это Балаами, – изрек он.
В это время раздался звонок. Симузар-ханум потянула мужа за рукав.
Они ушли, как примерная супружеская чета.
– Странная женщина, – заметила Сарыкейнек.
И я подумал о том же. После исповеди Симузар-ханум я впервые видел ее вместе с Балаами, и, поскольку знал о ней гораздо больше, чем Сарыкейнек, ее двуличие покоробило меня.
После окончания сеанса Балаами снова оказался рядом с нами.
– Вот что, мы едем в "Интурист", – сказал он тоном, не допускающим возражений. – Присоединяйтесь к нам. Пообедаем.
– Спасибо, мы сыты, – ответила Сарыкейнек.
– Не надо стесняться.
Но Сарыкейнек, не глядя на него, уже прощалась с Симузар-ханум:
– До свидания.
– До свидания, милочка, – ответила та с улыбкой.
– До свидания, начальник, – невольно ухмыльнулся и я при виде вытянувшегося лица Балаами.
...На следующее утро, когда Балаами садился в машину, первое, что он сказал, было:
– Ты нехорошо поступил: не принял моего приглашения.
– Но моя жена не захотела, вы же видели. Она не любит ресторанной пищи.
– Все равно, раз я пригласил, надо было пойти,– упрямо повторил Балаами и всю дорогу до управления обиженно молчал.
С этого дня, однако, его отношение ко мне улучшилось. Он реже стал гонять меня в Нефтечалу, меньше загружал сверхурочной работой. А через неделю-другую Балаами поинтересовался моими квартирными условиями. И хотя я не жаловался на них, вызвался немедленно посмотреть, как я живу.
С неохотой вез я его к себе. Неприветливо встретила его и Сарыкейнек, только что пришедшая из института. При виде Балаами она вопросительно посмотрела на меня.
– Не ждали гостей, не ждали, – не смутившись холодного приема, расплылся в улыбке Балаами.
С первого же взгляда квартира, в которую мы вложили столько труда, ему не понравилась.
– И не стыдно тебе? – гремел он с нарочитым возмущением. – В такой дыре живешь, а мне ни слова! Знаешь, как я к тебе отношусь... к твоей жене... В ведомственном доме, который в этом году мы заселим, две комнаты ваши. Вот так!
Он явно ожидал благодарности от нас, и в первую очередь от Сарыкейнек. Но та молчала.
– Садитесь, – чтобы как-то сгладить неловкость положения, предложил я.
Балаами извлек карманные золотые часы на цепочке, с деловым видом глянул на циферблат:
– У меня есть еще немного времени. Если предложите стаканчик чая покрепче, не откажусь.
Балаами сел и тут же вскочил, будто ужаленный змеей. Наш старенький деревянный стул опрокинулся, и когда я бросился его поднимать, увидел торчащий в сиденье гвоздь.
Охая, Балаами держался за мягкое место и, изогнувшись, пытался разглядеть, насколько пострадали брюки, Сарыкейнек протянула ему зеркальце, а сама, зажав ладонью рот, выбежала на кухню.
– Извините, – сказал я, тоже еле сдерживая смех. – Тут у нас соседский мальчик шалит. Любит во все вколачивать гвозди. Наверное, Сарыкейнек, убирая квартиру, выставила стул во двор, мальчишка и воспользовался этим...
