Текст книги "Повесть о Сарыкейнек и Валехе"
Автор книги: Ильяс Эфендиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
Мы еще долго сидели и слушали горький рассказ о печальной женской доле. И расстались друзьями.
Наша жизнь на Девятой Параллельной постепенно налаживалась.
Подъем рано утром, зарядка. Легкий завтрак, институт.
Приятные .хлопоты с обедом – каждый раз я старалась придумать что-то новое. Отдых. Занятия дома... Потом мы с Валехом по возникшей у нас привычке делились всем, что произошло за день. Потом ужин, книга перед сном.
Временами я вспоминала предостережения Месмы-баджи. Но прежний страх за Валеха больше не тревожил меня. Я как-то успокоилась. Обрела уверенность в том, что все у нас будет хорошо.
С тех пор как Санубар покинула этот двор, я как-то не очень обращала внимание на то, что творилось во–круг. Видимо, стала достаточно мудрой, чтобы терзаться и мучиться из-за того, что изменить ничего нельзя, во всяком случае – изменить нам. То,,, что было в наших силах – я имею в виду судьбу Санубар, мы сделали!
Счастье Санубар, казалось, коснулось своим крылом и нас с Валехом. Наша любовь еще более окрепла, налилась новой силой. Никогда, пожалуй, мы не жили такой радостной, такой активной, деятельной жизнью. Как говорил нам учитель Фикрет: "Полное счастье – это когда счастливы и другие".
Учитель Фикрет вообще часто приводил народные пословицы и поговорки, считая их сгустком народной мудрости, выдержавшей испытание временем. Иногда он чуточку изменял их применительно к современной жизни, чтобы показать их действенность.
Однажды Валех возразил: есть, мол, пословицы и устаревшие.
Учитель Фикрет согласился: "Да, есть", – и попросил привести пример. Валех привел такую пословицу: "За народ плакать – ослепнуть можно".
– К чему призывает эта пословица? – сказал он горячо. – К равнодушию, да?
– Равно и к отваге!-ответил учитель. Фикрет.– Смотря какой смысл вкладывать в эту пословицу. Не так-то просто – страдать за народ. Мол, знай: можно и ослепнуть. Знай это и не пугайся, не отступай... Еще один смысл: не плакать надо за других, а дело делать. Выручать из беды...
Мы не отступили в страхе, мы выручили из беды другого.
.. .А за это в нас выстрелили.
Выстрелили коварно, исподтишка.
Но, уверяю вас, даже в этот миг, в миг выстрела, г не жалела о сделанном. Коварство и жестокость подои ков, стрелявших в нас, не убили во мне духа мужестга и доброты.
Пусть обо всем этом лучше расскажет мой муж.
Валех
Никакая дурная сила, считал я всегда и считаю поныне, не может нас одолеть.
Потому я смело шел с занятий или на работу в котельную, не избегая самых темных и глухих переулков.
Я был уверен: даже если Гюльбала и его головорезы-приятели и выйдут навстречу, ничего они со мной не смогут сделать.
Правда, они выстрелили, но все равно эти мерзавцы и трусы ничего не доказали, не запугали нас.
Дело было так.
Был канун воскресенья, и мы долго не ложились спать.
Я просто сидел в кресле, наслаждаясь тишиной и покоем, тем, что завтра не нужно ничего делать и не нужно никуда бежать. Сарыкейнек рядом читала книжку. Точнее – листала фотоальбом об Азербайджане, только что вышедший, с красивыми иллюстрациями, показывающими многоцветье и разнообразие лесов и гор, городов и сел нашей Родины.
Вдруг со стороны улицы послышался шорох. Я повернулся в сторону окна, глянул, но ничего не разобрал. Это окно мы занавешивали тюлем, ведь когда у нас в комнате горел свет, с улицы все было видно. Закрывали мы обычно и ставни – ветхие деревянные ставни. Но закрывали не всегда, иногда забывали.
Так было и той ночью.
Я хотел было встать и закрыть ставни, но такая лень обуяла меня, так покойно было сидеть, расслабившись, возле любимой... А тут еще Сарыкейнек показала мне фотографию тенистой дороги, которая круто поднималась в горы.
– Смотри, Валех. Дорога в наше село, помнишь? – И Сарыкейнек вздохнула. Давно нет ничего от дедушки Гадирхана... Давай завтра позвоним, спросим у доктора, как там наш дедушка, часом, не забо...
Сарыкеййек не договорила. Раздался оглушительный в ночной тишине выстрел, звон стекла, и с влетевшей в окно пулей прервалась ее речь. Хлопнул второй выстрел, и что-то ожгло мне щеку. Потом на улице послышался топот ног. Я бросился к Сарыкейнек.
Она лежала недвижимо на диване, бледная как смерть.
– Ничего, Валех, не бойся, – отрывисто, как-то неестественно громко сказала она, посмотрев на меня широко раскрытыми глазами. И потеряла сознание.
Я выскочил во двор, хотел постучать в дверь шофера Вели. Но он уже проснулся от звука выстрелов и спешил навстречу.
– Что случилось?
– Быстро! Сарыкейнек ранена! Выбежала Месма-баджй.
– Куда ранена?
– В грудь. Она теряет кровь. Быстро! – на ходу крикнул я.
Месма-баджи побежала к себе и тут же вернулась с йодом и бинтом. Мы прижгли рану, сделали перевязку, чтобы хоть как-то остановить кровотечение.
Сарыкейнек на мгновение открыла глаза.
– Не бойся, Валех, – прошептали ее губы. У меня дыхание перехватило, так нестерпимо больно было смотреть на ее страдальческое безжизненное лицо. В это время с балкона послышался голос Агабашира:
– Эй, что за выстрелы?
Шофер Вели, подняв голову, неожиданно зло ответил:
– Тебе лучше знать!
– Не болтай глупостей, – нарочито возмутился Ага-башир. – Откуда мне знать, я спал...
Признаться, впервые в жизни я растерялся. Нет, такого не может быть. Ведь наша любовь, наша жизнь... это счастье, радость.
В больнице пожилой дежурный врач, коротко глянув на Сарыкейнек, продиктовал сестре:
– Огнестрельное ранение. Фамилия? Возраст? Место жительства? – обратился он к нам.
– Послушай, все это потом запишете, женщина истекает кровью, – возмутился Вели.
– Тихо, здесь больница, – нахмурился дежурный врач.
Вели отозвал меня в сторону.
– Братец, – сказал он мне, – хорошо бы позвонить твоему знакомому. Сейчас стесняться нечего.
Только теперь я вспомнил о Мурадзаде.
Отыскав поблизости телефон, я позвонил ему прямо домой. Он сам поднял трубку.
Я извинился за поздний звонок. Объяснил, в чем дело.
– В какой вы больнице? – коротко спросил Мурадзаде и положил трубку.
Хирург только стал осматривать Сарыкейнек, как в приемном отделении появился Мурадзаде.
Ничего у нас не спрашивая и даже не поздоровавшись, он склонился над Сарыкейнек.
В это время, запыхавшись, прибежал дежурный врач, которому, видимо, сказали о приезде товарища Мурадзаде.
– Найдите профессора Алибека,– сказал Мурадзаде.
– Слушаюсь, – по-военному четко ответил врач и выбежал вон.
– Пуля вышла под правым плечом. Ранение сквозное, – стал объяснять молодой хирург.
В комнату вошел очень высокий, лет семидесяти, представительный старик, как я сразу понял – профессор. По-приятельски кивнув Мурадзаде, он тут же осмотрел рану и, выпрямившись, приказал сестре:
– В операционную, быстро! – Потом, повернувшись к Мурадзаде, разъяснил: Ранение серьезное, потеряно много крови. Но, кажется, пуля не повредила легкого...
Время тянулось страшно медленно. Я непрерывно курил, шагая по коридору. Все чувства, казалось, оставили меня.
–Держись, братец, – подбадривал меня Вели.– Все будет хорошо!
Его слова вывели меня из состояния оцепенения.
– А я не боюсь... Я знаю, Сарыкейнек будет жить! Наконец вот они, долгожданные слова профессора:
– Теперь надежда есть!
– Вот видите, Сарыкейнек не может умереть! – крикнул я.
Профессор оглянулся на меня:
– Кто этот парень?
– Муж пострадавшей. Лицо его просветлело.
– Конечно, конечно, – сказал он. – Кто еще может кричать на всю больницу!.. В народе говорят: для мужа и жены воду брали из одного родника! Потом ой улыбнулся мне и добавил: – Для своей прекрасной ханум пожертвуешь кровью?
Я так отупел, что не сразу понял, о чем речь.
– Как это?
– Нужно сделать вливание твоей жене...
– Хоть всю кровь возьмите. У меня крови много!
– Всю не надо. – Взглянув на меня еще раз, профессор добавил: – А ты за свою жену не бойся.
– Огромное вам спасибо! – взволнованно произнес я. – А к ней можно?
– Сегодня нет. Все сделано, теперь будем ждать. Иди отдохни.
.. .Проснувшись рано утром, вскочил и помчался в больницу.
Меня впустили немедленно. Но не к Сарыкейнек. В лабораторию, где проверили группу крови, – оказалось, что наша с Сарыкейнек группа совпадает ("Воду для мужа и жены берут из одного родника", как сказал профессор).
Разве могло быть иначе? Ведь на этом свете мы были самые близкие друг другу люди!
Потом моя кровь медленно, по каплям, переливалась в стеклянный сосуд – от меня к моей любимой.
Хотя Сарыкейнек была где-то рядом, за стеной, профессор не позволил мне и в тот день повидаться с ней.
– Завтра, – сказал он. – Вливание сделали, она чувствует себя хорошо, но лучше ей не волноваться. Завтра разрешу... Точно.
Мы разговорились.
– Ты сам из района? – спросил профессор.
– Да.
– А жена твоя?
– Тоже.
– Ваши родители знают о происшедшем?
– У нас никого нет, – ответил я. Услышав это, профессор помрачнел.
– Значит, одни? Одиночество – скверная штука...
– Мы не одни, профессор. Нас двое, – уточнил я.
– Да, верно... Я не о вас, вообще. – Профессор вздохнул. – Не обращай внимания. К старости люди становятся сентиментальными.
Впоследствии я узнал – профессор Алибек происходил вовсе не из бекской семьи. Он сын бедного крестьянина, Товарищ Мурадзаде рассказал, что в первые годы Советской власти предсовнаркома Нариман Нариманов вместе с некоторыми другими способными юношами и девушками из бедноты послал и Али учиться. А когда Али вернулся врачом, его и стали звать Алибеком – ведь до революции все врачи были из богатых сословий, Так и пошло... Еще в школе Сарыкейнек плакала, чи тая роман Нариманова "Багадур и Сона". Роман нравился и мне. А учитель Фикрет сравнивал жизнь Наримана Нариманова с горящим факелом, что светил народу.
То, что профессор виделся с этим выдающимся чело веком, еще более возвысило его в моих глазах. Теперь когда я смотрел на него, мне казалось – в нем самок есть что-то от Нариманова...
Сарыкейнек очень похудела, ослабела,
И не знаю, что бы я делал, не будь тетушки Джейран. Она каждый день приходила в больницу, неся сумку, набитую разной едой.
Когда я думал о пулях, посланных в нас той ночью, почему-то у меня перед глазами появлялся не Гюльбала и не Агабашир, а толстопузый Меджидов и тот низенький наглый директор мясокомбината Хыдыр, который из машины охотился за джейранами.
.. .Несмотря на все старания Мурадзаде, найти преступников, стрелявших в нас, пока не удавалось. Агабашир доказал, что в ту ночь из-за головной боли лег спать рано – провизор дежурной аптеки на углу подтвердил, что старик в восемь вечера купил у него пирамидон. Гюльбала, как оказалось, был на свадьбе в Хачмасе, – это подтвердили свидетели. Сын Меджидова Ровшан, у которого были основания мстить нам из-за отца, тоже имел алиби...
Видимо, мы с Сарыкейнек встали поперек дороги тех, кто до нашего появления на Девятой Параллельной свободно мог держать в страхе любого и подчинять себе слабых и беззащитных. Но совесть наша была чиста. И если бы даже Гюльбала немного поразмыслил, то и он бы понял, что, женившись насильно на Санубар, обрек бы на муки не только девушку, но и себя самого.
– Дайте мне пистолет, я сам найду и накажу стрелявшего. Хоть из-под земли откопаю! – сказал я однажды Мурадзаде.
Когда произнес это, спохватился. Думал, Мурадзаде отчитает меня за мой проявившийся вновь анархизм.
– Ну, найдут стрелявшего, накажут... Но до каких пор человек будет хвататься за пистолет, как дикарь за дубинку? – Мурадзаде закурил. – Сильны, ох сильны еще пережитки! Сколько времени пройдет, прежде чем люди изживут их в себе...
– Верно, товарищ Мурадзаде! – воскликнул я. – У нас во дворе живет одна женщина. Так вот, дня не проходит без того, чтобы она не избивала свою восьмидесятилетнюю мать... Можно ли считать ее членом социалистического общества?!
– Вот видишь, – вздохнул Мурадзаде. – Дело тут пистолетом не поправишь...
... Сарыкейнек постепенно выздоравливала.
Профессор Алибек, каждый раз осматривая рану, говорил:
– Вот что значит молодой организм!
Пожилая сестра как-то сказала, что каждую ночь профессор звонит, справляется о'самочувствии тяжелобольных и обязательно о Сарыкейнек.
Я знал: профессор заботится так о нас не с тем, чтобы угодить товарищу Мурадзаде. Он не из таких людей. Просто он добрый и, кроме того, одинокий человек. Сестра рассказала нам, что детей у него нет, а жена Айна-ханум умерла четыре года назад.
Шофер Вели, видно чувствовавший, что мне не по себе одному в стенах дома, приходил по вечерам, и мы подолгу беседовали о том о сем. Чаще всего Вели заводил разговор о войне, вспоминал эпизоды фронтовой жизни, своих товарищей... и перебрасывал мосток в наши дни, в наш двор.
– Мы сражались за Родину, против фашистов, -. горячился он, – а тут мерзавцы, подкравшись ночью, стреляют в своих сограждан. Подонки, воры!.. Откуда им знать, что такое гуманность, что такое борьба, что такое нация...
.. .Когда Сарыкейнек наконец выписалась из больницы, я от радости места себе не находил. Будто заново родился. Будто не Сарыкейнек, а я был тяжело ране i и пролежал двадцать пять дней в постели.
– Нашли, кто стрелял? – спросил профессор Алибс.с при выписке.
– Нет.
– И что же, вы снова будете жить на той самой квартире?
– Да, профессор. А где же еще? Сделав паузу, профессор сказал:
– В воскресенье приходите ко мне. Посмотрю, как заживают рубцы на ране. И побеседуем заодно. Я к вам обоим привязался...
– Спасибо, обязательно придем, – ответила Сарыкейнек.– Да будут ваши дни долгими, профессор! Вы так много сделали для нас!
– Долгие дни уже позади, – улыбнулся он. – У старости короткий срок.
– Вы выглядите так бодро! – возразил я.
– И земля наша славится долголетием!-добавила Сарыкейнек.
– Да будет так, – рассмеялся профессор. – Сам-то я коренной бакинец, и дом моего прадеда, каменщика Таги, и поныне цел. Между прочим, очень крепкий был старик, за сто перевалил. Так что, – он повернулся к Сарыкейнек, – почему бы и профессору Алибеку не дожить до ста, а?
– До .ста и больше!– горячо подхватила Сарыкейнек.
– Договорились, – поставил профессор точку. .. .В воскресенье мы купили букет гвоздик и пошли к профессору домой.
Дверь открыла аккуратно одетая пожилая женщина.
– Профессор дома?
– Проходите! – женщина сделала приглашающий жест.
– О-о! – воскликнул профессор. – Откуда это вы узнали, что из цветов я больше всего люблю гвоздики?
Потом представил женщину, открывшую дверь: – Знакомьтесь, Мария Петровна.
Мария Петровна ушла на кухню, а он добавил, глядя ей вслед:
– Очень добрая женщина. Тридцать лет помогает нам по хозяйству. Теперь у самой хорошая квартира, взрослые дети. Но не хочет оставлять старого профессора. Каждый день приходит и делает все, что нужно... С покойной Айной-ханум они были как сестры!
В большой, просторной комнате, куда нас пригласили, висело много картин и фотографий, на одной из них мы узнали Наримана Нариманова с группой юношей в белых халатах.
В центре комнаты величественно возвышался концертный рояль с открытой крышкой и нотами на пюпитре. Видно было, что время от времени на нем играют. На рояле стояла фотография, на которой был снят профессор с молодой симпатичной черноглазой женщиной, – несомненно, Айной-ханум – как напоминание давних счастливых дней.
Вазы, статуэтки, старинные картины – все настраивало на особый, строгий лад. Хотелось тихо говорить, тихо двигаться, постигая красоту, антикварных вещей. Но этот внутренний настрой души неожиданно нарушила вошедшая с подносом в руках Мария Петровна.
– Прошу к столу, – пригласил нас широким жестом Алибек. – И вот, ребята, я терпеть не могу церемоний. Есть так есть! Помню, в студенческие годы я целого барана, случалось, одолевал. – И он открыто, доверчиво улыбнулся.
Когда мы поели, профессор спросил:
– Значит, жить по-прежнему будете в старом доме?
– Только там, – ответил я.
Подумав немного, он задал еще вопрос:
– Я слышал, ты отличный шофер?
– Отличный не отличный, но машину вожу неплохо.
– Понимаешь, в чем дело, мой старый друг и шофер стал плохо видеть. Недавно сам признался, что часто перед глазами сетка появляется... Вот я и подумал, – сказал профессор, почему-то обращаясь не ко мне, а к Сарыкейнек, почему бы мою машину не водить Валеху, а?
– Но ведь я работаю.
– Где?
– В котельной, кочегаром.
– А учебе это не мешает?
– Если и мешает, работать приходится. Жить на что-то нужно.
– Сколько ты получаешь там?
– Семьдесят рублей.
– Работая у меня, ты будешь получать больше, – заметил он. – Сары Мардану я платил сто двадцать.
Я хотел было объяснить профессору, что зарекся работать на легковых машинах, но замялся – для этого нужно было рассказать историю о Балаами, не обо шлось бы при этом без деталей, о которых я не хотел вспоминать.
– Спасибо, профессор, но нам, знаете, много не нужно. Студенты... Обходимся тем, что у нас есть!
– Настаивать не буду, – с сожалением произнес он. – Но, надеюсь, вы примете мое предложение...
– Какое?
– Жить у меня.
Мы обменялись с Сарыкейнек удивленными взглядами.
– Поверьте, я не делаю вам никакого одолжения,– поторопился объяснить профессор. – Напротив. Мне самому нужно, чтобы кто-то был рядом со мной. Ведь возраст есть возраст. Переезжайте хоть сегодня.
Мы молчали.
– Большое спасибо за предложение, – помедлил я.– Разрешите нам подумать.
– Да, конечно. Думайте. На том мы и расстались.
... – Предложение неожиданное, не правда ли? – сказал я, когда мы вышли на улицу.
– Но, в общем-то, понятное, – ответила Сарыкейнек. – И профессор неплохой человек.
– Все так, но... вместе жить. Ты знаешь, бывает, хорошие люди – и не уживаются.
– Верно. И все же предложение очень заманчивое. Да и, по правде сказать, есть смысл тебе сесть за руль его машины. Все лучше, чем пропадать по ночам в котельной.
– Но, ты знаешь, ведь я дал слово не работать на машинах начальников.
– Профессор не из тех начальников.,,
– Балаами тоже вначале изображал ангела, – сорвался я на резкость.
– Что мне сказать? – вздохнула Сарыкейнек.– Решай сам.
– А я уже решил. Ничего, знаешь, с нами не сделается. Останемся себе жить там, где живем. Ведь мы привыкли всего добиваться своими силами, не правда ли? Пусть стрелявшие не думают, что мы испугались их и сбежали. Ну, а что касается того, что профессору одиноко, будем навещать его... Договорились?
Сарыкейнек молча кивнула.
Мурадзаде
Что-то стал неважно чувствовать себя в последнее время и по старой памяти обратился к профессору Али-беку. Он ничего серьезного у меня не нашел, посоветовал не слишком утомляться. Потом мы разговорились.
– А что поделывают наши друзья? – спросил профессор. –Давно у меня не были.
– Какие?
– Сарыкейнек и ее муж.
– Учатся, – ответил я. – Впрочем, я видел их месяц назад.
– Был у нас с ними, знаете, разговор, – улыбнулся он.
– Что за разговор?
Профессор сказал, что предложил парню водить, его машину и поселиться вместе с женой в его квартире.
– И что же Валех? – с интересом спросил я.
– Попросил время подумать, а потом пришел, поблагодарил за предложение и отказался.
– Знаете, – продолжал профессор, – я по природе немного романтик. И хотя жизнь посвятил естественным наукам, мое увлечение – это музыка, живопись, скульптура. Еще больше любила искусство Айна-ханум. Тяга к прекрасному сблизила нас, делала нашу любовь еще возвышеннее, светлей... Вот уже четыре года, как я живу на свете один. И по ночам, и не только по ночам, на меня нападает какой-то страх. Смерти? Нет, я медик, да и достаточно пожил на свете, чтобы бояться умереть. .. Недавно я понял, что мой страх – страх потерять ^все это, – профессор Алибек сделал широкий жест рукой, показывая на картины, висевшие на стенах, скульптуры, старинные предметы народного быта из меди, дерева, глины, ковровой ткани и многое другое, украшавшее комнату. – Речь не о вещах как таковых, а о том, что стоит за ними. Прекрасное, тонкое искусство. Образ Айны-ханум. Ведь почти все это она нашла в сельской глубинке, если говорить о народном искусстве, или приобрела у знакомых художников, на выставках, в антикварных магазинах многих стран мира, где мы побывали. Именно Айна-ханум... Сорок лет мы прожили с ней в этом доме, половина наших заработков ушла на то, чтобы украсить его, сделать не просто, жилищем, а храмом прекрасного, хранителем красоты...-'Профессор взял лежавшую на столе пачку сигарет. Было видно, он очень разволновался. – И теперь, знаете, продолжил он, неумело закуривая, – когда я смотрю на эти картины, скульптуры, мне кажется, что с каждой из них на меня устремлены глаза Айны-ханум. Я смотрю вот на этот рояль, и мне слышится сейгях, который так искусно исполняла моя жена... Неужели, когда умру и я, весь этот мир вещей и воспоминаний, тот культ прекрасного, которому мы с женой отдали многое в своей жизни, – неужели все это бесследно исчезнет, вещи попадут в случайные руки, а сама память о нас, наши чувства и мысли канут в Лету? Вот тогда, кажется мне, и наступит наша подлинная смерть. Ее-то я и боюсь... Знакомство с Валехом и его прекрасной молодой женой напомнило мне нашу молодость, любовь. Ведь и мы были такими же юными, такими же гордыми. У меня и возникло желание помочь ребятам выучиться, передать им свою любовь к искусству, к прекрасному. ..Ив один прекрасный день, перепоручив им все, – профессор снова показал на комнату со всем, что было в ней, – вместе с нашими с Айной-ханум сорокалетними воспоминаниями с легким сердцем уйти из мира.
Что ж, профессор и вправду был романтической душой.
.. .Спустя несколько дней мы встретились с Валехом, Я спросил:
– Вы не приняли предложения профессора. Почему?
– Как-то сразу не понравилось мне оно, – сознался Валех. – Что же получается? Не сеял, не пахал, а к столу сел... Зачем нам это? Мы не из тех, кто забирается под крылышко, ищет чьего-то милосердия.
– Но ведь профессор сам нуждается в милосердии. Он одинок.
– Мы всю жизнь будем благодарны ему, – растроганно ответил Валех. – Он вернул к жизни Сарыкейнек.
Одним этим сделал нас вечными его должниками.., Зачем же нам брать от него еще что-то. Квартиру, редкую коллекцию предметов искусства...
– Но ведь он понимает под этим не только вещи.
– Все верно, – ответил Валех. – Общение с профессором для нас с Сарыкейнек праздник, мы часто бываем у него. Но, простите, принять его предложение я не смог... Пробовал убедить себя, не удается. Понимаете, если я соглашусь, то невольно унижу себя в собственных глазах... – Он улыбнулся. И продолжал: – Раз уж с первого дня жизнь бросила нас в воду с тем, чтобы мы сами научились плавать, – и мы научились! – зачем же нам теперь лодка? Или тем более – яхта!
На этом мы закончили наш разговор.
Он напомнил мне эпизод моего детства. То, как мой папа, охотник, принес однажды орленка. Мы смастерили клетку, кормили орленка свежим мясом. Но однажды, когда орленок подрос, я забыл закрыть клетку, и он на моих глазах вылетел, покружил над нашим двором и исчез в небе.
– Он вернется? – спросил я отца.
– Конечно, нет.
– Но почему? Ведь мы ему давали досыта мяса...
– Орел любит пищу, которую он добыл сам, – ответил отец. – На свободе.
Сарыкейнек
Никогда у меня не случалось серьезных разногласий с Валехом, всегда мы с ним были заодно. А тут мне показалось, Валех не прав.
Скажу прямо – предложение профессора, когда оно прозвучало, показалось мне чудом, упавшим с неба...
Сколько трудностей и лишений мы испытали, сколько хлебнули лиха! Жизнь не баловала нас. А тут такой подарок судьбы!
Старый профессор спас меня от смерти. Значит, мы с Валехом на всю жизнь обязаны ему, должны заботиться о нем... Валех возил бы его на машине, я бы содержала его дом в чистоте и порядке (профессор сказал, что Марии Петровна переезжает в Харьков, к младшей дочери). И я и Валех относились бы к нему, как к родному отцу, не давали бы ему чувствовать себя одиноким.
Таким образом, и профессор был бы доволен, и Валех избавился бы от изматывающих дежурств в котельной, и я бы не видела больше физиономии Забиты...
Однако чем больше я думала над словами Валеха, которыми он объяснил свой отказ, тем больше понимала его правоту.
Я словно бы постепенно пробуждалась от какого-т розового дурманного сна. Пробуждалась и – не жалел л о своем пробуждении.
Присущие Валеху чувство собственного достоинства, мужская гордость, самолюбие никак не вязались с пред ложением профессора Алибека. Странно, что я этого сразу не поняла...
Пустыми и тщетными показались мне мои мечты и надежды, связанные с красивой, легкой жизнью в профессорской квартире.
Мы были молоды и свободны, мы любили друг друга. Перед нами открыты были все пути... И мы должны были идти, как и прежде, своей дорогой.
Ну, а профессор... Он был известным человеком. Его все знали и ценили. Нашлось бы много людей, которые бы позаботились о нем, помимо нас. В том случае, разумеется, если бы возникла такая необходимость. Пока же в свои восемьдесят лет он выглядел, слава богу, отлично!
После этого случая мой муж еще больше возвысился в моих глазах.
Среди моих однокурсников было немало девушек и парней из обеспеченных семей, у которых дома разве птичьего молока недоставало. Когда они спрашивали: "Где работает твой муж?" – я без стеснения отвечала; "В котельной кочегаром. И добавляла: – А еще учится на юридическом в университете". Услышав такой ответ, один толстый парень, приезжавший в институт на "Жигулях", пошутил:
– Знаем мы таких рабочих. После института по
ставят прокурором, придем к тебе на поклон за протекцией...
Я не полезла за словом в карман:
– Мой муж станет таким прокурором, к которому с протекцией не подъедешь. Если окажешься виновным, накажет будь здоров!
И я нисколько не рисовалась. Только таким видела я его. Я безгранично верила в Валеха, верила в его яснук судьбу. И как хорошо, что пуля, предназначенная ему попала в меня! Что я выжила, выздоровела, а теперь мы снова вместе.
Видно, не зря повторяла я слова, которые испокон веков произносят любящие женщины моего народа: "Да перейдут твои болезни и горести на меня... Да стану я твоей жертвой!"
Меня оставил постоянный страх за Валеха. Казалось, этот страх покинул меня в тот самый миг, когда пуля, посланная в Валеха, попала в меня.
Хотя судьба и привела нас в этот ужасный двор, мы не можем жаловаться на нее, ибо хороших, близких нам людей несравненно больше в этом большом городе, и мы всегда в самую трудную минуту чувствовали их рядом.
Это они не допустили, чтобы Валех снова попал в тюрьму из-за Балаами. Напротив, Балаами самого вывели на чистую воду.
Это они спасли меня от смерти...
Нас приняли в институт без какой-либо руки или поддержки: здесь мы встретили честных справедливых людей.
Они, эти люди, в лице профессора, хотели нас усыновить, хотели облегчить нам тяготы жизни...
Наконец, они искали сейчас тех негодяев, которые стреляли в нас.
.. .После выхода из больницы на всякий случай я сказала Валеху:
– Теперь каждый вечер придется закрывать ставни. Раз их выстрел не достиг цели, они могут выстрелить еще.
– Нет, от страха они теперь не знают, за каким кустом спрятаться. Капитан Эльдар сказал, что теперь мы и двери можем оставлять на– ночь открытыми... В милиции примерно знают, кто мог стрелять. Собирают доказательства.
Вчера вечером к нам заглянул Вели.
– С вас магарыч, ребята, – весело сказал он.– Сегодня услышал, утвердили план застройки нашей окраины... Все развалюхи скоро снесут. Здесь вырастет новый микрорайон.
– А нас куда же? – улыбнулся Валех.
– Нам дадут квартиры в другом месте. Так, чтобы из его окна, – Вели кивнул в сторону Агабашира, который сидел на веранде и пил чай, – в нас никто больше не-мог выстрелить.
До старика наверняка долетели эти слова, но он промолчал.
А Забита, стоявшая во дворе с ребенком на руках, что-то проворчала и уползла в свой полуподвал.
.. .Через месяц мы успешно сдали сессию, перешли на второй курс. И в вагоне, где проводницей была тетушки Джейран, поехали на свадьбу Санубар с Сарваром (свадьбу ради нас отложили на послеэкзаменационное время). Тетушка Джейран по завершении рейса обещала тоже прибыть на торжество. Ведь теперь крон г нас у нее в этом мире были такие добрые друзья, как тетушка Гюллюбеим и Назлы, как Сарвар, Зейнал и Эльдар...
Заметки автора
Случилось так, что долгое время меня не было в республике. В Азербайджане произошли перемены. В большой мере это было связано с тем, что Мурадзаде избрали на очень ответственную партийную должность. И потому по возвращении в Баку первым моим желанием было увидеться с ним.
Еще в самом начале нашего знакомства я почувствовал в нем незаурядный ум, неукротимую энергию и волю, склонность смотреть в глубь социальных явлений, и главное – чистоту помыслов, бескорыстность в служении народу. Это была личность, которой, несомненно, .требовалось широкое поле деятельности...
За то время, что мы не виделись, Мурадзаде заметно изменился. Виски поседели. Он осунулся, выглядел утомленным. Было видно, он сильно устает в круговороте своей крайне напряженной и обширной работы.
Я завел разговор о нынешнем подъеме республики, и глаза Мурадзаде сразу оживились, усталого вида его как не бывало.
– Вы знаете, – сказал он горячо, – каждая пядь нашей земли – это золото! Чего только не таится в ней, что только она не способна родить!.. А каковы наши люди! Работая в поте лица, наши предки добывали себе хлеб. И теперь крестьянин трудолюбив, настойчив, неприхотлив. Он может вынести любые трудности и ли-шения, способен на любую самоотверженность... Наш долг обеспечить ему спокойную жизнь, возможность пользоваться плодами своего труда. Охранять его права от всякого рода воров и лихоимцев, ловких карьеристов, лицемеров, хапуг. И, знаете, дело не сводится к тому, чтобы поймать всех преступников и осудить. Единая цельная народная совесть, здоровый нравственный климат снизу доверху – вот наша главная задача. Задача крайне трудная, но успешное выполнение ее сулит невероятные" успехи в грядущем. А грядущее – наша общая судьба...
Когда он говорил все это, я почувствовал, что упомянутая им "единая цельная народная совесть" – не какая-нибудь оторванная от жизни романтическая абстракция, а назревшая в реальности нашего поступательного развития высокая, вполне достижимая необходимость.
Разговор перешел на другие темы.
– А чем кончилась повесть наших влюбленных? – с улыбкой спросил я.
– Сарыкейнек и Валеха?
– Да.
– Их повесть еще не окончена, – сказал он. – Сарыкейнек стала инженером и работает на той самой стройке, где когда-то была крановщицей, а Валех после университета некоторое время был следователем, потом– следователем по особо важным делам. ...Я посоветовал ему продолжить образование в Москве, сейчас он учится в аспирантуре.
