Текст книги "Повесть о Сарыкейнек и Валехе"
Автор книги: Ильяс Эфендиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
– Вчера знаешь Гюллюбеим-хала что сказала. Играйте, говорит, свою свадьбу с Валехом и приходите жить ко мне. До получения квартиры или насовсем... Вы, говорит, все равно что мои дети. Не стесняйтесь... У нас с вами общий дом! Вы его построили для меня, вам в нем и жить... Прямо так и сказала!
"А что – подумал я, – предложение дельное. И главное – предложено от души". Я это знал.
– И что ты ответила?
– Сказала, поговорю с Валехом. Разве я могу без тебя решать вопрос, касающийся нас двоих?!
Я подумал минуту-другую, спросил – скорее чтобы лишний раз проверить самого себя:
– Искренне она нам это предлагает? Или как в том анекдоте: пригласил Молла Насреддин путника к себе в дом, тот пошел следом, спрашивает – куда лошадь привязать? Молла и отвечает – к моему длинному языку. Не скажет ли то же самое нам и Гюллюбеим-хала потом? Быть может, она сделала это предложение нам из вежливости или, точнее, из чувства благодарности...
– Ты что! – удивилась Сарыкейнек. – Да конечно же предложение Гюллюбеим-халы совершенно искренне. Сам знаешь!
Да, я знал. И что там ни говори, а в житейских делах женщины мудрее нас, мужчин.
– А ты сама как считаешь?
Сарыкейнек посмотрела мне в глаза и ответила:
– Надо соглашаться. Да побыстрее. Сколько можно тянуть со свадьбой? И Гюллюбеим-хале с нами будет лучше. – Сарыкейнек еще раз посмотрела мне в глаза проницательным и одновременно преданным взглядом и закончила: – Да что я тебе все это говорю. Ты сам прекрасно знаешь!
– Хорошо, – сказал я. – Передай: мы согласны!
Мы крепко обнялись и минуту-другую стояли, позабыв обо всем на свете. Впрочем, не обо всем, вру. Мысль о том, что наша свадьба скоро может состояться, ни на секунду не вылетала из головы, билась в висках. "Скоро свадьба!.. Скоро свадьба!.. Свадьба!.."
А потом мы сели и в который раз стали прикидывать, что нам нужно для свадьбы. Сколько гостей позовем, то да се – все это было не раз обговорено. Все мы практически давно решили. Но если представилась возможность– отчего не поговорить снова, не сделать себе приятное?!
– На музыкантов не тратьтесь, – сказала Гюллюбеим-хала. – Мой двоюродный брат ашуг, живет в соседнем районе. Стоит позвать, тут же приедет... Он всегда говорит: на свадьбе твоего сына сыграю. А я и скажу: сыграй на свадьбе моей дочери. – И старушка ласково посмотрела на Сарыкейнек.
Мы долго сидели, обсуждая все в деталях. Но... Не везет так не везет.
На следующий же день – мы собрались уже покупки делать к свадьбе! – село облетела новость: к Гюллюбеим-хале вернулся ее блудный сын! Вот так – взял да приехал. Выбрал момент! Все эти годы шлялся бог знает где, даже писем не слал. А тут – объявился, хромой черт его принес! Будто специально выждал случай своим приездом учинить кому-то пакость!
А впрочем, что это я!.. В пылу обиды я не сразу сообразил, какая для Гюллюбеим-халы это, должно быть, радость. Как-никак родной сын!..
Вечером после работы мы с Сарыкейнек зашли поздравить ее. Она так и светилась от счастья! Тут же был и виновник торжества. Плотный, белолицый малый с довольно красивыми, правильными чертами лица. Он был одет в модную тройку из дорогой ткани. На руке поблескивали электронные часы. Вид у него был самодовольный, уверенный. Как я глянул на него, так он мне сразу не понравился. Если бы завтра выяснилось, что он ограбил государственный банк и бежал, я бы ничуть не удивился. Что-то фальшивое, чрезмерное было во всем его облике: и в одежде, и в улыбке, и в манере держаться. Даже в девичьей нежной коже.
Разумеется, я не стал делиться своими впечатлениями с Гюллюбеим-халой. Судя по всему, она забыла обо всем на свете, в том числе и о сделанном нам накануне предложении, а потому не сообразила, что неожиданный приезд ее сына, мягко говоря, нарушил наши с Сарыкейнек планы. (Недаром говорят: сама по себе радость хороша, но от радости человек глупеет!)
Когда мы оказались на улице, я сказал Сарыкейнек:
– Ну и тип! Откуда только свалился он на нашу голову!
– Зачем ты так? – с присущей ей мягкостью возразила Сарыкейнек. – Сын вернулся к матери, что в этом плохого? Нельзя думать только о себе.
– Уж не приглянулся ли он тебе?! – Когда я разозлюсь, меня трудно остановить. – Как-никак белолиц и на руке электронные часы. Не то что мы, сельская шоферня.
– При чем здесь он и его часы? – От обиды у Сарыкейнек даже слезы выступили на глазах. – Не о нем речь, я о Гюллюбеим-хале, как ты не понимаешь?!
– Нет, ты прямо скажи. Если этот подлец тебе понравился, то... – Уж не знаю, что я имел в виду, но язык уже не повиновался мне.
Сарыкейнек остановилась, посмотрела молча на меня, и в ее глазах я увидел столько боли, что на мгновение мне сделалось не по себе.
Но на меня нашло. Я продолжал говорить ей какие-то глупые, обидные, несправедливые слова. Говорил, говорил... Ничто не могло остановить меня.
Глава четвертая
ПРО МУЖЧИНУ, КОТОРЫЙ НА МАШИНЕ ОХОТИЛСЯ ЗА ДЖЕЙРАНАМИ
Неожиданная размолвка с Сарыкейнек поразила меня в самое сердце. Между нами бывало всякое, но никогда мы так не ссорились прежде, ни разу не обидел я ее недоверием. А тут словно бес вселился в меня.
И всему виной этот тип! Я вспомнил его самоуверенное, красивое лицо, его девически белую кожу, манеры городского человека, оказавшегося в деревенской малокультурной среде... Я вспомнил, что он явился в отчий дом не с пустыми руками: когда мы вошли, он разбирал содержимое большого кожаного чемодана швырял на стол отрезы, связки каракулевых шкурок, какие-то пакеты, свертки. У его ног стояла еще пара чемоданов... Мы с Сарыкейнек замешкались на пороге Гюллюбеим-халы в комнате не было, когда мы вошли. Он, глянув в нашу сторону, широким жестом хозяина пригласил внутрь и тут же, повернувшись к нам спиной, продолжил свое занятие. На стол полетели еще свертки, пакеты, женские туфли и прочее – до тех пор, пока не опустел последний чемодан. Только тогда он поздоровался с нами за руку. Причем руку Сарыкейнек задержал в своей руке и какое-то мгновение пристально всматривался в нее. Не без удивления, как мне показалось. Провинция, глухая деревня, и на тебе – красивая девушка! Так, повторяю, мне показалось. Но тут в комнату вошла Гюллюбеим-хала и своим появлением положила конец неловкой сцене.
Нет, не зря я вспылил. Этот тип вроде и на самом деле "положил глаз" на Сарыкейнек, надо было увести ее с собой. Я представил, что вечером Сарыкейнек вернется к себе домой, к Гюллюбеим-хале, будет сидеть за одним столом с этим ее сыночком, разговаривать, пить чай, и мне сделалось не по себе. Чуть было на крутом повороте не скинул машину с горы. Так меня разобрало!
А тут – до каменного карьера оставалось меньше километра, мы спустились уже вниз, – вижу, по равнине навстречу нам мчится "ГАЗ-69", поднимая клубы пыли. Гонит перед собой стадо джейранов в несколько десятков голов. Вот это да!.. Газик знай себе набавляет скорость, расстояние между ним и джейранами сокращается, а из-за брезента кузова, вижу, торчит дуло ружья. Что такое?! А тут – арык. Джейраны перелетели через арык, а машина, взвизгнув тормозами, остановилась, развернулась и устремилась в объезд. К мосту. Решение пришло само собой. Я газанул изо всех сил, влетел на мост первым и нажал на тормоза. Мой "КрАЗ" застыл как вкопанный.
– Что случилось? – подбежали ко мне товарищи. Я кивнул им в сторону удаляющихся джейранов, а сам поднял капот и стал копаться в моторе. Тут и газик подоспел.
– Эй,– окликнул меня шофер газика, высунув голову из кабины, – ты чего стал?
Я не ответил. Молча продолжал копаться в моторе, потом вытер тряпкой и без того чистое ветровое стекло и только после этого завел машину. Тронул ее с места и угрожающе двинулся на газик. Газик торопливо дал задний ход, отъехал в сторону, остановился. И тут из него пулей выскочил шофер, вспрыгнул на подножку моей машины.
– Ты чего хулиганишь?! – заорал он. – Чего загородил дорогу, спрашиваю?!
Я посмотрел на его худое, обросшее щетиной лицо, на искривившийся в крике рот и ничего не ответил.
– Тебя спрашиваю, э-э!
Я опять смолчал.
– Он что, немой? – уже скорее озадаченно, чем гневно, спросил шофер газика у моих товарищей.
Ребята рассмеялись.
Шофер газика отошел, оглянулся назад, и тут мы увидели, что к нам, смешно семеня, катит коротконогий плотный мужчина с ружьем в руке. При виде "хозяина" шофер снова воспрял духом и взвился перед нами:
– Заткнитесь! Вы знаете, с кем имеете дело?!
Коротконогий не дал договорить своему шоферу, отстранил его в сторону, как ненужный предмет, подошел к моей машине:
– Послушай, удалец... – Он сделал паузу и глянул на меня в упор. – Чего это ты, удалец, дорогу перегородил, а?!
Я спрыгнул вниз, как бы оправдывая его обращение ко мне – "удалец", и хладнокровно ответил:
– Я не вообще дорогу перегородил, а перегородил дорогу тебе. Именно тебе. Понял?
Коротконогий от такой моей откровенности отпрянул назад, но тут же наскочил снова:
– А позвольте узнать – почему?
Ага, подумал я, перешел на "вы". То-то! Наглость по природе трусовата, когда ей даешь отпор, тает, как снег в горсти.
– А потому, что охотиться на джейранов нельзя! Или у вас есть лицензия на отстрел?
– Лицензия? – озадаченно переспросил коротконогий и вдруг сорвался на крик. – Какая еще лицензия?! Ты чего дурака валяешь? Тебя что, сторожем к джейранам поставили? Отвечай!
Совсем близко я видел его сверлящие глаза, которые мгновенно покраснели, налились кровью, и весь он, набычившись, стал вроде бы крупнее, массивнее, обрел эдакую львиную стать – хочу казню, хочу милую! Встретишь такого где-нибудь в коридоре управления – идет, живот выпятил, на встречных не глядит. Уверен: уступят дорогу! Сообразят: не простой смертный идет, а человек, занимающий должность. Пусть маленькую, но должность.
– Отвечай! Чего молчишь? – орал мужчина.
– Машину вам зачем дало государство? Чтобы вы на ней охотились на джейранов, да?! -заорал и я в ответ.
И без того я был зол с утра. А тут еще этот самодовольный начальничек с его охотничьим азартом. В мгновение ока перед глазами вновь возникло красивое, сытое, самоуверенное лицо сыночка Гюллюбеим-халы. Вроде – что общего у него с этим коротконогим мужчиной? И все же что-то их роднило. Что именно? Наглость? Самоуверенность? Быть может...
А настырный человек вдруг кинулся на меня. Я увернулся, он чуть было не упал. И тут уж, не знаю как, мой кулак врезался в его мягкий, жирный живот. Мгновение – и мужичок оказался в арыке.
Взбешенный, я схватил и его шофера за грудки, собрался послать и его следом за начальником, но, глянув вблизи на его жалкие, впалые, давно не бритые щеки, опустил на землю.
– Э-эх, да эдак он, глядишь, потонет! – весело воскликнул Эльдар. – А ну, на помощь!
Арык был неглубок, но стенки его круто обрывались вниз, были голы – ни травинки, ни кустика, чтобы уцепиться.
Коротконогий барахтался в арыке, цеплялся за берег, пробовал выбраться, помогая себе ногами, но ноги скользили по глинистой стенке, срывались, и он снова с головой уходил под воду, пуская пузыри.
– Эй, шляпа уплыла! – закричал Зейнал.
Шофер газика суетился на берегу, не зная, то ли ему бежать за уплывающей вниз по течению соломенной шляпой, то ли вытаскивать начальника.
– Помоги! – хрипел коротконогий. – На!
И мы увидели торчащее из воды дуло ружья: каким-то образом во всей этой заварухе коротконогий не потерял своего ружья, не выпустил из рук.
Шофер ухватился за дуло, потянул к себе, но, поскользнувшись, выпустил его. Коротконогий с шумом свалился в воду. Исчез с головой. Вынырнув, он выплюнул воду и заорал на шофера благим матом:
– Ты чего это, скотина, отпустил?!
Шофер в ужасе залопотал что-то в свое оправдание. Но Сарвар отодвинул его.
– Давай сюда, – сказал он. – Довел своего шофера до того, что в нем душа еле держится, а теперь хочешь, чтобы он тебя вытащил... Давай, говорю, протяни свое ружье!
– Гляди, осторожно! – крикнул Сарвару кто-то из ребят. – А ну как ружье на взводе. Еще выстрелит!
– Нет, нет, не заряжено! – Коротконогий испугался, что Сарвар передумает его вытаскивать.
Эльдар взялся за Сарвара, Зейнал за Эльдара. Стали тянуть!.. Ох и упитан же был этот коротконогий! Глядя на их усилия, я рассмеялся от души.
А коротконогий уже стоял на земле. С него ручьями стекала вода. Вид у него был комичный. Однако, выбравшись на землю, он тут же со злостью накинулся на своего шофера:
– Недотепа! Дурак!
Сарвар выступил вперед и закрыл дрожащего от страха парня.
– Ну, будет! – сказал он. – Чего пристал к человеку?
И тут коротконогий отступил назад, присел и выставил ружье:
– Руки вверх! – взвизгнул он. – Ни с места! Сговорились? Снюхались между собой, шоферье?!
Это словечко – "шоферье" – так и полоснуло меня по сердцу. Я пошел на коротконогого.
– Не подходи! Убью! – вопил коротконогий. – Оно заряжено. Я обманул вас. Оно заряжено.
Он отступал передо мной, но его глазки горели сумасшедшим огнем; казалось, и вправду сейчас он нажмет курок и разрядит ружье мне прямо в грудь. В упор. Но я шел, шел на него, не испытывая страха. Мне было наплевать, выстрелит ли его поганое ружье или нет. Я ненавидел этого мерзкого человека, этого хама. Пусть ружье выстрелит. Я все равно успею удушить его. Схватить мертвой хваткой за грудки и вместе – в арык!
Я шел на него и, когда коротконогий остановился на краю арыка и в страхе обернулся, выхватил у него ружье.
– Не бросай! – крикнул Сарвар, заметив мое движение. – Сдадим ружье в милицию, составим акт... -. И, уже обращаясь к коротконогому, хладнокровно, с издевательским педантизмом в голосе, стал объяснять: – Дело в том, уважаемый, что охота на джейранов запрещена– это раз. Тем более варварским способом, к которому прибегли вы, – на машине. Два.
– Какое это имеет значение – на машине или без? – слабо пробовал возразить коротконогий.
– Большое, – с тем же хладнокровием пояснил Сарвар. – Охоту следует отличать от промысла, от массового истребления зверей. Наши предки выходили на поединок со зверем даже без ружья. С копьем и стрелами. Это была честная схватка... Да, но вы перебили меня, любезный. Так вот, значит, вы подняли ружье на нашего товарища – это три...
– Оно не заряжено! – воскликнул коротконогий.
– Не знаю... Не имеет значения...
– Как не имеет? – воспрянул духом коротконогий. – Мы сейчас же проверим. Это важно, что оно не заряжено...
Он опасливо подошел ко мне, неуверенно протянул руку за ружьем: он явно трусил.
– Единственно, что нам остается выяснить, – вашу личность, – продолжал Сарвар. – При составлении акта вы все равно назовете свою фамилию. Кто вы? Отвечайте!
– Товарищ Хыдыров – уважаемый в районе человек, – со слащавой улыбкой выступил вперед шофер. – Он... – Коротконогий сделал шоферу страшные глаза, но тот в пылу угодничества не заметил этого и закончил с пафосом: – Он директор мясокомбината.
Ну, тут ребята схватились за животы. Эльдар, обессилев, даже присел на землю.
– Ой, не могу! – стонал он. – Значит, говядина да баранина приелась, потянуло на мясо джейрана?! – И он снова схватился за живот.
Не утерпел и я, ухмыльнулся. Глядя на нас, хмыкнул и сам товарищ Хыдыров. Выглядел он сейчас жалко, по глазам его было видно – он жалел уже, что затеял весь этот скандал.
– Знаете что, ребята, – сказал он, когда смех стих. – Ну, виноват я. Вы меня наказали. Меня...
– Ответственного работника, – вставил его шофер; он, кажется, был единственным, кто так ничего и не понял в происшедшем.
– Искупали в арыке, – продолжал коротконогий, бросив на своего шофера очередной испепеляющий взгляд. – Верните мне ружье, и разойдемся по-хорошему. Я не видел вас, вы не видели меня.
– Таких, как вы, судить мало! – воскликнул я. На смену минутной жалости пришла новая волна злости к этому человеку. – Такие, как вы, всегда выходят сухими из воды, -я кивнул в сторону арыка.
– Зачем судить? – смиренно спросил Хыдыров.– Разве меня вы не наказали уже? В порядке самосуда,– и он повернулся в сторону Сарвара. – Сынок, – сказал он ему, – ты, я вижу, старший среди них. Образумь их. Особенно вот этого, горячего, – он кивнул в мою сторону. – Ведь если дойдет до жалоб, то и мне есть что написать, уж поверьте моему опыту! Верните мне ружье, и я уеду. Без каких-либо претензий к вам.
– Верни ему ружье, – сказал Сарвар. Потом подошел, сам взял у меня ружье и отдал коротконогому.
– Ты тоже хорош, – сказал он мне, когда машина Хыдырова скрылась за поворотом. – А если бы он утонул?
– Туда ему и дорога, – мрачно ответил я. – Терпеть не могу людей, которые думают, что все окрест принадлежит им, что они могут совершить любое беззаконие, и это сойдет им с рук... Напрасно мы его отпустили!
– Мы знаем, кто он. Нас много как свидетелей. – Сарвар помолчал. – Ничто не мешает нам заявить хоть сейчас куда следует. А впрочем... – Подумав, он махнул рукой. – Мы тут каждый день ездим. Едва ли он решится еще раз на браконьерство...
В тот день мы сделали еще несколько рейсов на карьер. И нет-нет, перед моими глазами оживала сцена того, как я иду грудью на ружье этого Хыдырова, а он кричит: "Убью!" – и как звериной злобой горят его глаза... Что-то в нем и вправду было звериное. Дикарское. Он дикарь и есть, раз не может преодолеть свою гнусную страсть к охоте на животных, находящихся под охраной государства, да еще прибегая к запретным способам!..
Но все эти мои мысли вылетели из головы, когда вечером я подошел к Сарыкейнек. Подошел как всегда, привычно. И вдруг – как молнией ударило вспомнил. Мы поссорились! Причем виноват я!
– Ты прости меня, – обнял я -ее, – ведь я совсем не хотел обидеть тебя ревностью или недоверием. Просто... на душе так тяжко было, что с нашей свадьбой опять не вышло! Вот я и сорвал злость на этом парне и на тебе. Ты не сердишься?
– Нет, – Сарыкейнек покачала головой, но головы не подняла: значит, еще сердилась.
Я прижал ее к себе. И так, обнявшись, мы долго шли по единственной в нашем поселке улице.
Я рассказал Сарыкейнек о сегодняшнем происшествии – как швырнул незадачливого охотника в арык и как все мы потом вытаскивали его оттуда... Сарыкейнек прыснула в ладошку. Помолчала.
– Знаешь, мне надо съехать от Гюллюбеим-халы, – сказала она, подняв голову и посмотрев мне прямо в глаза. – Неудобно под одной крышей. Взрослый сын... Она не договорила. Но я понял ее.
Я и сам собирался ей это предложить, но боялся, как бы она не восприняла это как очередное проявление моей ревности.
– Умница! – Я еще крепче прижал ее к себе. – Давай прямо сейчас зайдем к Джамал-муаллиму. В женском общежитии, кажется, освободились места...
Мы тут же зашли к начальнику стройки. И все мигом уладилось.
Видно, кончилась у нас полоса неприятностей. Началась полоса удач.
Наши общежития разделял общий двор. И по забавному совпадению – бывает же такое! – окошко комнаты Сарыкейнек оказалось прямо напротив моего окна. Точь-в-точь напротив! Так что, проснувшись, мы могли обмениваться приветствиями.
– Знаешь, Валех, здорово, что я перешла в общежитие!– говорила Сарыкейнек. – Мы с тобой теперь не разлучаемся. И с девушками мне веселее...
А через несколько дней в столовой к нам подошла Гюллюбеим-хала.
– Ну, как ты, детка? – спросила она Сарыкейнек. – Неужто не соскучилась в этом твоем общежитии? Неужто совсем позабыла меня, одинокую старуху?
– Какая ж вы одинокая? У вас сын! – не утерпел я.
– Сын... Да... – Старуха помолчала. – Что сын? Не сегодня завтра уедет. И Гюллюбеим-хала по неизменной своей привычке не стала развивать эту тему, улыбнулась. – Неверной ты оказалась, Сарыкейнек, ой, неверной!
– Так ведь сын ваш приехал. Тесно стало.
– В тесноте, да не в обиде. В одной комнате он, в другой мы с тобой... Старуха помолчала и с тяжелым вздохом закончила: – Вы хоть заходите. А то проснулась я сегодня, глянула туда, где обычно спала моя дорогая невеста, она погладила Сарыкейнек по спине, – и как увидела пустое место, чуть не заплакала. Привыкла ведь я к тебе, как к родной...
Гюллюбеим-хала попрощалась с нами и пошла прочь. А Сарыкейнек бросилась мне на грудь и неожиданно разрыдалась.
– Чего ты, глупая?
– Жалко ее. Она добрая и не виновата, что у нее такой сын, – захлебываясь слезами, зачастила Сарыкейнек. – Зря я ее бросила...
– Да никто ее не бросал. Успокойся, ради бога. – Пальцем я вытер слезы на ее щеках. – Ну, успокойся же.
Она нашарила в моем кармане платок, приложила к лицу.
– И нос, нос утри, – сказал я голосом, каким обычно говорят с детьми.
Она рассмеялась. Эта неожиданная смена ее настроения всегда удивляла и поражала меня. Поистине в природе женского характера есть что-то детское.
– Подожди, я сейчас, – сказала она смеясь. Быстро выскользнула из моих объятий, и через минуту прибежала со свежим носовым платком. Своих носовых платков она не носила – в платье, в жакете у нее никогда не оказывалось кармана, куда бы можно было положить платок, вот она обычно и совала свой платок мне.
– Пошли?
– Пошли.
Мы опаздывали на работу и потому побежали, взявшись за руки. Поначалу я стеснялся брать ее за руку – взрослый человек как-никак, но Сарыкейнек это очень нравилось, и мне ничего не оставалось, как подчиняться ей.
Она вдруг остановилась. Приподнялась на цыпочки и поцеловала меня в губы.
– Иди, – шепнула она, – тебя, наверное, товарищи заждались. Ну, а я полезу на свою каланчу, – и она кивнула на висящую над нами громаду крана.
– А-а, смотри не скучай, – неожиданно вырвалось у меня.
Это было что-то новое. До этого только Сарыкейнек высказывала свое беспокойство, опекала, призывала к осторожности. Неужто и я заразился тем же?
– Ага, не буду, – сказала она шепотом. По ее глазам я увидел, что ей понравилось мое неожиданное беспокойство за нее. – А ты машину не гони!..
.. .Когда мы, загрузив машины камнем, возвращались назад, еще издали я увидел ее красную косынку в кабине крана. Опять наблюдает за тем, как мы берем последний поворот перед поселком? Я улыбнулся. И почувствовал, что, не будь ее тревоги, я бы потерял в этом мире что-то чрезвычайно ценное, дорогое. Я вел машину на эту красную косынку точно так, как хрестоматийный караванщик Абудуда Меири держался солнца... Мне казалось, что я еду на красную косынку, на мое солнце, целую вечность. Сотни, тысячи лет. Все еду.. еду...
Джейраны, – наверное, те самые, за которыми гнался вчера на машине коротконогий, – мирно паслись внизу на усеянной маками солнечной поляне. Они были далеко, оттого и не боялись нас. Но мне почему-то верилось, что они не боятся нас по другой причине: знают, что это мы накануне спасли им жизнь!.. Глядя на этих джейранов, на широкий простор, открывающийся отсюда, с гор, – на поля, на речку, серебристой полоской тянувшуюся вдаль, – я почувствовал какой-то радостный простор в своем сердце. Свою слитость со всем, что вокруг... Боже, как красив этот мир!
.. .Когда мы после работы ужинали, я глаз не мог оторвать от Сарыкейнек. Машинально шарил вилкой в тарелке, а глаза... Глаза, помимо моей воли, все смотрели и смотрели на любимую.
– Ты что так смотришь? – В голосе Сарыкейнек были лукавство и радость.
– Да вот пытаюсь понять, как такая красивая девушка полюбила меня.
– Не верю.
– Во что не веришь?
– В то, что ты так думаешь.
– Почему?
– Потому что – где сары кейнек (здесь она употребила свое имя в значении "иволга") и где сокол! . .
Я впервые говорил о красоте Сарыкейнек. Объяснять любимой на словах, за что ее любишь, – ну разве не глупо?!
– Брось ты! – смутившись, резко сказал я. – Что это еще за "иволга" и "сокол".
Но она рассмеялась в ответ и потянула меня за руку:
– Вставай, пошли... – И шепотом, чтобы никто не услышал, добавила: – Сокол мой! На улице я спросил:
– Хочешь отдохнуть?
– Устал?
– Нет.
– И я. В такую ясную погоду лучше погулять.
Выйдя из поселка, пошли к реке. Солнце опускалось за снежную вершину; яркие маки, зеленые травы, колышущиеся от легкого ветерка, радовали глаз. А рядом была Сарыкейнек. Мы слышали дыхание друг друга. Внезапно я, повторив нашу обычную шутку, поднял на руки Сарыкейнек и побежал к реке. Я ощущал под рукой ее гибкое тело. Добежав до реки, опустил ее на землю. Она, смеясь, раскинулась на траве. Я осторожно лег рядом и стал целовать ее, забыв обо всем на свете. Все окружающее как бы отодвинулось, уплыло куда-то вдаль.
Переборов себя, вскочил на ноги. Приоткрыв глаза, она посмотрела на меня, зажмурилась, как от яркого света, и широко улыбнулась мне.
Солнце село. Полная тайн вечерняя мгла сомкнулась вокруг нас. В эти предвечерние часы по особенному остро ощущаешь свою малость, зависимость от природы и в то же время углубляешься в себя, в свой мир.
На реке на разные голоса заквакали лягушки... Мне сделалось как-то одиноко. Как в детстве, когда меня укладывали спать еще мои отец и мать, которых я помнил смутно, – и я засыпал один в комнате под пение лягушек.
– Смотри, звездочка упала! – воскликнула Сарыкейнек.
– А вон, гляди, что-то движется. Ночной самолет или, быть может, спутник. Хотя нет, не самолет, у того сигнальные огни разноцветные мигают. Спутник... Ты бы полетела со мной в космос?
– Хм, вот еще...
– Шутки шутками, а ведь недалеко то время, когда люди будут летать на Венеру, Марс.
– Пока это произойдет, нам стукнет много-много лет, – ответила Сарыкейнек и сгорбилась, изображая глубокую старушку. – И никто нас в космос не возьмет.
– А я вот верю, что мне удастся полететь туда, – сказал я, глядя в ночное небо.
Мы слышали, читали о многих чудесах двадцатого века. И этот мир, мир науки, казался нам сказкой...
В глубине души, признаться, мне иногда стыдно перед Сарыкейнек за то, что до сих пор я ничему другому не научился, кроме как крутить баранку. Время от времени меня мучит острое желание учиться дальше, заново начать жизнь, заняться чем-то другим... Чем? Сам не знаю. Но разве это справедливо – жить в одно время с инженерами и учеными, строящими космические корабли, и ничего за душой не иметь, кроме шоферских прав... Однажды к нам приехал лектор из общества "Знание". И, глядя на то, как Сарыкейнек жадно слушает его рассказ о достижениях современной науки, я, признаться, ревновал ее. К парню? Нет, к науке.
Конечно, и наша работа нужна. В жаркий ли день, когда солнце печет так, что нечем дышать, в зимнюю ли стужу, когда метель бьется в ветровое стекло, мы гоняем наши машины на карьер и на железнодорожную станцию, возим камни, доски, песок, строим дома, работаем в поте лица. Во имя дальнейшего роста могущества и богатства нашей Родины. Взамен нас бесплатно учат, лечат, выделяют нам в построенных нами же домах квартиры, помогают отдохнуть полноценно... Это ли не – по большому государственному счету – то "равновесие добра", о котором говорил наш учитель Фикрет?! Причем добра бескорыстного, ибо все мы работаем в поте лица, а квартиры или, скажем, бесплатные путевки в санаторий получают те, кто нуждается в этом больше всех...
А еще учитель Фикрет говорил: не прощайте дурных поступков, зло должно быть наказано. Вот уж что правда, то правда! Безнаказанность и неблагодарность – родные сестры. Если по собственному благородству или недальновидности ты прощаешь кому-то дурной поступок, не жди благодарности. При первой же возможности этот дурной человек, приняв твою доброту за слабость, всадит тебе нож в спину! А сколько вреда он может причинить другим людям!
Нет, дурных поступков не следует прощать. Жалости здесь не место. Со злом надо бороться. Бороться активно...
Иной раз мне кажется: именно в этой сфере – сфере общественного порядка мне следует искать применение своим силам, а не в области техники... Впрочем, чего это я размечтался? Пока рано обо всем этом говорить. Пока нам с Сарыкейнек надо получить крышу над головой. Сыграть свадьбу! А учеба... учеба от нас никуда не денется!
Глава пятая
ЗАДУМАННАЯ ДАЛЬНЯЯ ПОЕЗДКА ПРИВОДИТ НАС... В СЕЛО НЕПОДАЛЕКУ. ДЕДУШКА ГАДИРХАН
Нам давно хотелось повидать мир. Взять отпуск и съездить для начала в Баку, а оттуда в Москву.
Собираясь в дорогу, мы прикинули, что в первую очередь хотели повидать...
В Баку мы уже были. Правда, недолго. И еще успеем побывать – в праздники. Скажем, в мае, когда выпадает подряд несколько выходных дней. До Баку ехать-то – всего одна ночь в поезде... Потому мы решили в Баку не задерживаться, и весь отпуск посвятить Москве.
К автобусной станции в райцентре нас подбросил Сарвар. Молоденькая девушка, сидевшая в кассе, глянула сначала на Сарыкейнек, а потом на меня и, почему-то улыбнувшись, сообщила:
– А автобус на Баку только через два часа будет. Мы потоптались возле кассы, посидели на скамейке, потом я сказал Сарвару:
– Ты вот что... Поезжай. Чего тебе тут торчать, время терять зря...
А Сарыкейнек поддакнула:
– Верно. – И улыбнулась. – Небось рейса два бы уже на карьер сделал!
– Никуда карьер от меня не денется, – возразил Сарвар, но вскоре поднялся. – Ладно. Хотел дождаться. .. Ну, счастливо! – Он пожал нам руки, и вот уже его самосвал свернул с асфальтированной дороги и прытко понесся по проселку, поднимая за собой клубы пыли. . .
Сарыкейнек часто рассказывала мне о своем родном селе, в котором – в отличие от меня, попавшего в детдом совсем маленьким, – она прожила до семи лет. Это были, как она говорила, самые счастливые ее годы. "А что же сейчас?" – прерывал я ее. "Сейчас я тоже счастлива",– отвечала Сарыкейнек. Признаться, я немножко ревновал любимую к ее счастливому детству, которого сам был лишен, к ее родному селу. . .
– А знаешь что, – неожиданно для самого себя предложил я, – давай на пару деньков заедем к тебе, а? Твоего дедушку Гадирхана навестим.
– Ты это серьезно? – недоверчиво спросила Сарыкейнек. – Какой ты у меня молодец! ..
... Дорога была ровная, непыльная, автобус шел неторопливо, словно бы давая нам возможность полюбоваться мелькающим за окнами пейзажем. Вдоль дороги тянулись узкие – по склонам гор – поля. Ячмень уже был убран. Теперь убирали пшеницу. На телеграфных проводах сидели сытые в эту пору года ленивые вороны, смотрели в подернутую дымкой даль. Но вот автобус, натужно взвыв, стал подниматься вверх, в горы. Желтые -пшеничные поля сменились сочной зеленью горных лугов, здесь и там подсвеченной крапинками цветов. В раскрытые окна ворвался чистый, душистый воздух гор...
Радость стучала в сердце. Я то и дело оглядывался на Сарыкейнек, наши взгляды встречались, и я видел, что такое же чувство испытывает и она. Все окружающее было неотделимо от моей Сарыкейнек, как и она была неотделима от этих гор, долин, лугов. На миг я представил свою жизнь без Сарыкейнек, и вмиг все потускнело. Нет, тысячу раз нет! Для меня без Сарыкейнек жизни нет!... Все в автобусе – старые и молодые – казались мне красивыми, мужественными, добрыми. На их лицах я читал симпатию к нам. У нас с Сарыкейнек, вы скажете, нет родных? Неправда. Вот же они, смотрите, сколько их! Весь автобус...
