Текст книги "Вначале их было двое..."
Автор книги: Илья Гордон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)
Обыкновенный человек
Опираясь на костыль, с трудом слез Гедалья с попутной подводы и пошел в указанном ему возницей направлении – искать лежащую на берегу Камы деревню Змеевку. Еще в госпитале узнал он из письма, что его семья эвакуировалась в эту деревню.
Гедалья шел узким проселком, оглядывая покрытые жесткой стерней поля, которые привольно раскинулись вдоль по-осеннему хмурой реки.
У околицы деревни повстречался ему парнишка в лоснящемся от долгого употребления, длинном, почти до пят, пальто и в большой, надвинутой на уши барашковой шапке. Гедалья расспросил его для верности, как называется деревня и где помещается здесь правление колхоза. Парнишка охотно разъяснил встречному, что это деревня Змеевка и что до правления колхоза рукой подать – стоит только отсчитать пять дворов с левой стороны главной улицы: в шестом и помещается правление. Растолковав все это, паренек вприпрыжку, взбрыкивая, умчался прочь от Гедальи, изображая, как видно, норовистую лошадь.
Не успел Гедалья подойти к правлению колхоза, как из дома вышли несколько пожилых мужчин и женщин и, завидев прибывшего, поспешили к нему навстречу.
– Товарищ Бараш? – Подошел к нему невысокий сухопарый человек с узкими пронзительными глазами, оказавшийся, как потом выяснил Гедалья, председателем колхоза Дорофеем Гурьевым.
Председатель пожал Гедалье руку и сказал:
– Мы уже несколько дней как поджидаем тебя. Как добрался?
Гедалья беспокойным взором окинул встретивших его людей и тревожно спросил:
– А где же Фрида? Фрида Бараш у вас живет?
– На ферме она, мы сейчас же за ней пошлем, – ответил Дорофей, – идем с нами, отдохнешь до ее прихода. Что ж ты, – попенял председатель Гедалье, – не написал точно, когда приедешь, мы бы выслали лошадь на полустанок. Легко ли добираться к нам оттуда, да еще осенью, да еще с больной ногой?
С этими словами Дорофей пошел вперед, указывая гостю дорогу, а за ними пошли и остальные.
Дорофей привел Гедалью в уютную, теплую избу.
– Ну вот – отдохни тут, сейчас сообразим, чем бы тебя покормить с дороги, – сказал он и собрался было вместе с остальными оставить гостя одного, но тут к Гедалье обратилась одна из женщин – высокая, длиннолицая, худая, с глубоко запавшими глазами:
– Ну, как там наши? Расскажите, как гонят они проклятых злодеев.
– Воюем, мамаша, воюем, освобождаем родную землю, – ответил Гедалья и хотел было начать рассказывать о жизни на фронте, как вдруг в избу стремительно вошла землячка Гедальи Неся Шендерей – нестарая стройная женщина с длинным носом и мутноватыми серыми глазами.
– Смотри-ка, и ты здесь? – удивленно и обрадованно воскликнул Гедалья. – Ты, видимо, вместе с моей Фридой приехала? Ну, что – как вы тут живете? – стал он было приставать к Несе с расспросами, но та нетерпеливо отмахнулась от него:
– Что о нас говорить? Сам видишь – мы здесь целы и целы будем. А ты лучше, чем расспрашивать зря, расскажи, что там, на фронте, слышно? Не знаешь ли чего-нибудь о моем Хоне?
– О Хоне? – Гедалья хотел было что-то сказать, но замялся. – Ничего я о нем не знаю… Вначале, правда, вместе мы воевали, ну, а потом он был ранен, попал, видимо, в госпиталь, и я потерял его из виду.
– Ты мне правду говори, голую правду, – снова приступила к нему растревоженная Неся. – Не для чего тебе от меня таиться – все равно узнаю, не от тебя, так от других. Правду скажи – погиб Хона? Хоть буду знать, где лежат его косточки.
– Да говорят же тебе – не знаю я ничего, ничего не слыхал. Да и чего тебе зря тревожиться? – попытался Гедалья ободрить Несю. – Получишь письмо, будет еще на твоей улице праздник! Того гляди героем станет твой Хона, прославится на весь Советский Союз.
– Ничего я не хочу, ничего мне не надо… Одно только слово хочу я услышать – что жив мой Хона, одно слово скажи мне – жив он? Жив?..
Весть о гибели Хоны Шендерея быстро разнеслась по Змеевке. И принес эту весть Гедалья. Кое-кому он рассказал, как горстка советских бойцов попала во вражеское окружение, как, напрягая последние силы, пытались бойцы прорваться к своим, как в одной из отчаянных схваток расстался он, Гедалья, с Хоной и теперь не знает даже, где схоронены Хоновы кости. Из уст в уста передавалась эта печальная весть, и каждый, передавая эту новость, строго наказывал не проговориться в присутствии Неси – она, мол, ничего не знает.
И в школе, где учился сын Хоны Йоська, ребята передавали друг другу, что Йоськиного отца убили фашисты. «Чур, – добавляли они, – при Йоське молчок: он еще ничего не знает».
В тот день, когда Гедалья принес весть о гибели Хоны в Змеевку, Йоська пришел в школу позже обычного. Ребята уже сидели за партами, и учитель собирался объяснять урок на завтра. До смерти хотелось Йоськиным товарищам узнать, слыхал ли Йоська о том, что сталось с его отцом, и они пытливо и сострадательно уставились на вошедшего мальчика. Но Йоська, как всегда чем-то разгоряченный, с пылающими от возбуждения тугими щечками, пулей влетел в притихший класс, и, как всегда, в черных глазах жизнерадостного парнишки горел задорный огонек. Он был такой же, каким привыкли его видеть одноклассники, – как будто в его жизни ничего не произошло.
На переменах ребята любили, обступив Йоську, слушать его пылкие рассказы о боях, кипевших вокруг его родного поселка перед тем, как он эвакуировался оттуда в Змеевку. С горящими глазами слушали ребята эти рассказы и завидовали Йоське: шутка ли, Йоська сам, своими глазами видел все это.
– А фашистов ты видел? Какие они – страшнее небось самых хищных зверей?.. – лихорадочно перебивая друг друга, засыпали Йоську нетерпеливыми вопросами взбудораженные ребята.
– Да если бы я там был, я бы ни за что оттуда не уехал! – хвастливо заявлял смуглый остроносый Васька. – Я бы спрятался в погребе, а к ночи вылез бы и убежал в лес к партизанам.
– А я бы у партизан разведчиком стал, – отозвался веснушчатый Петька, уставясь куда-то вдаль голубыми мечтательными глазами.
– А я бы, – пыжился Колька, стараясь перещеголять товарищей, – я бы достал бутылки с бензином и, как только показались бы фашистские танки, поджег бы их все…
А после приезда Гедальи Йоська стал больше, чем всегда, героем дня: что бы ребята ни делали, глаз не сводили они с того, чей отец пал смертью храбрых на поле боя. И когда кончились занятия, обступили они Йоську и наперебой старались чем-нибудь угодить ему, чем-либо порадовать.
– Приходи сегодня, Йоська, ко мне, будем вместе уроки готовить, – сказал Васька.
– А хочешь, – перебил его Петька, – я дам тебе свои коньки «нурмис» покататься?
– А я научу тебя играть в домино, и мы часто будем играть, будем дружить с тобою, – горячо предложил пылкий Колька.
– Я приду помочь твоей маме, чтобы у нее было время для работы в колхозе, – от всей души сказала белокурая синеглазка Стеша.
– И я ей тоже помогу.
– И я тоже.
– И я, – отозвались сразу несколько голосов.
– А почему это надо нам с мамой помогать? – переводя глаза с одного пылкого доброхота на другого, с недоумением спросил Йоська.
– Да так, – смущенно, будто оправдываясь, ответил Васька. – Просто хотим тебе помочь. Ведь отец-то у тебя на фронте – вот мы и решили…
– Да разве у одного меня отец на фронте? Почему же решили помочь только мне?
– А мы все друг другу помогать должны, – попробовал вывернуться Петя, опасаясь, как бы Йоська не заподозрил чего-нибудь, не догадался.
Весь класс пошел провожать Йоську домой в этот день. Мальчики и девочки шли целой шеренгой, загородив главную улицу деревни. Каждому хотелось шагать рядом с Йоськой… Около Йоськиного дома школьники встретили Дорофея Гурьева. Председатель колхоза по-хозяйски обходил дом Шендереев, проверяя, застеклены ли окна, обшиты ли двери.
– Дядя Дорофей, а дядя Дорофей! – остановили председателя школьники. – Мы хотим помочь Йоськиной маме.
– Молодцы! Обязательно помочь ей надо, – ласково погладив подвернувшегося под руку паренька по голове, ответил председатель и вошел в дом к Шендереям.
В передней комнате никого не оказалось, и Дорофей без помехи внимательно осмотрел печь. Когда он заканчивал осмотр и хотел вымыть изрядно перемазанные сажей руки, из задней комнаты вышла Неся, и Дорофей обратился к ней с вопросом:
– Не дымит у вас печка?
– А вы никак в трубочисты записались? – удивленно в свою очередь спросила Дорофея Неся, бросив взгляд на его руки.
– Да вот зашел посмотреть, как ты здесь живешь, и заодно дымоход проверил – исправен ли.
– У себя дома я каждую мелочь знала – что в печке делается, что за печкой, а вот тут не привыкла еще… – вздохнула Неся и придвинула гостю скамейку.
Дорофей сел, положил ногу на ногу и начал заботливо расспрашивать хозяйку:
– Как у тебя с хлебом и с другими продуктами? Есть чем детей кормить?
– Да бывает иной раз недостаток в том или в другом – время военное, но с голоду не помираем.
– Тебе еще причитается немного хлеба за трудодни, а не хватит – подкинем пуд-другой, ну там немного картошки, молока для детей… А с ребячьей обувью у тебя как – благополучно? Завтра же поставлю вопрос на правлении, чтобы помочь тебе чем только можно. Приходи на заседание – там и скажешь, в чем у тебя нужда.
– Спасибо, что зашли. Веселей на душе становится, когда кто-нибудь приходит, интересуется…
Всю ночь тяжелые мысли не давали Несе уснуть. Перед ней, как живой, стоял ее Хона. Так и не выспавшись как следует, встала она спозаранку и начала понемногу убираться. День выдался какой-то необычный – с утра дверь в ее избу пропускала все новых и новых гостей: все наперебой расспрашивали о ее житьебытье.
– Чем бы мы могли тебе помочь? Чего бы ты хотела, Неся? – не один раз за это утро слышала она заботливые расспросы своих соседей. Озадаченная таким внезапным вниманием, она смотрела на них и всем отвечала одно и то же:
– Одного хочу я – получить письмо от моего Хоны.
– И письма дождешься, – отвечали ей гости, – только не падай духом, а уж мы тебя всем колхозом поддержим.
– Почему это вдруг вы стали обо мне так заботиться? – с тревогой допытывалась Неся. – Уж не знаете ли вы чего-нибудь о моем муже? Может, мне и ждать его нечего?
– А разве мы только о тебе заботимся? – старались гости отвлечь Несю от невеселых мыслей. – Да и за кого сражается твой Хона, если не за родину, а значит, и за всех нас?
Неся немного успокоилась, по чуть только закрылась за последним посетителем дверь, снова затосковала, охваченная тревогой, не могла найти себе места.
В углу комнаты, не смолкая, говорило радио. Хриплым, будто надорванным голосом диктор сообщал последние известия с фронта. Неся плохо понимала смысл сообщений, и только когда возгласили вечную славу бойцам, павшим за родину, тяжело, из глубины души вздохнула она, вспомнив о своем Хоне.
«Может, и он погиб, может, как раз в эту самую минуту, когда я слушаю радио, настигла и его вражья пуля, кто может знать?» – грустно думала Неся.
Вечером Неся стояла, окутанная серыми сумерками, около радиоприемника и рассеянно слушала очередную передачу. И вдруг родное имя прозвучало в тишине этой комнаты.
Неся застыла на месте, только сверкали ее глаза в вечерних сумерках комнаты и колотилось сердце. С трудом переводя дыхание, она крикнула не своим голосом, прижав к груди недоумевающего и чуть-чуть испуганного Йоську:
– Хона!.. Твой папа!.. Слышишь, Йося, папа!
За дверью послышался нетерпеливый стук и раздались неясные голоса:
– Неся, открой… Слушай радио… Говорят о твоем Хоне…
Неся заметалась по комнате, потом стремглав бросилась к двери и рывком распахнула ее:
– Что там сказали о Хоне? – задыхаясь спросила она. – Скорее скажите мне толком: что они сказали? Одно только слово скажите – жив?
И тут еще раз настежь распахнулась дверь, и в комнату, стуча костылем, ворвался Гедалья, а за ним еще несколько человек. Гедалья, вне себя от радостного возбуждения, подскочил к Йоське и обнял его крепко-прекрепко, изо всех сил:
– Ты знаешь, Йоська, какой у тебя отец?!
Йоська, еще не понимая, в чем дело, серьезно и пытливо смотрел то на радиоприемник, то на Гедалью, который никак не мог успокоиться:
– Ну, что я говорил, Неся, – вот и пришел на твою улицу праздник!
– Я так и не поняла как следует, что сказали о Хоне… Главнее – он жив, – взволнованно твердила Неся. – Расскажите мне, люди добрые, о чем же там говорили.
– По радио рассказали о том, как наши бойцы вырвались из окружения и как Хона, оставшись один, продолжал драться с фашистами, пока не подошли наши. Ты, наверно, и не подозревала, что твой Хона, обыкновенный, тихий человек, способен на такие подвиги!
Перевод автора и Б. Лейтина
Как выбирали старосту
С давних пор между тремя богатеями колонии шла распря. С тех пор как всяческими путями поднажились и сколотили крепкие хозяйства колонисты Гирш и Моте-Лейб, каждый из них стал мечтать пройти на выборах в шульцы. И прежний шульц Рефоэл, который получил эту должность, можно сказать, по наследству от своего отца и деда, рассчитывал удержаться на этом посту. Дед Рефоэла Калмен приехал в эти степные и в ту пору мало обжитые края откуда-то из западных губерний и сразу же выделился среди колонистов способностью немного изъясняться по-русски, бисерным почерком, умением строчить прошения и толковать с приставом, урядником и прочим начальством.
Поэтому среди колонистов он считался человеком смекалистым, «с головой».
Прошли годы. По приказанию властей надо было выбрать старшего над колонистами, который взимал бы с них подати и надзирал за спокойствием и порядком в колонии. И вот собрали колонистов, имевших полный надел земли – не менее тридцати десятин, и предложили этим богатеям вынести приговор: кого выдвинуть на должность старосты. Решение было принято без больших споров и проволочек: кого же, если не Калмена?
Но тут встал вопрос, как составить приговор, если все колонисты неграмотны и по-русски даже расписаться не умеют. Но Калмен легко вышел из положения – он спросил колонистов, хотят ли они, чтобы он был шульцем в колонии; те согласно закивали головами; Калмен взял со стола ручку с пером и, как говорится, обеими руками и обеими ногами накорябал тридцать разных подписей. С тех пор каждые пять лет, не считая нужным не только созывать, но и ставить в известность своих, с позволения сказать, выборщиков, – Калмен переписывал приговор, отмечал новую дату, сам его за всех подписывал, отправлял попечителю и снова властвовал над колонией.
Собранных за составление приговора денег Калмену хватило на покупку сравнительно небольшого хозяйства. Но постепенно, скупая за бесценок мелкие наделы разорявшихся колонистов, которые не в состоянии были уплатить подати, он стал богатым человеком. Иной раз он попросту присваивал земли колонистов и записывал их на сыновей, а для себя оставил полный надел в тридцать десятин, чтобы завещать его старшему сыну и тем обеспечить за ним почетное и выгодное звание шульца.
Но не только надел земли завещал предусмотрительный Калмен своему сыну Рефоэлу: почуяв приближение смерти, он заставил его заучить те несколько десятков русских слов, какие знал сам, и, как величайшую драгоценность, передал ему красиво выведенные прописи тридцати двух русских букв, с помощью которых сын должен был научиться писать приговоры и прошения.
Вот так-то и передавалась должность шульца из поколения в поколение в роду Калмена.
А тут еще наделы земли стали дробиться между наследниками зажиточных хозяйств и, мельчая, постепенно переходили в руки богатеев, присваивавших разными нечистыми путями зе́мли разорявшихся колонистов. В конце концов право выбирать старосту осталось у считанных хозяев.
Рефоэл знал, что под него подкапываются, хотят отнять у него должность шульца, и, когда был получен указ о выборах нового старосты, понял, что это стоило его конкурентам немало денег. Поэтому он со своей стороны принял решительные меры: забрав из кассы приказа[21]21
Приказ в еврейских колониях – то же, что правление в волостях.
[Закрыть] всю наличность, надеясь покрыть недостачу после перевыборов, он тоже «подмазал колеса», то есть подкупил попечителя. Но тут он просчитался – попечителя перевели в другую губернию.
Недруги Рефоэла сразу же пронюхали об этом, сложились и успели подкупить вновь назначенного начальника, а Рефоэл, что называется, попал как кур в ощип.
– Что делать? – ужасался он. – Казенные денежки растратил, а в шульцы не попаду. Сам себе могилу вырыл. Теперь меня живьем съедят.
По колонии поползли слухи, что едет новый попечитель и будет лично присутствовать на выборах нового шульца. Новоиспеченные богачи Гирш и Моте-Лейб подняли голову.
– Не сносить башки Рефоэлу, – нашептывали они приятелям.
Но кому же быть новым шульцем? Договориться надо, заранее договориться!
– Ну, как по-твоему, кто у нас будет шульцем? – спрашивал Гирш, глядя в упор на своего соперника.
Но Моте-Лейбу совсем не улыбалось поддаваться на хитроумный подход Гирша, и он в свою очередь спрашивал:
– Нет, ты скажи – почему это я должен говорить первым?
– Я тебе предлагаю сказать первым – значит, тебе честь воздаю, а ты еще кобенишься, – злился Гирш, но тут же начинал подъезжать к Моте-Лейбу с лестью, надеясь умаслить противника.
– Нет, ты больше моего знаешь толк в таких важных делах, тебе и карты в руки, – сделал такой же ход и Моте-Лейб, надеясь, что Гирш в конце концов сдастся и выдвинет его, Моте-Лейба, в шульцы.
А между тем Рефоэл и не думал уступать поле сражения этим выскочкам, как он называл про себя своих конкурентов. Он распустил слух, что из губернии пришел указ о взыскании новых податей, и то и дело посылал сотского взыскивать эти подати. Поступление нежданно-негаданно свалившихся на головы колонистов поборов шло туго, и шульцу пришла в голову гениальная, как ему казалось, идея:
«Дай-ка сниму гайки с тележных осей и с плугов – колонисты сами как миленькие понесут подати».
Сказано – сделано. Послал Рефоэл сотского с двумя подручными, и те ночью, тайком сняли гайки с телег и плугов мирно спящих, ничего не подозревающих жителей поселка.
Утром запрягли колонисты своих одров в телеги да в плуги – хвать-похвать, а колеса-то с осей слетают!
– Чьи это фокусы?! Пахать надо, в степь ехать надо, а тут на тебе – колеса в канавы катятся! – возмущались колонисты.
Куда пойдешь, кому пожалуешься? Ну, конечно, в приказ, к шульцу – куда же еще? И все кинулись в приказ, охрипшие от крика, возбужденные. Но тут они узнали, что это сам шульц приказал вывернуть гайки, чтобы взыскать эти чертовы подати! Поднялся такой содом, что хоть ты уши затыкай.
– Гайки на кон или зубы на пол!
– Гайками его по голове!
– Земли наши оттяпал, так дай хоть последнюю десятину вспахать!
Крики, шум нарастали, колонисты, пылая яростным гневом, наступали на перепуганного шульца, пока тот, смертельно бледный, не убежал через заднюю дверь.
Колонисты бросились искать по всем углам приказа вывернутые гайки и, найдя их сваленными в кучу, поди разбери, где чья, – вконец рассвирепели.
– Где он, этот разбойник? Где негодяй? – орали колонисты. – Подать его сюда, уложим на месте!
До смерти перетрусивший староста спрятался у себя дома.
– Бунт… Бунт… Кровью запахло, кровью… – бормотал он, лязгая со страху зубами.
Отсиживался староста долго, весь день, и только к вечеру робко высунул нос на улицу – узнать, что слышно в колонии.
«Они без меня в приказе могли все бумаги уничтожить, – подумал он, – ну, да я их проучу, так проучу…»
Тревожные мысли о попечителе, о податях, о растраченных деньгах заставляли шульца лихорадочно искать выхода из ловушки, которую он сам же за собой захлопнул в погоне за лакомым куском. Стремглав кинулся он к шкафчику, в котором хранились записи об уплаченных податях.
– Уничтожить, утопить в речке – и концы в воду! Свалю на бунтовщиков, пропади они все пропадом! – решил он, мечась по комнате.
Выбежав на улицу и убедившись, что кругом никого нет, шульц вернулся в приказ, схватил податные книги и со всех ног кинулся по откосу балки вниз, к речке.
А еще через несколько минут весь поселок был взбудоражен отчаянным, истошным криком шульца:
– Бунтовщики! Воры! Грабители! Где книги? Книги где, я вас спрашиваю! Отдайте книги, а не то я пошлю за стражниками! В тюрьме сгною! Закую в цепи! В Сибирь упеку, на каторгу! Лучше добром отдайте книги, разбойники, – не то худо будет!
У стола в приказе расселись шульц Рефоэл, два богатея Гирш и Моте-Лейб и по одному человеку от считанных хозяйств, обладавших полным тридцатидесятинным наделом земли.
Вокруг стола, напирая и теснясь, толпилось десятка два колонистов.
– Кто не имеет полного надела земли – уходи из приказа! – крикнул во всю глотку шульц.
Но сколько он ни надрывался, сколько ни стучал кулаком по столу, колонисты не уходили, и с каждой минутой их все больше толпилось в тесном приказе.
– Ждете, чтоб я за урядником послал? – грозил шульц. – Говорят же вам – каждый, кто не имеет полного надела земли, марш из приказа!
– Это почему же? – протискиваясь к столу и сверля шульца маленькими живыми глазками, крикнул бойкий скуластый колонист Фиша. – Почему это нам уходить из приказа? Вы тут нового шульца выбирать будете, а нам за дверями стоять? Землю вы у нас отняли, шульца выбирать не даете, гоните отовсюду, за людей не считаете! Мы не уйдем, мы тоже будем шульца выбирать – и баста!
– Хозяева, как вы терпите такую наглость? – в отчаянии запросил помощи у богатеев Рефоал. – Слыханное ли дело, чтобы в приказ силой врывались бунтовщики! А ты что стоишь как чучело?! – обрушился шульц на сотского Бейниша, видя, что от трусливых богатеев ждать помощи нечего. – Ты что стоишь? Гони их в шею из приказа!
Бейниш беспорядочно замахал руками, выпятил грудь, на которой тускло мерцала громадная бляха, и закричал истошным голосом:
– Вон из приказа!
А сам, перепуганный донельзя, пятился и пятился, отступая перед толпой разъяренных колонистов.
– Гони, гони их! – подзуживал староста.
Но уж больно смешон был этот пыжившийся, тщедушный человечек с растрепанной бородкой и редкими тараканьими усиками, которые потешно топорщились во все стороны, когда он кричал на колонистов. Слишком уж был он смешон – и ярость колонистов сменилась безудержным весельем.
– Как вам нравится этот казак нашего шульца? – кричали они, хватая незадачливого представителя власти за полы длинного сюртука, надвигая ему шапку па глаза и даже пытаясь сорвать с него внушительный знак его «грозной» власти – огромную бляху.
– Прочь из приказа – или я за урядником пошлю! – стуча кулаком по столу, надрывался шульц, стараясь перекричать колонистов.
Но куда там! Приказ, в котором, казалось, и без того яблоку упасть негде было, наполнялся все новыми и новыми непрошеными посетителями, которые чудом протискивались через узкую дверь в переполненную комнату.
Вспотевший, растерянный староста, решившись наконец на крайние меры, выкрикнул из последних сил:
– Вызывай урядника! Стражника вызывай!
– Думаешь – урядник тебе поможет, собака чертова! – послышались в ответ яростные выкрики.
Шульц вытолкнул сотского через заднюю дверь и сам выкатился вслед за ним на улицу.
А Гирш и Моте-Лейб всё препирались, кому из них быть выбранным старостой.
И тут-то, в самый разгар споров, криков и препирательств, к приказу подъехал попечитель на черной лакированной, мягко покачивающейся на рессорах бричке. Он вошел в приказ, и богатеи, сняв шапки, раболепно, в пояс поклонились ему. Попечитель обвел строгим взглядом переполненную комнату и, брезгливо поморщившись, спросил:
– Почему здесь скопилось столько народу?
– А мы сейчас, сейчас, господин попечитель, выгоним их, – угодливо склонившись перед начальством, сказал подоспевший вслед за ним шульц. – Я уже послал за урядником.
– А вас они не слушают? – презрительно бросил в ответ попечитель, повернулся спиной к нерасторопному старосте и, обращаясь к толпе, решительно приказал: – Навести порядок! Каждый, у кого нет полного надела земли, должен немедленно оставить приказ!
– А нас уже за людей не считают? Богатеи должны всё за нас решать, так, что ли? – послышались голоса.
– Арестую каждого, кто осмелится противоречить, – решительно заявил попечитель.
Неизвестно, как подействовала бы его угроза на расходившихся колонистов, но как раз в эту минуту с заднего входа явился запыхавшийся сотский с двумя стражниками.
– Осади назад! Осади!
Дюжие стражники подняли нагайки и начали наседать на беспорядочную толпу колонистов. Под их натиском передние невольно напирали на задних, а те один за другим вываливались через дверь на улицу, буквально выдавленные из комнаты напором толпы.
Ошарашенные внезапным нападением, колонисты понемногу стали приходить в себя, наседали на двери, но шульцу удалось при помощи стражников и расхрабрившихся богатеев захлопнуть их за последним «бунтовщиком».
Те, что толпились у окон, стали заглядывать в приказ и передавать наседавшим, сгорающим от любопытства колонистам обо всем, что делается в приказе:
– Водку пьют… Ишь, как хлещут водку!
– А теперь тот, что приехал на бричке, главный начальник, говорит что-то. Тише, дайте послушать!
– Отчета требует у Рефоэла… Отчета…
– А вот и Гирш заговорил – тоже требует отчета, книги требует…
Тут стоявший у самого окна долговязый колонист зашикал на толпу:
– Ша! Давайте послушаем как следует… Да успокойтесь вы, оглашенные!
Стало чуть потише, и долговязый, прислушавшись, доложил толпе последние новости:
– Оправдывается шульц – говорит, что книги у него украли.
– Ну, что они там так долго возятся? Что там происходит? – кричали распаленные жгучим любопытством колонисты.
– Договорились уже! – заорал долговязый. – Рефоэл какую-то бумажку вынул – уже старосту выбирают!
– Кого, кого называют?.. Да тише же! Ша! Дайте послушать хорошенько, – успокаивали друг друга колонисты, усиливая своими выкриками и без того несусветный шум.
– Смотрите, как Гирш и Моте-Лейб уставились друг на друга – ни дать ни взять два разъяренных петуха.
– Понятно – ведь тот и другой хочет стать шульцем.
А между тем улица имела свое суждение о том, кому быть старостой в колонии.
– Фишу!.. Фишу Пресса хотим! Фишу! – раздавались громкие выкрики.
Шум поднялся такой, что дошел до попечителя. Он поднял голову и, увидев за окнами приплюснутые стеклами носы и горящие глаза колонистов, подмигнул стражникам. Те выскочили из приказа и с нагайками наперевес начали разгонять толпу:
– Осади назад! Осади, говорят!
Но народ не так легко было унять – люди рвались к дверям, лезли в окна и вопили на весь поселок:
– Фишу желаем!.. Фишу!..
– Чего орете зря? – стараясь перекричать оглушительный гам, закричал во всю мочь выбежавший из приказа сотский, – чего орете?! У вашего Фиши не только что полного надела нет, у него, голодранца, и десятины земли за душою не сыщется!
Но не помог и сотский. Люди шумели, размахивали, как ветряные мельницы, руками, толкали стражников и, протискиваясь вперед, изо всех сил рвались в приказ.
А в приказе еще торговались. Попечитель с недоумением смотрел на богатеев, которые никак не могли уступить друг другу и решиться выдвинуть соперника в кандидаты на доходный пост.
– Ну, так как же? – несколько раз спрашивал попечитель. – Нет новых кандидатур на пост старосты? Не называете, значит?
Гирш и Моте-Лейб с нескрываемой злобой подталкивали друг друга:
– Назови же! Ну!
– Нет, ты назови!
– Почему это я, почему не ты должен назвать шульца?
– Да назови же, и дело с концом! – заорал разъяренный Гирш на Моте-Лейба. – Столько денег ухлопали – и всё коту под хвост!
– Ну, значит, остается единственная кандидатура Рефоэла Берковича, не так ли? – раздался спокойный голос попечителя, и равнодушный чиновник вынул заранее заготовленный приговор, вписал фамилию и дал шульцу подписаться за всех неграмотных. Но в эту минуту колонисты прорвали заслон стражников, дружно нажали на двери и ворвались в приказ.
– Вашим шульцем будет, как и был, Рефоэл Беркович, – объявил, поднявшись с места, попечитель.
– Фишу хотим! Фишу! – в один голос гремели колонисты.
Неизвестно, чем кончилась бы эта неравная стычка облеченного всеми полномочиями попечителя и бесправных колонистов, но тут случилось нечто совершенно непредвиденное: босой, с засученными по колено штанинами колонист ворвался в приказ, размахивая какими-то разбухшими от воды бумагами.
– Щуку поймал, настоящую щуку! – вопил он. – Книги шульца выудил!
– Теперь уж пусть отчитывается, – кричали колонисты, – ответ пусть держит!
– Последнюю десятинку отнял за подати!
– Последнюю коровенку увел!
– Пусть расскажет чертов шульц, куда наши кровные медяки подевал!
Книги! Это слово прогремело для Рефоэла, как гром с ясного неба. В первую минуту он растерялся, но не таков был старый волк Рефоэл, чтобы сразу сдаться: опомнившись, он заорал не своим голосом:
– Это он, это он книги стащил! Хватайте его! В тюрьму его, в цепи!
Он подмигнул стражникам, и те бросились к оборванному, мокрому колонисту, да не тут-то было: народ плотным кольцом окружил его, и стражники вынуждены были отступить.
А Фиша, тот самый Фиша Пресс, которого так настойчиво выдвигали колонисты на должность шульца, кричал во всю мощь:
– Это он сам, сам шульц книги в речку кинул! Люди видели. Это его надо в цепи заковать! Мы молчать больше не будем! Рты нам не заткнете – кляпов не хватит!
Перевод автора и Б. Лейтина
