Текст книги "Вначале их было двое..."
Автор книги: Илья Гордон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)
– А каков удой у ваших коров? – поинтересовался Журбенко.
– Да разный – у рекордисток один, а у простых – другой…
– Так ведь рекордисток-то у вас всего-навсего двенадцать, – перебил Коцина Шалит. – А сколько гектаров занято у вас под образцовый клин?
– А какая разница – сколько? Неважно, сколько гектаров, важно, что на опыте «Маяка» учатся другие колхозы.
– А мы пока ничего поучительного для себя у вас не видели, – отрезал Шалит. – Двенадцать образцовых коров поставили в образцовый коровник, создали для них исключительные условия, выделили им одним обильный рацион – чего ж вы хотите. Да тут и коза даст столько молока, сколько не даст иная корова! А вы шумите! То же самое и с вашим образцовым клином: на семи-восьми гектарах хорошо удобренной и ухоженной земли вы снимаете небывалые урожаи… Ну, а на остальных полях? Да ведь вы и самих себя обманываете, и нас всех!..
Коцин был уверен, что надеждинцы, так же как и остальные гости, бывавшие в «Маяке», будут поражены всеми чудесами, которые он им покажет, и вдруг… вот те на! Да нет, это не что иное, как черная зависть! Не о них же пишут в газетах, а о нем, о Коцине, не их ставят в пример всей округе, а его, Коцина! Вот их зло и берет.
Так думал уязвленный до глубины души Коцин, в упор уставившись на гостей глазами, в которых застыла холодная злоба.
– Так что же вы думаете, что больше всех смыслите в хозяйстве? Вот только что, за несколько минут до вашего приезда, были у нас гости, и они были поражены, понимаете, поражены всем тем, что им довелось у нас увидеть.
– Очень может быть, но это потому, что вы провели их через парадный ход в специально для гостей убранную залу, а то, что у вас кругом творится, вы им так и не показали, – отозвался Журбенко.
– А разве я должен был провести их через черный ход? Вы, быть может, прикажете мне нужники и мусорные ямы людям показывать, – иронически отозвался Коцин. – Э, нет, мы показываем гостям самое лучшее в нашем хозяйстве, чтобы они смогли у нас позаимствовать что-либо полезное, поучительное!
– Ну, что ж, мы не возражаем. Только покажите нам побольше хороших примеров, – примирительно сказал Журбенко, дернув за рукав Шалита: мол, успокойся, будь посдержаннее.
Но Коцин уже разошелся.
– Я же говорил, – кричал он, – что у вас бедняцкий подход к жизни! Увидели такие коровники, какие вам и во сне не снились, асфальтированные дороги, клуб, который не уступит любому городскому, вот вам и стало не по себе – глаза на лоб полезли…
– Глаза у нас на месте, мы только хотим, чтобы у вас было побольше таких коровников, а не один, – с добродушной улыбкой возразил ему Журбенко. – Мы считаем, что ваше хозяйство требует еще немалых средств. А раз так, вы не имеете никакого права тратить на один коровник такую уйму денег.
– Дайте срок, у меня все коровники будут такими! – раскипятился Коцин. «Вот еще, – подумал он, – эти молодцы, как видно, приехали сюда не учиться, а меня учить».
Но как Коцин ни выходил из себя, внешне он еще пытался казаться спокойным и приветливым хозяином. Проходя мимо гаража, он приказал шоферу подъехать к правлению, откуда через несколько минут выехал вместе с гостями осматривать поля. Вернулись они, изрядно устав, поздно вечером. Последние лучи заходящего солнца уже начинали гаснуть, но у края небес еще алела полоска зари, а вечерний воздух был прозрачен и пронизан мягким голубоватым светом. Не глядя на это, Коцин приказал включить электричество, и перед изумленными гостями над входом в клуб ярко засверкала приветственная надпись из искусно сплетенных электрических лампочек: «Привет гостям из братского колхоза!» Очевидно, это было сделано по приказу Коцина, пока они объезжали поля.
– Пожалуйста, – радушно пригласил их Коцин. – Загляните в клуб, посмотрите нашу выставку.
Они вошли в фойе просторного, светлого клуба. Рука на плакате указывала на зал, в котором разместились стенды выставки. На первом же стенде надеждинцы увидели поясной портрет председателя колхоза с четкой надписью под ним: «Аншл Менделевич Коцин – кавалер медалей, награжденный почетной грамотой райисполкома и райземотдела».
Далее шли гораздо более скромные стенды с портретами Героев Труда – полеводов, животноводов, доярок, стенды с фотомонтажами, лозунгами и диаграммами, снопами пшеницы и початками кукурузы.
– Неплохо, – отозвался Шалит, – выставка настоящая. Как тебе удалось все это устроить? Недешево, видать, обошлось?
– А ты что, даром захотел? – не выдержав, огрызнулся Коцин. – Так ведь это же культура, понимаешь ты – куль-ту-ра!
– А ты бы лучше на деньги, которые всадил в эту культуру, построил еще один образцовый коровник, а то и два – куда больше пользы принес бы хозяйству, – рассудительно отозвался Шалит.
– Да ты, кажется, так отстал от жизни, что разучился отличать выставку от хлева, – ядовито прошипел Коцин.
– А зачем нам глазеть на твой портрет на выставке, когда мы с таким же успехом и бесплатно можем любоваться тобой в натуре? – пошутил Шалит и уже серьезно добавил: – Для ваших героев хватит, пожалуй, Доски почета. Ну, а остальные экспонаты каждый может без прикрас увидеть, побродив по твоему колхозу. Так зачем же бросать на эту бесполезную, в конце концов, затею такие средства?
– Да пойми ты, что выставка как зеркало отражает все наши достижения! – совсем уже вышел из себя Коцин. – Вот посмотри, как люди отзываются о ней. Что они – все невежды или круглые дураки? Так, что ли, ты, единственный в районе умник, считаешь?
С этими негодующими словами Коцин подбежал к столику, на котором лежала приготовленная для гостей книга отзывов, и стал лихорадочно ее перелистывать.
– Почитай, почитай, что добрые люди пишут, – развернул он книгу на давно, видно, облюбованной странице и стал с нетерпением ждать, выглядывая из-за плеча склонившегося над книгой Шалита, что тот скажет. Но Шалит молчал.
Так и не дождавшись ни слова, Коцин потянул его за рукав:
– Ну, так что же ты скажешь? Разве плохо отзываются люди о нашей выставке? Есть ведь чему у нас поучиться, не правда ли? Чем же мы не университет?
Белокурая секретарша райкома Маша, с голубыми, детски ясными мечтательными глазами и задорно вздернутым носиком, в этот ранний час была одна в приемной. Она делала вид, что разбирается в поступивших бумагах, а сама внимательно прислушивалась к тому, что делается в кабинете у Шулимова. Судя по громкому голосу и отдельным доносившимся в приемную раздраженным фразам, тот распекал, председателя колхоза «Надежда», первым явившегося в этот день на прием.
– До каких пор вы всё будете экспериментировать, и не выполнять государственный план? – донеслось в приемную.
– По мере сил мы выполняем то, что от нас требуется, – услышала секретарша спокойный, как будто чуть-чуть печальный голос Журбенко. – Но нам обидно, что вы совсем не замечаете наших трудов. Что бы мы ни делали, вам все кажется плохим и ненужным.
На минуту в кабинете стало тихо: как видно, Шулимов был немного озадачен ответом Журбенко. Но вскоре он опять загремел:
– Я спрашиваю, почему вы не выполняете план, а вы увиливаете от прямого ответа!
И опять донесся слегка хрипловатый голос Журбенко:
– Мы вкладываем немало сил и средств в наш сад и виноградник и в другие отрасли хозяйства, которые дадут результаты не сразу, а попозже… Именно поэтому нам и трудно было к сроку выполнить план.
– Все это пустые отговорки, – все еще сердито отозвался Шулимов, – а если даже и так, зачем было затевать такое, на что силенок не хватало и чего от вас, собственно говоря, не требовали.
– Да это-то так, – послышался певучий голос Журбенко, и разговор перешел, очевидно, на другое, стал спокойнее. – Все это пускание пыли в глаза или попросту надувательство, – услышала Маша характерный для Журбенко приглушенный говор. – Вы только присмотритесь как следует и убедитесь сами, что это так. Коцин обманывается сам и всех кругом обманывает. Нет, это не партийный путь, ни в коем случае не партийный.
В тот момент, когда взволнованный Журбенко произносил эти слова, в приемную вошел высокий, хорошо одетый мужчина средних лет. Маше бросились в глаза коротко подстриженные усики на полном лице приезжего.
– Могу ли я видеть секретаря райкома? – спросил он, подойдя к небольшому столу, за которым сидела девушка.
– Секретарь собирается, кажется, куда-то выехать, – ответила та, подняв глаза на нового посетителя. – К тому же он сейчас занят, принимает товарища. Когда тот выйдет, я спрошу – может быть, секретарь сумеет вас принять. А вы по какому вопросу?..
– Мне очень нужно поговорить с ним, и сейчас же… Я из Москвы, корреспондент, – представился приезжий.
Приехав накануне вечером в районный центр, корреспондент прямо из гостиницы направился в редакцию местной газеты – он был почти уверен, что застанет там кого-нибудь из сотрудников и тот подскажет ему, в какой колхоз лучше всего отправиться завтра, чтобы побеседовать там с народом. Но дежурный работник редакции предложил посоветоваться об этом с секретарем райкома.
Не успел журналист закончить свои переговоры с секретаршей, как из кабинета быстрыми шагами вышел взволнованный, красный от возбуждения Журбенко.
– Входите, – кивнула девушка приезжему, и тот, стремительно распахнув дверь, попросил разрешения войти.
Углубленный в какую-то сводку секретарь, не отрываясь от нее, утвердительно кивнул.
– Я вас слушаю, – сказал он, подняв наконец голову.
Корреспондент предъявил ему командировочное удостоверение и представился.
– Так, корреспондент, значит, – сказал Шулимов. – Ну что ж, у нас любят журналистов. В нашем районе, дорогой товарищ, вы найдете хороший материал. Есть о ком написать, кого похвалить. Надо, чтобы о наших людях знали по всей стране. Они заслуживают этого.
– Все это верно, однако корреспонденты далеко не всегда хвалят, бывает иной раз, что и поругивают, – полушутя отозвался корреспондент.
– Что ж, в какой-то мере вы правы, но наш район, мне кажется, от ругани застрахован, не заслужил ее, – возразил Шулимов.
Гость присел, желая, как видно, обстоятельно поговорить с секретарем.
– Ну, так что же вас в основном интересует? – спросил секретарь.
– В первую очередь люди: их каждодневная жизнь, их труды, – ответил журналист.
– Ну, достойных людей найдете у нас с избытком, долго искать не придется. Поезжайте, скажем, в колхоз…
Как всегда в таких случаях, Шулимов думал назвать колхоз «Маяк», но какое-то еще не до конца осознанное им самим побуждение остановило его. А между тем секретарю очень хотелось, чтобы в центральной печати с похвалой отозвались о его районе. Куда же направить корреспондента, если не в «Маяк»?
– Я понимаю, – начал Шулимов издалека, как бы вслух размышляя, – вам хотелось поехать в хороший колхоз, о котором вы могли бы рассказать что-нибудь действительно достойное описания. Есть у нас такой колхоз, есть…
– Я вчера вечером, – перебил секретаря корреспондент, – успел просмотреть в редакции комплект вашей газеты. Там уж очень часто пишут о колхозе «Маяк». Это что, ваш образцовый колхоз?
– Да, можно сказать…
– А разве в других колхозах, – опять перебил собеседника приезжий, – успехов нет?
– Нет, почему же? У нас немало хороших колхозов. Район наш, дорогой товарищ, за последнее время шагнул далеко вперед. Вот взгляните на сводки, – тут Шулимов пододвинул гостю какую-то бумагу, на которой тот мельком успел заметить стройные колонки цифр, – убедитесь.
– Сводки я могу и в газете найти, – отстранил бумагу корреспондент, – мне бы увидеть живых людей, поговорить с ними об их повседневной работе…
– У нас вы увидите богатырей, настоящих богатырей, поезжайте хоть в этот самый «Маяк», – повторил Шулимов то, что десятки раз говорил различным делегациям и корреспондентам газет и журналов.
– Ну, а кроме «Маяка» куда бы вы мне посоветовали поехать? – подавшись вперед, спросил приезжий.
Именно потому, что местная газета так расхваливала «Маяк», ему не хотелось ехать в этот колхоз. В целом ряде статей, посвященных его деятельности, корреспондент не нашел ни одного слова порицания даже по какому-нибудь незначительному поводу. Сплошные дифирамбы! Если дела – так уж обязательно подвиги, если люди – так богатыри. Совсем как в легендах или в былинах. В такие колхозы он уже ездил – все там как-то парадно, в каждом из них ему показывали только праздничную сторону жизни, а ему хотелось бы увидеть жизнь колхоза не прибранной специально к приезду гостей, а такой, какой она является перед непредубежденным взглядом свежего человека в страдные будни.
– Я не сомневаюсь, – сказал приезжий Шулимову, – что «Маяк» и на самом деле хороший, передовой колхоз. Но мне хочется увидеть самый обыкновенный колхоз со всеми его заботами, нуждами и успехами.
– Вам, как я вижу, не очень хочется ехать в наш «Маяк», – с невольной обидой сказал Шулимов. – Вы почему-то предпочитаете видеть у нас такое, что вы смогли бы с тем же успехом встретить в любом районе.
– Ваш «Маяк» и так уже захвалили и прославили свыше всякой меры. А что, если нам с вами подыскать другой колхоз, который заслуживает не меньшего внимания? – предложил корреспондент. – Ведь тысячи их в последние годы набрались сил и, так сказать, расправили орлиные крылья.
– Это-то верно, дорогой товарищ, – возразил задетый за живое секретарь, – да ведь эти тысячи хозяйств поднялись при помощи передового опыта таких исполинов, как наш «Маяк»…
– Э, нет, не только благодаря этому опыту, – почти резко перебил Шулимова приезжий, – это раньше «исполины», как вы их называете, играли роль парадного фасада, что ли, нашей действительности и заслоняли собой отставание десятков других захудалых колхозов. А теперь другое: теперь мы взяли курс на массовый подъем сельского хозяйства и вместо единичных героев с почетом встречаем сотни подлинных творцов новой жизни.
В глубине души Шулимов чувствовал, что гость прав: обо всем этом ежедневно писали газеты, но до сих пор секретарю казалось, что эти совершенно правильные соображения относятся к другим, менее преуспевающим районам, а к его району касательства не имеют. Кроме того, он привык к тому, что корреспонденты прислушиваются к каждому его слову, беспрекословно едут туда, куда он посоветует ехать, а этот…
«Он держится так, будто учить меня хочет. Хорош, видать, фрукт!» – раздраженно подумал секретарь.
Но гость – всегда гость, а тут еще и корреспондент центральной газеты, и Шулимову пришлось смирить свое ущемленное самолюбие и беседовать с приезжим спокойно и по виду доброжелательно.
– Так что же вы предлагаете, дорогой товарищ? – Подумав немного, он решил отложить затянувшийся разговор. – Сегодня должен вернуться из поездки в район один из наших инструкторов. Вот с ним мы и посоветуемся, куда вам направиться. Сумеете вы зайти сюда еще раз, немного попозже?
Корреспондент встал, собираясь уходить, но Шулимов еще немного задержал его, стал расспрашивать о том, как он устроился в гостинице, доволен ли номером, чем он, секретарь, может быть ему полезен.
Шулимов знал, что на заседании бюро обкома, для участия в котором он был срочно вызван, будет разговор о решениях последнего Пленума Центрального Комитета партии.
Секретарь райкома понимал, что на заседании бюро обкома будут обсуждаться причины отставания целого ряда колхозов области, и он тоже должен будет выступить по этому вопросу. А между тем сколько раз он искал выхода из трудного положения, в котором находились отстающие колхозы его района, и всегда заходил в тупик. Только теперь он понял, что все время бродил словно в тумане, был в ослеплении, от которого доныне не может по-настоящему освободиться.
Так и не додумав до конца, с чем он выступит в области, Шулимов собрал кое-какие нужные для заседания материалы и торопливо зашагал домой, чтобы подготовиться к отъезду.
Переступив порог своего дома, он с шумом бросил портфель на стол и сказал жене:
– Собери меня в дорогу, да поскорей, вызван в обком, срочно.
Ольга Никандровна, жена Шулимова, поспешно спустила ноги с дивана, на котором с увлечением читала какую-то книгу, и озабоченно спросила мужа:
– Надолго едешь?
Худое смуглое лицо уже немолодой женщины, на котором морщинки начали прокладывать пока еще малозаметные колеи, стало озабоченным; ее зеленоватые глаза, только что улыбавшиеся навстречу мужу, посуровели. Ольга Никандровна сосредоточенно обдумывала, что надо сделать прежде всего.
– Дня на два, на три, – услышала она спокойный голос мужа, перебиравшего какие-то бумаги.
Она принялась пришивать белоснежный воротничок, подала мужу чистую верхнюю рубашку и еще кое-какие необходимые в дороге мелочи. Затем с минуту постояла, вспомнила, что еще надо дать ему в дорогу, и, наконец тряхнув головой, слегка поправила черные как смоль волосы, кое-где тронутые сединой, и пошла в кухню, чтобы приготовить мужу поесть перед дорогой. И не успел еще Шулимов побриться, как на столе появилась румяная жареная картошка, рядом шипела на сковородке глазунья, стоял кувшин сливок и исходил паром стакан горячего кофе. Но Дмитрий Емельянович спешил, и, сколько ни просила его жена поесть как следует, он стоя, наскоро перекусил, схватил со стола портфель, поцеловал Ольгу Никандровну и заспешил к давно ждавшей его у подъезда машине.
Да и то сказать – пора было Ольге Никандровне привыкнуть к неожиданным отъездам мужа: частенько приходилось ему уезжать в колхозы или совхозы, в обком партии. Мало помнила она дней, когда они обедали за одним столом, говорили о семейных делах. И сейчас перед ее глазами встали картины их совместной, полной тревог и скитаний жизни. Вспомнила она, как вскоре после их женитьбы Дмитрий Емельянович, взволнованный и запыхавшийся, вошел в комнату и уже с порога спросил:
– Меня посылают в политотдел. Поедешь со мной в село?
Им предстояло уехать в страшную глушь, но глушь эта манила Дмитрия Емельяновича. Он чувствовал, что кипят в нем нерастраченные силы, ему хотелось броситься в бой с подстерегающей на каждом шагу опасностью, с кулаками, прячущими в ямах хлеб и с обрезами в руках нападающими из-за угла на коммунистов и комсомольцев. Ему хотелось преодолеть все трудности, которые ждали его там, куда посылала партия. С мыслью о том, что в борьбе он должен выстоять, победить, двинулся Шулимов в путь в те далекие годы. Большевистским словом зажигал он в сердцах бедняков веру в торжество новой жизни.
И вот теперь, после Сентябрьского Пленума ЦК, он снова почувствовал себя мобилизованным…
Уже в пути Шулимов вдруг вспомнил, что договорился встретиться с корреспондентом, но в суматохе забыл о нем.
«Как знать, в какой колхоз попадет корреспондент и что он о нем напишет», – досадуя на свою забывчивость, подумал секретарь. А ведь это не шутка – статья в центральной газете: хороший очерк мог бы создать славу району, да и ему, Шулимову, как руководителю местной партийной организации.
Заседание обкома было напряженным, даже бурным. Шулимову дважды пришлось объяснять членам обкома партии причины отставания ряда колхозов в его районе. Он понимал, что предъявленные к нему, как руководителю районной парторганизации, требования обоснованны, и все же пытался оправдаться ссылками на разные обстоятельства, мешавшие отстающим колхозам встать в один ряд с передовыми. Но даже для него самого оправдания эти звучали малоубедительно.
«Уж не для того ли направили к нам корреспондента, чтобы вскрыть недостатки нашей работы, о которых так много говорили на заседании?» – думал на обратном пути Шулимов и вконец расстроился.
Да и как было ему сохранить спокойствие? Случалось, конечно, и раньше за те годы, которые он проработал в этом районе, что в обкоме давали ему те или иные советы, делали замечания или даже внушения, но до такого разноса, как в этот раз, дело не доходило. Да и не за что было: работал он не покладая рук, помогал колхозам чем только мог, болел за каждую голову скота в колхозном хлеву, за каждый колос на колхозном поле.
Маша давно уже изучила характер Шулимова, и когда тот, вернувшись из области, проходил через приемную, сразу же поняла, что он не в духе. Она встретила секретаря привычной приветственной улыбкой, но тот молча кивнул в ответ, окинул взглядом приемную, будто рассчитывая в ней кого-то найти, а затем быстро вошел в кабинет.
Рабочий день приближался к концу, и Маша аккуратно сложила бумаги, заперла ящик письменного стола, взглянув в зеркальце, попудрилась и совсем было собралась уходить, как вдруг Шулимов, который только что говорил с кем-то по телефону, приоткрыл дверь кабинета и спросил:
– До моего отъезда в обком ко мне заходил корреспондент центральной газеты. Не знаете ли вы, куда он уехал?
– Точно не скажу, – ответила Маша. – Как будто в «Надежду».
– В «Надежду»?!
– Наверняка не знаю, – смутилась Маша, – а только я видела его с Журбенко.
– С Журбенко?! – повторил Шулимов. – Ну, значит, так и есть – поехал в «Надежду». Да что это, все тут с ума посходили, что ли? Неужели не сообразили, куда надо его направить?
– Да вы же никакого распоряжения не оставили, – попыталась объясниться Маша. – А корреспондент как раз и осведомлялся о вас.
– Ну да, я просил его еще раз зайти, но ведь вы знали, что меня срочно вызвали. Почему не напомнили мне о нем? – недовольно заметил Шулимов.
Не зная, что ответить, Маша с виноватым видом молча смотрела на Шулимова.
– Кто из инструкторов сейчас на месте? – спросил он, так и не справившись с раздражением.
– Никого. Все разъехались по району, – тихо ответила Маша.
– Как только кто-нибудь из них появится, сразу же ко мне, – сказал Шулимов резко.
Немного успокоившись, Шулимов стал думать о заседании обкома партии, о выступлении первого секретаря.
Они должны двинуться в стремительное наступление «за изобилие и за счастье народа», как сказал в своей речи первый секретарь обкома. Перед внутренним взором Шулимова встали бескрайние просторы полей с шумящими на ветру хлебами, с рядами склонивших к земле тяжелые золотые головки подсолнухов, с широкими нивами гречихи и льна. Шулимов видел виноградные лозы, гнущиеся под непомерными гроздьями, погреба, в которых рядами стоят крепко сбитые бочки с вином, пасеки с полными золотистого меда ульями, хранилища овощей и ароматных плодов, снятых в колхозном саду. Сколько раз в трескучие морозы, под проливными дождями и в знойные дни засушливого лета поднимался он, Шулимов, вместе с колхозниками района на трудные бои за всеобщее изобилие. И пусть не всегда сопутствовал ему успех, пусть совершал секретарь ошибки, которые оборачивались провалами и поражениями, – совесть его была спокойна: он всю сбою жизнь старался настойчиво и честно выполнять свой долг перед партией и народом.
С того дня, как журналист уехал, побывав в колхозе «Надежда», Шулимов потерял душевный покой. За годы своего пребывания на посту первого секретаря райкома Шулимов не помнил такого случая, чтобы в центральной прессе появился материал о работе какого-нибудь из колхозов его района. И тут на тебе – подвернулся случай, а он, секретарь, оплошал, не позаботился, чтобы корреспондента направили в лучший колхоз. И надо же было случиться такому недоразумению! И досадовать-то не на кого – сам виноват. А впрочем, быть может, и обойдется – говорил же корреспондент, что хочет ознакомиться с повседневной жизнью самого обыкновенного колхоза. А что с него, с рядового колхоза, возьмешь? Так почему же он, Шулимов, должен так беспокоиться? И все же первое время он жадно пробегал страницы центральных газет – не появилась ли статья или хоть заметка о «Надежде»? Но дни проходили за днями, неделя за неделей, но ни слова об этом колхозе Шулимов в газете не находил. Он даже начал понемногу забывать неприятное происшествие и, получив с утренней почтой газеты, не набрасывался уже на них с прежним пылом.
Но вот однажды, когда Шулимов совсем перестал ждать появления статьи московского корреспондента, в его кабинет вбежал взволнованный инструктор и, едва переступив порог, выпалил:
– Ну, что вы скажете о нашей «Надежде»? Какова? – И, увидев недоумевающее лицо секретаря, добавил, не сумев скрыть своего изумления: – Как, вы еще не читали?
Тут пришел черед изумляться Шулимову:
– Что вы говорите? Напечатано? Покажите! – и он порывисто выхватил газету из рук инструктора. – Где же это? – глухо бормотал Шулимов, в то время как глаза его лихорадочно перебегали со страницы на страницу, с заголовка на заголовок, пока, наконец, в середине одного из столбцов второй полосы он не заметил взятого в кавычки слова «Надежда».
Он сосредоточился и начал обстоятельно читать статью. Инструктор, не сводя с Шулимова глаз, следил за впечатлением, которое произведет на секретаря чтение ожидавшейся с таким тревожным нетерпением статьи. Он заметил, что Шулимов покраснел до корней волос, на лбу выступили капельки пота, словно он поднял что-то неимоверно тяжелое.
– Да, – выдохнул наконец Шулимов. – Ну, что скажете?
Пораженный, он недоуменно размышлял.
Ведь все то, о чем пишет корреспондент, он, Шулимов, давно знал, давно видел, в глубине души давно понял. Как же это он не придал всему этому должного значения? Как будто пелена какая-то закрыла его всегда такой пристальный, такой зоркий ко всем явлениям жизни взгляд. Да полно, видел ли он все это своими глазами? Может, он просто слышал легенду о двух раненых солдатах, которые вернулись с фронта в свой край и застали пустыню на том месте, где оставили, уходя, поля, сады, дома, семьи, полную до краев чашу счастливой жизни? Тяжела, невыносимо тяжела была вначале их жизнь среди полного запустения и разрухи. Потом вернулись в родные дома другие жители поселка, помогли соседи, вновь появилась всякая живность, ожили и стали опять плодоносить одичавшие деревья, и там, где было мертвое запустение, опять вырос поселок с полями и пасеками, садами и огородами, виноградниками и прудами, полными рыбы.
– А что бы он написал о «Маяке», – спросил инструктор, – если пришел в такой восторг, побывав в отстающем колхозе?
– Настоящий маяк, оказывается, в «Надежде», – ответил ему Шулимов, – я это давно чувствовал, но окончательно убедился в этом только сейчас. «Маяк», который носит это почетное имя, не принес людям света, способного, озарять подлинный путь вперед. А вот маяк, свет которого все ярче разгорается в «Надежде», показывает народу великую силу честного, самоотверженного человеческого труда!
Перевод автора и М. Лейтина
