Текст книги "Вначале их было двое..."

Автор книги: Илья Гордон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

17

После нетактичного поведения Касатенко на заседании правления Гирш побеседовал с Акимом Федоровичем с глазу на глаз в кабинете председателя правления. Наступали сумерки, но свет не включали.

– Если бы каждый член нашей артели работал хотя бы в половину своих возможностей, наше хозяйство сразу выросло бы.

– Разве люди плохо работают? – тихо спросил Касатенко.

– Ну что с того, что женщины с тяпками идут на прополку три-четыре километра туда и столько же обратно? Поту, трудов много, а толку мало. Не таких урожаев от нас ждут.

– Это верно. Конечно, нам предлагают – покупайте удобрения, осваивайте технику, а кто на ней работать будет?

– Давай создадим свою школу механизаторов. Примем в нее окончивших среднюю школу.

– А кто их учить будет?

– Ты, я, Павел Роденко, Михеев, Красновский, главный агроном. Учителей найдем. Пусть парень или девушка только понюхают мотор, двигатель, а там они и сами станут вникать во все. Будут свои кадры, надежные. Для них и клуб построим.

Касатенко спохватился:

– На какие деньги?

– А на те, что в банке.

– А технику на какие выкупать?

– В кредит. Все окупится. И очень скоро. Сейчас мы на фруктах, на ранних овощах, меде выезжаем. А фермы наши даже расходы не оправдывают. Партия давно указывает нам верный путь, а мы приветствуем указания партии и опять ждем, пока нам пришлют механиков, электриков, машинистов. И всё просим – сбавьте план.

Мирно и душевно до поздней ночи беседовали Гурко и Касатенко.

– Да, надо серьезно думать о смене, – заключил Аким Федорович. – Это верно.

Он вынул из сейфа давно хранимые чертежи типового клуба.

– Ладно, Гирш, построим клуб. Я считаю – пусть без роскоши, но просторный, – добавил он.

Вскоре после этой встречи с председателем и состоялся разговор Гирша с Павлом.

18

На городском вокзале Зою неожиданно встретил Борис Соболевский: о дне ее приезда ему сообщила Лариса Викентьевна. Зоя и обрадовалась, и огорчилась – вернее, насторожилась. Борис тоже был удручен – он не надеялся, что Зоя Гурко будет такой сдержанной, официальной, ведь он столько сделал для нее. Зоя встретила его как доброго знакомого.

«Все-таки чувствуется недостаток воспитания», – подумал Соболевский с явной снисходительностью.

Он довез Зою на машине отца до музыкального училища. Увидев Ларису Викентьевну, Зоя засияла, рванулась к ней. Лариса Викентьевна одним взглядом оценила внешний вид Зои, ее скромное осеннее пальто, туфли на микропористой подошве, шерстяной платочек и простоватую сумочку.

Прослушивание Зоиного голоса состоялось в консерватории. На экзамене присутствовал директор консерватории. Об этом позаботилась Лариса Викентьевна. Она села за рояль.

Профессор Гуреев был заметно насторожен, не ошибся ли он, дав Зое лестный отзыв во время фестиваля.

Профессор хотел быть абсолютно объективным, ему предстояло решить – быть ли Зое Гурко студенткой подготовительного отделения консерватории. Он сел в стороне – профессору не хотелось видеть выражение лиц присутствующих здесь педагогов.

Лариса Викентьевна вручила ему листок, на котором было обозначено, что будет исполнено экзаменуемой.

В том, что Зоя обладает природно поставленным голосом удивительной силы и редкой красоты, сомнения не было.

Надо было проверить – заложены ли в ней обязательные качества будущей певицы, поет ли она «от сердца», чувствует ли она, о чем поет.

Зоя запела. Профессор Гуреев сидел с полузакрытыми глазами, но зорко следил за ней, и ему слышалась то тихая печаль украинской девушки Наталки, то страстные призывы и тоска чистой души, он видел просторы украинских степей, залитые лунным светом дремлющие сады, чуял их запахи, а то ему слышалось озорное веселье задорной вдовы или прощание с товарищами идущей на смерть героини-партизанки. Профессор невольно одобрительно улыбнулся: он убедился, что экзаменуемая «не играет», что ее не испортили доморощенные педагоги. И это решило судьбу Зои.

Ее зачислили студенткой двухгодичных подготовительных курсов при консерватории и предоставили место в общежитии.

19

Матрена Григорьевна получила подробное письмо от Зои о том, как она устроилась. В письме было сказано много лестного о Лиде Боженко, ее соседке по комнате.

Павел тоже ждал письма. Еще издали он заметил Тихона у калитки своего дома и убыстрил шаги. Почтальон долго рылся в сумке, словно испытывая терпение Павла, затем подал ему газету и письмо из сельхозинститута, приславшего условия поступления на заочное отделение.

Тихон не уходил. Он знал, какое письмо ждет Павел, и его мучило стариковское искушение сказать: Мотря вот получила письмо от Зои, а ему, Павлу, почему-то нет письма. И вообще Тихон не прочь был покалякать с получателями писем. Конечно, обо всем, что происходит в мире, Тихон имел свое особое мнение.

Пока Павел тут же на улице просматривал письмо из сельхозинститута, Тихон топтался, крякал, заглядывал в сумку и наконец не выдержал:

– Мотря получила письмо. А тебе нету.

– Нет так нет.

Павел спрятал письмо в карман, резко повернулся и вошел в дом.

Письмо из института Павел спрятал, чтобы не дать матери новых поводов для огорчений, ибо Лукерья, мать Иринки, рассказала Лукьянихе, сгустив при этом краски, что Зоя, уезжая, неласково простилась с Павлом.

И надо сказать, Лукерья добилась своего: она заронила в душу Лукьянихи мысль: зачем Павлу журавль в небе, когда рядом красивая, проворная Иринка.

Войдя в дом, Павел сел за стол и внешне спокойно стал читать газету. Он не должен распускаться. Одно дело мечты, надежды, другое – долг и собственное достоинство.

Павел не винил Лукерью, подпоившую его в тот день, укорял только себя: что он за коммунист, если при первом же смятении чувств смалодушничал. Не он ли на комсомольском бюро полка страстно выговаривал однополчанину за то, что, получив неласковое письмо от любимой девушки, тот самовольно отправился в Ленинград, напился и опозорил честь солдата.

А как сам он поступил? Не лучше того солдата. Собственно говоря, что случилось? В чем Зоина вина? Просто ей тогда на станции трудно было совладать с матерью и Еленой…

Вот и сейчас он не получил письма. Всякое можно подумать. Нет, он не станет опускать голову. У него хватает дел… Взять хотя бы курсы механизаторов. Не так все просто, как вначале казалось Гиршу.

Действительно, записалось на курсы довольно много молодежи, но в первый день учебы пришли не все. Помещение мастерских не приспособлено для классных занятий. На первом занятии у разобранного двигателя стоял шум, многим не видно было, как разбирали мотор.

Сейчас занятия перенесли в клуб, один двигатель установили на сцене, за киноэкраном, другой – в комнате для кружков, третья группа занимается в мастерских. Педагоги нашлись среди шоферов, демобилизованных офицеров.

Расписание помог составить директор школы. Но на все нужно время. А ведь он решил стать еще и студентом-заочником.

Вот перед ним лежит обширная программа первого курса.

«А как же другие учатся?» – сказал Павел себе.

Один выход – поменьше спать, не терять драгоценного времени. Павел вновь убеждал себя, что правильно поступил, оставив мечту об Урале, куда его звал однополчанин. Он теперь все чаще начинал думать о своем будущем. Мечты вселяли уверенность, бодрили его.

Не раз он размышлял: через пятнадцать – двадцать лет их Дубовка ничем не будет отличаться от города. Вполне возможно, что тогда горожане будут стремиться в Дубовку. Если тут и через двадцать лет не окажется оперного театра, так скорый электропоезд решит и эту задачу. Уже сейчас любители оперы едут из Рязани в Москву на спектакли и в тот же вечер возвращаются домой. Нет, Дубовку он не оставит. По крайней мере, пока не станет образованным инженером-механиком.

А как же Зоя?

Павел ниже опустил электролампу под круглым абажуром и написал Зое письмо. Писал взволнованно, откровенно.

Утром прочел письмо, оно показалось ему неумным, навязчивым, мелким, обидным для Зои. Не раздумывая, Павел порвал его и сжег.

Днем его вызвали на пункт пастеризации молока – не. работало электроустройство. Мотря деловито ответила на его приветствие и нарочито громко сказала помощнице:

– Какое хорошее письмо пришло от Зои. Тебе привет.

Иринка, встретив Павла, соврала:

– Получила письмо от Зои. Спрашивает, как идет работа с семенами.

– Я тоже получил письмо. Тебе привет, – отпарировал Павел.

Иринка прикусила губы. Недоверчивая усмешка Павла уже слишком наглядно изобличила ее.

Вернувшись домой, Иринка долго плакала, она поняла, что Павел никогда не свяжет свою судьбу с ней. Он готовится поступать в сельхозинститут, по ночам сидит над книгами и почти не заглядывает в клуб, который, очевидно, потерял для него интерес. Да и Гирш как-то сказал:

– Павел Роденко – это будущий крупный специалист. У него железная хватка.

20

Написав матери и Гиршу первое письмо, Зоя решила написать и Павлу. «Дорогой Павел», – начала она и задумалась. О чем писать? О том, как ее встретили, как прослушивали, о Лиде… Но когда прочитала написанное, письмо показалось ей холодным, каким-то официальным, без душевной теплоты.

Такое письмо только огорчит Павла. А других слов она не находила. «Что случилось?» – спрашивала она себя. И не могла ответить. Нарочно перебирала в памяти встречи на берегу реки… Сейчас они казались ей не столь яркими и не так волновали ее, как в те часы.

Письмо к Павлу в тот вечер так и не было написано. Может быть, причиной этому послужило настойчивое напоминание Ларисы Викентьевны:

– Лирическими чувствами надо научиться управлять. Они нередко помогают будущему артисту, но чаще всего уводят в сторону. Не раз придется выбирать – или четырехчасовая работа у рояля, или свидание с другом. Поговорка старая, но верная – искусство требует жертв.

Дубовка лежала под снежным покровом. В эту пору ее украшали белые сады, оживляли высокие, почти прозрачные дымы над крышами, сверкающие снега на окрестных полях.

Жизнь в Дубовке не замирала и зимой. Наоборот, в клубе допоздна горел свет, курсы механизаторов работали вовсю, шло строительство склада для химикатов, навесов для дорогостоящей техники и крытых токов для сушки зерна.

Лес в этой полосе, где расположена Дубовка, – извечная мечта колхозов и совхозов. Его приходится самим заготовлять на севере и доставлять в свой колхоз или совхоз по долгому железнодорожному пути.

Но Дубовке повезло, в двадцати километрах от нее началось строительство крупнейшего сахарного завода. Завод стал контрактовать сев сахарной свеклы, заключать договоры с колхозами.

Гирш, как главный механик, немедленно отправился на строительство и договорился: будущий завод предоставляет колхозу бракованные бетонные опоры – столбы, шифер, панели для складов, навесов и, конечно, некоторые материалы для строительства клуба.

Кроме того, он взял напрокат канавокопатель. За все это колхоз обязался поставлять строителям молоко и овощи.

Правда, возникла опасность – часть обученных на курсах парней уйдут на сахарный завод, которому до зарезу нужны всякие специалисты.

– Посмотрим, – утешал себя Гирш, зная наперед, что завод несомненно поглотит значительную часть выпускников.

– Придется подумать о заработках механизаторов, – сказал Павел.

Касатенко промолчал. Ему, как и раньше, подобные речи были не по душе, и он этого не скрывал. По ночам Аким Федорович вздыхал об ушедших временах, когда у председателя колхоза было значительно меньше забот.

А сейчас… На станцию прибыли химикаты – организуй транспорт, идет ремонт многочисленной техники – заботься о запчастях, наладь обмен семян, думай о необходимых кормах для скота, следи за удоями, привесами, береги кадры, строй клуб, склады, навесы… Подымай зябь, вникай в севооборот, приобретай племенных производителей, запасайся горючим, оказывай содействие индивидуальным застройщикам, торгуй на районном колхозном рынке, обеспечь школу и учителей топливом, сей, убирай, обмолачивай, выполняй поставки и отвечай на многочисленные директивы…

То и дело – подписываешь чеки, ведомости, перечисления… А тут еще Гирш, которому больше всех надо.

Гирш между тем собирался в город – посмотреть, как живет Зоя.

Он хотел видеть ее агрономом, врачом, но не артисткой. Больше всего его пугало, что Зоя станет эстрадной кочующей певицей. Он не верил, что она когда-нибудь станет настоящей артисткой.

Прочитав несколько раз письмо, Гирш решил при удобном случае съездить к Зое вместе с Еленой и Мотрей.

21

Сельскохозяйственный институт в виде исключения решил зачислить Павла в январе на заочное отделение, как демобилизованного солдата.

Над Дубовкой выли свирепые метели. Строительство колхозных объектов временно приостановилось. Павел решил съездить в город: мол, надо приобрести учебные пособия. Но, безусловно, влекло его туда иное…

За все время от Зои пришло лишь одно письмо. Он сто раз перечитал дорогие страницы, и все же они не утешили, не успокоили его.

Павел ответил пространным, на восьми страницах, письмом – рассказал Зое обо всем, что тревожит его. И не получил ответа. Письмо это взяла со столика в вестибюле Лида Боженко, чтобы передать его Зое, вложила в книгу и где-то выронила. Целую неделю Лида мучилась – не знала, как быть. Затем рассказала все Зое.

– От кого? Ты запомнила?

– От П. Роденко, кажется…

Зоя ничего не сказала Лиде, но в душе огорчилась.

Шли дни, и Дубовка все больше отдалялась. Близкими становились Лариса Викентьевна, ее дом, педагоги, которые, к слову, не баловали ее похвалами, – наоборот, требовали от нее больше, чем от других, и не скрывали этого.

Библиотекарь курсов, пожилая женщина в очках, как-то строго заметила Зое:

– Вам, именно вам, нужно много читать. – И подбирала ей книги об искусстве.

Комсорг курсов, будущий скрипач, часто осведомлялся, не устает ли она, и умножал число комсомольских поручений.

А Соболевский… И он не оставлял Зою без внимания. Зое не приходилось думать о билетах на просмотр новых фильмов, на концерты филармонии.

Матрена Григорьевна слала по почте деньги, в которые включены были некоторые суммы от Гирша и Клены. Им хотелось, чтобы их Зоя выглядела не хуже других.

Приехав в город, Павел прямо с вокзала отправился в общежитие курсов. Вахтер – строгая и важная женщина – пристально оглядела Павла, его полупальто, ушанку, ладные сапоги, чемоданчик и, поняв, что парень из села, смягчилась: она сама не так давно жила в деревне, и ей было приятно увидеть парня в сапогах. Ей порядочно осточертели всякие франты, которые нет-нет да и прорываются на третий этаж, в общежитие девушек.

А этот стоит смирный, говорит уважительно.

Вахтер охотно позвонила по внутреннему телефону на третий этаж и пригласила Гурко сойти вниз.

Павел увидел Зою. Она спускалась по широкой лестнице в желтом с черным, не виданном им досель красивом платье. Увидел другую прическу; ему показалось, что и походка Зои стала иной.

Зоя улыбнулась, не убыстряя шага, приблизилась к Павлу и протянула руку.

– Здравствуй. Сегодня приехал?

– Только сейчас.

Зоя взглянула на вахтера.

– Родич приехал? – добродушно усмехнулась сторожиха.

– Да, – сказала Зоя.

– Что ж… Пусть пройдет. Тем более сегодня выходной.

Павел поднялся вслед за Зоей на третий этаж и вошел в ее комнату. Лида была дома. Она радушно встретила Павла и, вспомнив потерянное ею письмо, смутилась и покраснела.

Зоя оживилась, глаза ее потеплели, она подробно расспрашивала о делах в Дубовке, но плохо слушала ответы, следила за Лидой – какое впечатление на нее производит тот, чье письмо она утеряла.

Павел достал из чемодана сверток:

– От моей мамы…

– Спасибо… – сказала Зоя и положила сверток на столик. В свертке было копченое сало, домашняя колбаса и небольшая банка меда.

– Я заварю чай, – предложила Лида и быстро удалилась.

Павел, вздохнув, сказал:

– Я послал тебе большое письмо.

– Знаю. Его потеряли. Я его не читала.

Павел хотел было спросить, почему она ему не написала об этом, но… в комнату без пальто, постучавшись, вошел Соболевский.

– Павел приехал, – просто, без смущения сообщила Зоя.

Соболевский приветливо поздоровался с Павлом и взглянул на часы.

– Мы идем в театр, на дневной спектакль, – сказала Зоя. – Пойдем с нами, Павел. Лида уступит свой билет.

– Нет, не пойду. И вообще, я спешу. До свидания. – Нахмурившись, Павел резко повернулся, снял с вешалки пальто и ушанку, торопливо оделся и, забыв на вешалке шарф, вышел из комнаты, бросив в дверях еще раз: – До свидания.

Зоя поспешила вслед за ним, догнала и, протянув шарф, вскинула брови:

– В чем дело?!

– Ни в чем.

– Вот именно. Как ты смеешь так вести себя?

– Теперь я понимаю, почему ты не ответила на мое письмо. Да и раньше понимал.

– Зачем же было приезжать?

– Я по делу приехал. В сельхозинститут.

– Так и сказал бы. Тем более незачем играть роль дикаря.

– Ясно. Для тебя сейчас люди из Дубовки кажутся дикарями.

– Я на такие обвинения не отвечаю.

– Как же, без пяти минут знаменитая певица.

– До этого еще очень далеко, хотя времени на это потребуется гораздо меньше, чем тебе для того, чтобы стать воспитанным человеком.

– До свидания.

– Всего хорошего.

Лида, шедшая по коридору с горячим чайником в руках, изумилась: Зоя и ее гость резко повернулись каждый в свою сторону и разошлись.

– Что случилось?

– Борис пришел.

– Понятно. Ну и пусть идет.

Лида внутренне обрадовалась, теперь ей уж не так совестно было за потерянное письмо. Войдя в комнату, Зоя обратилась к Соболевскому:

– Борис, вы меня поймете. Я не в состоянии идти в театр. Идите вдвоем.

Соболевский и Лида ушли. Зоя надела пальто и вышла на зимнюю улицу. Сперва направилась по привычному маршруту в консерваторию… Затем вернулась в общежитие.

Да, она неоправданно холодно встретила Павла и наговорила ему обидных слов, назвала дикарем. А он ведь хороший, простой… Человек чистой души. Как ей теперь поступить? Где может сейчас находиться Павел? Может быть, поехал в сельхозинститут? Но сегодня воскресенье. Зоя вернулась в общежитие и позвонила в институт. Ей ответили – сегодня с 16 до 20 часов будет проводиться консультация для студентов-заочников.

В шестнадцать часов Зоя вошла в здание сельхозинститута и у окна приемной увидела Павла – неприступного, оскорбленного.

– Павел, нам нужно поговорить.

Взгляд Павла потеплел, он готов был устремиться к Зое и даже крикнуть – «поглядите, это моя Зоя пришла…». Но тут же опустил голову и сквозь зубы процедил:

– По-моему, нам не о чем говорить.

Зоя несколько секунд постояла, глядя поверх головы Павла на портрет какого-то ученого, и, повернувшись, неторопливо пошла к выходу. Лицо ее пылало.

Дверь закрылась, и Павел остался стоять у окна, задумчивый и огорченный, он уже понял, что вел себя непростительно грубо. Он еще мог догнать Зою, добиться прощения, но упрямство взяло верх: «Не хочу унижаться».

22

Еще до отъезда Павла в город в колхозе имени Ватутина прошло общее собрание членов артели, на котором слушали годовой отчет председателя правления.

Хотя все показатели были удовлетворительными, все же Аким Федорович беспокоился. Правда, в райкоме не возражали против кандидатуры Касатенко – в случае, если члены колхоза вновь изберут его. Все-таки хозяйство колхоза расширялось, укреплялось, становилось более рентабельным.

Но за две недели до собрания Аким Федорович вызвал раздражение у многих членов артели, главным образом у механизаторов.

Бухгалтерия представила председателю ведомости на оплату их труда. Аким Федорович не поверил глазам.

– Интересно, кто такие заработки оплачивать будет? – спросил он главбуха.

– Расчеты сделали правильно. Мы начисляли за полученную колхозом продукцию исходя из прибыли.

– Из прибыли! А вы готовы ее разбазарить! Сократите сумму процентов на тридцать. Ну, на двадцать.

– Сократить невозможно. Люди уже знают, сколько они заработали.

– А вы объясните им – произошла ошибка.

– Этого я делать не стану.

– А я вам указываю.

– Напишите на ведомостях.

Касатенко написал длинную резолюцию, которая начиналась словами: «В интересах укрепления экономики колхоза…»

Механизаторы зашумели, хотя на сторону Касатенко стали садоводы, огородники, работники мастерских: прогрессивная, премиальная система оплаты труда в колхозе имени Ватутина их-то не особенно поощряла.

– Чего им, этим механизаторам, еще надо?! – поддержал Касатенко Тихон. – Понакупили телевизоры, мотоциклы, трюмо, кожаные пальто… Своим бабам всякие капроны. Ишь какие! Панами стали.

Сгоряча Тихон заговорил об этом в доме механизатора Семена Радченко, но ему пришлось спешно ретироваться, и второпях он забыл получить деньги за конверты и марки.

Никогда еще на отчетно-выборное собрание не приходило столько народу, как в этот раз.

Отчетный доклад председателя колхозники выслушали спокойно. Секретарь райкома Горобец внимательно наблюдал за присутствующими. «Как изменился внешний вид сельских жителей!» – думал он. Почти все мужчины в хороших костюмах. Женщины в шелковых платьях. Молодежь вся одета по-городскому.

Наверное, многие из этих молодых людей получили специальное образование и работают трактористами и комбайнерами, знают электромотор, умеют обращаться с химикатами…

Конечно, нередко у них нет еще в должной мере главного – умения беречь машины и правильно ухаживать за ними, потерянную гайку еще нередко заменяет проволока. На фермах кое-где еще грязновато, на колхозных дворах еще частенько лежит всякий хлам. «Но и это вскоре уйдет в прошлое», – рассуждал Горобец.

– Начнем прения, – объявил председатель. – Кто желает слова?

По залу пробежал шепот.

Первой встала работница птичьей фермы.

– Вот у нас два детских сада. А вы поглядите, какая там теснота. Повернуться негде. Еще когда правление постановило построить новые детсады! Вот я побывала на строительстве сахарного завода. Посмотрели бы вы, какие там детские сады и ясли строят! Неужели нашим детям не положено такое счастье, как заводским? Или, может быть, мы уж такие бедные? Разве мы не согласны сами построить сады, своими руками? Почему правление не подумает об этом?

Женщины зашумели, заговорили. В адрес бригадиров посыпались упреки. Оказывается, некоторых членов колхоза бригадиры обходят, не посылают на выгодную работу и, таким образом, лишают их хорошего заработка. Больше всех шумела бойкая и острая на язык Христя.

– А ты уже забыла, что я каждый день палкой стучал в твои окна, приглашал тебя на работу, а ты пряталась от меня, а потом огородами на базар уходила?

– Забыла! А ты хочешь, чтоб я опять пряталась? Хочешь, чтобы опять не выходила на работу?

Теперь смеялись женщины, подзадоривали соседку: «Не сдавайся, Христя!»

С места порывисто вскочил Семен Радченко, размахивая длинными руками подошел к столу.

Он обрушился на председателя, осуждал его за отсутствие делового размаха в работе, за бюрократические замашки.

За ним выступил и Павел.

– Наши мастерские плохо работают. Но это не беспокоит главного механика товарища Гурко. А было время, когда Гирш Исаакович беспокоился и привозил нужные станки и инструмент. Техники, новой, сложной, стало больше, а внимание главного механика к ней убавилось. Председатель правления товарищ Касатенко, скажу откровенно, слишком много времени проводит в своем кабинете. А он обязан ежедневно объезжать поля, фермы, семеноводческий участок, бывать в мастерских, в бригадах, в садах… А не заставлять людей ходить к нему в правление на прием. Нет, отяжелел наш Аким Федорович. Перспективы не видит.

Молодежь поддержала Павла…

Горобец коротко обрисовал пути, по которым колхоз должен идти вперед, отметил несомненные успехи в развитии механизации труда в колхозе. Несмотря на резкую критику деятельности председателя, Касатенко все же опять избрали в правление.

Гирш и Аким Федорович вышли с собрания последними.

Над Дубовкой стояла морозная беззвездная ночь.

– Как ни крути, Гирш Исаакович, а мне пора сдавать свой пост другому, – начал Касатенко.

Гирш молчал. Похоже было, что он согласен с Акимом Федоровичем.

– Такой открытой критики в мой адрес я еще не слыхал. Правильно говорили и указывали, что я не вижу перспективы. Завтра на правлении попрошу освободить меня.

– Что за важность, что тебя сильно критиковали. Подумаешь… И меня не меньше твоего критиковали, хотя это было пе на партийном собрании. Важно, что критиковали по-людски, с душой. По-твоему так выходит – коммуниста покритиковали, а он обиделся и ушел в отставку. Не расстраивайся, Аким. Вот что я тебе скажу. Первое – ты хороший хозяин. Умеешь считать и придержать рубль. Это неплохо. Второе – человек ты честный. Правда, грубоватый, зато зря ничего не обещаешь. А сказал – держишь слово. Третье – тебя, прямо скажу, боятся. Ты не постесняешься и призовешь к порядку любого. Так что дисциплину держишь на высоте. По секрету, именно за это тебя еще раз избрали. Поработаем еще, раз партия доверяет нам.

Было уже очень поздно.

– Ну, как там Зоя? – вдруг спросил Аким Федорович.

– Пишет – хорошо.

– Ага.

И они разошлись по домам.

Утром Аким Федорович подписал платежные ведомости механизаторам.