Текст книги "Вначале их было двое..."

Автор книги: Илья Гордон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

Ее праздник

Но у мальчика, видимо, не было никакой охоты разрешать споры между отцом и матерью, и он с криком «Но-о, коська!» поскакал на своей палке дальше.

Прохладная синеватая мгла спускалась на землю. Монотонно и нудно квакали лягушки в мутном пруду. Хозяйки загоняли кур в курятники, поили скот, доили коров.

Весь вечер Лейб места себе не находил. Сердитый, возбужденный, он все искал, на кого бы излить свою злобу. Несколько раз подходил к бурой первотелке и пробирал ее за то, что она не подпускает к себе быка. Затем накинулся на вторую корову – рыжую, с белыми ушами, которая в последнее время стала давать меньше молока. Он даже замахнулся было на нее хворостиной, но в эту минуту заметил, что однолетний бычок украдкой пробирается в хлев откуда-то с чужого огорода. Забыв о корове, Лейб бросился к бычку, схватил его за аркан, привязал к стойлу и давай стегать почем попало.

– Чтоб тебе околеть! Чтоб тебя черти съели!

И он немилосердно хлестнул его хворостиной. Бычок заметался во все стороны, стараясь сорваться с привязи.

В эту минуту во дворе показалась Хана, жена Лейба. Она шла быстро, чем-то взволнованная, и как будто спешила поделиться с мужем радостной вестью.

– Чего привязался к бычку? – крикнула она, подойдя к Лейбу.

Хана собиралась рассказать ему, какой у нее на душе праздник, но муж, окинув ее злым взглядом, отвернулся и продолжал еще ожесточеннее хлестать бычка.

– Да перестань же! Что ты делаешь? Одумайся! – она схватила мужа за руку. – Что на тебя напало? Взбеленился, что ли?

– Уйди! Уйди, говорят тебе! – закричал Лейб. – В колхозе будешь командовать, а не здесь, у меня! Явилась наконец! Ты бы после полуночи пришла!

– Ну, чего расходился? Понимаешь, обсуждался вопрос… – оправдывалась Хана.

– Знать не желаю, какие вопросы вы там обсуждаете! – сердито прервал ее Лейб. – Тебе только и дела, что бригада. Подумала бы лучше о домашнем хозяйстве! Смотри, как у нас все прахом идет. Для колхоза я тебя взял в жены, что ли? Для того ли, чтобы ты день и ночь возилась на винограднике, а я бы тут пропадал один-одинешенек?

– Ну, перестань же, умоляю! – пыталась утихомирить мужа Хана. – Это я уже слыхала не раз. Зайдем лучше в хату. Стыдно на людях свару заводить!

– Что мне стыд?! – не унимался Лейб. – Пусть слышат люди, пусть знаю все, какая ты!

Услыхав громкую перепалку, маленький Йоська выбежал из палисадника и, завидя мать, стал звать ее:

– Мама, мама!

– Иду, иду, дитятко мое! – с материнской нежностью отозвалась Хана и побежала к ребенку. – Иду, родненький, иду, солнышко мое… Едва дождался мамы, бедненький… Иду, сокровище мое!..

Всю ночь Лейб пилил жену, ругал, попрекал, вспоминал все пережитые из-за нее невзгоды.

Хана пыталась говорить с ним по-хорошему, но он не давал ей слова вымолвить, и ее спокойный, ласковый голос все время тонул в водопаде бурных ругательств и угроз, которые низвергал на нее муж.

Близился уже рассвет, когда Хана забылась наконец сном. Несколько раз она просыпалась и хотела поведать мужу счастливую весть, которую принесла с собрания. Но она предчувствовала, что муж останется безучастным к ее радости, и ничего не сказала.

Утром Йоська встал раньше отца и матери. Подошел к столу, увидал на нем газету и, став на цыпочки, начал шарить ручонками по скатерти, чтобы стащить ее. Эго ему скоро удалось. С минуту он вертел газету в руках. Но вдруг остановился и раскрыл рот от удивления. Маленькие черные глазенки, глядевшие в газету, зажглись веселым огоньком, пухленькие щечки на миловидном лице разрумянились, весь он просиял.

– Картинка! Моя мама на картинке! – Мальчик подбежал к кровати и принялся будить мать. – Мамочка, это ты на картинке? Ты, правда?

– Я, дитятко мое, я! – ответила мать, проснувшись. Она обняла сына, крепко прижала его к груди.

– Это тебя в газете напечатали? Да, мама? Хотят, чтобы все тебя знали. Теперь все на тебя смотреть будут. Да, мамочка? Папка, папочка! – крикнул мальчик и, вырвавшись из объятий матери, подбежал к отцу и начал его будить. – Папа! Глянь-ка, глянь, папочка! Тут на картинке наша мамочка!

– Что ты лепечешь? – сердито крикнул проснувшийся Лейб.

Но мальчик не унимался. Тыча газету в лицо отцу, он указывал пальчиком на портрет матери.

– Что ты там увидел? – спросил Лейб, подняв голову и бросив беглый взгляд на газету.

– Это же мама, глянь! Мамочка на картинке! А почему тебя нет на картинке? Скажи, – настаивал ребенок, – скажи, папочка, отчего тебя нет на картинке? Все будут теперь смотреть на маму, а на тебя нет.

– Надоел ты мне с твоей картинкой! Замолчи! – заорал отец.

Ему показалось, что маленький Йоська дразнит его, насмехается над ним.

– Так вот ради чего ты так стараешься там, в колхозе! – снова накинулся Лейб на жену. – Захотелось, чтобы личность т. вою напечатали в газете! А что проку мне от того, что они выставляют напоказ твой портрет? В хозяйстве, что ли, от этого прибудет? Присматривала бы лучше дома за скотиной, тогда бы я по крайней мере знал, что у меня есть жена. А что тебе с того, что люди будут глядеть на твою харю? Разбогатеешь от этого?

– Не нравится, что напечатали мой портрет? – раздраженно огрызнулась Хана, поднявшись с постели. – Обидно стало, что хвалят мою работу в колхозе? Тебе хотелось бы, чтобы ты один был надо мною хозяином и гонял бы меня, как лошадь? Забудь! Прошли эти времена!

– Так работа для колхоза тебе, значит, важнее, чем работа на своем огороде, да? – взвизгнул Лейб.

Несколько мгновений он стоял молча, словно обдумывая что-то. Затем подошел ближе к жене и заговорил уже спокойнее:

– Училась бы, на людей глядя! Посмотри, какие огороды вырастили соседи. Люди опять становятся на ноги, зажиточными хозяевами стали, а ты черт знает на какого дьявола работаешь… Но если уж на то пошло и ты у них и вправду в большом почете, то потребуй хотя бы за это ценную премию, чтобы и семье что-нибудь перепало.

Мысль о том, что усердная работа Ханы в колхозе может пойти ему на пользу и благоприятно отразиться на его личном хозяйстве, сразу внесла успокоение в душу Лейба. Он подошел к жене ближе, словно желая помириться с ней. Суровые складки на его узком лбу разошлись, куда-то спрятались, в черных с желтым ободком глазах вспыхнуло нечто похожее на улыбку. Вечно хмурое загорелое лицо, покрытое густой растительностью, просветлело.

– Если я буду работать хорошо в колхозе, у меня всего будет вдоволь, – начала уговаривать мужа Хана. – Ну, сам скажи, на кой черт нам последние силы тратить на домашнее хозяйство? Сам подумай, нуждались бы мы в чем-нибудь, если бы оба работали в колхозе?

Лейб закрыл ладонями уши.

– Довольно! И слышать не хочу! – захрипел он. – Раз уж ты у них так усердствуешь, требуй по крайней мере премию. Пусть дадут тебе премию – и никаких!

…Отношения между Лейбом и женой вконец испортились. Чем больше старалась Хана подействовать на мужа, переубедить его, тем упрямее настаивал он на своем. Временами Хана пыталась пойти ему навстречу и отдавала много времени и силы семье, скотине, огороду, но сразу замечала, что у себя в бригаде она начинает отставать, и ей казалось, что все насмешливо тычут пальцами в нее: глядите, мол, какая она стала! Выставили ее напоказ всему свету, а она…

Лейб для виду иной раз показывался в своей бригаде, что-то делал, где-то копошился, но глаза его, как всегда, были устремлены назад – на свое хозяйство, на свою скотинку и огород.

Однажды ранним утром он вышел на огород посмотреть, как всходит картофель. Шел, поминутно наклоняясь, вырывал сорную траву и ворчал:

– Какого черта она садила картошку, когда ее тут почти не видать? Сорняки заглушили…

Дойдя до молодой акации, опоясывавшей в виде изгороди всю деревню, Лейб неожиданно увидел соседку Расю Душкову. Разнаряженная, ходила она по своему огороду и, то и дело нагибаясь, искала, казалось, что-то между кустами картофеля. В то же время она украдкой поглядывала на Лейба.

Когда Лейб был еще холостяком, он долго и упорно ухаживал за Расей. Летом он по субботам и праздникам гулял с ней в поле. По узкой меже, тянувшейся между их огородами, они шли к молодому лесочку, оттуда отправлялись в степь, где Лейб с гордостью показывал девушке богатые всходы на полях своего отца. Хлеба действительно были выше пояса, и молодые люди, бывало, прятались друг от друга во ржи или пшенице и потом долго искали один другого. Вечером они той же тропинкой возвращались домой, и Рася расставалась с ним счастливая, полная радужных надежд; еще немного – и эти просторные поля с богатым урожаем будут принадлежать ей и Лейбу, и она будет хозяйничать вместе с ним. Но в бурные годы коллективизации Лейб вдруг отвернулся от Раси и начал свататься к здоровой и трудолюбивой беднячке Хане Шер, своей нынешней жене, в надежде, что благодаря ей удастся спасти отца от раскулачивания и сохранить за собой его наследство. Затаив глубокую обиду в душе, Рася избегала встреч со своим бывшим женихом. Вскоре она вышла замуж за парня из соседней деревни, ко недолго прожила с ним – он тяжело заболел и спустя несколько недель умер. Оставшись вдовой, Рася решила снова завоевать сердце Лейба.

– Чего это у тебя огород так зарос? – крикнула она издали и, вся зардевшись, подошла ближе.

– Что поделаешь, когда Хана дни и ночи пропадает в колхозе! – ответил Лейб. – Один же я тут остаюсь, хоть разорвись! У людей жены как жены, а эта – проклятье какое-то! Вот ты, Рася, тоже колхозница – отчего ж не усердствуешь, как она?

– Зато меня и не выставляют напоказ, как героиню, – не без иронии промолвила Рася и тотчас спохватилась: – Ты должен гордиться такой женой, как Хана!

– А что мне проку с того, что ее выставляют напоказ? – проворчал Лейб. Он вырвал несколько травинок и стал рассеянно растирать их пальцами. – Лучше бы она свой огород прополола.

– На что ей работа у себя дома, на виду у одного тебя, когда она может работать там, где все люди могут оценить ее труд! Раньше ты один знал, что за молодчина твоя Хана, а теперь весь район это знает.

И Рася умышленно принялась расхваливать Хану, зная, что Лейбу эти похвалы – нож острый.

– По мне, лучше бы никто и не знал, какая она работница, – начал изливать свою душу Лейб.

Но Рася тотчас прервала его:

– Вот ведь и у меня огород не бог весть как старательно прополот, – она указала рукой на грядки, призывая Лейба своими глазами убедиться, какие у нее чистота и порядок здесь. – Мне бы давно пора окучивать картофель, да все никак не соберусь.

Лейб беглым взглядом окинул ее огород и сухо заметил:

– По-моему, у тебя вполне чисто.

Эта холодная похвала задела самолюбие Раси. Ей было досадно, что Лейб едва удостоил взглядом ее огород, а она так старалась блеснуть перед ним! Все ее усердие было направлено лишь на то, чтобы понравиться ему: пусть, дескать, видит, какая она работяга! А он…

– Я не люблю работать тяп-ляп, – похвасталась она. – Полоть так полоть! Я уже три раза прополола свою картошку и собираюсь четвертый раз полоть.

И она продолжала расхваливать свой огород в полной уверенности, что, если Лейб хоть бегло взглянет на плоды ее трудов, он и сам убедится, какая она старательная. Но он лишь хмуро потупился, вороша носком сапога сырую землю. Потом, окинув унылым взглядом собственный огород, тихо, как бы про себя, сказал:

– Сорняки заглушат всю картошку… Что делать, что делать? Одному, без жены, мне не справиться, хоть разорвись.

После этой встречи Рася глаз не спускала со своего соседа. Стоило ему показаться у себя в огороде, как она тотчас выходила на свой участок и работала старательно и умело, с подчеркнутым усердием. Первые два-три дня она, казалось, не замечала соседа – до того была погружена в работу. Лишь изредка, как бы мимоходом, перекидывалась она отдельными словами с Лейбом. Она подходила все ближе и ближе к его грядкам и наконец переступила межу, разделявшую их огороды.

– Дай-ка я тебе пособлю, мне все равно нечего делать, – как будто оправдывалась Рася, подойдя к Лейбу. – Сегодня я тебе, завтра ты мне поможешь.

– Хочешь взять меня, как говорят, на буксир, – спросил Лейб, с лукавой улыбкой глядя на Раею желточерными глазами, и на лице его застыло самодовольное выражение: очень уж, видно, обрадовался он появлению соседки на своем огороде.

– При чем тут буксир? Просто хочу пособить человеку, когда он нуждается в моей помощи, – с притворной серьезностью ответила Рася, оторвавшись на минуту от своей работы.

Полола она старательно и быстро, выставляя напоказ свою ловкость, свое умение. Но и Лейб не отставал от нее. От чрезмерного напряжения пот градом лился с обоих. Каждый раз, когда они, работая, доходили до акаций, Лейб предлагал соседке:

– Садись отдохни.

– Негоже нам сидеть рядом. К чему? Чтобы потом люди языки чесали? У тебя, слава богу, есть с кем посидеть, побалагурить, – отвечала она с явным намерением задеть его больное место. – А мое дело маленькое, я пришла только помочь тебе. Кончу работу – и прости-прощай!

Раз как-то Хана вернулась домой раньше обычного, чтобы помочь мужу прополоть картошку.

Было еще светло. Захватив с собой мотыгу, она направилась по тропинке к себе на огород и неожиданно увидала у кустов акации мужа рядом с Расей.

«А тебя кто звал сюда?» – с тревогой в душе подумала Хана, и острое чувство ревности закралось в ее сердце. Первым ее желанием было повернуть назад, не задираться с соседкой, но она не могла владеть собой, С трудом сдерживая волнение, она подошла к Расе.

– Делать тебе больше нечего, что ли? – пронизывая соседку колючим взглядом, спросила Хана. – Так-таки не можешь найти для себя никакой работы?

– Я просто так… помогать пришла, – растерянно промямлила Рася, побледнев. – Мне все равно делать нечего…

– Неужто в колхозе не найдется для тебя никакого дела? А нам, представь себе, работы по горло! – раздраженно процедила Хана, готовая наброситься на соседку.

Но та молчала и еще усерднее взялась за прополку, чтобы лишний раз показать Лейбу, что она таких работниц, как его жена, за пояс заткнет. Хана это почувствовала и принялась состязаться с ней в быстроте и ловкости. До самых сумерек шла эта безмолвная, но ожесточенная борьба. А Лейб в рубахе навыпуск важно расхаживал между обеими и самодовольно ухмылялся в ус, глядя, как они усердствуют.

– Меня никто не выставляет напоказ, – сказала Рася Хане нарочито громко, чтобы каждое ее слово долетело до стоявшего поодаль Лейба, – и портрета моего в газетах не печатают, но я никогда в жизни не запустила бы так огород.

Хана вспыхнула:

– Мой огород не твоя забота, и нечего тебе сюда соваться! Поглядела бы я, как бы ты справилась со своим огородом, если бы работала в бригаде столько, сколько я!

– Я не люблю работать на чужого дядю, я для себя работаю, – заговорила Рася хорошо знакомым ей языком Лейба, с явным намерением угодить ему.

– Так я, значит, должна за тебя работать, а ты придешь в колхоз на все готовенькое, так, что ли? – возбужденно вскрикнула Хана.

Видя, что перепалка между женщинами разгорается, Лейб резко оборвал их спор:

– Довольно, хватит! А это кто оставляет траву на грядках?

Снова между женщинами закипел спор:

– Это твоя грядка!

– Нет, твоя! Твоя! Твоя!

Женщины разошлись, затаив злобу и ненависть друг к дружке.

Каждый день, возвращаясь с виноградника домой, Хана замечала у себя во дворе Раею. Закончив вместе с Лейбом прополку, Рася принялась наводить порядок во дворе и затем начала хозяйничать и в доме.

Хана не знала, действительно ли так уж тянет ее мужа к разбитной соседке, или он нарочно затеял эту игру, чтобы пробудить ревность в жене и тем отвлечь от колхозных дел, крепче привязать ее к дому, к огороду, к хлеву.

Все свои сомнения и обиды Хана затаила глубоко в душе и ни с кем не делилась ими. Так прошел месяц. Когда стало ясно, что со стороны Раси это вовсе не игра и что она ходит к Лейбу с серьезными намерениями, Хана не выдержала и обрушила на голову соседки все, что накопилось в сердце за это время.

– Ты чего повадилась ко мне в дом? – гневно крикнула Хана, застав у себя в хате ненавистную соседку. – Ты что, в батрачки к нему нанялась или всерьез решила стать здесь хозяйкой вместо меня?

– Не к тебе же я хожу! – огрызнулась Рася, готовая броситься в драку, но вдруг потеряла всю свою самоуверенность, сразу как-то обмякла и только беспокойно глядела на Лейба, ожидая, что он скажет, чью сторону примет.

И снова Лейб самодовольно крутил ус, глядя, как две женщины готовы сцепиться из-за него.

– Чего раскричалась? – зарычал он на жену. – Думаешь, ты дни и ночи будешь валандаться в колхозе, а я тут стану терпеть?

Лицо Ханы покрылось багровыми пятнами.

– Так я, значит, тебе больше не нужна?

– Ты же сама ушла из дома, – ответил Лейб, рассеянно глядя куда-то в сторону и не смея посмотреть жене прямо в глаза.

Ошеломленная, задетая за живое, Хана возбужденно забегала по комнате из угла в угол.

– Не дождешься, чтобы я батрачила на тебя! Пусть она работает, если ей по душе! Пусть хозяйничает у тебя на огороде!

Нелады между мужем и женой с каждым днем обострялись, и нападки Лейба становились все ожесточеннее. Чем податливее была Хана, чем примирительнее был ее тон, тем яростнее нападал на нее муж и тем жарче разгорался спор.

– На что тебе такой большой огород? – пыталась она урезонить мужа. – На что нам две коровы? Если бы ты так усердно работал в бригаде, как дома, ты от колхоза больше получил бы, чем от всего хозяйства.

– Провались они сквозь землю со всем их добром, что сулят нам! – запальчиво кричал Лейб. – Хочу сам себе быть хозяином! Хочу на себя работать, вот и все!

– А на кого ты в колхозе работаешь! Не на себя разве? Кто-нибудь другой получает за твои трудодни? Тебе бы хотелось, чтобы другие на тебя работали? Тебе все еще мерещится, что у тебя в хозяйстве рабочая скотинка.

– А тебе хочется быть рабочей скотинкой в колхозе? Работать на них тебе, стало быть, приятнее, чем на меня?

– Я вовсе не на них работаю! Для себя тружусь. И для тебя.

– Что ж, полюбилась тебе работа в колхозе – ступай к ним навсегда! Мне жена нужна не для того, чтобы чужие люди были над ней командирами.

– А я что, наемная у тебя? Иль ты меня купил? Мало тебе, что ты меня бессовестно обманул, что ты использовал мое честное имя батрачки и все мое трудовое прошлое для спасения своей кулацкой шкуры, так ты и теперь еще хотел бы превратить меня в батрачку! Когда тебя придавило и ты нуждался в моей помощи, то ластился, как собачонка, влюбленного из себя корчил, торопил со свадьбой, чтобы с моей помощью пролезть в колхоз! А теперь уж я и не нужна, тебя тянет к Расе, к этой продажной твари! Да ведь тебя никто и ничто не интересует, кроме собственной шкуры. Даже о родном сыне ты не печешься!

– Ты еще смеешь говорить о сыне? – исступленно крикнул Лейб и, схватив ребенка за шиворот, подвел его к матери. – Смотри, какой он у тебя грязный! Замарашка. Нос скоро начнет гноиться. И все из-за твоего колхоза!

– Колхоз заботится о нашем ребенке больше, чем ты. Колхоз открыл детский сад, а ты нарочно не пускаешь Йоську туда. Почему, спрашивается? За одну паршивую коровенку ты бы продал и меня и сына.

Терпение Ханы вконец иссякло. Она чувствовала, что так дальше жить нельзя. Что ни день, тем противнее становился ей муж с его мелкой душонкой, с его жадностью к наживе.

И вот однажды ночью, после очередной ссоры, Хана, взяв на руки ребенка, ушла из дома, постучалась к тетке и приютилась у нее вместе с сыном.

Всю ночь Хана глаз не смыкала. Несколько раз подходила к окну посмотреть, что творится у нее в доме. Там было светло, кто-то суетливо ходил по комнате.

– Переставляет мебель, – шептала про себя Хана. – Почувствовала, гадюка, что меня нет, и расхозяйничалась там…

С щемящей болью в груди она, не шевелясь, пристально глядела издали в окна своего дома, глаз от них не отрывая. Потом вернулась к ребенку и пыталась уснуть. Но едва она погружалась в дремоту, как перед глазами вставала Рася, а в ушах раздавался скрип передвигаемой в доме мебели. Ей казалось, что она явственно слышит, как там хозяйничает Рася, и снова тоска сжимала ей сердце. Так она промучилась до рассвета, а едва блеснула заря, Хана поспешила на виноградник и с обычным усердием принялась за работу.

Неожиданно на улице показалась легковая машина. Она на минуту остановилась; спросив что-то у прохожего, шофер повернул к дому Лейба Марейника.

Завидя у себя во дворе автомобиль, Лейб выскочил из дому, а вслед за ним Рася. Из машины вышел высокий, стройный мужчина с портфелем под мышкой. Он с живостью подбежал к Лейбу и Расе и приветливо пожал им руки.

– Поздравляю вас, поздравляю! – несколько раз повторил он, тряся им руки.

Лейб растерянно глядел на гостя, не зная, с чем его поздравляют.

– От всего сердца поздравляем! Такой почет, этакое счастье!

Через несколько минут весь двор был полон соседей.

Лейб бросался от одного к другому, благодарил всех, а Рася, тараща глаза, подбегала ко всем поздравлявшим и без конца повторяла:

– Заходите в дом! Заходите! Но у нас такой беспорядок, я еще не успела прибрать…

Внезапно прибежала запыхавшаяся Хана. Завидя издали, что машина подкатила к воротам ее дома, она не вытерпела и стремглав пустилась к себе во двор.

– Чего сбежались?! – с горечью воскликнула она. – Свадебку его отпраздновать, что ли?

– Мы пришли разделить с тобой твою радость, – отозвался кто-то.

И тотчас вслед за ним другой подхватил:

– Поздравить тебя пришли.

– Меня поздравить? С чем? С тем, что я…

Не успела Хана досказать свою мысль до конца, как к ней подошел прибывший на машине человек и, пожав ей руку, сердечно приветствовал:

– Поздравляю с правительственной наградой!

Хана широко раскрыла глаза:

– Меня с наградой?

Приезжий вытащил из портфеля газету, развернул ее и указал Хане на какой-то список, в котором красным карандашом была подчеркнута ее фамилия. Она взяла газету и хотела прочитать, что там написано, но газета запрыгала у нее в руках, и Хана успела только прочитать заголовок: «Список награжденных орденом…»

– Мне? Орден?

Она вся затрепетала от радости, и две крупные слезинки, две светлые жемчужинки, блеснули на ее густых черных ресницах.

Лейб взглянул на Хану и опустил глаза. Он почувствовал, что в эту минуту потерял что-то большое, бесценное.

«Ни за какие деньги этого не купишь», – промелькнуло у него в голове, и горькое сознание невозвратимой потери острой болью сжало его сердце. Он хотел подойти к Хане, сказать ей что-то, но ноги его были точно прикованы к земле, и он не мог двинуться с места.

Хана между тем пришла в себя, оправилась от смущения.

– Чего же вы тут стоите? – обратилась она к гостю и собравшимся людям. – Раз это мой праздник, так пожалуйте ко мне в дом. Тут уже не мой дом, в новом моем жилище и отпразднуем награждение.

^{Перевод автора и Я. Слонима}