Текст книги "Вначале их было двое..."
Автор книги: Илья Гордон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)
Павел прошел несколько десятков метров по тенистой аллее сада. В просветах между стволами на небольшой полянке он увидел Зою в короткой юбке, белой блузке и цветной косынке. Она вместе с Иринкой подняла и понесла корзину с яблоками.
Павел ускорил шаг… Навстречу шел Гирш, вытирая пот большим платком..
– Ну, товарищ Роденко! Пришел поглядеть на сад? Пока ты служил, он вон как разросся…
– Нет, я к вам, – неожиданно для себя сказал Павел.
– Тогда пойдем со мной. В мастерских был? А в гараже? Собираемся купить комбайны новой марки. Все-таки в колхозе три тысячи гектаров с лишним…
В кустах напротив садовых ворот стоял мотоцикл Гирша. Гурко усадил Павла в коляску и повез его на молочную ферму – гордость колхоза, а оттуда в мастерские.
В правление пошли пешком. По дороге Гирш говорил Павлу:
– Почти все твои ровесники уехали на новостройки. Но ничего… Обойдемся. Девчата выручают, за руль садятся, любую технику осваивают. Да и людей среднего возраста немало. На российской стороне первоклассную бетонированную магистраль тянут, мы свою дорогу к ней проложим. А где хорошая дорога, там культура растет. Клуб будем перестраивать. Телевизор с широким экраном покупаем, тысячу рублей стоит. Заходи завтра, поговорим, – как всегда, неожиданно заключил Гирш Исаакович и протянул Павлу руку.
Дома мать сказала:
– Зоечка вчера приходила Иринку будить и запела под ее окном, вроде в шутку, и тебя разбудила.
8Решив остаться в колхозе, Павел снова отправился к Гурко.
Шагая по улице, он невольно смотрел по сторонам: не покажется ли из какого-нибудь переулка Зоя?
День угасал. Осенний ветерок доносил душистый запах гречихи и скошенного клевера. Проносились грузовики, груженные ящиками яблок, уличная пыль оседала на деревьях палисадников; цветы и кусты в них стали серыми от пыли.
Гирш ждал Павла. Увидев его, обрадовался, протянул руку.
– Прошу вас, Гирш Исаакович, взять меня на партийный учет, – сказал Павел.
– Добро. Севастьян Петрович, припиши к нашей коммунистической роте Павла Роденко, – сказал Гурко техсекретарю. – Мы тут уже думали о тебе… Мы можем направить тебя, Павел Прохорович, в мастерские, ремонтником… Хочешь? И заместителем заведующего. Конечно, пока без дополнительной оплаты… Как стажера. Будешь готовиться в будущем стать заведующим. Иван Матвеевич Михеев, заведующий мастерской, просит смену, все-таки ему шестьдесят три года. Согласен? Только придется учиться. Заочно. Заведующий должен быть инженером.
Павел торопливо шагал по улице. «Мы тут подумали…» Значит, Гирш был уверен, что он останется. Мало того, партбюро надеется, что он способен заменить Михеева. В будущем, конечно. «Придется учиться…» О чем разговор, само собой разумеется.
Невдалеке послышался смех: из переулка на центральную улицу вышли девушки.
– О чем мечтаете, товарищ Роденко? Идете и никого не замечаете.
Опять Иринка… И рядом с ней Зоя. Но у нее глаза не смеются, скорее она удивлена.
– Здравствуйте! – Павел оживился и попытался принять молодцевато-ухарский вид, что ему явно не удалось. – С работы? – спросил он.
– Нет, из театра, – ответила задиристая Иринка.
Девчата рассмеялись. Зоя слегка улыбнулась, продолжая внимательно смотреть на Павла.
– Оперу смотрели, – сказала одна из девушек.
– Я так и думал, – улыбнулся Павел. – Наверное, «Кармен» слушали.
– А зачем ее слушать, когда мы и сами такие… И поем, и танцуем, и на цыганок похожи. Разве не так? – лихо подбоченилась Иринка.
Девчата опять засмеялись. Павел, глядя на Зою, подумал: а ведь она в самом деле похожа на цыганку; он только сейчас заметил в ее волосах алую розу. «Да еще в этой цветастой юбке».
– Между прочим, когда уезжаете? – не унималась Иринка.
– И не собираюсь. Завтра выхожу на работу.
– Вот это дело! Надо бы вам, Павел Прохорович, отметить возвращение в родное село и начало работы в своем колхозе.
– Отметим.
– Где уж вам… Сами организуем встречу. А то мы только и знаем, что провожаем наших хлопцев, большим городам женихов поставляем.
Девушки со смехом стали останавливать озорную Иринку.
– Ничего… Лучших мы себе оставляем, – вдруг сказала Зоя, глядя на Павла.
– Принимаю на свой счет, – неожиданно отозвался он.
Павел присоединился к девушкам и пошел рядом с Зоей. Вскоре они остались одни. Некоторое время шли молча.
– Как вы тут живете? – спросил он наконец Зою.
– И не скучно и не очень весело.
– Я слышал, на фестиваль собираетесь?
– Если правление приоденет нас.
– Неужели правление откажется?
– Касатенко против.
– А Гирш Исаакович?
– Чего-то выжидает.
– Напрасно, по-моему. Говорят. – Павел запнулся: как говорить Зое, «ты» или «вы», – ты замечательно поешь…
Зоя промолчала. Они уже подходили к ее дому. У калитки Зоя остановилась.
– Я пойду переоденусь. Жди меня возле реки…
Сперва Павел метнулся к дому, но спохватился – зачем? Он повернул к берегу, к кладям – шаткому узенькому мостику через Бульку.
Перешел через клади и зашагал по влажной траве выгона… Потом вернулся к мостику, сел. Опять перешел на другую сторону реки. Не заметил, что небо нахмурилось, начался дождик. Зоя, вероятно, не придет.
Зоя появилась внезапно – в плаще с капюшоном, в ладных сапожках с короткими голенищами…
– Не промокнешь? – спросила она.
– Я же солдат.
– Разве что так…
И они побрели, как все влюбленные, не зная куда идут. Слова их заглушал шум листвы прибрежных верб, тополей и берез.
Павел рассказывал о Ленинграде, о концертах в армейском клубе с участием знаменитых певиц и музыкантов, о концертах Архиповой, Вишневской, Борисенко…
Около полуночи они вернулись к калитке Зоиного дома. Дождь перестал. И в этот раз во дворе Зою ждал Гирш Исаакович. Поверх нижней белой рубахи был наброшен пиджак. Гирш никогда не ложился спать, пока Зоя не возвращалась домой.
Павел ликовал. Зоя неразговорчива, как и ее дядя. Зато она сказала золотые слова: «Хорошо, Павел, что ты остался. Я рада».
Есть ему не хотелось. Но чтобы не огорчать мать, он съел кусок пирога с творогом.
«Хорошо, что ты остался. Я рада…» – мысленно повторял он, засыпая.
Утром Павел отправился в ремонтную мастерскую.
«Значит, остался здесь», – обрадованно подумала Лукьяниха. Теперь она не будет чувствовать себя одинокой. Муж ее, Прохор Иванович, умер девятнадцать лет назад… Немцы угнали его строить укрепления, там он и остался. Последний год особенно часто думала она о судьбе Павла. Вернется, женится… На ком? Не откажет ли ему Зоя? В письмах он спрашивал о ней. Но Мотря ставит свою Зою выше других. Сама Мотря, пожившая на Урале в большом городе, и Елена, жена Гирша, – совсем городские. Мотря сейчас работает на молочной ферме, на специальных курсах обучалась.
У ворот затрещал мотоцикл. Лукьяниха подбежала к окошку, увидела Гирша. Торопливо вышла к воротам.
– Павел ушел… На работу…
Гирш усмехнулся, развернул мотоцикл и подкатил к мастерской. Вызвал Павла.
– Доброе утро. Садись.
Они выехали за околицу, к колхозному кирпичному заводику. У замолчавшего двигателя, дававшего энергию водяному насосу и глиносмесителю, возился старичок в выгоревшей шляпе и резиновых сапогах.
– Узнаёшь мастера? – спросил Гирш Павла.
– Как не узнать Афанасия Петровича.
– Мотор отказал… Оставайся здесь и налаживай. И вообще вся техника завода никуда не годится. – Узнаёшь земляка, Афанасий Петрович? – громко спросил Гирш старика, который плохо слышал.
– Не узнаю что-то… Кажется, сынок Прохора, не иначе… Здорово, Павел. С возвращением. В Дубовке остался?
Павел уважительно, обеими руками пожал протянутую руку старого мастера, когда-то знаменитого печника и машиниста локомобилей.
– Разбираешься? – спросил Афанасий Петрович, указывая на двигатель.
– Разбираюсь.
– Тогда покажи свою сноровку.
Павел осмотрел изношенный двигатель, заляпанный перегоревшим маслом. Задумался: с чего начать? Хорошо бы сейчас остаться одному, чтобы вникнуть в причину остановки мотора.
Гирш не уходил, ждал. Присутствие его волновало Павла. Для него Гирш не только парторг, главный механик, но близкий Зое человек, от него в какой-то мере зависит его судьба, счастье. Павел неторопливо снимал детали, изучая состояние каждой, и раскладывал их на грубо сколоченном столе под навесом. Затем принес в мятом ведре чистый бензин и стал снимать с частей двигателя нагар, застывшее масло.
Видя, как уверенно работает Павел, Гирш убедился, что не ошибся в нем. Другой бы начал суетиться, гадать. А этот работает, как часовой мастер. У него дело пойдет.
Когда Павел обернулся, чтобы сказать Гиршу, почему остановился двигатель, Гурко уже катил по дороге в село; увлеченный работой, Павел не слышал, как затарахтел, выезжая с заводского двора, мотоцикл. Теперь усмехнулся Павел.
9Начав работать в мастерских, Павел удивился и огорчился – так все здесь выглядело неприглядно.
Мастерские разместились в каменном здании бывшего склада, в котором еще до революции местный богатей, прасол Вакулов, хранил скупленные у крестьян сырые кожи, конский волос, овечью шерсть… Многие годы склад стоял без крыши, железо крестьяне употребили на свои хозяйственные нужды.
Создавая мастерские, Гирш покрыл их толью, а несколько позже – шифером. В мастерских расширили проемы окон, навесили большие ворота, расставили станки, зацементировали пол.
Сейчас пол тут покрыт маслянистой грязыо, давно не мытые оконные стекла потускнели, разбитые – заменены фанерой, станки имеют запущенный вид, инструмент разбросан, и сквозь щели ворог дует холодный ветер.
Правда, здесь стоит большая железная печка, но вряд ли она способна обогреть неутепленное помещение. А ведь идет зима.
Во дворе – машины, орудия. Их бросили как попало, что немало огорчало Павла – он привык видеть машины в полном порядке.
Через неделю Павел уже хорошо ознакомился с положением дел в мастерских. Заведующий Михеев, сутулый человек с мохнатыми бровями, подвел Павла к двигателю старого трактора.
– Займись, Павел Прохорович. А вот тебе помощник… Коля Додонов, Настин брат. Хочет стать механиком. Окончил полную среднюю, член бюро комсомольской организации.
Коля – рослый, краснощекий парень с выпуклыми глазами – кивнул головой.
Вскоре Павел убедился, что слесари, токари мастерских – народ работящий, дружный, приветливый. Почти все семейные. Конечно, их тянет поработать в своей усадьбе, для своего дома. Один мастерит щеколду для калитки, другой лудит самовар, третий делает обручи для бочонка…
Гирш сказал им, что Павел Роденко будет работать заместителем заведующего. Рабочие мастерских отнеслись к этому равнодушно: заместитель так заместитель.
Улучив удобный момент, Павел поговорил с Михеевым, обратил его внимание на грязь в мастерских, беспорядок во дворе. Михеев сказал:
– Действуй. А то мы уже привыкли и не замечаем недостатков.
Павел и Коля притащили из столярной доски, отремонтировали въездные ворота.
А через неделю Михеев объявил воскресник по уборке помещения. Пришли, правда, не все.
Сильной струей из пожарного шланга смывали грязь со стен, пола, вставили недостающие стекла, привели в порядок станки.
Приведя в порядок машины, трактористы расставили их в ряд, смыли с них грязь. Делали это охотно – каждый из них в свое время был солдатом.
– По указанию старшины, – усмехались механизаторы, очищая машины от грязи.
Слово «старшина» сразу приклеилось к Павлу.
– Товарищ старшина, а вечерняя поверка будет?
– А наряды вне очереди?
Все участники воскресника добросовестно выполняли указания «старшины», ибо в воскреснике принял участие и Гирш.
Гирш согласился – да, надо соорудить теплое помещение возле мастерских, поставить там хороший умывальник, иметь запас горячей воды, побелить стены.
Накануне воскресника Павел сказал матери:
– Завтра придут гости… из мастерских.
Лукьяниха захлопотала, позвала на помощь соседок. Пришла и Иринкина мать.
В воскресенье вечером к Павлу пришли рабочие мастерских, некоторые с женами. Немного позже явился и Гирш. По-хозяйски сел за стол, окинул взором гостей и пристально посмотрел на Павла – как он выглядит, не много ли выпил. Нет, ничего. Вид достойный.
Гирш выпил две чарки, не спеша, по порядку закусил всем, что стояло на столе, потолкался среди танцевавших гостей и незаметно ушел.
Лукьянихе не нравилось, что Иринка все норовит быть поближе к Павлу, то и дело что-то шепчет ему. И мать ее, Лукерья Григорьевна, не спускает с него глаз.
– Ты бы, Павлуша, зашел к нам поглядеть, как мы живем. Соседи ведь, – сказала она Павлу.
В следующее воскресенье Павел, позавтракав, зашел к Лукерье Григорьевне.
Сразу посыпались жалобы на Гирша, на председателя, на бригадира, на порядки в колхозе, на Мотрю и Елену – «живут, как барыни».
Принаряженная Иринка повертелась в хате и исчезла. И тогда ее мать издалека повела речь о другом. Долго превозносила Зою, даже утерла слезу, вспомнив, что она сирота, и словно ненароком сказала: вероятно, скоро приедет Соболевский, преподаватель музыкального училища.
– Не знаю, жених он Зоин или так… Но Мотря спит и видит, чтоб он стал ее зятем… Хочет, чтобы ее дочка жила в городе.
Когда Павел поднялся, чтобы уйти, внезапно появилась Иринка и вызвалась идти с Павлом в клуб. Так они на виду у всех и прошли по селу.
В клубе демонстрировалась старая кинокомедия «Девушка с характером», и все же зал был переполнен. Павел понял, что ему и Иринке придется смотреть фильм, стоя у стены.
Неожиданно ему подала знак Зоя, подняв два пальца: есть два места. Павел почувствовал себя неловко – пришел в клуб с Иринкой… Зоя же позаботилась и оставила для них места. Значит, ей безразлично, с кем он пришел? Зоино внимание сегодня не радовало его.
Рядом с Зоей сидел – Павел догадался – этот самый… Соболевский, о котором говорила мать Иринки.
Знакомясь с Павлом, Соболевский поднялся – статный, с волнистой шевелюрой, приятными чертами лица, одетый скромно, но со вкусом.
– Борис, – представился он Павлу просто, без тени высокомерия или снисходительности.
Иринка многозначительно посмотрела на Павла: ну что?!
Уселись рядом. Соболевский откровенно оказывал внимание Зое.
Домой возвращались вчетвером. Павел пытался отстать, в чем ему, хохоча без всякого повода, помогала Иринка. Но Зоя, зажав пальцами низ рукава гимнастерки, заставляла Павла идти рядом с собой. Сердце Павла от радости так стучало, что ему казалось, будто этот стук слышит вся улица.
Во дворе Зою ждала на этот раз Матрена Григорьевна. С Соболевским Мотря разговаривала подчеркнуто любезно, пригласив на завтра к обеду. На Павла – едва взглянула.
Павел проводил Соболевского до дому, где тот остановился. Дорогой Борис заговорил о том, что у Зои незаурядные способности, что, может быть, она в будущем станет знаменитой певицей. Завтра он пойдет к Касатенко и будет настаивать – пусть хоть небольшая группа художественной самодеятельности Дубовки отправится на фестиваль в новых костюмах. И просил Павла поддержать его.
В эту ночь не спали четверо: Павел, Борис, Зоя и Иринка.
10Едва Зоя и Матрена Григорьевна вошли в дом, как Мотря стала упрекать ее. Правда, мягко, осторожно:
– Дочка, и чего к тебе прицепился этот солдат? Может, еще сватать тебя вздумает?! Неужели и тебе суждено всю жизнь грядки копать, коров доить или на счетах щелкать? Не о такой судьбе мечтал твой батько. Даже перед смертью просил, чтобы ты на скрипке играла. А ты забыла, когда ее в руки брала.
Матрена заплакала – она не могла примириться с гибелью Якова, который был ее гордостью.
– Такой славный, образованный человек внимание тебе оказывает, специально из-за тебя в Дубовку приезжает, в город зовет… Подумай, дочка, из какой семьи Борис Владимирович. Отец профессор, мать – директор зубной поликлиники… Неужели ты своего счастья не видишь?
– Вижу, мама… Хорошо вижу.
– Ну? Так зачем же ты сворачиваешь с ясной дороги?
– Я свою дорогу хорошо вижу и сворачивать с нее не собираюсь.
Зоя открыла футляр, достала скрипку и стала играть, желая успокоить мать. Мотря вышла в другую комнату, уткнулась в подушку и заплакала, слушая скрипку Якова. В эту ночь Зоя не спала, все думала и думала…
Павел не раз припоминал потом подробности этого вечера и задавал себе вопрос: зачем приехал Соболевский? Конечно, не для того, чтобы разговаривать с Касатенко о костюмах для фестиваля. Как к нему относится Зоя? Правда, она крепко ухватилась за его рукав. Но Матрена Григорьевна явно стоит на его пути к счастью.
Не спал Борис Соболевский. Зоя Гурко сегодня как-то странно вела себя, не отпускала солдата, он это хорошо видел, хотя она уверяла, что непременно приедет на фестиваль. Если правление не пошлет весь коллектив, то она поедет за свой счет. Неужели поедет только затем, чтобы присутствовать на фестивале?
Всю ночь молодой педагог видел Зоины глаза, мечтательные и немного печальные.
Не спала Иринка. От досады кусала подушку. Зою любят двое. Разве она, Иринка, хуже Зои? Ну зачем ей Павел? Вышла бы за Соболевского, раз собирается стать певицей. Будь у нее такой голос, она бы не раздумывала. А Павел… Тоже чудак. Неужели он не видит, что мать не отдаст за него Зою. И Гирш, наверное, стоит за Бориса. Гирш такой умный, его слушают не только к Дубовке, но во всем Городищенском районе, он всегда добивается своего. Так что…
11Утром в мастерские явился посыльный и сказал Павлу, что его срочно вызывает Аким Федорович.
Председатель правления имел, как всегда, недовольный вид. Надо было выкупить новые машины, немедленно перечислить за них деньги. И еще командировать на курсы механизаторов трех человек. Все это большие расходы… Вошел Павел.
– Здравствуй, здравствуй… Думаю послать тебя в Городище, в «Сельхозтехнику». Надо принять новые машины. Вот документы. Возьми с собой еще одного слесаря. Зайди в бухгалтерию.
Когда Павел снова вошел в кабинет председателя – подписать доверенность, – Касатенко, как бы между прочим, спросил:
– Скоро на свадьбу приглашать будешь?
– Всему свое время, Аким Федорович.
– Смотри, не пропусти это время. Не всегда та жена ласкова, которая хорошо пела, когда невестой была, – усмехнулся Касатенко.
– Но и та невеста, которая не пела, может быть ласковой женой, – отпарировал Павел и вышел.
Касатенко удивился: ишь какой зубастый этот солдат. Такой еще покажет себя, в особенности если попадет под влияние Гирша.
Позвонил секретарь райкома Горобец, спросил Гирша Исааковича. Касатенко сказал, что Гурко на ферме, лично монтирует новую «елочку».
– Могу передать Гиршу Исааковичу… Что именно?
– Рекомендуем вместе с участниками самодеятельности послать на фестиваль толкового представителя колхоза. Да, кстати, Аким Федорович, правление заказало для артистов новые костюмы?
Хотя Аким Федорович не видел лица секретаря, но ясно представил себе его смеющиеся, с лукавинкой глаза. Касатенко был не так прост, чтобы не догадаться: нет, неспроста позвонил Горобец и словно между прочим спросил о костюмах для участников самодеятельности…
– Какие костюмы? – делая вид, что не понимает, спросил Аким Федорович.
– Неужели участники самодеятельности колхоза имени Ватутина не будут иметь на фестивале надлежащего вида? – вопросом на вопрос ответил Горобец.
– Ладно. Подумаем, – вздохнул Касатенко, покачивая головой.
Аким Федорович не мог знать, что Гирш просил секретаря райкома позвонить председателю правления по поводу поездки дубовских участников самодеятельности на фестиваль. Гурко не захотел ставить Касатенко в трудное положение на заседании партбюро, которое непременно вынесло бы решение: послать участников самодеятельности в область и просить правление колхоза выделить средства на новые костюмы.
Когда Соболевский через час явился к Касатенко, тот, не дослушав его, хмурясь сказал:
– Какой может быть разговор! Костюмы закажем!
Затем, уже мягче, спросил:
– А что… действительно у Зои Гурко такой особенный голос?
– Редкого звучания и силы, – ответил Соболевский.
12Прошли первые холодные дожди. Листва заметно пожелтела, травы поблекли, по сухим дорогам октябрьский ветер гнал опавшие листья.
Павел «пригнал» из Городища новые машины. Соболевский не покидал Дубовку, готовил художественный коллектив клуба к фестивалю. Мотря то и дело заглядывала на репетиции, как бы желая своим присутствием помочь Зое понять, что за человек Соболевский.
Накануне отъезда в областной центр самодеятельный хор организовал в Дубовке концерт.
Клуб заполнился задолго до начала концерта. Передние места заняли пожилые колхозники. В крошечном фойе гремел самодеятельный духовой оркестр…
Явился и Аким Федорович, официальный, важный. К нему подошел балагур и остряк, почтальон колхоза Тихон Макеев, один из тех, что всегда торчат в сельсовете, в правлении колхоза, в клубе и по любому вопросу имеют свое особое мнение. Высказывают они его несколько шумно, на собраниях сидят в первом ряду и подают реплики.
– Веселая жизнь пошла, Аким Федорович! А клуб наш тесноват стал, – громко сказал Тихон, так, чтобы все слышали. – Попраздновать народу негде.
– Праздновать вы мастера, – отмахнулся Касатенко.
– Верно. И работать умеем. У соседей вон какой клуб.
– У нас свои дела. Соседи за нас план выполнять не станут, – усмехнулся Аким Федорович, желая вызвать одобрение у тех, кто слушал его.
– Культурный отдых не потеха и делу не помеха, – не унимался Тихон, от которого трудно было отвязаться.
– Пора начинать, – тоном хозяина произнес Касатенко и пошел в зал.
Оркестр направился к сцене. Впереди шествовал его дирижер – трубач, бывший полковой музыкант Иннокентий Петрович, широкоплечий, рыжебородый человек. В торжественных случаях он надевает темный пиджак и начищенные до зеркального блеска сапоги.
На пиджаке у него красовались медали «За боевые заслуги», «За трудовую доблесть» и «За оборону Ленинграда». За ним следовал невысокий круглолицый конюх Василь Шевчук, весельчак с казацкими усами, в пиджачной паре и вышитой рубашке, прозванный молодежью «Тарас Бульба»… Он играл на тромбоне.
Несколько смущенные, за ними прошли музыканты-подростки с трубами, валторнами. Замыкал шествие бобыль с рачьими глазами, счетовод сельпо Игнат Иванович с басом-геликоном. На постоянные советы, что ему пора жениться, Игнат односложно отвечал: «Успею».
Оркестр слаженно сыграл марш из «Веселых ребят», и тотчас занавес раздвинулся.
Клубный хор под руководством учителя Красновского запел:
Прошуми, бескрайняя,
Песня урожайная!
Расскажи о наших солнечных делах.
Механизатор Петр Хромченко – баритон – исполнил знаменитый «Рушничок». Третьим номером выступал почтальон. Тихон Афанасьевич церемонно раскланялся со зрителями, приладил балалайку и запел невысоким приятным тенорком:
Вся бригада похвалялась
Трактористом Федором,
А на деле оказался
Федя – первым лодырем.
Частушка была встречена с шумным одобрением. Досталось от почтальона и другим нерадивым.
Наконец Красновский объявил: сейчас выступят участники фестиваля. На сцену вышло восемь певиц, девятая девушка – баянист. Все они были в ярких национальных костюмах, в туфлях на высоких каблуках. В середине группы стояла Зоя.
После хоровой песни вперед вышла Зоя. И хотя эту песню знали все, с малых лет не раз слышали ее по радио, все же когда Зоя запела: «Ой, нэ свиты мисяченьку…» – зал затих, завороженный чудесным голосом девушки.
Затем Зоя спела арию из «Запорожца за Дунаем», романс Данькевича и песенку Наталки Полтавки «Чого вода каламутна».
В заключение на сцене вновь появился почтальон Тихон Макеев с балалайкой:
– Граждане колхозники и уважаемые зрители! Вчера в нашей Дубовке произошел бабий бунт. Самый настоящий. А? Кто не верит, пущай выйдет сюда на сцену и всенародно скажет: не верю. Есть желающие? А между прочим, многие могут подтвердить, что такой бунт произошел. Кто знает – был бунт?
Из зала раздались голоса:
– Был. Сами видели. Еле уняли их.
Это кричали специально подготовленные Тихоном зрители. Многие в зале поверили и спрашивали друг у друга: что за бабий бунт?
– А чего, спросите, требовали бабы, извиняюсь, женщины довольно пожилого возраста? Хотим, говорят, участвовать в вашей самодеятельности. Петь хотим. «Валяйте, говорю им, только без крику и шума». Вот они и пришли. Выпускать их или нет?
Зал загремел – выпускай, Тихон Афанасьевич! Лишь немногие знали, что вышедшие на сцену женщины в старомодных кофтах, платочках и полушалках, в очках – молодые девчата. Остальные недоумевали – откуда такие взялись? Но тут со сцены понеслись озорные частушки. Даже Аким Федорович не удержался и громко смеялся. Всем досталось: и Касатенко, и Гиршу, и завмагом сельпо, и самому Тихону, главпочтальону, как его величали. Частушки сочинял Тихон Афанасьевич, обрабатывал их учитель Красновский.
Успех «бабьего хора» был грандиозным. Неописуемый восторг вызвала манерная кадриль, исполненная под оркестр теми же «бабами».
Домой после концерта возвращались втроем: Зоя, Борис и Павел. Соболевский увлекательно рассказывал о знаменитых певицах, подчеркивая, что дорога к славе лежит через самоотверженный многолетний труд.
Павел шел рядом с Зоей, но чувствовал, что она не станет удерживать его, если он сделает попытку уйти… Зоя даже не оглянулась, когда Павел стал отставать и затем свернул в переулок.
