Текст книги "Трубачи трубят тревогу"

Автор книги: Илья Дубинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

В морозном воздухе, медленно опускаясь на поседевшие за ночь поля, лениво кружились хрупкие снежинки.

Нас продолжало неимоверно трясти. Мы терпели, зная, что дальше пойдет исправное шоссе. В Литине, вспомнив напутствие квартирохозяина, я послал Бондалетова попросить у Шкляра подушек, чтобы положить их под мое раненое плечо и под локоть Запорожца. Гражданин нэпман, забыв про свое обещание, и слушать ни о чем не хотел. Но Бондалетов не растерялся и именем революции произвел реквизицию. Эти подушки, выручившие нас, мы вернули Шкляру на пасху 1922 года, когда возвращались через Литин в полк.

Временно командовал частью Климов. Но вскоре он умер от тифа и был похоронен в Литине. Царев, через две недели после легкого ранения севший в седло, снова исполнял свои обязанности.

Западная печать, скрывая факт разгрома Палия, надеялась еще на то, что Тютюнник, проникший на территорию Волыни, подправит скверные дела Пилсудского. Редактор «Газеты львовской» Станислав Россовский, печатая «ошеломляющие» сенсации, сообщил, что Каменец-Подольск взят и эмигранты толпами возвращаются за Збруч, что атаман Заболотный захватил Жмеринку и большие силы повстанцев осадили Одессу. Даже воскресили Махно, давно уже шатавшегося по парижским кафе. Газета сообщила, что он хозяйничает в Тирасполе.

Окрыленный дутыми успехами петлюровцев, Волынский отряд генерал-хорунжего Янченко, при котором  находились Тютюнник и эмиссар Пилсудского пан поручик Ковалевский, в ночь на 4 ноября перешел границу. На Тетереве мелкие банды из Волынских лесов довели численность отряда до 1250 человек.

Но Тютюнника постигла та же участь, что и Палия.

8 ноября в районе Чеповичи диверсантов встретила кавдивизия Котовского. Получив первый удар, петлюровцы девять дней, уходя от погони, рыскали в лесах Волыни. 17 ноября котовцы окружили банду у Малых Минков – Звиздаля. После упорного боя, в котором пало больше 200 бандитов, остальные сдались. Советские кавалеристы захватили в плен петлюровскую администрацию: начальника гражданского управления Куриленко, министра торговли Красовского, эмиссара Пилсудского поручика Ковалевского, назвавшегося вначале атаманом Терещенко.

Сам Тютюнник позорно бежал с 30 всадниками. Участник этого похода подполковник Ремболович сообщает, что «с первыми выстрелами у Мал. Минков все устремили взоры на генерала Тютюнника. Он же, заметив вражескую конницу, карьером поскакал на запад, к советско-польской границе. За ним следом летели генерал Янченко, командиры бригад Сушко, Шраменко и конная сотня Хмары... Началась паника во всем отряде» [44]44
  «За державнiсть», том 3, стр. 168.


[Закрыть].

По указке пилсудчиков в то же время выступили Булак-Булахович в Белоруссии и генерал-хорунжий Гуляй-Гуленко на Одессщине. Этих авантюристов постигла участь Палия и Тютюнника. Булак-Булахович, сопровождаемый Савинковым, был разбит в лесах Белоруссии, а атаман Гуляй-Гуленко – под Тирасполем.

Но битые мюнхаузены свое очевидное поражение изображали как большую победу. Особенно фантазировал подполковник царской службы Черный, возглавивший банду после ранения Палия. Он пишет, что имел много боев с «московскими частями, разбил пограничную охрану, учебную команду, роту пехоты, 8-й кавалерийский полк червонного казачества, 7-й конный полк, 2-ю бригаду червонного казачества, три отдельных отряда особого назначения, 57-й конный полк, батальон 515-го полка, уничтожил две чрезвычайки, в м. Курном повесил помкомвойск КВО»[45]45
  «За державнiсть», том 3, стр. 192.


[Закрыть].

Надо отдать должное желтоблакитникам – они создали немало трудов о своих «подвигах». Выпущен ряд монографий, издана книга «Зимовый поход». Диверсии осени 1921 года – «второму зимнему походу» посвящен почти весь 3-й том сборника «За державнiсть» («За государственность»), изданного в Калише в 1933 году. Можно прямо сказать: перья петлюровцев превзошли их мечи.

К сожалению, в нашей советской печати почти ничего не рассказано о тех значительных событиях. Чем же объяснить, что в этом отношении петлюровцы оказались впереди? Тем, что для нас, учитывая наши масштабы, вылазка Тютюнника и Палия явилась лишь эпизодом, пусть и кровавым, но эпизодом. Для желтоблакитников в этом бандитском наскоке был весь смысл их жалкого существования. И они, выброшенные на свалку истории, постарались красочно разрисовать свои несуществовавшие успехи.

* * *

В госпитале, где не было рентгена, мы с Запорожцем не соглашались на ампутацию. Семивзорову, которого вскоре привезли в Муры (винницкий госпиталь), ногу отрезали.

Десять лет, с 1911 до 1921 года, донской казак провел в седле. Сначала в корпусе генерала Келлера дрался «за веру, царя и отечество» против австрийцев. Затем в корпусе Мамонтова проливал кровь за донских атаманов. Напоследок, осознав вину перед народом, в рядах червонных казаков, не щадя жизни, отстаивал дело рабочих и крестьян. Добросовестно заслужив отпуск, Семивзоров опасался ехать домой. Отважится ли теперь бесстрашный донец, уже безногий, вернуться в родную станицу, куда доныне ему «не было ходу»?

В госпитале мы с Запорожцем долго были прикованы к постели. Каждому из нас, извлекая обломки костей, сделали по четыре операции под наркозом. Лякуртинец приуныл. Рука в локте не сгибалась. А ведь он непрестанно мечтал о чапыгах плуга!

В винницком госпитале лечили и нашего штаб-трубача Скавриди. Как бы ни потешались казаки над рвачеством Афинуса, мы знали, что он много помогал матери.

В природе каждого человека есть свое – основное и чужое – наносное. Свое всегда берет верх, особенно в моменты наивысшего испытания человеческих чувств. Разве «одесский арап» – так звали Скавриди в полку, – совершивший под Стетковцами подвиг, не раскрыл в тот день лучшие задатки своей души? Разве он, включившись в общий порыв, не выбросил из сердца вместе с животным страхом груз одесского дна?

От комкора раненым привезли наградные часы, а мне из полка – серебряную шашку с чеканкой на клинке: «За разгром Палия».

Бондалетов, круглые сутки проводивший у моей койки, восхищаясь подарком, говорил:

– Молодцы хлопцы. Об этой шашке они мне еще в Янушполе говорили.

Однажды Бондалетов прочитал в палате раненым заметку из «Винницких вестей». «Разгромом банды Палия, – писали «Вести», – доблестное червонное казачество прибавило еще одну заслугу к славе своих победоносных знамен». Вскоре нам стало известно, что Литинский уездный исполком преподнес 7-му червонно-казачьему полку Красное знамя за разгром Палия.

К твердыням науки

Наконец весной я очутился в Киеве, куда меня перевезли из Винницы. Как-то на Александровской улице, недалеко от нынешнего Музея украинского искусства, мы встретились с Котовским.

Григорий Иванович был в длинной шинели, в красной фуражке, при серебряной кавказской шашке. Направляясь ко мне, Котовский перешел улицу, поздоровался. Бережно дотронулся до черной косынки, на которой покоилась раненая рука.

– Слыхать, попало вам крепко. Ничего, это бывает. Выздоровеете. Еще повоюем с вами. А помните встречу у Соседова? Ну, как с питанием? Где живете?

Вечером подъехал к моей квартире «вридло» (временно исполняющий должность лошади). Этим видом транспорта, за неимением другого, широко пользовалось население Киева. Толпясь у вокзалов и пристаней, грузчики с тачками, готовые доставить кладь в любой конец, предлагали себя наперебой: «Граждане, дешевое вридло! Кому нужно вридло?»

Тачечник привез мне щедрый подарок Котовского – огромный пакет с продуктами.

Покидая, еще с подвязанной рукой, Киев, я думал о Котовском и как будто слышал его прощальные слова:

– Вот как оно получилось – мы с вами провожали гайдамаков за Збруч, и нам же пришлось встречать их из-за границы.

Тридцать километров от Винницы на машине комкора Примакова мы одолели за один час. В Литине пересели с Бондалетовым на тачанку Земчука. Ну и дорога! Наше путешествие в Хмельник было, по сути говоря, балансированием на краю пропасти. И, как выяснилось потом, случилось поистине чудо, что мы не очутились на ее дне.

За Литином пошел топкий, развезенный весенним паводком шлях. Даже наши сильные выездные кони, погружаясь по колено в вязкое месиво, с трудом волокли легкую тачанку.

К обеду наконец-то попали в Ивчу. Здесь, у въезда в село, где улица представляла собой непроходимое болото, кони, которым грязь доходила до самого брюха, вовсе стали.

На счастье, хата Мазур находилась неподалеку. Показавшись у калитки, Параня сразу поняла все. По колено в грязи бросилась в соседний двор. Вскоре из раскрытых его ворот, низко опустив круторогие головы, показалась пара быков. Их босоногий хозяин, закатав брюки, молча привязал веревочные концы, навернутые на ярмо, к дышлу нашей упряжки. Двигаясь на буксире, мы вскоре въехали на широкую площадь села. Здесь, передохнув, лошади пошли сами.

Пока сосед Парани отцеплял буксир, батрачка в кремовом, с яркими маками, праздничном платочке, приблизившись к тачанке, шепнула:

– Есть у вас лишняя рубашка? Дайте моему соседу. Считайте, что он спас вам жизнь. И долго здесь не стойте. Рушайте!

Бондалетов, порывшись в вещевом мешке, протянул Паране пару казенного белья. Взяв его под мышку, она еще ближе придвинулась ко мне.

– Что с Максимом? – спросила она едва слышно.

– Запорожец уехал на родину, – ответил я.

– Помогай ему бог, – прошептала она и перекрестилась.

Мы тронулись с места. Возле церкви, где народу было больше, какие-то парни затеяли посреди улицы «тесную бабу». Не было сомнения, что тайные друзья Шепеля, подвыпив, пытались помешать нашему выезду из села. Но мы, поняв маневр, объехали их сторонкой.

В это время в пяти километрах от Ивчи, в лесной деревушке Бруслинове, разыгралась кровавая драма, стоившая жизни одному из лучших боевых товарищей нашего червонного казачества. Об этом мы узнали лишь после.

Земчук то и дело понукал тяжело дышавшую, покрытую мылом пару. Мы поторапливались. Зная повадки бандитов, можно было не сомневаться, что если в данный момент в Ивчу на пасхальный самогон не явились  ютившиеся в Кожуховском лесу пещерные люди, то их все же предупредят о нашем движении.

За селом, у ивчинского кладбища, мы остановились, чтобы подкормить лошадей. Похватав овса, кони пошли веселее, хотя и здесь, на Требуховской дороге, грязи было вдоволь. В сумерках уже, никем не замеченные, мы миновали Требухов.

Глубокой ночью достигли наконец Кожухова. Кони едва плелись. Ясно было, что без длительного отдыха они пристанут в пути. Да и мы сами, находясь все время в нервном напряжении, нуждались в передышке. Заехав в крайний двор, мы вскоре убедились, что хозяин наш – советский человек.

Казаки выпрягли лошадей, набросали им травы, протерли их потные спины сухими жгутами. Мы поочередно караулили, пока двое из нас отдыхали. Но какой это был отдых? Пьяные голоса, доносившиеся сюда, на окраину, держали нас все время в тревоге. Кожуховское кулачье слыло верным оплотом Шепеля.

На рассвете двинулись дальше. Дорога пошла глухим Кожуховским лесом. Это был самый опасный отрезок пути. Успокаивало то, что после пасхального самогона в бандитских логовах царит сон.

Но что это? Вдали, чавкая по вязкой грязи, показалась конная группа. Чаще забилось сердце. Земчук перестал размахивать кнутовищем, подставив плечо в качестве упора для винтовки Бондалетова. У всех троих, кроме того, были пистолеты. Но что значило наше оружие против десятка вооруженных до зубов людей? Ни взять в сторону, ни повернуть назад не было возможности. Мы двигались навстречу неизвестности.

Всадники приближались. Один из них, – как видно, старшой, – с трудом подняв лошадь в галоп, размахивая почему-то рукой, полетел нам навстречу. Вскоре мы заметили его красные лампасы. Но это еще ни о чем не говорило: в червонно-казачью форму часто рядились бандиты.

Еще немного, и мы смогли убедиться, что это были свои. Стало легче на душе. Повеселел я, повеселели мои спутники. Но ненадолго.

Старшой, подскочив к тачанке, поднес руку к папахе.

– Ото добре, – начал он простуженным голосом, – а в штабi турбота.

– В чем дело? – спросил я, ничего еще не понимая.

– Як же, товарищ комполка? Начдiв Шмiдт спецiяльно нас послали вас шукати. Гадали, що i ви вже неживий.

– Что значит – и вы? – встревожился я.

– Ото таке ваше щастя, – продолжал старшой. – А товарища Святогора, командира десятого полку, бандити учора порубали. З ним ще чотирьох козакiв...

Весть о гибели товарища, прошедшего славный боевой путь в рядах червонного казачества, потрясла всех нас. И это случилось в пяти километрах от Ивчи, как раз тогда, когда мы застряли в ее топкой грязи. Я еще раз тепло подумал о выручившей нас Паране Мазур...

Пока мы беседовали с начальником разъезда, из-за поворота дороги показалась еще одна группа всадников. Возглавлял ее партийный работник 7-го полка Александр Мостовой. Приблизившись к нашей тачанке, он слез с коня. Спешились и ехавшие с ним сотник Силиндрик, уралец Ротарев, отделенный командир Лелека, казаки Олекса Захаренко и Семен Очерет.

Поздоровавшись и достав кисет с табаком, Мостовой сразу же обратился к нам:

– Слышали про Святогора? Поехал к невесте в Калиновку. В Бруслинове слез с коня. Пожалел его. Шепелевцы выскочили из-за угла. Сразу отрезали тачанку с пулеметом. Ну, Святогор с казаками отбивались, как могли. А как кончились патроны, их и посекли.

– Ну и сволота! – Очерет стиснул зубы. – Били мы эту петлюровскую шатию, били, а еще, видать, кое-что осталось на расплод.

– Это уже корешки, Семен, – ответил Мостовой, – бандитов немало посекли наши казачьи шашки. Но больше всего бьет теперь по бандитизму ленинская новая экономическая политика... За Святогора очень досадно...

– А вы куда же? – спросил я Мостового.

– Наклявывается интересная работенка, товарищ комполка. Едем штурмовать твердыни науки.

– Чудно! – воскликнул Бондалетов. – Такой самостоятельный политик – и сядет за букварь?

– Эх, Иван! – покачал головой Александр. – Какой же из меня самостоятельный политик, когда молодежь  начала забивать. Дал мне добрую политграмоту завод Гартмана, она только и годилась, чтобы бить контру. Чтобы строить социализм, нужна другая грамотешка. Слыхал про «Антидюринга»? Нет! Так вот, молодые политруки, какие недавно приехали в полк, знают его назубок, а я, как и ты, этого самого «Антидюринга» или, скажем, субстанцию – ни в зуб ногой. А знать их, видимо, надо. Что Ленин сказал? Он сказал, что на фронте кровавом у нас борьба кончается, а на фронте бескровном начинается.

– Куда же вас посылают? – спросил я.

– В Питер, в Толмачевку. Вот сотники тоже едут в Питер, только не в Толмачевку, а в Высшую кавалерийскую школу. На что Ротарев крепко сидит на своей Бабочке, а и он опасается, как бы молодые краскомы не вышибли его из седла.

– Мы с Лелекой в Винницу, в корпусную школу, – не без гордости заявил Очерет. – Будем учиться на младший комсостав.

– А как же твоя любезная, Семен? – спросил Бондалетов.

– При чем тут любезная? – расплылся в улыбке Очерет.

– При том, что ты будешь с учебой, а она... она, слыхать, осталась с утробой... Смотри, Семен.

– Бонжур вам, Иван. Чего мне смотреть? Приживусь в Виннице, а там выпишу и ее. Вместе что-нибудь откаблучим. Работу ей подыщем. Попрошу начальника школы. Там сейчас хороший человек – наш товарищ Карпезо...

– А одеть-обуть бабу? – щелкнув кнутом, подал реплику Земчук. – Думаешь как? Дело нешутейное!

– Эх ты – «одеть-обуть»! – пренебрежительно ответил Очерет. – В женских тонкостях, видать, ты не определяешься, а еще кубанский казак... Бабу греет не кожух, а веселый крепкий дух.

– А я в Симферополь, в кавалерийскую школу, – по всем правилам, как и полагалось будущему командиру, доложил Олекса Захаренко. – Прикачу на собственном Гусарике. Десять деньков – и мы в Симферополе...

– Теперь все ударились в учебу, – сказал Мостовой, подтягивая подпруги. – Слыхать будто и вас, товарищ  комполка, намечают в Военную академию. Вот и наш бедняга Святогор мечтал о ней.

Будущие «штурмовщики науки», попрощавшись, направились в Винницу, а мы, сопровождаемые усиленной охраной, тронулись на Хмельник, в наш сильный боевым большевистским братством 7-й червонно-казачий полк – «полк конных марксистов».

Сорок лет спустя

Позади сорок лет – и каких лет! По грандиозности свершений каждый последующий год равен трем предыдущим. И в этом – особенность нашей эпохи. Главное призвание советского народа – созидать. Но он не раз показал всему миру, что умеет великолепно защищать созданное.

Выдвинутые партией народные вожаки вели советские дивизии от победы к победе. Страна не забывает своих полководцев, хотя многих уже нет. Ушли от нас М. В. Фрунзе, В. И. Чапаев, В. К. Блюхер, М. Н. Тухачевский, И. Э. Якир, И. П. Уборевич, Г. И. Котовский, Р. П. Эйдеман, И. Н. Дубовой, И. Ф. Федько...

Нет и того, кто создал из рабочих и крестьян первый отряд червонного казачества и развернул его в сильный боевым большевистским братством, грозный для врагов советской земли ударный кавалерийский корпус, известный в народе как «боевая голота всея Украины».

В 1925 году, выполняя волю партии, Виталий Примаков, Михаил Зюка, Николай Петкевич, Иван Никулин и другие вожаки червонного казачества направились на Восток, где помогали китайским революционерам в их тяжелой борьбе против внутренней реакции и иностранного империализма.

Вернувшись из Китая, Примаков написал интересную книгу о событиях, свидетелями и участниками которых были он и его боевые друзья – червонные казаки. Называлась она «Записки лейтенанта Аллена».

Осенью 1927 года Примаков снова едет на Восток, на сей раз в Кабул. Получив назначение на пост военного атташе в Афганистан, Виталий Маркович явился в Военную академию имени Фрунзе и предложил мне, выпускнику, поехать с ним.

Выйдя из здания академии, спустившись к Пречистенским воротам, по бульвару, мимо Гагаринского переулка, мимо Сивцева Вражка, направились мы к Арбатской площади – в штаб РККА.

На шумном и оживленном бульваре встречные обращали внимание на невысокого ростом, но крепкого телом кавалериста, грудь которого украшали боевые ордена и блестевший карминовой эмалью значок депутата ЦИК СССР.

Расспросив меня об учебе, Примаков заговорил о преподавателях академии.

– Честь и хвала им, – сказал бывший комкор червонных казаков. – Великое дело вершат они, готовя боевые кадры для Красной Армии. – Раскурив почерневшую от времени походную трубку, Виталий Маркович продолжал: – В годы революции и гражданской войны у нас мало было подготовленных военных специалистов из рабочих и крестьян. Нам, коммунистам, приходилось познавать военную науку на поле боя. Теперь по указанию Ленина партия успешно решает эту важную проблему.

В Афганистане Примаков пробыл до конца 1929 года. Он хорошо изучил далекую страну, народ которой мужественно боролся против иностранного империализма и реакционного мракобесия. Об этом им написана книга «Афганистан в огне».

После Афганистана Примаков был военным атташе в Японии, затем помощником командующего войсками Северо-Кавказского военного округа, с 1935 года – заместителем командующего войсками Ленинградского военного округа.

Виталий Маркович не участвовал в битвах Великой Отечественной войны, но фашистов громили многие советские командиры, выросшие в конном корпусе Примакова и закалившиеся на героических традициях червонного казачества. Среди них маршалы Павел Рыбалко, Сергей Худяков, Иван Пересыпкин; генералы Алексей Витошкин, Александр Горбатов, Филипп Жмаченко, Евгений  Журавлев, Игнатий Карпезо, Федор Катков, Михаил Казаков, Сергей Козачок, Феодосий Коржаневич, Михаил Королев, Владимир Крамар, Иван Манагаров, Петр Максименко, Кондрат Мельник, Карпо Рябчий, Леонид Сланов, Афанасий Слышкин, Александр Степанов, Иван Стрельбицкий, Владимир Ткаченко, Николай Гусев, народный герой Польши Кароль Свирчевский и многие другие.

С комиссаром корпуса, ныне известным академиком, И. И. Минцем мы и теперь встречаемся. Недавно во время одной из бесед зашла речь о перекопских боях 1920 года. Я рассказал Исааку Израилевичу, как грозный начдив Нестерович пытался жестоко расправиться со мной. Минц оживленно заговорил:

– Да, не розами был устлан ранее никем не изведанный путь военкома Красной Армии. Наделенный доверием партии и значительной державной властью, он был не только первым в атаке, но и первым в ответе и перед партией, и перед державой. А то, что случилось с вами, пережил в те годы и я, когда был комиссаром сорок шестой стрелковой дивизии.

Сделав паузу, Минц рассказал, что тогда с ним произошло.

Грозные события назревали летом 1919 года. Деникин овладел Донбассом, Харьковом. 46-я стрелковая дивизия и червонные казаки на подступах к Полтаве сдерживали обнаглевшего врага. А тут бойцы резервного, Чигиринского полка, не совсем еще стряхнувшие с себя пережитки буйной вольницы, подстрекаемые провокаторами, налетели на Полтавское чека. Обнаружили там мешок с золотыми погонами, отобранными у арестованных белогвардейских офицеров. Подстрекатели криками «Измена!» еще больше подлили масла в огонь. Буяны и вовсе распоясались.

Рассвирепевший Троцкий – он нагрянул в Полтаву – издал суровый приказ: «Расстрелять комиссара перед фронтом войск». И это в то время, когда дивизия, истекая кровью, сдерживала врага на широком фронте, а ее комиссар, заменив убитого комбата, вел батальон в ожесточенную контратаку. И лишь вмешательство Полтавского обкома партии и ЦК КП(б)У спасло жизнь комиссара 46-й дивизии И. И. Минца.

Троцкий требовал принятия жестоких мер и разоружения полка, а его бойцы, осознав допущенную ошибку, воодушевленные пламенным словом комиссара Минца, в тот же день стремительной атакой разгромили белогвардейскую бригаду генерала Геймана.

Военком! Как много говорило это короткое и динамическое слово. Военком – это воля, чаяния, высокие устремления партии. О ней масса судила по своему военкому. Военный комиссар – душа полка, дивизии – разъяснял воинам глубокий смысл титанической борьбы партии. Жгучим ленинским словом звал на подвиги бойцов, окрылял богатырей, внушал веру сомневающимся. Вооруженный ленинским учением, он в те грозные времена, опираясь на партийный коллектив, смирял анархию, обуздывал вольницу. Борцов за абстрактную правду – а их в ту пору было вдоволь – обращал в борцов за правду Ленина. Выдвигал из низов таланты, воспитывал вожаков масс.

«Без военных комиссаров, – говорил Ленин, – мы не имели бы Красной Армии».

Ветераны червонного казачества гордятся тем, что их комиссар И. И. Минц стал теперь прославленным академиком, автором широко известных трудов по истории Коммунистической партии и Советского государства.

О судьбе ряда товарищей из 6-го полка, полка «москвичей», сообщалось раньше. Кое-что надо сказать и о судьбе других его героев.

Однажды осенью 1933 года приехал в Харьков «желтый кирасир» Василий Гаврилович Федоренко. В связи с кулацким саботажем в 1932 году на полях Северного Кавказа осталось много неубранного хлеба. В совхозе «Верблюд», где был директором Федоренко, дела обстояли не лучше, чем в других хозяйствах. И вот завели дело не на кого-нибудь, а на него – бывшего шахтера, краснознаменца. До суда выпустили под расписку.

В тот же день во время доклада я рассказал председателю Совнаркома УССР Чубарю[46]46
  В 1931–1934 годах автор работал в Совнаркоме УССР.


[Закрыть] грустную историю Федоренко. Влас Яковлевич пригласил его к себе. Внимательно выслушал. Подбодрил. Тут же позвонил прокурору Республики. Попросил связаться с Прокуратурой РСФСР и передать его просьбу, чтобы с делом Федоренко, героя гражданской войны, познакомились и разобрались внимательно.

Федоренко уехал на родину, в Бахмут. Спустя два дня пришло письмо. В нем Василий Гаврилович писал: «С опозданием, но отпраздновали 16-ю годовщину Великого Октября. Сидим за столом, вся семья, и смеемся, и плачем, не скрывая слез. Да, жива ленинская правда! Слава настоящим большевикам! От всех нас горячий привет товарищу Власу Яковлевичу Чубарю».

«Дело» Федоренко было прекращено. Он вернулся на работу в совхоз.

* * *

Владимир Иосифович Микулин, сдав командование 17-й кавалерийской дивизией Котовскому, последовательно возглавлял 1-ю Сибирскую в Томске, 11-ю в Гомеле и Отдельную кавказскую бригаду в Тифлисе. С нею принял участие в ликвидации бандитизма в Эльдарской степи. В 1924–1926 годах Микулин работал начальником штаба 3-го кавалерийского корпуса в Минске, после чего почти десять лет провел в Военной академии имени Фрунзе в качестве адъюнкта по кафедре конницы, преподавателя и заместителя начальника штаба академии по учебной части. В 1936 году его назначили начальником Высшей кавалерийской школы, где он воспитал не одну сотню боевых вожаков красной конницы.

До Отечественной войны не было, пожалуй, ни одного командира, который не знал бы лично или не слышал о большом знатоке конницы Красной Армии – Микулине. Он теоретически и практически разработал вопросы кавалерийской разведки, участвовал в создании Боевого устава конницы. Весь офицерский состав советской конницы носил очень удобное и практичное «снаряжение Микулина».

Осенью 1958 года навестил я в Тарусе моего, и не только моего, боевого наставника и учителя. Тяжелая болезнь ног приковала к дому богатыря и красавца Владимира Иосифовича Микулина. Но и на костылях, в своем ветхом курене над зеленым берегом задумчивой Оки, благороднейший в мире «гидальго» сохранил боевой и задорный дух кавалериста. Много читал, много думал, много писал.

Но вот 20 марта 1961 года телеграмма сообщила печальную весть. Не стало прекрасного человека, героя гражданской войны, полковника Советской Армии Владимира Иосифовича Микулина.

Замполит первой бригады 2-й червонно-казачьей дивизии Игнатий Иванович Карпезо вскоре после разгрома банды Палия перешел на строевую работу. Командовал 7-м, 10-м, 11-м и 12-м червонно-казачьими полками, потом корпусной школой. Учился в Военной академии имени Фрунзе. Настоящим солдатом, в наилучшем смысле этого слова, был он в роли политработника, настоящим солдатом проявил себя и в роли командира.

В начале Великой Отечественной войны в пограничном сражении механизированный корпус генерала Карпезо принял первые удары гитлеровских бронированных дивизий Клейста. На боевом посту стояли рядовые солдаты, на боевом посту до последней минуты оставался генерал-солдат. Несколько часов сотрудники штаба искали засыпанного землей генерала... и нашли.

Сейчас Игнатий Иванович Карпезо много времени и энергии уделяет пропаганде боевой истории червонного казачества.

* * *

А теперь скажем несколько слов о людях 7-го червонно-казачьего полка – «полка конных марксистов».

Нашего особиста-дзержинца Ивана Крылова, потомственного пролетария, славного красногвардейца «Трехгорки», и сейчас тепло встречают на рабочих собраниях Красной Пресни.

Жан Карлович Силиндрик долгое время возглавлял Божедаровский конный завод. Теперь что-либо узнать о нем не удалось.

Наша встреча с полковым адъютантом, бывшим бурлаком, произошла в Москве, после Отечественной войны.

Генерал-майор Ратов, тогда начальник института иностранных языков Советской Армии, а во время войны – командир стрелкового корпуса, знакомя меня со своими коллегами, сказал:

– Сколько слез выжал из меня этот человек. Напишу донесение, он его рвет: «Не так, адъютант, пишешь!» Мне станет обидно, плачу... Как мальчишка реву...

– И сейчас обижаешься? – спросил я.

– Вот что я скажу, – ответил Петр Филиппович, – мы, бурлаки, страсть как обожали воблу. Обыкновенную сухую тарань. Но прежде чем пустить тарань в ход, надо, как вы знаете, хорошенько ее потрепать. Вот так революция поступала с нашим братом-неграмотным. Оттрепывала, а затем уж пускала в ход...

Мне ничего не удалось узнать о судьбе славного лякуртиица Максима Запорожца, хотя я и слал запросы в Александрию. Неизвестно, как сложилась дальнейшая жизнь Прожектора – Митрофана Семивзорова. Но можно предположить, что лихой донец, выпустив седой чуб из-под фуражки с красным околышем, с дробовиком в руках охраняет богатые колхозные бахчи. Собрав станичных казачат возле задымленного куреня, рассказывает им волнующие были и небылицы.

В первые годы коллективизации я получил сведения, что Семен Очерет командует конным дивизионом милиции на Херсонщине. Значит, он многому научился в корпусной школе младшего комсостава.

Летом 1959 года в московском пригородном поезде, следовавшем в Кучино, со мной, широко улыбаясь, поздоровался представительный, солидный мужчина. Как я ни всматривался в его смуглое с правильными чертами лицо, в крупные с моложавым блеском черные глаза и тронутую сединой непокрытую голову, все же не узнал.

Тогда, поправив легким движением руки белоснежный галстук, коренастый смугляк вынул из портфеля книжку негритянского писателя Сембена Усмана «Сын Сенегала» и торопливо сделал на ее титульном листе надпись: «Дорогому моему командиру полка червонного казачества от переводчика».

Протягивая подарок, переводчик сказал: «А я ведь Семен Волк, бывший казак второй сотни седьмого полка, тот самый, которого в Литине жучил начдив Шмидт».

Зато, когда спустя 38 лет состоялась встреча с другим нашим полковым учителем – Малыгиным, ныне драматургом, я первый его узнал. Это было в декабре 1958 года, на съезде писателей РСФСР.

Алексей Макарович Захаренко, человек с большой головой и тяжелыми скулами, воевавший с бандами на дедовом Гусарике, живет сейчас в Киеве. Наш доброволец из Кагарлыка в 1934 году служил в 8-й Отдельной танковой бригаде Дмитрия Аркадьевича Шмидта.

На мой вопрос, как он попал в танкисты, Захаренко, широко улыбаясь, ответил: «Солдат никогда не забывает своего первого командира полка». После Симферопольского кавалерийского училища Захаренко побывал не в одной части, а вернулся к Шмидту, в полку которого начал службу весной 1919 года.

Великую Отечественную войну Захаренко закончил в должности командира автомобильного полка.

* * *

Крепки были интернациональные связи червонного казачества. Над 1-й дивизией шефствовала французская компартия, над 2-й – немецкая. Приезжали в Проскуров Марсель Кашен и Монмуссо, в Старо-Константинов – Эрнст Тельман и Вильгельм Пик.

В 1936 году, на товарищеском обеде у комбрига Горбатова, Вильгельм Пик поднял бокал за встречу в новом, свободном Берлине. И что же? Спустя 9 лет в 1945 году, президент Германской Демократической Республики Вильгельм Пик встретился с советским комендантом Берлина, генералом Александром Васильевичем Горбатовым на банкете, устроенном в честь победы над фашистской Германией.

* * *

В 1937 году, в период массовых репрессий и произвола, порожденных культом личности Сталина, червонное казачество, как и вся наша армия, понесло тяжелые жертвы. Многие честные, преданные партии, прославившиеся в боях товарищи были невинно осуждены. Так погибли В. М. Примаков, С. А. Туровский, Д. А. Шмидт, А. Э. Генде-Ротте и другие. 1-й конный корпус червонного казачества был расформирован.