Текст книги "Трубачи трубят тревогу"

Автор книги: Илья Дубинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Вскоре Очерет обзавелся настоящей смушковой папахой. Брыль он напялил на голову коня. «От солнечного стука», – объяснял он. А бойцы, посмеиваясь, говорили: «Молодец, Крендель! Знает, чем уберечь коня от шрапнели!»

Оставив позади Днепр, мы остановились на ночевку в Сивириновке – большом, зажиточном селе. Местная интеллигенция в общественном саду устроила для полка спектакль. Каким-то путем Красков раздобыл самогону. Выпив, начал куражиться. Еле-еле удалось его утихомирить.

С нарастающей тревогой следил я за командиром полка. Многое, очень многое настораживало в его поведении.

Обеспечение людей и лошадей на марше требовало заботы и предприимчивости, но Красков отсылал всех хозяйственников и тыловиков к своим помощникам. Значит, – так представлялось мне вначале – командир стремится освободить себя для более важного, более необходимого – для боевого руководства полком.

Двигаясь в тыловой полосе, располагаясь на привал и ночлег, мы строго соблюдали требования устава: высылали разведку, наблюдение, наряжали походные и сторожевые заставы, полевые караулы, секреты, дозоры. Помнили о бандах, да и служба всегда есть служба. Но наш «синий кирасир» отстранялся от всего. Однажды заговорил я с ним об этом. А он, простецки ухмыляясь, неожиданным ответом ошарашил меня:

– Я не из тех, кто глушит почин. А за что идет жалованье помощнику, адъютанту? Пусть практикуются.

Может, завтра им командовать полком. Война! Понимаешь, комиссар?

Казалось, человек прав. Во время бригадных учений под Чаплинкой Красков проявил себя неплохим строевиком. Знал устав, команды, сигналы. Идейно – это был наш человек. Не белая кость, хоть во хмелю и карабкался в сыновья губернатора. Труженик! Не из тех, за кем комиссары следят с наганом в руке. С этой стороны, вспомнил я слова Петровского, он не нуждался в замене. Но для того чтобы в бою взять от полка все для победы малой кровью, этого еще мало.

Скрипач часами пилит смычком ради десяти минут игры перед публикой. Бой, особенно кавалерийский, это те же десять минут, ради которых командир обязан «пилить» неделями, месяцами, годами.

Я спрашивал Швеца, Сазыкина, других, как себя вел в прежних боях Красков. Они сказали, что Гаркуша, которого весной сменил Красков, был орел-командир, а вот этого в бою им видеть еще не пришлось.

«Что ж, – думал я, – посмотрим, как покажет себя наш «синий кирасир» во время тех «десяти минут», которых будет больше чем достаточно там, куда так стремительно двигалась дивизия червонного казачества».

Под Хмельником командующий 14-й армией И. П. Уборевич и член Реввоенсовета М. Л. Рухимович делали смотр нашей дивизии.

На новом фронте мы встретились со стойкими легионерами, которые укрепились на реке Случь. Несколько дней наша дивизия безуспешно пыталась прорвать расположение пилсудчиков, чтоб потом обрушиться на их глубокие тылы. 3-я бригада Микулина развернулась перед Терешполем. Демичеву с пятым полком удалось ворваться в село, изрубить батальон интервентов.

Если бы 6-м полком командовал не Красков, то, возможно, и мы успели бы кое-что сделать. Сунувшись два – три раза вперед, мы напоролись на проволочные заграждения и потеряли несколько лошадей Под Терешполем пулей в висок сразило и моего коня.

У Синявы командир полка Степан Новиков и многие его казаки в конном строю бросились на позиции интервентов. Расстрелянные в упор пилсудчиками, они повисли на проволочных заграждениях. Примаков, горюя о бессмысленных потерях, говорил командирам:

– Жаль людей, жаль храбреца Новикова. Кто же это в конном строю идет напролом? Раньше были шапкозакидатели, им под стать шашкозасекатели. Революция вложила нам в руки клинок, а природа еще раньше снабдила нас мозгами. Шевелить надо ими, и покрепче. Не нахрапом брать, а умом. Лишь по той дорожке легко пройдет клинок, которую ты ему протопчешь соображением... Чего хочет враг? Встретить тебя там, где он силен. А ты ищи его слабые места. Бей по ним, в сильных местах он сам дрогнет. А потом добивай...

Но не был Примаков и догматиком... Вот он стоит на командном пункте под Мессиоровкой вместе с командармом Уборевичем. Атака не удалась: ни пехоты 47-й дивизии, ни двух конных бригад... Уборевич, нервничая, протирает носовым платком стекла пенсне. Армия уже много дней топчется на месте. Вся надежда была на дивизию Примакова, которая рвалась в тыл интервентам. И не прорвалась...

– Плюнем на Синявский участок, – убеждал Примаков командарма. – Двинем к Комаровцам. Пусть там железная дорога и бронепоезд «От можа до можа» [8]8
  «От моря до моря».


[Закрыть]. А вы подтяните к Комаровцам не один, а все ваши бронепоезда. Что? Там наиболее стойкие полки врага – познанчики? Но в их тылу партизаны. На фронте – мои земляки, черниговцы, крепкая шестидесятая дивизия. Нам лишь бы прорваться. Повторим Фатеж, Льгов. Тогда нам крепко помог орловский мужик, а знаете, как подольские хлеборобы лютуют против захватчиков, против непрошеной шляхты?

Уборевич не первый день знал отважного и рассудительного вожака червонных казаков. Он внял его просьбам.

Открыла нам дорогу на запад у станции Комаровцы боевая 60-я дивизия. Ей помогали три бронепоезда и партизаны. Вот тогда-то мы, смяв по пути не один батальон пилсудчиков, вышли на глубокие тылы 6-й армии генерала графа Ромера.

5 июля 1920 года начдив Виталий Примаков с двумя бригадами громил базы противника в Черном Острове. В этот же день, задолго до рассвета, наша третья бригада ворвалась в город Проскуров. Там со всеми армейскими  тылами располагался штаб 6-й армии белополяков.

5-й полк Демичева штурмовал железнодорожный район, а наш, 6-й, брал город.

Во время ожесточенной борьбы за окраины Проскурова, когда каждую минуту надо было быть начеку, бразды правления выпали из нетвердых рук Краскова. Боевые и инициативные сотники, не дожидаясь указаний свыше, сами выбирали объекты атаки. Одна сотня устремилась на еврейское кладбище, оборонявшееся познанскими стрелками Пилсудского. Другая, заметив на дворе белогородских казарм пленных красноармейцев, устремилась туда.

А сотня Семена Салькова на подступах к городу со стороны Гречан смяла заслон легионеров, усиленный батареей полевых пушек. За этот подвиг Сальков был награжден высшей боевой наградой того времени – орденом Красного Знамени.

Третья сотня во главе с гололобым рубакой Швецом кинулась в центр города, к зданию бывшего реального училища, где размещался штаб армии Ромера. Швец – энергичный и лихой кавалерийский командир – способен был увлечь всадников на любую, даже безумную атаку.

Сотня Швеца, разгромив внезапным налетом штаб интервентов, вынуждена была уходить к своим. Опомнившиеся белополяки бросили на выручку штаба две бронемашины. Червонные казаки, обстреливаемые пулеметами сзади, неслись карьером по пустынным улицам Проскурова. Впереди находился узенький пешеходный мостик, переброшенный через полотно железной дороги. За нею, в белогородских казармах, уже хозяйничали наши люди. Но вот тут-то, преграждая к ним путь, в лоб сотне ударил шквал пулеметного огня. Красков, приняв своих за петлюровцев, приказал командиру пулеметной сотни Шротасу открыть огонь. И Пий сто десятый постарался. Потеряв несколько лошадей, Швец все же оторвался от неприятельских бронемашин и, угрожая издали Шротасу клинком, заставил его прекратить стрельбу.

Начали собираться сотни. Всадники, возбужденные скачкой, удачным набегом, строились на мостовой возле казармы. Впереди, без шапки – он ее потерял в ночной суматохе, – показался Красков. И вдруг из задних рядов донесся лихой, пронзительный свист. Следом засвистали все кавалеристы. Засвистали, заулюлюкали и бойцы сабельных сотен и пулеметчики на всех шестнадцати боевых тачанках части. Лихой двупалый свист перемежался озорными и негодующими выкриками: «Сапожник!», «Мазила!», «Козолуп!».

Революционная, сознательная дисциплина в добровольческих полках Примакова была строгой. История червонного казачества – этого славного и самого старого формирования украинской советской кавалерии – отмечает успешную борьбу коммунистов с партизанским своеволием. Но иногда среди бойцов нет-нет да и появлялись вспышки партизанщины.

«Синий кирасир», с низко опущенной головой, остановился там, где его застало мощное негодование полка. Он не смел приблизиться к строю. Первые же «десять минут», к которым так долго готовится каждый командир, оказались ему не по плечу.

К нам на рослом горячем коне приблизился командир бригады Микулин. Он обратился к «синему кирасиру», строго взглянув на его непокрытую голову:

– Товарищ Красков, я вас снимаю. Полком будет командовать ваш комиссар.

Время было горячее – рейд! Начдив Примаков громил захватчиков в Черном Острове, и здесь, в Проскурове, комбриг Микулин был для нас наивысшим начальником.

И вот мне, комиссару, не имевшему командирского опыта, в очень сложной рейдовой обстановке пришлось стать во главе 6-го червонно-казачьего полка.

Его крепкая партийная организация состояла из рабочих – москвичей, питерцев, харьковчан, туляков. Коммунисты, с которыми я успел крепко сдружиться, поддержали меня. Они словом и делом помогали мне во всем.

Георгия Сазыкина, смелого бойца и вдумчивого партийного вожака, я хорошо узнал еще в те дни, когда попал в 6-й полк рядовым. Назову еще одного председателя сотенной партийной ячейки – Отто Штейна[9]9
  О. М. Штейн ныне доктор философских наук, заведующий кафедрой Таллинского университета.


[Закрыть]. Он пришел в наш полк вместе с другими кавалеристами расформированной эстонской дивизии. Ее воины, став под знамена червонного казачества, в боях под Перекопом и в последующих схватках с интервентами показали себя с самой лучшей стороны. И в первых рядах всегда шли партийцы.

Задолго до проскуровского рейда, на длинном марше от Перекопа к Хмельнику, и комиссар дивизии Евгений Петровский, и начдив Примаков неоднократно предлагали мне перейти на строевую работу, но я опасался брать на себя такую ответственность. В Проскурове же, когда мы находились в отрыве от основных сил дивизии и более опытного кандидата на полк нельзя было заполучить, возглавить часть пришлось мне.

Во время действий в тылу противника Красков не мог никуда выехать. Устроившись на пулеметной тачанке, он следовал вместе с полком.

Спустя два дня под Михеринцами бригаду отрезали и атаковали отступавшие с фронта к Збручу разъяренные легионеры. С близкой дистанции они обрушились на нас огнем нескольких батарей.

Передо мной, молодым и неопытным командиром, сразу возникло много сложнейших задач. Мы уже пять дней находились в рейде. Кони и люди выбились из сил, боеприпасы иссякли. Но я был полон веры в своего основного помощника – партийную организацию полка. Не оставлял меня без поддержки и деловых советов комбриг Владимир Иосифович Микулия.

Из михеринецкого котла, где церковь и все хаты деревушки пылали, подожженные неприятельскими снарядами, наш полк вышел с небольшими потерями.

После Михеринцев наша дивизия решительным движением на северо-восток отвлекла на себя ударную группу пилсудчиков. Генерал Ромер пытался из района Старо-Константинова бить по Шепетовке в тыл Первой Конной армии Буденного. 14-я армия Уборевича, перейдя в стремительное наступление, отбросила захватчиков от берегов Случа к Збручу. Вскоре червонные казаки соединились с частями, наступавшими с фронта. В их авангарде шли всадники из бригады Котовского.

В походах и боях я внимательно наблюдал за действиями Примакова. Да, его не причислишь ни к лихим рубакам, ни к «шашкозасекателям». Это был диалектически мыслящий полководец испытанной ленинской школы. Страна высоко оценила дела молодого начдива. За проскуровский рейд, способствовавший успешным действиям двух армий – 14-й и Первой Конной, Виталий Примаков был награжден вторым орденом Красного Знамени.

Красков, насупленный, в помятой фуражке с чужой головы, ни с кем не разговаривал. Он отправлялся в тыл. Бойцы, освиставшие в Проскурове «синего кирасира», прощаясь с ним, сочувственно жали ему руку. До чего же отходчиво сердце простого человека! Мы расстались с Красковым навсегда.

«Золотой кирасир»

Пилсудчики, усиленные прибывшими с Салоникского фронта французскими частями генерала Франше Д'Эспере, окопались на Збруче. После проскуровского рейда, сорвавшего все оперативные расчеты генерала Ромера, одетые в голубые французские мундиры легионеры научились уважать советскую конницу. По эту сторону Збруча в рядах пилсудчиков часто слышалось: «Панове, до лясу». А там, за надежными укрытиями, воздвигнутыми вейгановскими инженерами, жолнеры пана Пилсудского смеялись сами над собой: «Пей, пан, млеко, червонный казак далеко». Об этом простодушно рассказывали нам пленные.

Прежде чем выйти на просторы Галиции и появиться у сказочных отрогов Карпат, конным полкам Примакова вместе с отважной 60-й дивизией предстояло немало работы здесь, у бывшей государственной границы, на подступах к Збручу. И я понял, что мне, малоопытному командиру, не справиться с непосильной нагрузкой.

И вот из 1-го полка, сдав его Владимиру Примакову, младшему брату начдива, прибыл к нам после моих настойчивых просьб новый командир.

Это было в селе Маначин, недалеко от Збруча. На всю жизнь запомнился мне этот день. Командир сотни Швец, с расстегнутым воротом, наклонившись над точилом, обрабатывал и без того острое лезвие кривого клинка.

Высокого роста, красивый, подтянутый всадник в красных гусарских штанах, неожиданно появившийся в Маначине, слез с коня. Разгладив пышные золотистые усы, кавалерист взял из рук Швеца клинок. Поднес его к точилу раз, другой, третий. Сделав шаг в сторону, рассек клинком толстый шест, торчавший в плетеной ограде усадьбы.

Восхищенный Швец выпалил:

– Вот это здорово! Вы кто? Бывший точильщик?

Чуть улыбнувшись, всадник в красных штанах ответил:

– У нас в Бахмуте что ни шахтер, то слесарь. А теперь я ваш командир – Федоренко Василий Гаврилович.

Спустя два часа под Войтовцами, в бою с белопольскими уланами, с обнаженным клинком в руке пал смертью героя наш славный боевой товарищ сотник Дмитрий Швец.

Вспоминается беседа, которую однажды вел с ним наш начдив. Было это в районе Перекопа, сразу после вхождения 13-й кавбригады в червонное казачество.

В Перво-Константиновке, на площади возле школы, Швец, отточив шашку, обратился к одному из бойцов, читавшему поблизости печатный листок:

– Отхвати, товарищ, клаптик газеты... нечем обтереть клинок.

– Ось таке скажете, – возразил казак, – щоб я та зiпсував газету, зроду цього не було та не буде.

Проезжавший поблизости во главе небольшой кавалькады Примаков, услышав реплику, остановил коня.

– Товарищ командир, – обратился Примаков к сотнику. – Мы чтим язык Пушкина, Толстого, Ленина, но с каждым бойцом, если только это возможно, надо разговаривать на его родном языке.

– А может, я его не знаю? – возразил Швец.

– Думаю, что знаете, – улыбнулся начдив. – Вы ведь сотник Швец, это первое, нет, это второе, а первое – вы сказали «клаптик» и слово «газета» произносите мягко, по-нашему. Значит, вы земляк. За эту самую «газету» мой учитель Дебагорий Мокриевич ставил мне вместо четверки тройку, а случалось, что вместо тройки двоечку вкатывал...

– За это самое он и мне сбавлял балл, – подтвердил начальник разведки дивизии Евгений Петрович Журавлев.

– А мне за то, что я недостаточно четко произносил букву «эр», – сохраняя серьезное выражение лица, сказал начальник штаба дивизии Семен Туровский.

– Что ж, вы угадали, товарищ начдив, – расплывшись в улыбке, ответил Швец. – Я из Лозовой, ваше замечание учту...

– Это не замечание, а товарищеский совет. Мы не чураемся нашего братства по крови. Это придает нам большую силу. Но помните, на этом братстве строится вся политика наших врагов. Мы же основное значение придаем другому братству – великому братству по духу, братству пролетарскому, социалистическому, ленинскому. Побеждали и побеждать будем мы только с ним.

А комиссар дивизии Евгений Петровский добавил:

– И особенно на новом фронте. Пусть каждый казак знает, что мы будем воевать не против поляков-тружеников, а против польской шляхты. С нами идут друзья-поляки, наши братья по духу: лодзинский ткач Генде-Ротте, домбровский шахтер Иван Хвистецкий, сотник Добровольский и много, много других. Крупнейшие деятели нашей партии – Феликс Дзержинский, Юлиан Мархлевский, Феликс Кон... Для работы среди солдат белопольской армии в нашу дивизию специально едет товарищ Болеслав Берут.

– Мне вспомнился вдруг Тарас Бульба, – продолжал после комиссара Примаков. – Помните, товарищи, его речь к казакам под стенами Дубно. А он здорово тогда сказал, почти как коммунист, – «Породниться родством по душе, а не по крови может один только человек».

...Слава о Федоренко, «желтом кирасире», бывшем унтер-офицере «лейб-гвардии кирасирского ее императорского величества полка», как о дельном, боевом и очень храбром командире гремела по всей дивизии. «Кого-кого, а уж его не освищут», – думал я, любуясь в бою под Войтовцами его гвардейской выправкой и невозмутимым спокойствием. Он не бросался, как Красков, в случайные атаки во главе каждой сотни, каждого взвода, оставляя без руководства весь полк. Не отпуская от себя вестовых, Федоренко облюбовывал какую-нибудь возвышенность, откуда он мог наблюдать за всем полем боя. Ординарцы то и дело летели с его приказами к сотням. Ни неудачи отдельных атак, ни разрывы снарядов, обдававших его дождем земли, ни свист пуль не омрачали его строгого, словно высеченного из мрамора, мужественного лица. Но в нужный момент, когда сотни дерзкими  наскоками расшатывали стойкость врага, «желтый кирасир», собрав полк в кулак, обнажив клинок и пришпорив рослого темно-гнедого тракена, возглавлял атаку...

Наши люди сразу же почувствовали, что в часть пришел настоящий командир. Одним словом, мы вместо «синего» получили не «желтого», а настоящего золотого кирасира!

Однако старые навыки давали о себе знать. Кавалеристы, привыкшие и по серьезным вопросам, и по пустякам обращаться к комиссару, и теперь обходили командира. Федоренко хмурил густые брови и даже неохотно разговаривал со мной.

Я решил созвать партийное собрание с повесткой дня: «Красная Армия и трудящиеся Польши». Комиссар дивизии Петровский, вызвав меня, сказал:

– Мы вам дали прекрасного командира. Федоренко несколько дней назад принят в партию. Ваша и всех коммунистов задача – сделать из него хорошего партийца.

Перед собранием, оставшись с Федоренко, я попросил его рассказать о себе, о прошлой жизни. Разгладив пышные пшеничные усы, он саркастически улыбнулся:

– Что, комиссар, строишь мне экзамент? Ты у своей мамы в животе горошинкой сидел, когда я бонбы прятал.

– В двенадцать лет?

– Не в двенадцать, а в четырнадцать. Это надо понимать.

– Понимаю, Василий Гаврилович, биография у вас – дай бог каждому.

– Ты, видать, комиссар, из шустрых, а спектактеля из меня не строй. Может, твои хлопцы и меня хочут выжить? Так знай – я не Красков. Меня с охотой любой полк встренет.

Как мог, я заверил командира в искренности и доброжелательности моих намерений. Рассказал о себе. Выслушав меня со вниманием, Василий Гаврилович и сам заговорил. Мне понравилось, что на первый план он выдвигал не себя, а своих товарищей по борьбе за Советскую власть на Бахмутщине. А я слышал: в Бахмуте в 1917 году он играл не последнюю роль.

На партийном собрании в президиум выбрали Федоренко. В прениях приняли участие Жора Сазыкин, Отто Штейн, слесарь-москвич Жуков, недавно вернувшийся из Москвы, куда он возил подарок от червонных казаков – вагон муки. Выступавшие горячо говорили о том, что коммунисты должны укреплять среди бойцов авторитет нового командира.

Наблюдая за Федоренко, я видел, как постепенно оттаивает его суровое лицо. После собрания он протянул мне свою сильную руку:

– Будем работать дружно, комиссар. Постараемся, чтобы наш шестой полк, последний по номеру, стал первым по делу.

Мы, как это было принято тогда, закончили собрание пением «Интернационала», и это не было только данью традиции. Торжественные слова международного гимна пролетариев звучали как клятва.

В штабе Василий Гаврилович, необычно оживленный, весь под впечатлением партийного собрания, сказал мне полушепотом:

– А я, товарищ комиссар, думал, что ты выжить меня хочешь.

– За что же, Василий Гаврилович?

– Как за что? За то, что пришлось отдать полк...

Мы зажили с «желтым кирасиром» душа в душу. Старше меня лет на пятнадцать, Федоренко относился ко мне по-братски. В походах я пересказывал ему содержание «Коммунистического манифеста», знакомил с географией, историей. Стараясь не задеть самолюбия командира, добился того, что он начал следить за своей речью. Он уже говорил «спектакль» вместо «спектактель», «они хотят», а не «они хочут», «бинокль», но не «биноктель».

Теперь я мог полностью окунуться в политическую работу. Надо было совместно с коммунистами полка подготовить бойцов к переходу за кордон, к действиям  в совершенно новой среде и в незнакомых условиях, к встрече с закабаленными братьями Западной Украины, к строительству ревкомов там, за Збручем, и к приему новых бойцов, стремившихся оттуда, из-за кордона, под наши революционные знамена.

С Федоренко, деля и радости побед, и горечь поражений, провели мы всю кампанию 1920 года, не считая того небольшого отрезка времени, когда в связи с ранением Романа Гурина[10]10
  Р. А. Гурин инженер, работает в Харькове.


[Закрыть] я недолго замещал его на посту комиссара второй бригады при комбриге Владимире Микулине.

Под умелым водительством «желтого кирасира» 6-й полк отличился в боях у Волочиска в июле 1920 года, брал Збараж, атаковал Чертову гору под Рогатином, крошил легионеров под Шумлянами, проскочил через три моста в город Стрый и овладел им. В особенно трудных условиях полк прорвался через орды черношлычников у Волочиска в октябре 1920 года. В этом бою пропал без вести мой ординарец Семен Очерет.

...Во время боев под Рогатином 5-й полк, теперь уже под командованием Самойлова, получил задачу овладеть Чертовой горой. Несколько конных и пеших атак против пилсудчиков, оседлавших похожую на сахарную голову высоту, не увенчались успехом.

Наш полк, правда с большими усилиями, захватил соседнюю возвышенность, фланкировавшую Чертову гору. Федоренко, наблюдая в бинокль за действиями соседа, нервно кусал свои пшеничные усы. Это с ним случалось редко.

– Глянь, комиссар, – хриплым после атаки голосом сказал Василий Гаврилович. – Самойлов прется на рожон. Пусть только убьют мою Троянду, он мне, жучкин сын, ответит головой...

Троянда была больным местом Федоренко. Эту золотистой масти кровную кобылу из конюшен генерала Ромера захватил 6-й полк и передал Федоренко как подарок за бои под Збаражем. Но новый наш комбриг Демичев, потребовав трофейную лошадь якобы для начдива, отдал ее Самойлову. Такая несправедливость возмутила даже очень выдержанного и дисциплинированного «желтого кирасира». Если бы не глубокое уважение к Примакову и не привязанность к «москвичам», Федоренко при его самолюбии вряд ли стал бы служить под началом своего обидчика.

– Пожалуй, Самойлову надо помочь, – сказал я. – Если мы ударим отсюда, пилсудчики не усидят на Чертовой горе.

– Нехай сам Демичев помогает своему любимчику, – сердито ответил «желтый кирасир», еще энергичнее Жуя ус. – Я свое выполнил. Тебе что, комиссар, не жалко людей?

– Что шестого, что пятого полка – люди одни, советские. Мне всех жаль. Но на жалости много не навоюешь...

Федоренко слез с рослого темно-гнедого Грома, ни в чем не уступавшего Троянде.

Бойцы называли командирова коня по-своему. Они переделали его кличку в «Гром и Молния». Была на это основательная причина. Полноценный по всем статьям тракен, отличавшийся волохатой шерстью, имел один существенный порок. Стоило всаднику чуть податься вперед, как Гром мгновенно взмахом головы наносил такой удар по лбу седока, что у того из глаз сыпались искры.

Федоренко, став спиной к Чертовой горе, закурил. И все же время от времени косился назад, вслушиваясь в звуки горячего боя. Так прошла минута, другая.

Не докурив папиросы, Василий Гаврилович сердито отбросил ее в кусты бересклета. Сунул ногу в стремя и спустя миг опустился в седло. Решение было принято: выручать Самойлова! Уже готовясь скакать в атаку, обнаженным клинком подавая сигнал сотням, Федоренко обернулся ко мне и выпалил одним духом:

– Ладно, двинулись. Но Троянды, комиссар, я им вовек не прощу.

Полк, послушный немым сигналам командира, с развернутым знаменем двинулся в шквальную атаку.

Это роскошное, с густым золотом бахромы, бархатное знамя, олицетворяя революционную и воинскую честь полка, не раз решало исход боя. Храня дорогую святыню – дар московских пролетариев, бойцы нашей части с достоинством прошли с ним славный ратный путь от Орла к Перекопу, от Перекопа к отрогам Карпат.

На алом полотнище знамени, которое преподнесли нам москвичи, они вышили перефразированные Марксовы слова: «Берегись, буржуазия, твои могильщики идут!»

После Чертовой горы «проблема Троянды» была улажена. Самойлов в этот день завладел скакуном атамана черношлычников, и это стало возможным благодаря атаке 6-го полка. Троянда по распоряжению комбрига вновь перешла к прежнему хозяину.

Очень довольный, Федоренко, не затрудняя коновода, сам перебросил английское седло с хребта Грома на спину золотистой кобылы.

– Знаешь, комиссар, – подтягивая потуже подпругу, ликующим голосом сказал Василий Гаврилович, – все-таки не захотел обидеть меня Демичев. Гром будет у меня для похода, а для атак нет лучше этой Троянды.

– Зачем ему вас обижать? – ответил я. – Он рабочий человек. Только стоял не в забое, как вы, а возле наборной кассы. И Самойлов из пастухов...

– Вот в старой армии, – опустившись в седло, продолжал Федоренко, – и то меня не обижали. А было за что, по правде сказать...

Обычно малоразговорчивый, а теперь, после удачной атаки и возвращения драгоценной Троянды, благодушно настроенный, командир не прочь был кое-что рассказать о себе. Но тут выдвинулась из Рогатина свежая колонна «улан малиновых». Она обрушилась на фланг дивизии и порубила отчаянно отбивавшегося командира славных разведчиков Сергея Глота. Затем пошла в атаку на 6-й полк. Федоренко, так и не рассказав о старых прегрешениях, обнажил клинок и повел «москвичей» на улан Пилсудского.