Текст книги "Трубачи трубят тревогу"

Автор книги: Илья Дубинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

К тому же в Згарке, как и в Луке Барской, в ту ночь праздновалось несколько свадеб, с музыкой, с гулянкой, с танцами и с горилкой. Гостеприимные згарчане широко распахнули двери навстречу желанным гостям. Но вслед за этими уже спешили иные, незваные гости...

В Згарок, придавленный тяжелым осенним мраком, ночью 30 октября 1921 года ворвались всадники Палия. Шмидт оказался прав: в Згарке находился правый фланг всего боевого расположения 2-й Черниговской червонно-казачьей дивизии. Атаман Палий и нащупал его.

Вот как сами петлюровцы описали потом этот «подвиг» в Згарке. В сумерках головной разъезд самостийников, высланный сотником Глушаком, недалеко от Згарка встретился с дозорными 8-го полка. Начальнику петлюровского разъезда поручику Дмитру Зоренке удалось обмануть наших людей, заявив, что он послан в разведку 2-м червонно-казачьим полком. Побеседовав со встречными всадниками, Зоренко повернул назад, якобы для того, чтобы доложить командиру полка Потапенко, что в Згарке свои.

Зоренко в очерке «На партизанцi»[34]34
  Сборник «За державнiсть», том 3, стр. 206.


[Закрыть] пишет, что Палий, получив донесение, сразу начал строить боевые порядки. Заботясь о конском составе, Зоренко советовал развернуться на ближних подступах к Згарку. Но Палий, охваченный боевым пылом, крикнув рассудительному поручику: «Молчать, застрелю!», скомандовал: «В атаку!»

Кони, проскакав по пахоте, действительно выдохлись.

Это в какой-то степени сыграло на руку дивизиону Горячева, который подвергся ночному нападению. Банда рвалась к Згарку, а казаки, поднятые первыми выстрелами дозоров и полевых караулов, уже седлали торопясь коней, выкатывали на улицу тачанки. Но... в ночное время преимущество на стороне нападающего. Этим не замедлили воспользоваться головорезы полковника Палия. В таких условиях, может, и верно поступил командир атакованного дивизиона Горячев. Прежде всего он подумал не об отпоре, а о том, чтобы вывести свою часть из-под удара без лишних потерь. Но потери были...

Палию удалось захватить в Згарке несколько десятков лошадей, четыре пулемета с тачанками. Самому атаману полюбился серый в яблоках конь из пулеметной упряжки. Бросив гайдамацкую папаху, он напялил на себя красноармейский шлем-богатырку, которые носили наши пулеметчики.

После боя главари банды собрались в доме попа. За ужином хозяин дома, поблагодарив господа-бога за дарованную победу, сказал подполковнику Черному:

– Сумели, хлопцы, кашу сварить, не сумели ее скушать. Надо было ждать ночи, тогда бы вы всех до одного...

Чтобы ясно представить себе все содеянное бандитами в Згарке, надо знать, кто там безнаказанно хозяйничал.

В отряд Палия «лишь бы кого» не брали. Шли туда отчаянные авантюристы. Им уже терять было нечего. Закаленные походами и боями, нутром ненавидевшие все советское, они не задумываясь шли на любую подлость.

«За проволокой, без оружия, без надежд, слонялись грозные когда-то вояки... В ряды «повстанческой армии» мог стать лишь тот, кто чувствовал в себе достаточно физических и моральных сил перенести тяжесть сурового похода». Так описывали желтоблакитники участников этого рейда.

Из числа охотников Палий лично подобрал ближайших помощников. Сотник Пащенко сколачивал первый батальон, ротами командовали поручики Старовид, Новиков и другие. Пулеметную роту создавал сотник Дыщенко,  а конный взвод – хорунжий Гребенюк. Позже, 29 октября, явился сотник Антончик и возглавил конницу, насчитывавшую 30 сабель, а после перехода границы Антончика сменил Глушак, так как за счет присоединившихся к Палию местных бандитов и захваченных лошадей конница выросла до 200 сабель.

Помощником командующего специальным, или Подольским, отрядом диверсантов был назначен подполковник царской армии Сергей Черный, артиллерист. Штаб отряда возглавил сотник Аксюк, оперативную часть штаба – сотник Пустовойт.

Ночью в Ивановцы прилетел Запорожец – посыльный от разъезда. Доложил о выстрелах в стороне Згарка. Когда пришли первые тревожные сведения, наш штаб-трубач, поднимая людей, уже скакал на коне по сонным улицам села. Все нарастающие звуки сигнала требовательно взывали:

Тревогу трубят, скорей седлай коня...

Обычно полк по этому сигналу в полном составе, готовый к походу или к бою, за семь минут выстраивался на сборном месте. Сегодня он собрался за пять минут.

Казаки, спешившись, расположились прямо на улице. Не выпуская из рук поводьев, готовые вот-вот вскочить в седло, они обсуждали неудачу товарищей. С нетерпением встречая каждого человека, появлявшегося на темных улицах села, ждали новых сообщений.

Весть о первой победе врага, каковы бы ни были ее размеры и при каких бы обстоятельствах она ни произошла, поражает бойцов в самое сердце. Вольно или невольно вкрадывается сомнение, а иногда и неверие в собственные силы. Но если досадовали люди 7-го полка, то что же можно сказать о наших соседях!

Ночью состоялся разговор по прямому проводу комбрига Багнюка, находившегося на станции Комаровцы, с начальником штаба корпуса Семеном Туровским. Вот его содержание:

«Комбриг I: Противник невыясненной численности, ввиду темноты окружив Згарок, где стоял первый дивизион и пульсотня, напал. Части дивизиона вступили в бой, но, ввиду неожиданности нападения, не успели собраться и отразить натиск и вынуждены были отойти...

Наштакор: Дубинский и вы, имея под руками все, чем командуете, должны немедленно уничтожить банду, численность которой не превышает 400–500 конных и пеших, преследовать до полного уничтожения и не дать ей возможность двигаться в северо-восточном направлении»[35]35
  Центральный государственный архив Советской Армии, фонд 7640, опись 1, дело 96, стр. 13–15, 24, 26.


[Закрыть].

Далее наштакор сообщил, что командир корпуса приказал расследовать дело Згарка, привлечь к строжайшей ответственности виновных и что 8-й полк Синякова боевыми подвигами должен смыть с себя позор.

К архивному делу подшиты небольшие пожелтевшие странички полевой книжки, на которых чьим-то размашистым почерком записан весь разговор по прямому проводу, состоявшийся в ночь на 31 октября 1921 года.

И сейчас, спустя десятилетия после тех памятных событий, поражают слова Багнюка «ввиду неожиданности нападения». Почему «неожиданности»? Ведь 1-я бригада была специально послана из Сальниц и Литина в район Бара, чтобы найти и разбить вторгшихся на Подолию диверсантов. И не только отчаянная дерзость палиевских головорезов, но и какая-то непростительная небрежность нашей разведки и охранения привели к тому, что нападение врага стало для нас внезапным, ошеломляюще неожиданным.

Не помню уже по чьему указанию – то ли штаба дивизии, который поддерживал с нами связь, то ли самого Багнюка, – но к рассвету мы уже были в Комаровцах. За седьмым полком следовала конно-горная батарея (две пушки).

Командир 8-го полка Синяков приводил в порядок потрепанные сотни. Комиссар Мазуровский, старый одесский подпольщик, как всегда жизнедеятельный, поддерживал настроение людей.

В это время Тютюнник, покинув Львов в сопровождении Куриленко – начальника гражданского управления незавоеванной еще «самостийной Украины», министра торговли и промышленности Красовского, эмиссаров Пилсудского – пана поручика Ковалевского и пана майора Фльорека, перебрался поближе к границе, в район Костополя. Там уже его ожидал сколоченный из  петлюровских головорезов отряд генерал-хорунжего Янченко.

О первой и последней крупной удаче Палий сразу донес шефу, а тот – головному атаману. Вот донесение, отправленное генерал-брехуном Тютюнником из Балашовки, свидетельствующее, до каких размеров был раздут небольшой и совершенно случайный успех Палия:

«До пана головного атамана Симона Петлюры

РАПОРТ

командира партизанско-повстанческой армии Юрка Тютюнника

Полковник Палий разгромил красных в районе Каменец-Подольска, захватил город, затем занял Проскуров, где к нам перешел полк красных.

Генерал-хорунжий Тютюнник».

Наше правительство, хорошо зная, с чьей помощью и с чьего благословения совершены диверсии, направило в Варшаву ноту[36]36
  Газета «Коммунiст», 3 ноября 1921 года.


[Закрыть], в которой говорилось, что появившаяся из-за кордона крупная банда убила в Иванковцах пять пограничников, в селе Кременном – военного комиссара и двадцать милиционеров, на станции Ярмолинцы подожгла хлебные склады, по пути раздавала желающим винтовки и от имени так называемого УНР, мобилизовывала людей. Захваченный в плен польский гражданин Шлопак заявил, что переход банды полковника Палия произошел при близком участии военного польского командования и что сам Шлопак был прикомандирован к банде в качестве лекарского помощника по распоряжению польского коменданта в Гусятине.

На эту ноту пан Скирмунт нагло ответил, что со стороны властей не было и не может быть никакой поддержки банд и совершенно исключается факт подкрепления их оружием и амуницией.

В Комаровцах уже знали, что отряд Палия после короткого отдыха в районе Згарка перемахнул через линию железной дороги Жмеринка – Проскуров и пошел на Старую Гуту. Пока что о его намерениях мы могли лишь догадываться.

Вскоре нам стало известно, что Тютюнник с отрядом головорезов генерала Янченко вот-вот появится на Волыни, чтобы с помощью местных атаманов Орлика, Струка и Соколовского овладеть Киевом. Палий, хотя и окрыленный случайной победой, видел, что движение его отряда нисколько не побуждает народ к восстанию. Поэтому, очевидно, он решил прежде всего полагаться на собственные силы. А с этими силами на Волыни – в ее сплошных лесных массивах, куда должен был прийти и его шеф, – можно было чувствовать себя более спокойно, чем на открытых просторах Подолии. Не зря Примаков через наштакора приказал Багнюку отрезать банде путь на северо-восток.

Враждебность селян Подолии к петлюровцам сразу же определила оборонительный, а не наступательный характер действий Палия. Этим следовало пользоваться. Не упуская ни одной минуты, надо было кинуться по следам банды и заставить ее принять бой, так как диверсанты, размахнувшись очень широко с планом «второго зимнего похода», имели установку всячески уклоняться от боев на Правобережье.

Сотник Шпулинский, бывший начальник разведки в ставке Петлюры, пишет, что «украинская повстанческая армия» (УПА), пройдя форсированным маршем от границы к Днепру, должна была «прорваться на левый берег и там поднять восстание». Затем, став твердо на Днепре, «уничтожить советские части, размещенные на Украине, захватить военные склады... создать регулярную армию»[37]37
  «За Державнiсть», том 3, очерк «Базар».


[Закрыть]...

Вот к чему, по словам самих петлюровцев, стремились все эти наемники Пилсудского и Пуанкаре. Но как говорится в народе: размах был рублевый, а удар получился грошовый.

В лесу под Старой Гутой

На рассвете 31 октября, появившись из ближайшего леса, расположились в Комаровцах отпущенные диверсантами крестьяне-возчики – жители Гусятинского, Дунаевецкого и других пограничных районов. Они были взяты Палием для переброски его пехоты, оружия, боеприпасов и прочей клади. По словам возчиков, банда,  устроив в Старой Гуте привал, собирала новые подводы в обоз.

Один из крестьян, назвавшись драгуном старой армии, сообщил, что в Старую Гуту прискакал на взмыленном коне сотник Антончик и хвалился перед своими, что остатки 8-го полка разбежались и что 7-й полк, узнав об этом, в полном беспорядке бросился тикать из Комаровцев в Бар...

Окруженный плотным кольцом слушателей, с лошадью в поводу, Александр Мостовой, насупив брови, спросил, обращаясь к Запорожцу, из-за спины которого торчало ребристое тело «льюиса»:

– Ну ты, Максиме, труженик пулемета, верно, помнишь загадку про три буквы – «пе», «ка», «пе»?

– То, что написано на трофейных вагонах?

– Эге, – ответил Мостовой.

– Это даже наш малютка Ваня знает. По-ихнему значит: «Польска колея панствова», а по-нашему: «Пилсудский купил Петлюру», – бойко отрапортовал лякуртинец.

– А я вот задам вам, товарищи, другую задачу. Что такое четыре «пе»?

– «Пилсудский погоняет – пролетарий пропадает!» – предложил свою разгадку Бондалетов.

– И это неплохо, – улыбнулся секретарь партбюро, – но ты не угадал, Иван.

– «Пролетарий, подымайся, пока не поздно!» – попытался расшифровать значение четырех «П» Ваня Шмидт.

– Отставить! – строго посмотрел на Малютку Олекса Захаренко. – В твоем ответе лишнее «не».

– «Паника пристала – пиши пропало!» – выпалил Семивзоров. – Вот такая ерундиция, как в Згарке... Шутишь, Палий, у нас этот номер не пройдет!

– Нет, товарищи, и Митрофан не угадал, – Мостовой обвел слушателей суровым взглядом. – Четыре «пе» – это вот что значит: Пуанкаре, Пилсудский, Петлюра, Палий. Мой батько, когда драл меня, приговаривал: «Сыпь гуще в зад, чтоб дошло и до головы». Надо так всыпать самому маленькому «пе», чтоб и самое большое там, в Париже, за портки хваталось... А всыпка, чувствую, наклявывается...

Казалось, что, имея более или менее достоверные сведения о близости банды и ее дислокации, следовало сразу же предусмотреть меры и для атаки Палия, и для его окружения. Само собой напрашивалось решение: послать один полк в обход леса, чтобы перехватить пути отступления банды.

Но мы, тронувшись на Старую Гуту, всей бригадной колонной втянулись, в узкую лесную щель, по которой вился довольно глухой, малоезженый проселок.

Предполагалось, что, стремясь выполнить строгое требование командира корпуса, переданное по прямому проводу, Багнюк поставит впереди 8-й полк и даст ему возможность рассчитаться с Палием за Згарок. Но вышло так, что открыл движение головной полк бригады – 7-й. Так оно и должно быть – правофланговому первая чарка и первая палка. 8-й полк замыкал бригадную колонну. Конно-горная батарея следовала между 7-м и 8-м полками.

От головной сотни вперед, на Старую Гуту, ушел разъезд во главе с Михаилом Будником.

Какой-то внутренний голос подсказывал, что жестокое столкновение с Палием неминуемо. Да мы все только и хотели этого. Главное – уцепиться за банду и не дать ей уйти.

Дать ей уйти, позволить ей хозяйничать на советской земле – значит обмануть ожидания землепашцев, впервые за много лет спокойно убравших в этом году богатый урожай, значит сорвать с большим трудом налаженную работу школ, значит оживить притихшее петлюровское подполье. Это было бы равносильно признанию боевых преимуществ врага. Это значило бы расписаться в собственной никчемности.

Надо во что бы то ни стало покончить с этой бандой, сколоченной там, за кордоном, сбить спесь с опьяненных легким успехом желтоблакитников, лишить их покровителей и благодетелей всякой надежды на возврат к старому.

Но кто нанесет на этом необычном, очень тесном поле боя первый удар? Примаков нас учил, что первый успех должен быть завоеван любой ценой. Это его слова: «Своя кровь пугает, вражья воодушевляет».

Ни один из сотников не вызывал сомнений. Все четверо, находившиеся в походе, – Васильев, Кикоть, Храмков, Силиндрик – стоили друг друга. С нами только не  было уральца Ротарева. Можно ли было при данной ситуации пустить первыми латышей и башкир, которые, безусловно, не дав врагу опомниться, врезались бы в его гущу? Нет, «щирые» гайдамаки, услышав «ура» башкирских всадников, напоминавшее «алла», еще больше озлобились бы. Походную колонну полка возглавила первая сотня Васильева. Полтавчане – победители атамана Левченко, желая показать свою доблесть перед новыми товарищами, давно уже рвались в бой.

Храмков, в казачьей бурке, глядя исподлобья, сердился:

– Все-таки фундамент полка – кубанцы. Не следовало бы этого забывать, комполка. – Как обычно, свидетельствуя о волнении сотника, сильно побелел глубокий шрам на его щеке.

За Васильевым сразу двигался Храмков. Рванувшемуся вперед Кикотю было приказано идти за боевыми тачанками Они шли вслед кубанцам. Замыкала полковую колонну четвертая сотня Силиндрика.

Жан Карлович, обогнав с трудом колонну – чересчур тесной была лесная тропинка, – попыхивая, как всегда, трубкой, спросил, округлив голубые, как балтийское небо, глаза:

– А почему, например, вот пример, нас поставили в самый хвост? Червонные казаки и латыши шли голова в голову!

Старый большевик был прав. Крепкая боевая дружба связывала латышских стрелков и червонных казаков еще с тех пор, когда они осенью 1919 года совместными усилиями разгромили под Орлом и Кромами самые крепкие гвардейские дивизии генерала Деникина, рвавшегося к Москве. Боевое братство лучших соединений Красной Армии еще больше окрепло в боях за Харьков, Донбасс, Перекоп. Но в данном случае, считал я, горячих и смелых латышей более целесообразно оставить в резерве.

Мостовой, трясясь рысцой вдоль колонны, внушал бойцам:

– Помните же, хлопцы, труженики клинка, и коммунисты, и беспартийные, мы у себя дома, а палиевцы – на чужбине. Крошите подлых наймитов без разбору!

Мы двигались по сказочно красивой аллее берез и осин, хранивших еще золотисто-багряный наряд. И до  того все тихо и мирно было кругом, так беспечно порхали с ветки на ветку нарядные синички, что временами наш поход казался лишь увеселительной прогулкой, учебным маршем.

Но то чувство собранности и настороженности, которое наступает перед боем, очевидно, у каждого человека, овладело и мной. Что-то тревожное, до крайности обостряя и зрение, и слух, будоражило кровь.

Я ехал на большом гнедом Громе – подарке «желтого кирасира». Он чутко реагировал на каждое движение поводьев, толчки шенкелей, наклоны корпуса. Но Гром, при всех его положительных качествах, не обладал сноровкой и гибкостью Марии, ее тонким чутьем и, я бы сказал, сообразительностью. Другое дело Мария – на нее можно было положиться, как на каменную гору. Вызвав из строя Бондалетова, я попросил его подседлать кобылу. Почувствовав на себе всадника, она, закусив удила, понеслась вперед, обгоняя колонну.

Полки бригады все дальше и дальше втягивались в лес. Главное, чтоб противник не ушел. Надо заставить Палия пойти на сабельную встречу, навязать ему конный бой. Я полагал, что Будник вот-вот пришлет донесение и бригада, приняв возможный в лесных условиях боевой порядок, всей силой обрушится на врага.

Но жаркая схватка произошла не так, как она рисовалась в воображении. Вскоре из-за поворота узкой лесной дороги показался наш начальник разъезда со своими людьми. С перекошенным лицом, он несся таким аллюром, что не успел сдержать коня и проскочил мимо нас, бросив одно лишь слово: «Банда». Все последующие события развернулись с быстротой молнии. Приближались те «десять минут», ради которых мы неустанно «пилили» все лето.

Вдали показалась голова конного отряда. Вел колонну плотный, небольшой всадник. В синей черкеске с красным башлыком и в кубанке, размахивая клинком, широко разинув рот, он зычно кричал «ура». Этот боевой клич, подхваченный всем отрядом, вовсе ошеломил меня. «Если это палиевцы, – пронеслось в голове, – то почему «ура», а не гайдамацкая «слава» и почему у них не желтоблакитный флаг, а красный штандарт?»

Времени на размышление не было. Секунда промедления могла привести к катастрофе. Приняв твердое  решение, приказал Ратову, теперь уже бригадному адъютанту, посторониться с его штабом в кусты. Полковые трубачи сами последовали за штабными всадниками.

– Шашки вон, пики к бою!

Во всех боевых инструкциях того времени упоминалось знаменитое изречение Петра Первого: «Не держись устава, яко слепой стены». В работе любого начальника, а особенно кавалерийского, наступает момент, когда он, пренебрегая всеми теоретическими положениями, обязан лично повести в атаку людей, вселяя в них веру в успех.

И в то же время какие-то сомнения лезли в голову. А что, если полк, который сколочен из людей разной закалки, ни разу совместно не выступавших, дрогнет и не поднимется в атаку? Но эти опасения были ничем не обоснованы. Команда «В атаку марш, марш!» толкнула головные сотни вперед, как вспыхнувший порох выталкивает снаряд из дула, орудия. По рядам бойцов катилось мощное и дружное «ура».

Рядом со мной, справа, с саблей в руке, с широко раскрытыми глазами скакал Климов. Бок о бок с комиссаром – Мостовой. Слева шел бледный, но решительный Сергей Царев, мой помощник, а с ним рядом – замполит бригады Игнатий Карпезо и уже пришедший в себя начальник разъезда Михаил Будник. Сзади, оглушая нас, слышался дружный топот многих коней.

Ни о каком перестроении нечего было и помышлять. В этой обстановке оставалось одно – атаковать врага непосредственно из походной, весьма узкой по фронту колонны.

Враг стремительно надвигался. Стиснутые рядами молчаливых деревьев неслись навстречу друг другу разъяренные всадники.

Густой лес, таивший в себе много неожиданного, казался страшнее летевшего в атаку врага.

А что, если пехота Палия, прикрывшись кустарником, ударит по нашему беззащитному в лесу флангу? Но на это, видать, у атамана не хватило догадки. Кроме всего прочего, давно уже доказано, что каждое сражение таит в себе ряд упущенных возможностей. Были они у нас, были они и у Палия. А пока что перед нами была конница врага. Наконец-то случилось так, что сам Палий дает нам бой. И эту решительность бандитов можно  было объяснить лишь одним: неожиданный успех в деревне Згарок вскружил им голову. Но скоро Палий смог убедиться, что то был случайный успех.

Конный отряд, преследовавший Будника, мчался в атаку с отчаянным криком «ура». Такой же боевой клич возник сзади, за нашими спинами. Двойное «ура» с разных сторон грозным эхом с еще большей силой повторялось где-то вдали. Казалось, что там, за лесом, сошлись на решительный, смертный бой две колоссальные конные массы.

Красный штандарт, который приближался с каждой секундой, и крики «ура» тревожили больше, нежели острия блестящих, грозно надвигавшихся на нас клинков.

Неужели это один из тех красноармейских отрядов, которые боролись на Подолии с местными бандитами или же содействовали продовольственным органам в сборе хлеба? Поздно будет признавать своих, когда обе массы на полном скаку врежутся друг в друга шашками.

Если уцелеешь сам, то позора вовек не оберешься. Это будет похуже Згарка.

Всадник с ярким башлыком и красный штандарт незнакомого отряда находились теперь уже на расстоянии двух десятков метров. Мысль: «Свои или не свои?» – все еще мучила меня.

Рука с револьвером невольно поднялась, метя во всадника с красным башлыком. Но что это? Наваждение или мираж? Неужели этот сытенький гайдамак, очевидно командир отряда, – мой земляк? Теперь вместо деникинских погон на плечах Глушака красовался башлык петлюровского сотника.

Вмиг исчезли сомнения. Но нервы петлюровцев не выдержали. За несколько мгновений до решительной схватки они показали нам спины. Первым повернул сам сотник, а за ним – значковый. Задние ряды, не зная, что делается в голове, нажимали по-прежнему. Отряд Глушака, опрокидывая своих, бросился наутек.

Грянул выстрел. Мимо. Красный башлык сотника исчез в ревущей толпе. Посланная шенкелями, Мария рванулась вперед. Два – три броска – бобровый воротник значкового в моей руке. Мы скакали с ним рядом за обезумевшей толпой гайдамаков. Деревья, мчась назад мимо нас, так и мелькали перед глазами.

– Кто вы? – спросил я, все крепче стискивая рукой ворот всадника. Теперь уже и хорьковая шуба, в которую он влез, не дождавшись зимы, взяв ее, следуя подсказу пана Шолина, очевидно, у какого-то гусятинского гражданина, и сотник Глушак говорили сами за себя. Значит – это не наши. Не придется краснеть за то, что атаковали своих. Но хотелось все же услышать хоть несколько слов из уст значкового.

– Мы, мы... крышка нам, каюк... – пробормотал значковый, распространяя вокруг смешанный запах самогона и чеснока.

Всадники головной сотни, лихие полтавчане, видя панику врага, нажали еще крепче. Дав полную волю озверевшим коням, они на широком галопе врезались в гущу петлюровцев.

Перед моими глазами, как в кино, мелькают возбужденные, красные от боевого напряжения лица Гусятникова, его друга Почекайбрата, ради похода расставшегося с малышами «татарского эскадрона», Перепелицы, Полтавца, Келеберды, Кравца, Олексы Захаренко...

Со сверкающими клинками уже летят на врага разъяренные кубанцы Храмкова. Колют, рубят, бьют наотмашь и мои земляки, там, у себя дома, знавшие лишь хлеборобское дело, и горячие сыны Кубани, с детства привыкшие к коню и клинку. Вот уже Митрофан Семивзоров, вырвавшись по обочине вперед, достает пикой петлюровца, в ляжку которого вцепился озверевший Халаур.

Шумная масса всадников, и преследующих, и преследуемых, несясь по узкой лесной дорожке, приближалась к Старой Гуте – стоянке основных сил Палия.

* * *

Теперь вернемся к нашей давней встрече с Глушаком – начальником палиевской конницы.

Это было в то время, когда Петлюра, опираясь на войска бывшего гетманского генерала Болбачана, контролировал на Левобережье лишь губернские центры. В уездах, в частности в нашем Кобелякском, власть принадлежала коалиционным Советам. В коалицию входили большевики и боротьбисты. Каждая партия опиралась на свою вооруженную силу. Большевиков поддерживал отряд щорбовского бедняка коммуниста Василия Упыря[38]38
  В. А. Упырь ныне персональный пенсионер, живет в Киеве.


[Закрыть]. 20 ноября 1918 года, когда отряд Упыря совершил у Лещиновки нападение на немецкий эшелон, уходивший в Германию, я, возвращаясь с подпольной явки, ожидал поезда на полтавском вокзале.

Для того чтобы своей внешностью не вызывать никаких подозрений, наши уездные руководители предложили мне обзавестись новым студенческим костюмом. На средства, полученные мной от члена повстанкома Александра Требелева[39]39
  А. М. Требелев, делегат II съезда КП(б)У, ныне пенсионер, живет в Москве.


[Закрыть], лучший полтавский портной сшил мне из дорогой голубой диагонали шикарные брюки и из торнтоновского сукна двубортную куртку, с золотыми пуговицами и с поперечными наплечниками, на которых в виде литого вензеля переплетались два латинских заглавных Р, что означало. «Peter Primus». Петроградский  политехнический институт, куда я был зачислен осенью 1917 года, носил имя Петра Первого. Такой наряд свидетельствовал о том, что его владелец скорее принадлежит к разряду белоподкладочников, нежели к связным большевистского подполья.

Потрясая желтыми шлыками лихо заломленных папах, в зал буфета шумной гурьбой ввалились гайдамаки.

Моя первая мысль была о Юрке Коцюбинском. За полчаса до появления желтошлычников он, в старенькой шинели, в черной кепке, гладко выбритый, неторопливо прохаживался возле билетных касс. Мы с ним виделись на подпольной квартире. Я не предполагал, что снова увижу его в тот же день. Встретившись взглядами, мы, конечно, и не подали вида, что знаем друг друга.

Сохраняя внешнее спокойствие, небрежно заложив руки в карманы студенческой куртки и крепче зажав под мышкой дамские ботики, купленные мною в Полтаве по поручению сестры, я стал двигаться к выходу.

Вдруг кто-то окликнул меня. Я обернулся. Мой земляк,  в офицерской форме, сидел в одиночестве за столиком буфета и махал мне рукой. В 1916 году, не закончив училища, Глушак ушел в школу прапорщиков. Пятиклассник Глушак, вызванный однажды решить алгебраическую задачу, написал на доске:

Среди густых акаций,

На бережку морском,

Сидел старик Гораций

И чистил нос песком.

...Моему бывшему соученику, очевидно, хотелось похвалиться офицерскими погонами. В одном я был уверен: Глушак не мог знать о моей принадлежности к большевистскому подполью. Я охотно принял приглашение присесть к столику. Первым делом положил перед собой, придвинув поближе к офицеру, дамские ботики. В них хранились литографические оттиски листовок. Скрепя сердце, слушал наглый рассказ белогвардейца о его «подвигах» на Дону.

Глушак, выложив все свои похождения, указал на погоны:

– Еду в Киев. Если Петлюра даст сотника, сорву их к чертям.

Мимо нашего столика проходил, с желтым шлыком на шапке, кармелюкский старшина. Глушак остановил петлюровца, обратившись к нему по-украински:

– Пан хорунжий! Що воно за рахуба? Шукаете кого, чи що?

Желтошлычник, от которого несло самогонкой, опустился на стул рядом со мной.

– Мы считали, – довольно откровенно начал он, – что в тех чертовых Кобеляках наши, а они, сволочи, взяли и напали на немецкий эшелон. Для виду признали Центральную раду, а в самом деле в том отряде Василия Упыря – одни большевики.

Понимая, что нельзя все время хранить молчание, я спросил:

– Значит, пан хорунжий, я из-за тех большевиков не попаду к себе домой?

Петлюровец, войдя в раж, положил руку на ботики. У меня замерло сердце.

– Ничего, пан студент, – ответил гайдамак, – не сегодня-завтра наш полк разворошит до дна то большевицкое  кубло. – Петлюровец посмотрел искоса на Глушака. – Вы, пан поручик, как будто из наших, а воюете за единую неделимую.

– Обстоятельства! – пожал плечами белогвардеец. – Вот еду в Киев и, скорее всего, останусь с вами. Все же, что ни говори, своя рубаха ближе к телу.

Приближалось время посадки. Мы вышли на перрон. Радуясь случаю щегольнуть офицерской властью, Глушак растолкал пассажиров и усадил меня в одну из теплушек.

Прошло три года... И вот под Старой Гутой вновь пришлось встретиться с бывшим белогвардейцем, а теперь желтоблакитником.