Текст книги "Нюма, Самвел и собачка Точка"

Автор книги: Илья Штемлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– И у нас отключили, – поддержала Вера Михайловна. – Да что мы стоим, как бедные родственники. Проходите в комнату…

Она широким жестом указала вглубь квартиры, разгоняя крепкий дух лука, жаренного на постном масле.

Самвел подмигнул Нюме и двинулся за хозяйкой. Подмигивание поразило Нюму, и он, лунатиком, последовал за ними. Дима, с котом на руках, замыкал процессию…

Комната оказалась самой последней в ряду насупленных дверей коммунальной квартиры. Бесчисленные белоснежные льняные вышивки на серванте, тумбочках, телевизоре, кровати и тахте придавали помещению вид площади, засиженной чайками и голубями. Особенно поражал абажур над столом, он походил на чайную бабу в широченной снежной юбке…

– Сами вышивали? – галантно поинтересовался Самвел.

– А то… – ответила Вера Михайловна. – Вы тоже ходите в нашу сберкассу?

– Теперь обязательно приду, – ответил Самвел. – Меня зовут Самвел Рубенович.

– Какое… романтичное имя, – Вера Михайловна улыбнулась.

– Он армянин! – вставил Дима.

– А ты иди к себе, со своим котом! – строго воскликнула Вера Михайловна и кивнула на дверь смежной комнаты. – Слово не даст сказать.

– Он как раз нам и нужен, – заторопился Нюма.

– Ладно. Унеси кота и возвращайся. Послушаем, что ты еще натворил. – Вера Михайловна повернулась к неожиданным гостям: – Хотите чаю?

Самвел призывно взглянул на Нюму. Но тот с нетерпением и надеждой смотрел вслед мальчику Диме.

– Нет, спасибо, – вздохнул Самвел.

– Как раз закипел чайник. У меня есть яблочный джем, – Вера Михайловна направилась было в кухню, но остановилась в дверях. – Вы смотрели вчера по телику «600 секунд»?! Ужас! Просто жить не хочется. Гниющие свиньи, из которых делают колбасу. Бр-р-р… А люди, что живут в уличных туалетах, среди крыс! Вот времечко, а?! Да озолоти, чтобы я теперь вошла в уборную на улице! И еще этот репортер хитрожопый… Простите, уже зла не хватает. Я бы его, мерзавца, в тюрьму упекла на всю жизнь…

Мальчик Дима вернулся в комнату и встал у стены, настороженно погладывая на неожиданных визитеров и заранее готовясь каяться…

– Ну?! Что ты еще отчебучил? – Вера Михайловна погрозила Диме пухлым пальцем. – Вообще-то Димка мне внук, а не сын. Его мать, моя дочь, уехала с мужем в Туву, он геолог. А Димка со мной уже шесть лет, матерью называет…

– Они засранцы! – вдруг воскликнул Димка. – Я их не люблю!

– Нельзя так о родителях! Они тебя народили! – осадила Вера Михайловна. – Я и забыла про чай! Сейчас, сейчас…

Хозяйка скрылась в коридоре. Нюма подошел к мальчику.

– Слушай, Димка… у нас беда. Точка пропала. Выбежала куда-то и пропала. Может, поможешь ее отыскать…

– По своим каналам! – с непонятным возбуждением вставил Самвел.

Нюма взглянул на соседа, пожал плечами и вновь обратился к мальчишке:

– Помоги нам, Дима. Попытайся. Мы тебе и денег дадим…

Мальчик Дима с интересом вскинул на Нюму быстрые, с хитринкой, глаза.

Минуты растягивались в часы. Часы, куда живее, чем минуты, чередовались сменяя друг друга. Не говоря уж о днях, неделях и месяцах. А то и годах! Эта загадка всех пожилых людей занимала и Наума Марковича Бершадского, известного в миру как Нюма…

Казалось, он еще испытывает томительное ожидание, когда сдвинется минутная стрелка, а стенные часы уже показывают шесть вечера. А ведь только-только было четверть третьего. Значит, он не просто задремал, а спал, крепко, как ночью. В кресле, на которое присел после жилконторы… Понятно, тот визит доставил Нюме мало удовольствий. Вроде бы все было нормально. Председатель Маргарита Витальевна, озабоченная делами, поверхностно вникла в суть. Решила, что Нюма с дочерью «намылились» эмигрировать из страны. В последнее время к ней часто обращались по такому вопросу. «Народ кинулся в эмиграцию». Почему? Загляни в магазины, почитай газеты, послушай радио, выйди на улицу, когда стемнеет. Не то что в эмиграцию – на кладбище запишешься. А тут еще упростили выезд, подавай документы – и уезжай…

Маргарита Витальевна протянула Нюме «Форму № 9», главный документ, требующий заполнения. И еще какие-то строгие бумаги. Все это необходимо заполнить – на себя и на Фиру – и вернуть в ЖЭК… Нюме надо было все спрятать и уйти, так нет, он принялся рассматривать, задавать вопросы. И тут в контору ввалилась дворник Галина. «Что, Нюма? Сваливаешь к своим, в Израиль? – спросила Галина дрогнувшим голосом. – Хочешь Родину предать?» Подобного обвинения Нюма не стерпел. И рассказал все как есть… Что тут началось! Галина вообще не отличалась деликатностью, а тут, словно ее наскипидарили. «Фирка не дочь, а сучка, которой начхать на родного отца», – было самое изысканное ее выражение… Даже Маргарита Витальевна возмутилась. «Галия! – приструнила она дворника татарским именем. – Ты что поперла на Нюму?! Какое твое дело до их семейных отношений, Галия?!» Дворник шнырнула на стол грязные перчатки и выскочила из конторы, прижав и дверях невесть откуда взявшегося участкового. Напоследок она так выругалась, что участковый Митрофанов раскрыл в изумлении рот. А Митрофанов редко когда удивлялся крепкому словцу…

После визита в жилконтору Нюма и подустал, и расстроился. Он шел по Малому проспекту и думал, что не мешало бы призвать свой опыт экспедитора Торгового порта и поставить на место бранчливую дворничиху. Она думает, что до сих пор на Руси татарское иго?! Что Москва платит дань Мамаю… Пользуется, понимаешь, что Маргарита за нее держится, и разевает безнаказанно свой рот. И Самвел еще берется утверждать… Странная манера выражать свою женскую благосклонность. Может быть, у дворников так принято? А свары, что они порой затевают между собой раним утром, не что иное, как любовное токование?! И потом, какой он им всем Нюма? Он Наум Маркович! И все! И кончено! Три года, как нет Розы, а все Нюма да Нюма… Каждого не одернуть, но уж дворника… Или ту маму-бабушку шмендрика, кассира сберкассы! Это ж надо! Она для него Вера Михайловна, а он для нее – Нюма?!

Взволнованные думы, подобно реактивной тяге, убыстряли движение Нюмы, и когда он ввалился в квартиру на Бармалеевой, то чувствовал себя опустошенным и крайне усталым. Дверь комнаты соседа была плотно прикрыта, как всегда, когда Самвела не было дома…

Нюма добрался до своей комнаты и опустился в кресло как был, в куртке из искусственной кожи. Посмотрел на стенные часы. Было четверть третьего… …А теперь вот шесть вечера. Надо бы подняться с кресла, снять куртку, пройти на кухню, поставить чайник. Но но хотелось шевелиться. Так бы и сидел в прострации, слушая, как секундная стрелка часов нарезает тишину на равные дольки. И дольки тишины падают в комнату, как в большой таз…

После пропажи Точки тишина в квартире стала особенно изнурительна. Порой, когда Нюма оставался один, без Самвела, он распахивал дверь в коридор и громко звал: «Точка, Точка! Иди сюда собачка…» И замирал в ожидании цокота коготков по линолеуму. Наваждение и только… Как ни странно, после этого становилось легче на душе, какой-то гипноз. Нюма даже признался в этом соседу. В ответ Самвел сказал, что испытывает то же самое. Он поднял вверх палец и важно произнес: «Ара, па-ра-психологический эффект!»

Нюма разогнул в колене правую ногу, дотянулся до двери и толкнул носком ботинка. Едва он собрался выкрикнуть утешительный зов, услышать цоканье коготков по линолеуму, как слух уловил какой-то шорох и приглушенные голоса. Что такое?! Нюма напряженно вслушался. С испугом и любопытством. Слова не различались, а звук он распознал. Один голос, чуть хрипловатый, принадлежал Самвелу, второй, незнакомый, был, несомненно, женский…

Нюма оцепенел и вдавил себя в глубину кресла.

Послышалось скворчание упрямого входного замка…

Нюма поднялся, осторожно шагнул к двери и, пружиня пальцами, плотно прикрыл дверь комнаты. Затем приблизился к окну, чуть отодвинул штору и прильнул щекой к боковине. В щели шторы обозревалась часть улицы, примыкающая к арке дома. Ждать пришлось недолго. Из-под арки вышла женщина. Миновав окно Нюмы, она поравнялась с окном смежной комнаты. И, видимо, привлеченная призывным стуком о стекло, обернулась, разметав крашенные хной волосы. Помахала рукой и улыбнулась. Никакой не могло быть ошибки… Вера Михайловна, мама-бабушка шмендрика…

Нюма отошел от окна и обескураженно повалился в кресло. Словно сраженный вопросами, что материализуясь, обрушили на него свою тяжесть. Прыть, с какой Самвел затащил в свою берлогу даму, – а ведь, считай, они три дня, как познакомились. Это первый вопрос! Второй вопрос: а как же спина? Ведь Самвел, бывало, не мог согнуться из-за боли в спине. И, наконец, третий вопрос – и главный: неужели Самвел достойно проявил себя как мужчина, ведь ему семьдесят семь лет? Но судя по улыбке кассира ближайшей сберкассы, Самвел не уронил честь родного народа. Известного своим кавказским темпераментом… Но и он, Нюма, когда-то не давал скучать женщинам. Правда, у него их было не так много, и все же. Он закрыл эту тему лет десять назад. Роза, при всей своей энергии, не отличалась особым любопытством. А в практике на стороне, с годами, забот становилось куда больше, чем удовольствий. Не говоря уж об аденоме, из-за которой Нюма покидал постель не один раз за ночь. Но и Самвел страдал аденомой! Сколько раз их интересы пересекались у дверей туалета… А может быть, совсем иное! Совсем-совсем иное! Захотелось пожилому мужчине побыть в обществе женщины. Наедине! Почувствовать запах женщины, поговорить. Или даже помолчать. Сколько можно видеть рядом с собой опостылевшую физиономию такого же старика-соседа?! Наверняка так и было, уверял себя Нюма. Иначе и быть не могло. Если было бы иначе, он бы все слышал, как слышал Самвел его разговор с Фирой. Потому как интимная встреча, это тот же скандал, только с противоположным знаком. Впрочем, он так крепко уснул в кресле, что мог и не слышать всего…

Так, перекидывая мысли, подобно волейбольному мячу, Нюма исподволь примерял случившееся к своей судьбе. Конечно, он уже не тот Нюма, понятное дело, тем не менее хотелось хотя бы высунуться из каменеющей скорлупы старости…

Подогреваемый этим желанием, Нюма поднялся с кресла и направился в кухню, стаскивая на ходу куртку. Самвел стоял у раковины и мыл посуду. Розовая рубашка льнула к спине, рисуя угловатые мальчишеские лопатки. Закатанные рукава выпростали тощие руки, покрытые густым пушком.

– Ара, ты дома? – Самвел от неожиданности упустил миску и та со стуком упала в раковину.

– Ара, да! – съязвил Нюма. – Шел-шел и оказался дома.

– Почему я не слышал?

– Откуда я знаю? – Нюма направился в прихожую, повесил куртку и вернулся на кухню. – Может, ты спал?

Самвел с подозрением покосился на соседа.

– Я тоже думал, что тебя нет дома, – Нюма распахнул дверцу шкафчика и принялся обозревать полки.

– Звонил тот парень, из Эстонии, – Самвел взял полотенце и вытер руки. – Сказал, что Сережке наши вещи понравились. Просит прислать еще что-нибудь.

– Ты по этому поводу принарядился? – Нюма снял с полки пакет с суповым набором.

– Ара, старая рубашка, – ответил Самвел. – Лежит, лежит… Думаю, дай надену; пусть Нюма посмотрит.

– Ну, я посмотрел. Иди снимай.

Самвел усмехнулся. Подозрение, что Нюма хитрит, что он кое-что знает, все росло и росло… Следовало бы ему рассказать, скрытность наверняка набросит тень на их отношения. А с другой стороны, почему он должен посвящать постороннего в личную жизнь. Он не мальчик, чтобы кичиться сердечными успехами. Да и в прошлом не замечал за собой бравады в таких вопросах. Помнится, когда он сблизился с Сусанной, как исходили любопытством его приятели. Особенно из комбината «Дом быта», с одним из них он даже подрался… О чем он расскажет Нюме?! О том, что всегда испытывал слабость к русским женщинам? И когда в прихожей коммуналки увидел, как Вера придерживает ворот халатика, пряча свою грудь, он испытал такое головокружение, что думал, упадет? Вообще, женская грудь всегда была его страстью. Он даже этой стерве Фирке может многое простить из-за ее груди, правда, задница у Фирки плосковата. А у Веры все было точно нарисовано… Рассказать, как наведался в сберкассу и ждал Веру у служебных дверей с цветами? Как напросился к ней в гости, пил чай, под приглядом этого шмендрика Димы? Как уговорил ее прийти к нему домой? И что было потом? Как он восхищался ею и как собрал всю свою волю и силы? А потом боялся умереть, такое было сердцебиение. И совсем забыл о спине…

Так и не решив: поверять Нюме свою тайну или нет, Самвел вздохнул и спросил участливо:

– Ты был в жилконторе?

– Был. Опять эта Галя показала свою симпатию ко мне. – И Нюма рассказал о том, что произошло в жилконторе…

– Вот видишь! – вскричал Самвел. – Я прав – ей небезразлична твоя судьба!

И Самвел принялся убеждать соседа в загадках женской души. В том, что женщина в своем отношении к мужчине, который ей небезразличен, способна на самые алогичные поступки, только не на равнодушие. Точно своей горячностью Самвел пытался внушить соседу, что и он не так уж одинок. И тем более должен понять его, заброшенного судьбой на чужбину. И если сосед знает о его тайном увлечении женщиной из сберкассы, то пусть будет великодушен…

– Ладно! Хватит о дворниках! – грубо прервал Нюма, давая понять, что он ни на грош не верит болтовне соседа. – Что сказал эстонец?

– Назначил встречу у метро «Петроградская», – запнулся Самвел. – На восемь часов.

– Так уже без двадцати!

– Как?! – всполошился Самвел. – Вот зараза. Я просил его прийти к нам домой! Нет, говорит, некогда. Еще сказал, что ваша паршивая собака, написала на его куртку…

Нюма и не знал об этом. Он тогда не провожал эстонца, обиделся на их «сепаратные» переговоры с Самвелом в его комнате. Значит, Точка так отомстила за его обиду. И вновь тоска по собачке сжала сердце.

Самвел, бормоча проклятия по-армянски, ушел к себе, переоделся и выскочил из квартиры с необычной резвостью.

Вот что делает любовный порыв, невзирая на возраст и инвалидность, усмехнулся Нюма, отметив, что Самвел не пригласил его на встречу с эстонцем. Правда, Нюма бы отказался. Ему расхотелось бегать по скупкам и антикварным магазинам. Но почему не пригласил? Ведь пока они компаньоны. Хитрит что-то Самвел, хитрит…

Вода в кастрюле закипала лениво. Ожидание раздражало. Да и какой суп в восемь вечера?! Нюма заменил кастрюлю на чайник и вернулся в свою комнату. Старый костюм с хлястиком на пиджаке вот уже несколько дней отвисал в шкафу, ждал своего часа. Нюма вытащил костюм на свет и осмотрел. И чего его так раскритиковал Самвел? Тоже франт выискался, а у самого приличной пары брюк нет. А те, что есть, времен раннего Брежнева, или, скорее, позднего Хрущева – с широченной штаниной. Да и Фирка хороша! Вместо того, чтобы купить отцу пару приличных брюк, тоже навела критику. А костюм не так уж и плох. Если аккуратно срезать этот школьный хлястик, вообще отличный костюм. Особенно, когда отвиселся…

Нюма вернул костюм в шкаф и посмотрел на телефон. Но трубку не взял. Он чувствовал особое томящее наслаждение, оттягивая момент, когда поднимет трубку и наберет номер телефона кандидата технических наук Евгении Фоминичны Роговицыной. И в то же время он испытывал физический испуг от того, что ему вновь ответит чужой женский голос с акцентом. И сообщит, что Жени нет дома. Это будет уже третий его звонок…

Нюма поглядывал на телефон, точно кот на загнанного в угол мышонка в предвкушении удовольствия. Да и телефон, казалось, отвечал Нюме своими десятью круглыми глазенапами, подзадоривая и усмехаясь. Мол, бери пример с соседа, он тоже не мальчик, а ты даже позвонить не решаешься. И кому? Стародавней знакомой, общение с которой лет сорок назад разрушила ревнивая Роза…

Поэтому дверной звонок на мгновение озадачил Нюму, ему показалось, что это дал о себе знать телефон. Бухтя под нос что-то невнятное, Нюма поспешил в прихожую. Мутное очко дверного глазка рисовало физиономию под лыжной вязаной шапочкой…

– Это я, Дима. – раздался голос шмендрика. – Откройте. Я нашел вашу собаку.

Волнение лихорадило Нюму. Никогда еще он так не проклинал себя за неисправный замок…

Наконец дверь распахнулась. Круглое лицо мальчика Димы лукаво улыбалось. А кулачок сжимал кончик бельевой веревки, которая тянулась к нише со ржавой трубой. В скудном освещении подъезда Нюма видел, как в глубину ниши забилась белая собачонка.

– Точка, Точка, – спазмы сдавили горло Нюмы. – Иди сюда, моя хорошая. Я тебя так искал…

– Боится, – проговорил мальчик Дима. – Бегала по улице. Голодная и холодная. Боится.

– Как боится? – растерялся Нюма. – Точка меня боится? Чушь собачья! Точка, девочка моя! Кто же тебя так напугал? Иди сюда.

– Иди сюда! – прикрикнул мальчик Дима и потянул веревку.

Сопротивляясь всеми лапами, собачка захрипела.

– Постой, задушишь! – вскрикнул Нюма. – Дай мне веревку.

– А где награда? – без обиняков спросил мальчик Дима, пряча за спину веревку.

– Будет тебе награда, шмендрик, – торопливо проговорил Нюма. – Сто рублей!

– Мало! – отрубил Дима. – Столько дней ее выслеживал.

– Где?!

– Везде. По всем улицам.

– Ладно! Прибавлю тридцатку. Сто тридцать, – вздохнул Нюма. – Больше у меня нет, клянусь.

– Так и знал, что обманете, – обиделся Дима. – Хорошо. Гоните деньги. Я подожду.

Нюма предупредил Диму, чтобы тот не тянул веревку, и поспешил за деньгами. Хотя и жалко было, почти треть его пенсии… Вернувшись, он застал Диму в той же позе, с веревкой в руке…

– А другой дядька, который армян, не подкинет награду? – с надеждой сорвать побольше, поинтересовался Дима. – Ведь это и его собачка.

– Не знаю, – Нюма заглянул в нишу. – Он ушел по делам.

– Знаю, по каким делам, – вздохнул мальчик Дима. – К мамке моей вяжется.

Нюма выпрямился и уставился на шмендрика.

– А что?! – продолжал мальчик Дима. – Сам видел.

– Вот тебе раз! – прикинулся Нюма. – Она ему в дочки годится… Сколько ей лет, твоей маме-бабушке?

– Скоро пятьдесят восемь стукнет, – простодушно ответил Дима. – Ладно, сам ему скажу, пусть подкидывает. Приду домой и скажу. Он, наверно, у нас сидит, чай пьет.

– Вот как?! – расстроился Нюма. – Ну, где там Точка?

– А деньги? – канючил Дима.

– В кармане. Приму собачку и получишь! – зло отрезал Нюма. – Не обману.

Он присел перед нишей, заглянул в полутьму и просунул руки. Собачка зарычала и тявкнула.

– Что это с ней? – Нюма одернул руки и посмотрел на Диму.

Тот стоял расстроенный.

– Да что с ней чикаться?! – воскликнул Дима и решительно потянул веревку.

Тявкая и рыча, собачка оставляла укрытие. Едва показались передние лапы, как Нюма, не заглядывая в мордочку, подхватил лапы и поднял над собой. Перед глазами Нюмы оказалось розовое брюшко собачки, оттянутое задними лапами.

– Это что ж такое?! – вскричал Нюма. – А, шмендрик?!

– Что? – невинно вопросил Дима.

– Что это за… восклицательный знак?! Я тебя спрашиваю!

– Где? – нахраписто спросил Дима.

Нюма повел подбородок в сторону покорно повисшего между задними лапами маленького хоботка.

– Что это такое? – Нюма наливался злостью разочарования.

– Хвостик! – держался из последних сил пристыженный мальчик Дима. – Какая разница! Тоже хорошая собака!

Нюма опустил песика на пол.

– Аферист! – выкрикнул Нюма и перешагнул порог прихожей.

Прежде чем захлопнуть дверь, он залез в карман, нашарил деньги, отсчитал тридцать рублей и протянул мальчишке.

– И этого тебе много, головорез! Представляю, что из тебя получится.

Мальчик Дима сунул деньги в курточку.

– Почему сразу: головорез?

Нюма захлопнул дверь.

День для Евгении Фоминичны Роговицыной сложился на удивление удачно. Даже не верилось. Две недели она наведывалась на завод, пыталась получить договорные деньги за двухмесячную работу. И все безрезультатно. Она уже отчаялась. Решила, что ее, как говорится, кинули. А сумма немалая, две тысячи шестьсот рублей – при ее месячной пенсии в пятьсот сорок – вообще сумасшедшие деньги… И вдруг утром позвонили и предложили прийти на завод, в бухгалтерию. Так что можно не отчаиваться, не бегать по антикварным магазинам. Повременить…

Евгения Фоминична посмотрела на горку, где за стеклом прятались остатки фамильной роскоши семьи Роговицыных. Среди мраморных, бронзовых и серебряных вещиц затесался и тот самый «Погонщик мула», которого отверг привереда-антикварщик. Что касалось мула, то отломился всего лишь кусочек морды, да и то незаметно – место закрасили, как и палец погонщика-араба. Когда-то фигурка принадлежала графу Шувалову, подарок какого-то дипломата. А прапрадед Роговицыной приятельствовал с графом и выиграл «Погонщика» в карты. Вообще-то в семье было много приметных старинных вещей, да со временем порастерялись. Еще бы – двадцатые годы с их голодухой, тридцатые с их страхом реквизиции, сороковые с блокадой, пятидесятые с чем-то еще и так далее. Ведь всегда денег не хватало, приходилось что-то продавать. И эти девяностые свалились нежданно-негаданно…

Сколько раз Евгения Фоминична корила своих пращуров, что те не уехали из России, ведь была возможность, в далекие уже двадцатые годы. А все дед, ученый-физиолог, ученик академика Павлова. Уехал же в Париж его брат, химик… И не столько корила Евгения Фоминична, как ее дочь Анна и особенно внук Володька. Тот вообще оборзел со своими друзьями патлатыми, поэтами-собутыльниками из кабака «Сайгон», что на углу Владимирского проспекта и Невского. Бывало, ввалится подшофе к бабке и попрекает: «Эх, Женька, Женька, ты же умная старуха. Ведь была возможность вывезти всю кодлу во Францию, к двоюродному деду, когда де Голль якшается с Хрущевым. Сколько приличных людей ломануло к лягушатникам, объединялись с родственниками, а ты? Родился бы я в Париже и был бы мусьём, а не сраным товарищем…» Родился бы он в Париже, еще вопрос. А в России он родился – и это факт. А кто отец, неизвестно. Дочь Анна забеременела на четвертом курсе. Тоже, как впоследствии и ее сынок, шастала по разным «сайгонам» и кухонным тусовкам, пока мать вкалывала, как Папа Карло. Особенно после смерти мужа. Надо было тянуть все семейство. И с чем осталась? С жалкой пенсией и крохами былого добра. Остальное из вещей она отдала дочери, когда та переехала с сыном в отдельную кооперативную квартиру, выстроенную Евгенией Фоминичной…

Так что первая сегодняшняя удача – денежная. Вторая удача – даже не понятно: удача ли это? Скорее, приятная неожиданность, дуновение ветерка из давно минувшей молодости – предстоящий визит Наума… Признаться, неожиданная встреча в антикварном магазине взволновала Евгению Фоминичну; И дернуло же ее натянуть тогда на голову жуткую заячью шапку. Еще засаленная дубленка, в которой она выглядела, как бомжиха… А ведь Лаура, квартирантка, просила ее надеть пальто, замечательное пальто-реглан с меховым воротником, что она купила в Ереване. Нет, надела дубленку. Думала, ее несчастный вид растрогает антикварщика и тот даст нестыдную цену за «Погонщика мула». Старая дура! Странно, как антикварщик вообще не выгнал ее, как ту смешную собачонку Точку… Ну да ладно! У нее есть, что натянуть на себя к приходу гостя. Хотя бы бирюзовый костюм, в котором она делала доклад на конференции в Турку, лет пять назад. Тогда ее внешний вид произвел большее впечатление, чем сообщение о «методике разводки печатных плат»…

Евгения Фоминична поднялась с кушетки, подобрала сигареты и вышла на лестничную площадку покурить.

Лимонный солнечный блик уютно разлегся на сколотых гранитных ступеньках. Когда-то окна подъезда украшал витраж и солнце отражалось на ступеньках цветным коллажем. Даже в блокаду витраж устоял, а в «перестройку» не удержался и позволил солнышку напрямую заглянуть в сизую хмурь подъезда.

Прикрыв глаза, Евгения Фоминична с наслаждением втягивала сигаретный дымок, подставив лицо случайному ноябрьскому теплу. Под ласковым компрессом мысли как-то плавились, становились обтекаемыми, «толерантными»… Она уже без особого раздражения думала о том, что выкинула Анна, – пристроилась петь в крематории, когда отпевали покойников. Ее заметили там знакомые. Ничего зазорного. Но стоило ли заканчивать физтех? На гневный упрек матери Анна ответила: «Захочешь жрать, запоешь не только в крематории. Ты ведь знаешь, что творится в моей лаборатории! Со мной, между прочим, стоит в клире инженер-конструктор с двадцатилетним стажем. Так что, Женя, помалкивай». И Евгения Фоминична помалкивала… Она и по своему «Союзспецавтоприбору» отлично знала, какие наступили сумасшедшие времена. Из девятнадцати сотрудников в лаборатории осталось семеро, да таких, которых вообще к технике нельзя подпускать. А все головастые разбежались кто куда. Одни на дому сколачивали «мини конструкторское бюро», уповая на частные заказы. Другие плюнули на все и подались в торговлю. Кто продавал доски для строительства, кто, прямо на улице, развешивал из мешка дефицитный сахарный песок, Евгения Фоминична сама видела. И это высококлассные электронщики! Да и на заводе, где она консультировала разработку нового прибора, черт-те что творилось. Цеха обезлюдели, производство простаивало. Появились слухи, что в ближайшее время начнется приватизация. Всем раздадут какие-то чеки-ваучеры, по ним любой человек заимеет право на частичку государственной собственности. Если вложит эти ваучеры в акции какой-нибудь компании. А мудрец, который это надумал, – некий Чубайс, – наобещал каждому владельцу ваучера по автомобилю «Волга» в ближайшее время. И даже два автомобиля. Каждому! «Нет, без лукавого здесь не обошлось, – Евгения Фоминична пригасила сигарету о жестянку на подоконнике. – И фамилии какие-то диковинные: Чубайс, Собчак. Да и сам президент этот, Ельцин. Вроде из таежных елей и вышел».

В шахте лифта раздалось резкое бряканье металла – кто-то влез в кабину. И через мгновение ржавый трос, натуженно кряхтя, принялся тащить свой груз на этаж…

Возможно, Лаура возвращалась со своих занятий. За время, что Евгения Фоминична поселила у себя знакомых из Еревана – инженера Сеида Касумова и его жену-пианистку Лауру, – она привязалась к своим постояльцам. То было не новое знакомство. С ведущим инженером химкомбината имени Кирова Сеидом Курбановичем Касумовым она познакомилась лет десять назад во время командировки в Ереван. Толковый специалист-механик, он закончил Индустриальный институт в Баку и был направлен в Ереван на работу, где вскоре возглавил отдел по разработке новых технологий. Женился на армянке Лауре Сосунян и бездетно жил в центре города неподалеку от церкви Святого Саркиса. В их просторной трехкомнатной квартире неоднократно останавливалась Евгения Фоминична, когда приезжала на комбинат. «Какой может быть шашлык в гостиницах?! – говорил Сеид Касумов, перевозя чемодан Евгении Фоминичны из гостиницы в свой замечательный дом, отделанный красным армянским туфом. – Разве в гостинице вам дадут настоящий эчмиадзинский бозбаш?! Да никогда в жизни. В лучшем случае дадут суп с горохом на ошпаренной баранине. А моя Лаура приготовит настоящий бозбаш с поджаренной бараниной и сумахом. Пальчики оближете, клянусь Аллахом!» К тому же Лаура оказалась замечательной пианисткой. Вечерами – мягкими южными вечерами, – когда на просторном балконе квартиры собирались друзья Сеида «на ленинградскую гостью», Лаура музицировала. С высоты балкона далекий контур снежной шапки библейского Арарата и сполохи карбитных печей комбината пробуждали в душе Евгении Фоминичны острое ощущение какой-то чистоты бытия. Какой-то нужности существования ее и всех этих славных людей, что так неназойливо и тепло выказывали ей свое уважение…

И как это не вязалось с зимним вечером восемьдесят восьмого года, когда в квартире Евгении Фоминичны раздался телефонный звонок. Взволнованный, временами всхлипывающий голос Лауры поведал о том, что в сознании Евгении Фоминичны не укладывалось, что Сеид, как азербайджанец, вынужден покинуть Армению. Что его выбросили с комбината, как собаку. С комбината, которому Сеид отдал пятнадцать лет жизни. И пять лет не слезал с «Доски почета». Что соседи грозят его убить! За что?! За то, что он азербайджанец! Требуют, чтобы Сеид отдал им их Карабах! Она же, армянка, хоть и может оставаться, но как ей бросить любимого мужа. А в Баку с Сеидом ей, армянке, ехать нельзя – в лучшем случае, не впустят… Что Сеид, опытный инженер. Возможно, он найдет работу в Ленинграде? У него много печатных статей, его имя знают. Да и она не белоручка, может преподавать хотя бы сольфеджио где-нибудь в училище. Они бы приехали, сняли где-нибудь комнату… На протяжении всего разговора Лаура, беспрестанно повторяла, что муж не знает о ее звонке, что у него депрессия, что он опустил руки, что просил не звонить в Ленинград, но Лаура не послушалась и позвонила…

Евгения Фоминична, не раздумывая, пригласила их к себе. Работу Сеиду она нашла, хотя ненадолго. И вот уже год, как Сеид где-то днями пропадает, ищет работу: говорит, что подрабатывает. Во всяком случае, деньги приносит, и даже платит Евгении Фоминичне за постой. Да и Лаура пристроилась. У кого-то на квартире она, частным образом, преподавала музыку детям.

Нудный поскрип троса оборвался, и кабина лифта с лязгом остановилась у площадки этажа. Точно лошадь на полном скаку. Казалось, Евгения Фоминична даже услышала ржанье… Двери кабины распахнулись, и на площадку вышла Лаура с букетом гвоздик. Увидела хозяйку и улыбнулась, растягивая напомаженные губы под едва заметным пушком, точно робким посевом мальчишеских усиков. Лаура не только не стеснялась этих «усиков», а, наоборот, посмеивалась над ними. Говорила, что в школе ее называли Буденным. Что же касалось мужа, то Сеид, поглаживая гладко выбритое лицо, приговаривал: «В настоящей кавказской семье должен хоть кто-нибудь быть с усами!» Правда, в последнее время Сеид не очень следил за собой и в семье наметилось пополнение усатых…

– Тетя Женя, дорогая, простудитесь, – Лаура обхватила тощие плечи хозяйки и направилась к порогу квартиры. – А цветы, это вам… От меня и моих учеников.

В прихожей она сбросила плащ и принялась подбирать под цветы удобную посудину.

– Давно у нас не было в квартире свежих цветов, – Евгения Фоминична растерянно осматривала полки, желая помочь квартирантке.

– Теперь появятся. У одного моего ученика отец торгует цветами, – Лаура подобрала вазу, налила в нее воду и поставила цветы. – Кстати, как там ваш знакомый? Придет? Я угощу вас долмой. Утром приготовила. Сеид вчера принес неплохое мясо.

– Спасибо. Договорились на пять, – Евгения Фоминична посмотрела на часы.

Уже пятый час. Надо бы привести себя в надлежащий вид – переодеться, подкраситься, хоть это и забавно в такие годы. Ее всегда потешали подобные ветхие кокетки. А вот, поди же… Недавно Сеид подарил французский косметический набор. Евгения Фоминична собиралась передарить его дочери, да все не было оказии. Ладно, Анька обойдется, наверное, сшибает на этих отпеваниях нестыдные деньги – народ мрет с таким энтузиазмом, словно ждал, когда власть возьмут демократы, чтобы потерять последнюю надежду на приличное существование…