Текст книги "Нюма, Самвел и собачка Точка"

Автор книги: Илья Штемлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

После школы Фира поступила в Технологический институт. Без хлопот, хотя было известно, что в «техноложке» не привечали абитуриентов с «пятым пунктом» в паспорте. На весь поток было двое таких студентов – Фира и какой-то «вундеркинд Зальцман». Однако она не доучилась. Ушла с третьего курса, влюбилась в парня из Военмеха и перевелась в его институт, на курс ниже. Кстати, тот парень, Сергей, и был племянником Самвела, он и пристроил своего дядю квартирантом в комнату Фиры перед эмиграцией. Несмотря на то, что их отношения к тому времени разладились: Фира собралась выйти замуж за доцента того же Военмеха. Только вот перед самой свадьбой доцент, напившись, назвал ее жидовкой, и Фира дала доценту в морду. Протрезвев, доцент умолял его простить, говорил, что у них, у поляков, слово «жид» не такое уж плохое, так у них зовут евреев. Но Фира оставалась непреклонной. И мать ее поддержала. Роза считала, что связывать свою жизнь с человеком, для которого слово «жид» в порядке вещей, значит, не уважать себя. Раздосадованным доцент принялся строить Фире козни, а Фира ворвалась как-то на кафедру и громко высказала все, что думала о том доценте…

После чего ушла из института, связалась с какой-то компанией. И пошло-поехало. Это было жуткое время – квартиру осаждали мерзкие типы, пьянь, картежники, девки. Соседи вызывали милицию. Фира раз или два делала аборт. И вообще – «катилась по наклонной». Чашу терпения родителей переполнила история с воровством серебряных ложек. После чего Фира отделилась от родителей, съехала с квартиры, впустив в свою комнату квартиранта Самвела, о чем накануне отъезда в эмиграцию просил ее бывший возлюбленный Сергей…

С годами Фира стала все больше походить на мать. Не фигурой, нет. Пока нет. Роза была невысокого роста, кряжистая, задастая. Фира – наоборот. А вот рот – тонкогубый, большой – такой же, как у матери. И – лоб. Он как-то стал круче выпирать из-под челки, как у Розы…

– Ты становишься похожей на маму, – проговорил Нюма.

– Лучшего комплимента ты не мог подобрать? – Фира взглянула на фотопортрет Розы, забранный в узорную раму. – Впрочем, она когда-то была ничего.

– Ничего? – ревниво переспросил Нюма. – Она была красавицей!

– Тогда почему она запала на тебя? – лениво обронила Фира.

– Вот еще, – растерялся Нюма. – Я не всегда был таким старым бревном.

– Старым не всегда. А что касается бревна…

– Слушай. Ты не так часто видишься с отцом, могла бы…

– Не злись, папахен, – перебила Фира. – Ты же знаешь свою стерву-дочь. А люди меняются не с таким постоянством, как день и ночь…

– Вот и возьми свои деньги, – буркнул Нюма. – И уходи.

– А то науськаешь на меня свою собаку? – засмеялась Фира. – Кстати, как ее зовут?

– Не знаю, кто из вас большая собака? – не удержался Нюма.

– Я! – с готовностью подхватила Фира. – Так как ее зовут?

– Точка, – смягчился Нюма. – Ее нашли у пивной точки.

– Возьми эти деньги ей на жратву. Подарок. От сестры!

– Именно, – кивнул Нюма. – С чего это ты такая добрая?

– Дела складываются удачно, – Фира положила руки на затылок и сладко потянулась, выпятив свою красивую грудь. – К большому корыту меня пристроили. Теперь я специалист по кадрам мэрии.

– Не больше не меньше! – удивился Нюма. – И что это значит?

– Я и сама пока не знаю… У меня был приятель, Сашка Зальцман, студент из «Техноложки». Талантливый парень, его так и звали – «вундеркинд»… Мама его знала. Он еще замок сломал в наших дверях…

– А… Пьяница, – подхватил Нюма. – До сих пор мучаемся с этим замком… Ну и что?

– Словом, он большая шишка в Смольном. Лицо, приближенное к мэру. Тот сколачивает свою команду. А Сашка – голова!

– Зальцман, – со значением заметил Нюма.

– Какая разница! Другие времена… Меня уже зачислили в штат. Выдали удостоверение. С понедельника на работу, в Смольный… Ну? Что скажешь?

Нюма поджал губы. Что он мог сказать? События, что происходили на экране телевизора или прочитывались в газетах, ему представлялись сполохами северного сияния – далекие, загадочные, красивые, но холодные. То была другая жизнь. А на его Бармалеевой улице как не было горячей воды много лет, так не было ее и сегодня, хотя Нюма исправно за нее платил. Да в магазинах шаром покати… В памяти ненадолго задерживались какие-то фамилии: депутаты Салье, Щелканов… Мэр города со смешной фамилией – Собчак… Тот не очень ладил с депутатами из Ленсовета. Видно, хотел полной власти. Драчка между Смольным и Мариинским дворцом, где заседал Ленсовет, увлекала, как футбол, – кто кого. Особенно в очередях за продуктами и на рынках. Да и просто в уличной толпе. Одни были на стороне президента страны Горбачева, другие за президента России Ельцина и того же Собчака, его человека в Ленинграде…

Лично Нюму все эти фамилии мало интересовали, как мало интересовали те, кто был до них, при той власти. У всех у них были свои интересы. Как говорила покойная Роза: «Вор сидит на воре и вором погоняет». А теперь вот и Фирка влетела в политику. Интересно, чем это закончится, если в Смольный сядут такие специалисты?

Нюма пожевал губами и произнес:

– Так где же ты сейчас живешь? Все у друзей?

– Пока да. Но Зальцман обещал мне приличную квартиру. Как сотруднику аппарата мэра. И дачный участок в хорошем месте. Они составляют список.

– О! – вздохнул Нюма. – Начинается!

– Ты что, против?

– Нет. Я не против. Наоборот! Теперь я спокоен за этот Смольный… Интересно, тогда зачем ты сегодня пришла, если отказываешься от своих денег?

– Во-первых, я не знала, что у вас появилась эта… Точка, и ее тоже надо кормить. Во-вторых, я пришла повидать тебя. Ты ведь мой папа. Или ты мне уже не папа?

– Папа, папа, – Нюма почувствовал, как набухли веки глаз.

Только этого ему не хватало…

– Ну… а что тот Зальцман? – пересилил себя Нюма. – Он женится на тебе?

– Это зависит не от него.

– А от кого?

Не ответив, Фира коснулась губами колкой щеки отца и вышла из комнаты.

…После визита дочери Нюма резко ощущал свой возраст. Слабели ноги, слезились глаза, потели ладони, по телу разливалась слабость. В такие минуты он особенно остро испытывал одиночество.

«Проверь кровь на сахар, – советовал Самвел, – может, это диабет? Надо вовремя схватить. Или давление. Помнишь, я тебе вызывал неотложку?» Какой к черту диабет? Какая гипертония? Просто, я старый хрен, одинокий, никому не нужный семидесятишестилетний старик. И все это видят, прежде всего дочь. Почему-то собственную старость человек замечает позже окружающих. Печально, когда начинаешь ощущать не только свою ненужность, а и то, что ты помеха другим. Все, что тебя тревожит, в представлении окружающих не более, чем занудство старика. И все, чем ты занимаешься, – бред и фантазии старого человека. Нет большего унижения, чем старость. Для того, кто прожил активную жизнь. Когда каждое твое слово принимается как глупость, а то и проявление маразма… Но самое страшное, это ощущение зависимости от тех, кто всю жизнь зависел от тебя. И нет большей казни, чем ожидание от них просто добрых слов, не говоря уж о дружеском разговоре. Единственное утешение тут – мстительная мысль, что наступит и их час испытать твои печали. Мысль слабая, летучая. Способная подвести к дреме, или, в лучшем случае, ко сну…

И Нюма задремал. Голова тяжелела, тянулась вниз, выпячивая тесто подбородка. Обе руки бессильно повисли, а ноги, разогнутые в коленях, расползлись в стороны, точно рассорившись между собой… Непонятно – уснул он или только пребывал в дреме?! В сознание Нюмы проникали видения… Маленькая девочка, похожая на Фиру, шла за светловолосой девушкой, похожей на Розу, какой Нюма ее увидел впервые, в Сберкассе на углу Невского проспекта и улицы Бродского. Потом оказалось – это же надо, такое совпадение, – что Роза дочь его начальника, старшего стивидора Торгового порта… Судьба!.. Следом за девочкой и девушкой, на длиннющем поводке, бежала собачонка с заплаканными глазами… Девочка, то и дело оборачиваясь, звала собачку… Точка, Точка…

Нюма разлепил сухие губы и, в полудреме, пробормотал про себя: «Точка, Точка…»

И слух его принял тихое, и какое-то деликатное, поскуливание.

– Точка? – Нюма посмотрел на пол. – Ты чего?

Услышав голос хозяина, собачонка осмелела и позволила себе вежливо тявкнуть… «Спишь?! – говорил ее кроткий вид. – А кто даст мне жранькать? Или ты думаешь отделаться манной кашей? Когда я сама видела в холодильнике треску. Хорошенькое дело: один хозяин где-то шастает с утра, второй – спит… А кто жранькать мне даст?! – и, осмелев, Точка дерзко пролаяла. – Жранькать давай!»

– Ладно, ладно. Сейчас что-нибудь придумаю, – Нюма, ворочаясь, принялся вызволять себя из кресла. – Кажется, в холодильнике треска дожидается. Отварить ее? Или так поешь?

«Так слопаю, – одобрила Точка бормотание Нюмы. – Чего уж там! Ждать, пока ты ее сваришь? Так пойдет», – и Точка весело зацокала коготками лап по линолеуму коридора, торопясь за хозяином…

– Где же этот Самвел? – бросил в пространство коридора Нюма. – Чтобы старый человек весь день где-то пропадал! Зимой! И с больной спиной!

«А черт его знает! – Точка обогнала Нюму по наиболее короткому пути к холодильнику – И при чем тут твой Самвел-волосатик?! Не отвлекайся! Жранькать давай!»

Нюма распахнул холодильник и посмотрел в его скудное брюхо. В прорехе мокрой газеты виднелся бледный хвост трески. Рыба уже достаточно оттаяла и вполне годилась для варки. Нюма снял с гвоздя кастрюлю, чье закопченное днище давно нуждалось в чистке, а еще лучше – в отправке на помойку…

Точка внимательно наблюдала за действиями хозяина, прядая ушами и похлопывая хвостиком по линолеуму.

– Имей терпение, – попенял Нюма собачке. – Сейчас вскипячу воду, посолю…

«Хватит болтать, – говорил нетерпеливый вид Точки. – Мы же договорились! Не желаю ждать. Тем более из такой гадкой кастрюли. Если хочешь: вари себе в ней и травись. Давай рыбу, дед, не издевайся!» – и Точка строго залаяла, что она себе позволяла, в основном, но отношению к воронам и кошкам. Перевела дух и вновь пролаяла, уже в сторону прихожей откуда доносился шорох снимаемой одежды.

– Что она лает?! – вопросил Самвел из прихожей. – Не узнала? – и, переступив порог кухни, проворчал: – Что лаешь, не узнаешь?

«Узнаю! Пока узнаю. Но все равно – сходи в парикмахерскую. А то совсем оброс, на меня стал похож! – не унималась Точка. – И не отвлекай Нюмку. И так трески мало!»

– Ара, перестань лаять! – крикнул Самвел. – Что с тобой?!

– Боится, что ты отнимешь у нее рыбу, – догадался Нюма.

– Дура! Нужна мне твоя вонючая треска, – серьезно проговорил Самвел.

Нюма обидчиво отвернулся. Не так плоха эта треска, за которой он вчера отстоял очередь на Пушкарской. Кстати, рядом с антикварным магазином, где Самвела засекла дворник Галина…

Но Нюма промолчал. И Точка умолкла, зарывшись носом в миску, куда Нюма положил кусок трески.

Самвел ушел в свою комнату и тотчас вернулся.

– Что, дочка не приходила? – спросил Самвел.

– Приходила, – Нюма продолжал копошиться у плиты.

– А почему деньги на столе? Забыл отдать? Или опять поругались?

– Она не взяла. Отдала Точке на кормежку. Подарок.

– Ее дело. Только пусть потом не говорит. Как в прошлый раз…

Самвел припомнил старую уже историю. Когда Фира ворвалась со скандалом на Бармалееву улицу, мол, квартирант недодал ей сто сорок восемь рублей – почти половину ежемесячной оплаты. Самвел смутился и молча вернул деньги. А назавтра Фира заявилась и сказала, что произошло недоразумение, что деньги она обнаружила. И ушла, без тени смущения на лице. Едва извинившись. После чего Нюма долго не мог найти себе места. Стыд за близкого человека горек и долго не проходит…

– Надо поговорить, Наум, – произнес Самвел.

– Поговорить? Очень хорошо, – с готовностью кивнул Нюма. – А то весь день разговариваю с Точкой…

Собачка подняла голову от банки. Посмотрела на Нюму. Потом на Самвела. И, не найдя ничего, достойного внимания, вновь вернулась к рыбе.

– Слушай, она не подавится? – обеспокоился Самвел.

– Я кости убрал, – для наглядности Нюма приподнял край газеты.

– Молодец, – похвалил Самвел. – Теперь и мне помоги… Мой племянник Сережка у меня как кость в горле. Клянусь здоровьем.

«Странная у него манера, – подумал Нюма, – как что – клянется. То здоровьем, то жизнью, то тем оболтусом-племянником, то сестрой, а то и мамой…» Самвел, в порыве искренних чувств, как-то не замечал комизма клятв, звучащих из уст старого человека. Самвел был типичным представителем Кавказа, горячим и азартным. Честно говоря, Нюма и сам иной раз клялся, но не с такой же истовостью! Нет, восточные люди особенные. Поэтому они гак разодрались – армяне с азербайджанцами. Да и узбеки хороши! Тоже устроили заварушку в своем Самарканде, мало никому не показалось. Сколько убитых и зарезанных! А история с турками-месхетинцами? Сперва их изгнали из того же Узбекистана, теперь выгоняют из Краснодара. Совсем взбаламутилась страна с этой пере стройкой. Нет, напрасно развалили ее, напрасно. Люди жили, хотя и трудно, но мирно, без крови…

– Здесь поговорим? Или пройдем в комнату? – спросил Нюма и выключил огонь под кастрюлей.

– Можно и здесь, – Самвел вздохнул. – Пусть собака тоже послушает…

– Семейный совет, – Нюма придвинул табурет и сел.

Он смотрел снизу вверх на своего соседа. Острый кадык Самвела, размером с перепелиное яйцо, перемещаясь, разглаживал пупырчатую кожу горла.

– Понимаешь, этот ненормальный, мой племянник Сережка, прислал письмо… Жалко, ты не читаешь по-армянски…

Нюма виновато пожал плечами и усмехнулся:

– Не я один. Точка тоже не читает по-армянски, я уверен. Да? Точка!

Услышав обращение, собачка с готовностью задрала голову и помахала хвостом. В надежде, что обращение связано с едой. Наверняка в холодильнике еще что-нибудь завалялось.

«И нечего улыбаться, Нюмка, – говорили ее глаза, – думаешь, подсунул кусочек трески и свободен? А кисель? Зажал? Кисель из пачки. Сама видела, как ты его сварил и упрятал в холодильник. Думаешь, маленьким собачкам кисель не нужен?»

Переждав, Точка разочарованно вытянула передние лапы и положила на них голову.

«Может, плеснуть ей кисель? – вдруг подумал Нюма, глядя в плачущие глаза собачки. – После такой трески самый раз смочить горло».

Нюма встал, шагнул к холодильнику и вытащил миску с беленым комковатым варевом. Взял ложку и, наклонившись, принялся выплескивать часть содержимого миски в вылизанную банку из-под балтийской сельди.

– Ара, я с тобой разговариваю, а не с твоей жопой, – обиделся Самвел.

– Извини, Самвел-джан, – Нюма выпрямился. – Мне показалось, что она просит киселя.

– Мало ли что она просит, – проворчал Самвел. – У меня серьезный разговор, а ты со своим крахмалом. Таким киселем только обои клеить.

Теперь обиделся Нюма. Кисель «Фруктовый» давали по три пачки в руки в магазине на Большом проспекте. И только по визитке. Нюма час простоял в очереди. Кроме киселя, он купил по той визитке триста грамм масла, триста грамм сыра и кило гречи. Да, еще пол-литра постного масла. Все, что было положено пенсионеру на месяц…

– Так о чем пишет твой племянник? – переборол обиду Нюма и, упрятав миску в холодильник, вернулся на свое место.

– О чем может писать этот шалопай? – вздохнул Самвел. – Я тебе уже говорил.

– Говорил. Мимоходом. – Нюма кивнул. – О каком-то бизнесе…

– Понимаешь, предлагает мне заняться бизнэсом, – в голосе Самвела звучало и возмущение, и искреннее удивление. – Предлагает покупать ценные вещи и отправлять ему, в Америку… Через каких-то людей в Эстонии. Им отправлять из Ленинграда, а те отправят ему.

– А… деньги? – спросил Нюма первое, что пришло в голову.

– За деньги, пишет, не беспокойся. Сколько надо-получишь, со своим процентом, – вяло пояснил Самвел. – Пишет: сейчас у вас в стране такой бардак, что грех им не воспользоваться. Люди от нужды продают разные вещи. Среди них наверняка есть очень ценные.

– Как во время блокады, – буркнул Нюма.

– Вот именно, – согласился Самвел и, словно оправдывая племянника, добавил: – А он при чем здесь? Они продают, он покупает…

– Не он, а ты покупаешь, – поправил Нюма.

– А мне что? Я ему помогаю. Не ворую, не граблю. Покупаю и отправляю. Сейчас везде говорят: бизнэс, бизнэс… Это и есть бизнэс.

– Хорошо, а я при чем?

– Ты тоже можешь заработать. Ты – местный… Я хожу по всяким скупкам, спрашиваю. Мне как-то не доверяют. Смотрят с подозрением. Ты – другое дело… К тому же, если приходит человек твоей нации, сразу ясно, что серьезный покупатель…

– А твоей нации? – ревниво прервал Нюма. – Армяне всегда славились торговой жилкой…

– Это верно, – согласился Самвел. – Но они думают, что я азербайджанец, с колхозного базара. Репутация, понимаешь… Тебе тоже процент будет с каждой вещи… Город ты знаешь. Где какой толчок, ты знаешь…

– Ничего я не знаю, – растерянно произнес Нюма…

Он и вправду мало чего знал в городе, прожив долгие годы в Ленинграде. Более сорока лет он ездил по одному маршруту в Торговый порт и видел город из окна трамвая…

Предложение соседа озадачило Нюму и даже испугало каким-то… беззаконием. Хотя в стране уже давно как бы не было никаких законов. Скрытая анархия. В городе нагло хозяйничали бандитские группировки, чьи атаманы были известны не только по фамилиям, но и по адресам. Некоторые из них, по слухам, даже были депутатами Ленсовета. А во внутреннем дворе Большого дома – этой цитадели защиты закона, – говорят, который день жгут документы. Да так, что дым стелется по Литейному проспекту…

– Сам говоришь, что твой племянник шалопай, – слабо произнес Нюма. – Вовлечет он тебя в авантюру…

– И отец его такой был, – с безвольной горечью проговорил Самвел.

– Так пошли его к черту! – обрадовался Нюма.

– Ара, как «пошли к черту»?! Он сын моей покойной сестры. Когда она умирала, я слово дал…

– А где его родной отец?

– В тюрьме сидит. Знаменитый был картежник…

– И сын в него пошел, – удовлетворенно заключил Нюма.

– Ара, не твое дело! – вдруг разозлился Самвел. – Лучше за свою дочку посмотри!

– «За свою дочку», – передразнил Нюма, – моя дочка меня бы не оставила в чужом городе, а сама уехала в Америку!

– Ара, я больной был! – проорал в ответ Самвел. – А у него уже билет в кармане лежал на самолет! Я сам ему сказал: уезжай!

Точка вскочила на лапы и залаяла. Громко и как-то очень смешно, обращая голову то на Самвела, то на Нюму…

И соседи засмеялись.

Когда Нюма смеялся, его лицо, похожее морщинами на треснувшее блюдце, молодело, и оживали глаза. А Самвел смеялся тихо, прикрывая ладонью рот. Словно извинялся за два металлических резца, что тускнели в расхлябанном ряду желтых прокуренных зубов…

Оценщик антиквариата – Алексей Фомич Кирдяев – сидел у окна «скупочного пункта», размещенного в подвале дома на Большой Разночинной улице. Когда во дворе скапливались страждущие сдать в скупку свое добро, Алексей Фомич видел сквозь загаженное оконное стекло только их обувь – сапоги, ботинки, туфли, не раз топтались какие-то боты. И в подвале становилось темнее. А когда толпа клиентов редела, Алексей Фомич просматривал весь двор и даже арку дома. Тогда Алексей Фомич мог контролировать визит хозяина скупки Толяна – так он представился, когда подряжал Кирдяева на работу. Фамилией Толяна, как и прочими его анкетными данными, Алексей Фомич не интересовался – меньше знаешь, лучше спишь. Ясно было одно – Толян подставное лицо, он работал на кого-то другого. Судя по тому, с каким подобострастием он иной раз разговаривал «по делу» с кем-то по телефону.

Толян всегда появлялся неожиданно. С тем, чтобы убедиться – «не тянет ли Кирдяев на себя одеяло?» Иначе говоря, не припрятывает ли для себя какую-нибудь особую вещицу?! Да он и не скрывал. «Доверяй, но проверяй!» – хохотал он, свойски хлопая Кирдяева по плечу. И сверял выплаченные деньги с купленным товаром. Конечно, Кирдяеву обвести этого болвана было пустяшным делом, он и не таких обводил за свой век оценщика-антиквара. Но рисковать не хотелось. Ребята они серьезные, «шутят только раз и навсегда», о чем Толян и предупредил Алексея Фомича. Да тот и сам знал – антиквариат испокон веков считался занятием полукриминальным. А в эти смутные времена, когда «скупки» рождались на пустом месте – без особого догляда властей, а то и с «заинтересованным» согласием, – вообще оказались под надзором бандюганов, открыто контролировавших город. И бензоколонки, и утильсырье, и парикмахерские, и магазины…

Все, связанное с «чистыми» деньгами, крышевалось криминалом. Кирдяев и сам не понимал, как повязал себя с этими ребятишками. У них, у чертей, оказывается было досье на многих старых антикваров города, что вышли на пенсию еще при той власти. Вот они и вербовали пенсионеров в свои скупки, кого кнутом, кого пряником. Лично Кирдяева и тем и другим. Ввалились на квартиру два амбала во главе с Толяном. Тут любой струхнет, не то что язвенник Кирдяев. Да и заработок посулили в пять раз больше, чем при коммунистах. Расчет был точный – народ с голодухи попрет сдавать добро. А тут он, Алексей Фомич, со своей сетью. Бывали дни, когда на одних изделиях из «бронзы» целое состояние можно было сколотить, не говоря уж о драгметаллах…

К примеру, вчера пришла пожилая дама, принесла вещицу. И беглого взгляда было достаточно – девятнадцатый век, итальянская майолика с типичными округлыми формами темной глазури – «Игроки в кости». Слегка притертая в основании, но все равно приличной сохранности. Ради интереса Алексей Фомич заглянул в каталог. И точно. Откуда у гражданки эта вещица, Кирдяев не допытывался. Только было собрался отсчитать тысячу рублей, как гражданка передумала и, несмотря на уговоры, повернулась и ушла, сунув вещь в грязный баул. А ведь неплохие деньги были предложены. Был бы в тот момент в скупке Толян, он бы ее с такой вещицей не выпустил. Кирдяев ждал, что тетка вернется. Нередко такое происходит – иной клиент, взвешивая предложенную сумму, не сразу решаемся на продажу. Потом возвращается… Гражданка пересекла двор. А под аркой к ней подошли двое мужчин с маленькой собачкой. Наверное, знакомые, понятное дело – с такой вещицей женщину оставлять на улице без присмотра неблагоразумно. А может, и перекупщики. За свой век Кирдяев повидал всякого…

Алексей Фомич Кирдяев поглядывал в окно, прикидывая: управится ли он до обеда или придется задержаться. Очередь была человек десять. Да и клиент шел жидковатый, все шантрапа и рвань. Несли, в основном, ворованное – мельхиоровые ложки, подстаканники, в надежде выдать за серебряные. Иконы, со следами свежей краски. Фаянсовые подделки под фарфор грошовой стоимости…

Им бы встать в ряды барыг, что двумя кольцами опоясывали Сытный рынок, со своим товаром на руках. Нет, прутся в скупку, надеясь облапошить такого профессионала, как Кирдяев. Вот он и вынужден, чуть ли не взашей гонять их из подвала. И каждый еще с полчаса будет стоять во дворе, колготиться, жаловаться на несправедливость. Пока не явится Толян и приструнит недовольного своим методом… Вообще-то, по наблюдению Алексея Фомича, обеднел народ. Годами нелегкая, безденежная жизнь изрядно распотрошила сусеки. Со стороны это не заметно – антикварные магазины ломились от вещей, но настоящая ценная вещь попадалась все реже и реже. И приносить ее стал человек случайный, не понимающий, с которым говорить не о чем. А бывало, Кирдяев, чувствуя клиента, такое узнавал о выставляемой на продажу вещи, что хоть пиши роман. И всегда давал нестыдную цену. А когда вещь уходила к новому владельцу, он искренне печалился, словно отрывал от себя…

А что может поведать о своей вещи эта бабка, что наконец добралась к стойке оценщика? Платок, повязанный поверх потертой каракулевой шапки, делал ее личико маленьким и жалким. Еще и тощие руки в старческих пятнах вылезали из-под ветхих обшлагов тулупа. Такие бабки приволокут какую-нибудь дребедень и всю душу измочалят, если их сразу не поставить на место.

– Ну?! – произнес оценщик Кирдяев. – Что у вас? Только по-быстрому!

– А ты не гони, – осадила бабка. – Дай угреться. Все ноги поморозила на дворе.

– Что у вас? Показывайте, – без тени сочувствия повторил Кирдяев.

Поникнув головой над истрепанной сумкой, бабка извлекла свое добро и боком, по-птичьи, взглянула на оценщика.

– Подсвечник, – констатировал Кирдяев. – Подсвечники не принимаем. Их у нас, как в церкви.

– Что значит не принимаем?! – отважно выкрикнула бабка. – Как это не принимаем!

– Не вопите! – осадил Кирдяев. – Не принимаем и все. Тем более такие подсвечники уже при Горбачеве штамповали, никакой ценности в них нет. Уходите! – неумолимо заключил Кирдяев и крикнул в сторону очереди. – Следующий!

Набухавшая неприязнью к бабке толпа очередников, загомонила советами:

– Беги в утиль, старая. И себя сдай заодно.

Бабка обернулась к галдящим, демонстративно плюнула себе под ноги и вновь обратилась к оценщику с угрозой найти на него управу.

– Да кому ты жаловаться будешь, старая дура?! – выкрикнули из очереди. – Это же частная лавочка. У них свои законы.

Кирдяев пропустил мимо ушей обидный, но справедливый выкрик. Тем не менее довод каким-то образом вразумил старую.

– Дай хоть какую цену, – заканючила она плаксивым голосом. – Мне там обещали с прицепом заплатить против твоей цены, – и она повела головой в сторону двора.

– Кто обещал? – сдерживая злость, произнес Кирдяев.

– Добрые люди обещали, – ответила бабка.

– Ходют там два типа, – подтвердили из очереди. – Если за вещь дадут хорошую цену, обещают перекупить с процентом.

– Обещают-то они, обещают. Да не всех жалуют, – отозвался кто-то из очереди. – Что они, враги себе?

– Так ты дашь цену моему подсвечнику? – не отвязывалась бабка.

– Пятьдесят рублей, – Кирдяев махнул рукой. – И то с большого бодуна.

– Пятьдесят? – плаксиво переговорила бабка. – Это ж кило печенки на Кузнечном рынке…

– Уже шестьдесят, – строго поправил кто-то. – Именно на Кузнечном.

Кирдяев хлопнул ладонью по столу и закричал в голос:

– Дайте работать, черт побери! Не то закрою на обед и гори все огнем!

Очередь тревожно притихла и в следующее мгновение обрушила на старушенцию такой шквал негодования, что, материализовавшись, он превратил бы тщедушную фигуру упрямицы в мокрое пятнышко.

В этот момент и ввалился в свое заведение Толян.

– Почему шум?! – вопросил Толян.

– Да вот… клиент не согласен с оценкой, – со злорадством пояснил Кирдяев.

Круглое лицо Толяна оборотилось в сторону бабки. Маленькие светлые глазки из-под черных бровей посмотрели на существо в тулупе с удивлением и какой-то радостью. Словно преданный сын на родную мать после долгой разлуки.

– Где товар? – спросил Толян.

– Вот! – бабка с готовностью протянула подсвечник.

Толян принял в свои лапы замысловато перекрученный трехрожковый стан подсвечника. Подержал на весу, словно радуясь его приятной тяжести. И ударом ноги распахнул дверь.

– Что же ты творишь, паскудник?! – обомлела бабка, провожая взглядом исчезнувший в дверном проеме свой подсвечник.

Хотела еще что-то сказать и не успела. Подхватив со спины ее за подмышки, Толян махом выпихнул старушенцию следом за подсвечником. Вдогонку полетела и замызганная сумка.

Стальная подвальная дверь захлопнулась, оборвав ее истошный вопль.

Стоявшие во дворе Нюма и Самвел удивленно переглянулись. Да и Точка не без удивления натянула поводок. Еще бы! Не часто увидишь, как кто-то, подобно птице, выпархивает из разверзшихся дверей и валится с криком на утоптаный снежный наст двора.

Резво вскочив на ноги, бабка подобрала подсвечник, пихнула его в сумку и дунула со двора мелким торопливым шагом. Увидела под аркой обоих соседей. Остановилась. Ладонью заправила под шапку сивый клок волос и спросила елейным голоском, не передумали ли они купить подсвечник, как обещали, с прицепом.

– А во сколько его оценили? – Нюма кивнул в сторону скупки.

– В пятьдесят рублей, – честно ответила старушенция.

– В пятьдесят? – переговорил Самвел. – За пятьдесят не надо. Нужна дорогая вещь. А за пятьдесят не надо.

– Сами обещали: во сколько оценят там, перекупите с прицепом, – возмутилась старушенция. – На вас понадеялась. А то бы им продала. Как они меня уговаривали.

– За пятьдесят нам не надо, – подтвердил Нюма.

В знак согласия с хозяевами, Точка задрала голову и, пролаяв, спряталась за ногу Нюмы.

– Обманщики! – взвилась бабка. – Постыдились бы! Креста на вас нет!

– На мне нет, – согласился Нюма. – А на нем есть. Правда, не православный.

Лицо старушенции вдруг посерело, скукожилось. Она согнулась и попятилась задом, устремив взгляд в глубь двора. Откуда резвым шагом спешил крепкий мужчина в распахнутой дубленке. То был Толян, хозяин скупки…

На появление Толяна резко отреагировала Точка. Она выскочила из-за ноги Нюмы и зашлась лаем. Память еще хранила такого вот, с резвым шагом, дворника из детского сада, где прошло ее младенчество. Тот часто шуровал палкой под мусорным баком, пытаясь выгнать щенка по приказу злых воспитателей…

Толян на ходу подобрал какой-то камешек и швырнул в собачонку.

– Эй! – приструнил его Самвел. – Ара, не видишь! Маленькая собачка…

– Была бы большая, я бы ей, бляди, потку заткнул кирпичом, – отозвался Толян. – Вы зачем здесь ошиваетесь?!

Нюма демонстративно огляделся. Мол, кого имеет ввиду этот тип? Не ту ли старушенцию с подсвечником? Но бабку сдуло, точно ее и не было…

– Вы, вы! – приблизился Толян. – Что вам здесь надо?

– А тебе какое дело? – проговорили одновременно Нюма и Самвел.

И Точка пролаяла, в знак полной поддержки своих хозяев. Громко, по-взрослому. Без надежды на компромисс…

– Что бы я вас тут, суки, больше не видел! – негромко, со значением произнес Толян. – Вместе с этим волкодавом. Предупреждаю.

Толян повернулся и направился к скупке.

– Ара, какой волкодав?! – воскликнул вслед Самвел. – Маленькая собачка. Дворняжка.

– И писает с наперсток, – поддержал Нюма.

– Но часто, – уточнил Самвел.

– Предупреждаю! – повторил Толян через плечо, придерживая шаг. – Иначе сами будете сцать кровью. Предупреждаю.

– Слушай. Ты как со старшими разговариваешь? – вопросил Самвел. – Мы тебе в отцы годимся, клянусь…

Нюма не понял, чем на этот раз поклялся Самвел, – Нюма лишь видел заряженное злобой круглое лицо Толяна. И это Нюму насторожило.

– Ладно, Самвел, разошлись, – примирительно произнес Нюма. – Останемся при своих.

Нюма ухватил рукав пальто соседа и подтянул к себе.

– Ара, подожди! – горячился Самвел. – Он кто?! Хозяин улицы?

– Ладно, Самвел, разошлись, – повторил Нюма. – Пора Точку кормить.

«Действительно, пора, – заслышав свое имя. Точка запрядала ушами. – Связались с каким-то бандюганом, а мне жранькать пора, не до ваших разборок».

– Подожди, говорю! – Самвел силой сорвал пальцы Нюмы со своего рукава.