Текст книги "Нюма, Самвел и собачка Точка"

Автор книги: Илья Штемлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– А как же я? – обронил Нюма.

– За тобой останется твоя комната… Захочешь, будешь жить со мной, на Литейном. А свою комнату сдашь. Хотя бы тому же Самвелу Рубеновичу.

– Жить с тобой? – криво усмехнулся Нюма.

– А что? – Фира пожала плечами. – Жил же ты с мамой? А у нее характер был не лучше.

– Да. У мамы характер был не сахар. Но она не была… вероломна.

Нюма уже жалел о сказанном. Он смотрел, как дочь вскочила с места и заметалась по комнате широким мужским шагом. Задевая какие-то предметы. А стул, на котором сидел Зальцман, опрокинулся. Да так и остался лежать, ощеряясь четырьмя гнутыми ножками…

– Я вероломная?! Если хочу жить по-человечески, я вероломная! – вскрикивала Фира…

Волосы картинной волной опадали на ее плечи в такт каждому шагу. Лицо сковала бледность.

– Вы с мамой переломили мою судьбу. Выгнали из дома. Отняли жизнь моего ребенка, своими советами…

– При чем здесь я? – лепетал Нюма. – Ты ведь знаешь…

– Знаю! Все случалось из-за твоего молчания. Ты был тряпкой в ее руках… Она прилепила тебе дурацкое прозвище, как маленькому. А ты – Наум! У тебя гордое, красивое имя…

– Меня с детства называли Нюмой, – растерялся Нюма. – И что?

– А то, что это прозвище определило твою судьбу. Маленького и безвольного человека. Чего ты добился? Всю жизнь проработал тихим экспедитором, ты, с инженерным образованием…

– Неправда, я не был тихим… Я воевал… В пехоте, между прочим…

– И что?! Что ты навоевал? Прозвище «Нюма»?! Тихую жизнь? Когда весь город был перед Мариинским дворцом. Когда перед коммуняками решалась судьба демократии, ты сидел у телевизора…

– Какой демократии, дура?! Вашей демократии? Специальной жратвы, шикарных квартир и дач?! – заорал Нюма. – Тебе, кажется, еще и дача светит через постель крупного демократа Зальцмана, да?

Прилив ярости исказил его мягкое лицо. Наплывший бурый цвет кожи четко проявил темные траншейки морщин. Веко правого глаза дергалось тиком… И все это возникло мгновенно. Как падение в темноте. Словно в крике они коснулись самого больного места…

– Вам кажется, что вокруг слепые и немые. Что красивые слова скроют ваше паскудство и жалкое хапанье… Погодите, еще не то будет потом, при вашей этой дерьмократии! Жаль только мне не дожить. Когда вы попрячетесь в Смольном или в том же Мариинском дворце…

Мысли Нюмы метались в голове, подобно зверьку, загнанному в западню. Он понимал, что не убедителен, что не то говорит и не так говорит. Им владеют чувства ограбленного человека. Он во власти долгих своих обид. Во власти нервного срыва, безудержного и алогичного. Из которого сейчас один выход – слезы.

Он старался их сдержать, всеми мускулами лица. Сохранить хотя бы достоинство.

Фира подошла к окну, взглянула на улицу и принялась копошиться в сумке.

– Ладно, папа. За мной приехали, – и, остановившись на пороге, добавила: – Извини, папа… Я тебя понимаю. Но и ты пойми меня…

Из глубины коридора донесся скрежет норовистого замка входной двери и глухие проклятия дочери.

«Зальцмана поблагодари за замок», – злорадно думал Нюма.

Осторожно, прижав щеку к боковине оконной рамы, чтобы не увидели с улицы, Нюма посмотрел в окно.

Черный лакированный автомобиль, точно плоское корыто, по-хозяйски взгромоздился на противоположный тротуар улицы.

Заметив Фиру, шофер бодро выскочил со своего места и предупредительно открыл заднюю дверь. Фира садилась в машину медленно, картинно, словно знала, что за ней наблюдают. Наконец раздался тяжелый, сытый хлопок двери, шофер вернулся на свое место, и автомобиль, бесшумно, подобно огромному ластику, стер себя с замызганного тротуара.

– Фирка въехала в политику, – буркнул Нюма и вернулся к столу.

Какое-то время он сидел, уставившись на тарелки с вкуснятиной, на полупустые стаканы с остывшим чаем, на непочатую коробку конфет с фотографией жены Пушкина в белом пышном платье…

– Все они такие, – пробормотал Нюма, чувствуя непривычную тяжесть в пальцах рук и ног…

Глухую тишину комнаты нарушили звуки под столом. Нюма знал, что это Точка. Тем не менее наклонился и приподнял край клеенки. Точка, празднично урча, подбирала кусочки буженины…

– Ты тоже такая же, как и они, – пробормотал Нюма. – Своего не упустишь.

«Оставь, Нюмка, на самом деле, – урчала собачонка, прилежно расправляясь с лакомством. – Все вы хороши!»

Заслышав поступь Самвела, Нюма опустил клеенку и выпрямился.

– Моя Фирка въехала в политику, – проговорил он навстречу Самвелу.

– Ара, знаю. Видел в окне. – Самвел поднял перевернутый стул и сел. – Вы так орали, что я думал сейчас будет труп, клянусь своей спиной!

Подобную клятву Нюма слышал впервые. И промолчал.

– Бери ешь, пей, – Нюма повел подбородком в сторону тарелок. – Хорошо живет наша власть.

– Для этого туда и рвутся, – Самвел ткнул вилкой в ломтик сыра, оглянулся, целясь куда его положить.

– Клади в тарелку Зальцмана. Она чистая, нетронутая, – подсказал Нюма.

– А он мне понравился, тот Зальцман, – проговорил Самвел. – Вошел в комнату, огляделся и сказал сходу: «Четырнадцать с половиной метров». Наверно, Фира предупредила.

– Вряд ли! Обыкновенным вундеркинд.

Самвел задумчиво жевал, подкладывая в тарелку все новые кусочки деликатесной еды.

Нюма хмыкнул. Негромко, словно про себя. Самвел понял, положил вилку и провел языком по губам.

– Получим от Сережки деньги, я тебя тоже угощу, – заверил он.

– Что-то не верится, – мстительно обронил Нюма. – Сколько времени прошло.

– Ара, где Америка, где мы! Соображать надо.

– Кстати, о твоем племяннике… С его подачи мы могли стать родственниками через общего внука.

– Об этом я тоже слышал.

– Ну и слух у тебя, – усмехнулся Нюма.

– Твоей дочке повезло. Какой из Сережки муж?

– Это твоему племяннику повезло.

Самвел засмеялся. Когда он смеялся, то разворачивал назад плечи, а шея, вытягиваясь, сглаживала подбородок…

– Сейчас у тебя типично «кувшинное рыло», – смеялся Нюма.

– Ара, на себя посмотри! «Колобок» знаешь, нет? Посмотри на свое лицо в зеркало. Настоящий «колобок», клянусь твоим здоровьем!

– Ара, своим клянись! – подначил Нюма. – Ладно! Кушай еще. Угощаю, как несостоявшегося родственника.

– Так и быть, – снисходительно произнес Самвел и подобрал ломтик сыра.

Некоторое время они сидели молча, вперив взгляды в пространство комнаты. Так сидят в предчувствии какого-то важного и неприятного откровения…

Ощущение невольной вины, что владело сейчас душой Нюмы, повергало его в смятение. Самвел слышал его разговор с дочерью, – пусть и выразит свое отношение, ведь и его это касается…

– Вчера я ходил в нашу церковь, на Невском, – проговорил Самвел. – Повидал людей. Все говорят о войне с азербайджанцами. Говорят, вот-вот начнется. Молодежь составляет списки, собираются ехать в Ереван, добровольцами.

– Я читал в газете, – Нюма сцепил пальцы замком и положил руки на стол. – Все из-за Нагорного Карабаха… Странно. Столько лет жили мирно…

– Ничего странного. Карабах, считай, армянский анклав на территории Азербайджана. Там четыре пятых населения армяне. А все начальство – азеры. Справедливо?

– Анклав-манклав… – Нюма побарабанил пальцами. – Война, понимаешь… Я знаю, что это такое.

– Не один ты знаешь, – пробурчал Самвел. – А что делать?

– Не воевать. Договариваться.

– Твои еврейцы могут договорится с арабами? – Самвел поднял вверх раскрытые ладони в знак правоты своих слов. – Пока существуют разные религии, люди никогда не договорятся.

– Я же с тобой договариваюсь, – мирно проговорил Нюма. – Хотя ты и живешь на моей территории. Считай, армянский анклав в еврейской квартире. Малый карабахский конфликт.

– Ладно тебе! Не до шуток, – отмахнулся Самвел. – Как я понимаю, наш конфликт скоро разрешится. В отличие от того.

Нюма поднялся с места и подошел к смежной стене, отделяющей комнату соседа. Когда-то на ней висел толстенный ковер, который неплохо приглушал звук. Ковер Роза убрала под предлогом, что он рассадник моли. Нюма подозревал, что ковер мешал подслушивать ей, что делается в комнате дочери. Со временем о ковре забыли, а после ухода Фиры проблема звукоизоляции стала неактуальной. Особенно, если сосед не очень храпел. К сожалению, в последнее время Самвел стал бойчее похрапывать…

– Анклав-манклав, – пробурчал Нюма и постукал по стене костяшками пальцев. – И как ты относишься к нашему конфликту?

– Думаю, твоя дочь права. Нельзя упускать шанс… Что касается меня, доктор сказал: еще три-четыре месяца, потом посмотрим. Пятый год живу здесь, сколько можно… Уеду к родственникам, в Ереван. Или к Сережке, в Калифорнию. Там богатая армянская община. А медицина, сам знаешь…

– Сразу надо было ехать, – буркнул Нюма.

– Ара, глупости говоришь. Как я мог поехать, когда, как бревно, лежал в больнице…

– Сукин сын твой племянник. Мог бы и дождаться тебя, не рвать в эмиграцию. – Нюма знал, что задел самую горькую обиду соседа, но не удержался. – И моя дочь такая же! Как будто ее сырым мясом кормили. Могла бы и поинтересоваться, как я отношусь ко всему. Как я буду жить с чужими людьми в этой квартире!

– Со мной же живешь?

– Ты что, с ума сошел? – Нюма всплеснул руками. – Ты, Самвел, мне как брат, разве не чувствуешь?!

– Ара, не обижайся, матах! – скользящим касанием Самвел чиркнул ладонью одной руки по ладони другой, что выражало особое возбуждение. – В крайнем случае свою комнату сдашь и будешь жить с дочкой…

Нюма привалился спиной к стене, сунул руки в карманы замызганных спортивных штанов и посмотрел исподлобья на соседа. Самвел заронил голову в плечи, уперся руками о сиденье и втянул ноги под стул. С видом искреннего раскаяния. Да, мол, виноват, сморозил чушь, понимаю.

Но не в натуре Самвела испытывать долгое раскаяние. Не его вина, что Бершадские так воспитали дочь, что проживание с ней под одной крышей все одно, как в джунглях, среди диких зверей…

– Ара, а где Точка? – воскликнул Самвел, придав унылой физиономии благодушное выражение. – Где собачка?

– Под столом, наверное, – Нюма тоже стряхнул с себя груз тягостных размышлений.

Он приподнял край клеенки. Там собачки не оказалось. Как и малейших следов подкинутой вкуснятины. Ни крошки. Все вылизано, подчистую…

– Точка, Точка! – Нюма прислушался в ожидании привычного цоканья коготков по линолеуму коридора.

Но широкий проем двери отзывался сырой тишиной…

Тем временем Точка неторопливо трусила по мокрому тротуару Малого проспекта, старательно обегая крупные лужи…

Своей полной свободе собачка была обязана все той же малоприятной особе, что невыносимо пахла французскими духами. Это она, неприлично выражаясь, пыталась справиться с дверным замком. А когда справилась, зло выскочила на площадку, не заботясь – закрылась ли за ней дверь или нет. Чем, впоследствии, и воспользовалась собачка…

Порой любопытство толкает на самые опрометчивые поступки. Подчиняя себе довольна взрослых собак, чего уж говорить о маленькой собачонке. Им, маленьким собачкам, на свободе, без поводка, каждая струйка из водосточной трубы казалась Ниагарским водопадом, перед которым в испуганном восхищении можно простоять без обреченного ожидания, что тебя силой потащат от упоительного зрелища. Пусть даже по-доброму, как это делали Нюмка или волосатик Самвел. И эта завороженность полной свободой сейчас была сильнее привязанности к своим старикам…

Так, обнюхивая каждую подозрительную деталь, Точка добралась до улицы Ленина и свернула к трамвайной остановке. Память кольнула встреча с псом, что разодрал штанину хозяина. Нюмка до сих пор ее не зашил, не иначе хитрый старик что-то надумал. Что ж, как говорится, поживем-увидим…

Точка добежала до антикварного магазина на месте бывшего продуктового. Запахи здесь не столько сейчас прельщали ее, сколько гнали прочь при мысли встретить халду Галину. Честно говоря, Точке не хотелось портить с дворником отношения. Собачка может пописать, а то и покакать во дворе, дело житейское. А дворник поднимала бузу. Точка подозревала, что Галина гнала волну из-за Нюмки. Она была к нему неравнодушна, несмотря на тридцать лет разницы в возрасте. Будучи женщиной грубоватой и необразованной, полагала, что скандал – лучший способ увлечь собой старого тюхтяя Нюмку. Это ж надо – Галина явно ревновала Нюмку к собачке. Ведь когда собачку выгуливал Самвел, дворник молчала в фартук… А как Галина взъярилась, когда у антикварного магазина застукала Нюмку с той теткой в заячьей шапке?! Да, Нюмке, с ишемией и гипертонией, надо держать ухо востро с этой кобылой-дворником. Да и на ту, с заячьей шапкой, особенно губу не распускать, помнить о своем возрасте и болезнях.

Словом, все чувства Нюмы и Самвела должны всецело принадлежать ей, Точке. И от этой ласковой картины становилось теплее на душе, словно Точка вновь нашла свою маму Джильду…

Так, путаясь в мыслях, Точка приблизилась к проспекту Горького и осторожно выглянула за угол: нет ли поблизости трамвая? К счастью, было тихо. Лишь два-три воробья и голубь о чем-то договаривались между рельсами. Точка не стала вникать и припустилась прямиком к Сытному рынку.

Деловито миновав малолюдные ряды, Точка оказалась во владениях чайханщика Илюши, у трех кривоногих столиков, за одним из которых сидел сам Илюша и его приятель меняла Сеид. Они пили чай из армуди-стаканов и о чем-то негромко толковали. По-азербайджански Точка не очень понимала. Тем не менее уловила – речь шла о кабинетном рояле фирмы «Шнайдер», якобы купленном Илюшей у какого-то музыканта из бывшего симфонического оркестра Мравинского. И для того, чтобы втащить рояль в квартиру, Илюше пришлось снять с петель дверь. Зато теперь жена Сеида может давать уроки музыки и немного подзаработать…

Тема беседы была интеллектуальная, не о еде, и тем самым раздражала собачку. Вообще-то она не была голодна – столько умяла вкуснятины из буфета Смольного – дело касалось принципа…

Точка подошла ближе и оказалась в поле зрения чайханщика.

– Сян, не истиир сян?! – без обиняков, вопросил Илюша по-азербайджански, однако, будучи не уверенным, что собачка его поняла, перевел на русский: – Тебе что надо?!

Что могла собачка ответить на такой глупейший вопрос?! Неужели этот болван чайханщик полагает, что она прибежала с Бармалеевой улицы обсуждать межнациональные проблемы?! Или марку инструмента, который будет звучать в квартире чайханщика? Глупости!

Точка присела на задок и по-кошачьи обвилась хвостом. Некогда тоненький, как елочная свечка, хвостик уже оформился в упругий, с бахромой хвостец…

– Бура бах, Ильяс-бала, – проговорил Сеид на своем языке, привлекая внимание чайханщика. – Помнишь, приходил старик менять американские деньги на наши талоны, как ты тогда выразился?

– Конечно, помню, мюаллим Сеид! – обрадовался Илюша. – Его собачка еще перевернула миску с хаши… Как не помнить!

Илюша вгляделся в Точку. Разве можно забыть? У какой еще собачки были такие плачущие глаза?

– А где старик? – огляделся Илюша. – Может, ходит по базару? А собачка вырвалась за хаши?

– Тогда почему на ней нет поводка? – вопросил проницательный Сеид и наклонился к собачке. – Где твой хозяин, дорогая?

Подобного обращения Точка не слышала даже от сентиментального Нюмы, не говоря уж о суровом Самвеле…

Точка прижала уши и признательно шлепнула хвостцом по асфальту чайной.

– Хаши хочет, – вздохнул Илюша. – Что у меня, хашная? Могу дать крылышко цыпленка.

– Цыпленка маленьким собакам нельзя, могут поперхнуться, – проговорил Сеид.

– Тогда пусть идет домой, – решил Илюша. – Иди домой, собачка!

Точка поднялась, сделала несколько шагов и вновь уселась, с укором глядя на чайханщика и менялу.

– Жалко, эстонцы уехали, у них для собачки что-нибудь бы нашлось, – посетовал Илюша.

– Эстонцам сейчас не до этого, – кивнул Сеид. – Утром радио слушал… Хотят к Европе уйти. Облаву на своих коммунистов устраивают… Горбачев уже руки опустил, не знает, что делать…

– Не хотел бы я быть на его месте, – проговорил Илюша. – Какой он президент! Вся страна, расползается, как тесто между пальцами. Был бы Сталин…

И они заговорили о политике, то и дело вспоминая какого-то Сталина. Точка в политику не вмешивалась. Помнится, большой черный пес пытался выяснить ее мнение о текущей политике в связи с заколоченным мясным ларем. Рассказал, как народ, под горячую руку, прогнал его с площади у Мариинского дворца. Тогда Точка поддержала мнение народа – не собачье дело, эта политика. Когда где-либо обсуждается политика, надо молчать и не тявкать…

И сейчас она выжидала, глядя плачущими глазами на чайханщика и менялу.

Неожиданно Илюша прервал разговор и посмотрел куда-то вдоль рядов рынка.

– «Шестерки» идут, выручку снимать, – предупредил он менялу. – Идите к себе, мюаллим Сеид, пусть видят, как вы горите на работе.

– Успею. Пока они обойдут всех клиентов, успею. – Меняла поднялся и направился к бывшему киоску «Союзпечать». – А кто там сегодня? Разглядел?

– По-моему, этот крохобор Толян с пацанами, – ответил Илюша.

Сеид убрал с окошка картонку «Абед» и скрылся за дверью киоска. А Илюша зашел в подсобку, но вскоре вернулся с миской, наполненной какой-то кашей.

– Жри! – проговорил он без злости и поставил миску перед Точкой. – Сама разберись, что здесь.

Точка опустила нос в миску. Дух от содержимого миски шел аппетитный, мясной, только вид был не вполне презентабельный. Чего только не намешано! И рис, и греча, и картошка. Особенно выделялся жареный лук… Только вот мяса нет. Видно, мясо выбрали, а дух еще держался…

Точка раздумчиво водила носом по поверхности варева, брезгливо щупая язычком…

– На нее смотри! – удивился Илюша. – Моя собака вместе с миской бы слопала, а эта…

– Что случилось, Илюша? Что ты нервничаешь?!

Точка услышала со стороны грубый мужской голос.

– А-а-а… Толян?! – заискивающе вопросил Илюша, словно появление мужчины было неожиданным. – Вот, понимаешь, не жрет, собака. Я жру, а она не жрет.

– Вы у нас многое чего жрете, что наши собаки не жрут! Да, пацаны? – обратился грубый голос к тем, кто, видимо, остановился поодаль.

И те одобрительно гмыкнули в ответ…

– Зачем так говоришь, друг? – не стерпел Илюша. – По-моему, мы вас не обижаем.

– Ладно, не сердись, – благодушно обронил грубый голос. – Сеид на месте?

– На месте, – буркнул Илюша.

Точка подняла голову от миски и испуганно замерла. Она увидела здоровенного мордатого типа в распахнутой кожаной куртке. Маленькие глаза под черными прямыми бровями, казалось, пытаются спрятаться за тяжелую плюху носа. Лишь пухлые, словно с другого лица, детские губы как-то смягчали бандитскую образину… Конечно, это был он! Тот самый тип, которого своим лбом припечатал Самвел у скупки на Большой Разночинной. Только тогда он был в дубленке… «Вот так встреча! – подумала Точка и оглядела стоящих поодаль двоих таких же мордоворотов. – Надо поскорее сматываться…»

– Слушай, Илюша, откуда у тебя эта собака? – спросил Толян, и у него что-то шевельнулось в башке.

– Приходил тут один старик к Сеиду. Деньги менял. Его собака, – неохотно ответил Илюша. – А сегодня сама прибежала. С поводка сорвалась.

– Где-то я ее видел. Такая морда, как будто плачет, под глазами слезы, – Толян шагнул к собачке и нагнулся, выпятив широкий зад. – А как ее зовут?

– Откуда я знаю? – Илюша с удивлением оглядел Толяна. – Кажется, старик ее назвал Дочка. А что?

Точка прижала голову к земле и попятилась, свалив на сторону хвост.

– Дочка, Дочка, – Толян опустил руку и помусолил пальцы, подманивая собачку. – Ее хозяин ничего не говорил про скупку на Большой Разночинной? Так, между делом.

– Нет. Я бы запомнил… Это скупка под вашими ребятами, я знаю, – ответил Илюша. – Нет, не говорил. Поменял деньги, ушел.

Толян ниже опустил руку и зонтиком расправил ладонь над головой собачки.

Точка оскалила зубы и рычала, продолжая пятиться к выходу.

– Смотри, Толян, цапнет, – предостерег один из дружбанов, рыжий парень. – На кой хрен тебе эта дворняга?

– Не твое дело! – бросил Толян. – Выход подстрахуйте!

«Во, попала! – испуганно думала Точка, щеря в прахе зубы. – Он же одной лапой меня порешит из-за Самвелки».

– Слушай, я такого пса тебе доставлю, любого разорвет, – не унимался рыжий дружбан. – Зачем тебе эта шавка?

– У меня счет к ее хозяевам. Пусть, паскуды, хоть так помучаются, – ответил Толян. – Будет жить у меня, красавица.

– Смотри, Толян, дети пойдут, – хохотнул рыжий.

Точка вскочила на лапы и с отчаянным лаем метнулась в сторону. Укрыться было негде, вокруг только худосочные ножки столиков и стульев. А в дверях заходились смехом дружбаны Толяна. Точка прижалась спиной к стене, вертела головой и уже не лаяла, а жалостливо скулила…

Толян продел руки под передние ее лапы и приподнял, обнажая розовый животик.

– Это ж надо, – удивился Толян. – Описалась сучка.

– От тебя, со страху, и насрать могла, – проговорил рыжий дружбан.

– Запросто! – поддержал второй дружбан.

– Ты, Вован, снеси Дочку в машину, а я тут возьму выручку и приду, – Толян протянул собачку рыжему напарнику и направился к киоску.

– Сердце-то, сердце как бьется. Чистый пулемет, – испуганно проговорил Вован, прижимая собачку к себе. – Еще помрет…

– Я-те помру, – Толян пригрозил кулаком Вовану и скрылся у менялы.

День, когда пропала Точка, Нюма обвел в календаре красным карандашом.

После бессонных ночей и дневных хождений но ближним и дальним дворам, после многочисленных опросов знакомых и незнакомых, Нюма и Самвел окончательно пали духом…

И сегодня, на кухне, стоя по разные стороны от невидимой полосы, разделяющей «Восток» и «Запад», они готовили еду и устало переговаривались.

– Я говорил тебе: надо ее приучать к самостоятельности, – вздохнул Самвел, надо было отпускать гулять без поводка. А ты? «Маленькая еще, пусть дома сидит!»

– Вали на меня, вали, – горестно ответил Нюма, – еще про замок вспомни.

– И вспомню, – подхватил Самвел. – Каждый раз, когда выхожу, час с замком договариваюсь…

– Не знаю, я уже привык, – отбивался Нюма. – Поставить новый замок, такая же проблема, как зашить штаны.

– Ара, хватит намекать на власть, надоело. Скажи этой жопастой Гале. Дворники все могут устроить…

– У меня с ней конфликты…

– Ты плохо знаешь женщин… Сколько у меня в Баку было баб! Я никогда не ошибался. Инту-и-ция! Попроси Галю! Завтра же замок поставят и штаны зашьют.

Пропажа собачки затмила все проблемы Нюмы… Надо было пойти в жилконтору, к Маргарите Витальевне, порасспрашивать: как официально закрепить за Фиркой вторую комнату. С чего начинать? Ох, взметнутся сплетни-пересуды…

Фирку и так в доме недолюбливали, а туг такая история. Скажут: дрянь-девка! Мать в могилу свела, теперь вот хочет продать комнату отца, под старость лет в коммуналку поселить. Нюму тоже такая перспектива не воодушевляла. Самвел и впрямь стал ему как родной. Да, они нередко цапались по чепухе, а то и по серьезным вопросам, не разговаривали неделю другую. И все равно, в душе Нюма знал, что ближе Самвела нет у него никого, так уж получилось. Хорошо, если город вселит к нему приличного человека, а могут и небольшую семью вселить. Тогда он возьмет Самвела к себе и заживут обычной коммуналкой. А если подселят какого-нибудь алкаша? Или, вообще, пьющую семью? Что тогда? Самвел, конечно, слиняет в свой Ереван или к племяннику, в Америку. А он куда? К Фирке, на Литейный, угол Жуковского? Да лучше к черту на рога…

Обида тупым колом из глубины живота сдавливала сердце и проникала в горло, сбивая дыхание и выжимая слезы, – такое было физическое ощущение обиды. Умом он понимал – дочери выпал шанс, и она его не хочет упустить. Ведь он, отец, не смог дать ей такой простой радости, как своя квартира. И вообще, он многого ей не мог дать, такая у них сложилась судьба. И вот, когда дочь сама пытается устроить свою жизнь, его гложет эта подлая обида. Умом Нюма понимал, но ничего не мог с собой поделать – обида терзала его, доводя до исступления. Голая обида, без всяких меркантильных соображений…

Томительное однообразие буден сгущало старость, придавая душевному одиночеству Нюмы физическое бессилье, и тут вспыхнуло каким-то блицем новое желание. Дважды он звонил по телефону «кандидату технических наук Евгении Фоминичне Роговицыной». И каждый раз женский голос с акцентом отвечал, что Жени дома нет. Неудача распаляла желание Нюмы, придавала ему мальчишеский азарт, подтверждая истину; что годы лишь понятие физическое… Почему по телефону отвечал незнакомый женский голос, да еще с акцентом, не смущало Нюму… Только печальная история пропажи собачки, подобно урагану, разметала все его желания. Подобной тоски, если честно, он не испытывал даже после смерти жены….

– В твоей душе Точка оставила только добро, – согласился Самвел, когда Нюма поделился своим чувством. – А жена… одна Фира, что стоит. Как две половины лимона, извини меня…

– Почему… лимона? – усмехнулся Нюма.

– Ну, не яблока же. Хотя и яблоки бывают кислые, – ответил Самвел. – Ты другое мне скажи. Почему молочный порошок иногда закипает, как настоящее молоко, а иногда, как вода. Столько жду, а все кипит, как вода.

Нюма, не переставая чистить картошку, обернулся и посмотрел из-за спины на кастрюлю соседа.

– Что, не веришь? – Самвел отстранился, чтобы Нюма увидел кастрюлю.

– Может, мыши в порошок наделали? – высказал мнение Нюма.

– Ара, ты что?! Откуда у нас мыши?

– Не у нас. Ты где купил этот порошок?

– В магазине, рядом с почтой давали.

– Рядом с почтой, вообще, хороший магазин, – Нюма запнулся и проговорил раздумчиво: – Слушай… ты помнишь того мальчишку, который принес нам Точку? Шмендрика. Его, кажется, звали Дима…

– И что? – Самвел выключил газ и взглянул на соседа.

– Он сказал, что живет в доме, где почта. Я еще послал его за газетами. Помнишь? Так вот, я подумал… Дать ему денег, пусть метнется по своим каналам, может, разузнает что?

– Но своим каналам, говоришь? – усмехнулся Самвел.

– Да, – серьезно кивнул Нюма.

– Его каналы, это когда он пописает, – буркнул Самвел.

– Какой ты злопамятный человек! Не можешь мальчику простить разбитый кувшин! – вскричал Нюма. – Я немедленно иду в дом, где почта. Найду этого шмендрика. Кто знает – может, нам повезет.

Нюма оставил недочищенную картошку и направился в прихожую. Самвел последовал за ним…

Двор дома, где размещалась почта, напоминал дно заброшенного колодца. Сырые по весне стены впивались в квадрат низкого набухшего неба. Закупоренные с зимы окна, никаких людей. Все подъезды под немыми дверьми, покрытыми ржавой облупившейся краской…

– Постоим, подождем, может, кто-нибудь покажется, – вздохнул Нюма.

Самвел топтался на месте и тихо что-то бормотал на своем языке.

– Что ты лопочешь? – Нюма уже терял терпение.

– Это двор? Двор – когда люди видят друг друга, смеются, разговаривают… Это даже не жильцы. Это пленные!

– Ладно, хватит! – разозлился Нюма. – Там, у тебя… Соседи смеялись, разговаривали друг с другом. А потом друг друга избивали и убивали…

Начинался очередной спор. Но на этот раз встречная фраза Самвела повисла в воздухе…

Дверь ближайшего подъезда, подобно старческим сухим губам, разлепилась и во двор вышла девочка.

– Послушай, здесь живет Дима? – разом воскликнули Нюма и Самвел.

– Вы из милиции? – девочка пытливо прищурила глаза.

– Почему из милиции? – спросил Самвел.

– Димку должна взять милиция, – ответила девочка. – Он наш сосед. Вчера напился и подрался. Мама вызвала милицию. А они все не идут. Со вчерашнего вечера.

– Напился? – удивился Нюма. – Он же еще совсем шкет.

– Совсем шмендрик, – поддержал Самвел. – Ты что-то путаешь.

– А какой вам нужен Дима? – почему-то озлилась девочка. – У нас три Димы. Один ходит в детский сад, второй в школу, а третий, что напился…

– В школу, в школу, – замахал руками Нюма.

– Тогда – на третий этаж. Тот Димка тоже хорош гусь! – девочка посторонилась, перепуская стариков в подъезд, и пробормотала вслед: – Ходют тут, а милиции не дождаться…

Кнопка лифта была продавлена. Нюма задрал голову. Шахта лифта ржавым позвоночником крепила площадки верхних этажей.

– Мертвое дело, – вздохнул Нюма, – придется идти пешком.

Самвел сурово молчал. Сказывалось настроение, вызванное незавершенным спором, прерванным появлением девчонки…

– Ладно, не злись, – Нюма перебирал ступеньки замызганной лестницы и старался наладить дыхание. – Я согласен. Здесь живут пленные.

– Ара, – бурчал через плечо Самвел, – ты всегда со мной споришь. Такой характер.

– Да. Вот такое я говно, – согласился Нюма, глядя в сутулую спину соседа. – И в бабах ничего не понимаю.

– Да, не понимаешь, – без намека на перемирие, подтвердил Самвел.

Тон переговоров явно вел к новому спору. Они уже ступили на площадку третьего этажа. Единственная деревянная дверь была покрыта веснушками звонков. Какая из них прятала шмендрика, непонятно…

– Жми на все! – сварливо посоветовал Самвел.

– Будет скандал, – боязливо ответил Нюма.

– Что, так и будем стоять? – Самвел решительно поднес ладонь к звонкам.

Но нажать не успел. Дверь открылась. На пороге стоял шмендрик Дима собственной персоной. В ногах у него восьмеркой выхаживал здоровенный кот…

– Вы к кому? – спросил Дима.

– К тебе, – подобострастно улыбнулся Нюма. – Не узнаешь?

– Ты нам собачку приносил, – поддержал Самвел. – Точку! Забыл?

Дима боязливо отступил на шаг, откинул ногой кота и закричал в глубину квартиры:

– Мама! Евреи пришли!

– Кто пришел? – послышался озабоченный голос из пещерной глубины коммуналки. – Иду, иду…

– Почему евреи? – всерьез возмутился Самвел.

– Ну не нанайцы же, – засмеялся Нюма.

– Я, мальчик, ар-мя-нин! – строго проговорил Самвел.

– А это кто такие? – поинтересовался Дима.

– Древнейший народ! – веско ответил Самвел и вздохнул. – Жаль, что ты этого не знаешь.

– У нас плохая школа, – посетовал Дима.

– Вы из школы?! – подошла мама шмендрика.

Невысокая, грудастая, довольно миловидная особа, в зеленом домашнем халате. Выкрашенные хной кудряшки кокетливо покачивались над широкими ее плачами. Придерживая пухлыми пальчиками ворот хала-та, она задержала удивленный взгляд на Нюме:

– Господи! Так это же Нюма! – воскликнула она простодушно. – Каким ветром Наум Маркович? Не узнаете? Я Вера! Вера Михайловна! Кассир. Вы у меня каждый месяц, пенсию получаете…

– Да, да! Узнаю! – засуетился Нюма. – Так вы Димина мама? Теперь я понимаю, кто тогда послал к нам Диму со щенком…

– Я и послала, – радовалась женщина. – А что он натворил, мой оболтус?!

И женщина легонько смазала шмендрика по затылку.

– Ничего я не натворил, – захныкал Дима и поднял на грудь кота.

– Оставь животное! – интеллигентно посоветовала Вера Михайловна. – Я уже устала отмывать Димку от всяких блох. Как кого увидит, в дом тащит! В вашем доме есть горячая вода?

– Была. Три дня, – вежливо вступил Самвел. – Опять отключили.

Вера Михайловна окинула Самвела одобрительным взглядом…