Текст книги "Нюма, Самвел и собачка Точка"

Автор книги: Илья Штемлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

А Нюма и не думал врать. Он собирался на Сытный рынок, но позже, после визита в антикварный магазин. Там он был намерен определить настоящую цену их первой закупки майолики «Игра в кости»…

В тот самый магазин на улице Ленина, где подрабатывала уборщицей дворник Галина. Сперва, это обстоятельство смущало Нюму: зачем лишние разговоры, сплетни? Но поразмыслив, решил пренебречь. Наоборот, пусть знают, что Бершадские не самые разнесчастные жильцы дома на Бармалеевой. Что покойная Роза не без основания держала марку женщины обеспеченной, удачно устроившей свою жизнь. К тому же, другого антикварного магазина поблизости не было. Не идти же в скупку на Разночинную, где Самвел учинил драку…

«Но каков старик, – с завистью думал Нюма, вспоминая недавнюю потасовку. – Головой в лицо… Еще этот нож…» Сам Нюма за всю свою долгую жизнь ни разу ни с кем не дрался. Разве что на войне, вместе со своей пехотой. Он был здоровым, сильным, ловким. Шел в атаку азартно, зло. Неспроста командиры восхищались: «Ну, Бершадский…» И представляли к наградам. Однажды далее слышал за спиной: «А еврейчик-то наш, никак смерть ищет. Кто бы подумал!» Хотелось тогда дать в морду. Обернулся, увидел белесое, безбровое лицо под грязной пилоткой, поросячьи глаза. И… лишь усмехнулся. Вот, пожалуй, и все его драки. А в мирной жизни он благоразумно обходил любое подозрительное скопище людей, откуда пахло сварой. И в юности, и во взрослой жизни.

Впрочем, однажды было дело на прогулочном катере… Он поднимался на вторую палубу следом за Розой – они только-только поженились – и вдруг услышал: «Ну и жопа, мне б такую, сутками бы не слезал». Сказанное было явно в адрес Розы. Обернулся, видит крепкий такой парень из обслуги катера, стоит у входа в рубку. А главное, и Роза слышала. Чуть повернув голову, она окинула Нюму странным взглядом. Пришлось подойти к парню и, без лишних слов, врезать по морде. Да так, что бедняга завалился в рубку, вскинув ноги в новеньких босоножках. Подскочил еще какой-то тип, из обслуги. Пришлось и того припечатать, заодно. Поднялся скандал… Потом, когда все утихло, Роза сказала: «Дурачок, радоваться надо, что восхитились задницей твоей жены, а не размахивать кулаками». Однако тон у Розы был довольный… А вот так, как Самвел, боднуть головой, по-хулигански, да еще припугнуть ножом?! На подобное Нюма не способен…

При столь решительном характере Самвелу самый раз ходить по антикварным бандитским гадюшникам. Нет, придумал отговорку, мол, его, с кавказской физиономией, не так поймут. Будут водить за нос, завышать цену.

Ладно, раз Нюма сходит, попробует. Но только – раз! В конце концов, затея с «бизнэсом» – затея племянника Самвела. Пусть тот и крутится. К тому же, как Нюма понял, больший навар за удачную сделку достанется Самвелу. А пока у Нюмы забот гораздо больше. Впрочем, сам виноват, такой характер…

Ну вот зачем он взялся поменять часть валюты, что принес эстонец, на рубли? Зачем?! Кто его тянул за язык? У Самвела спина разболелась, решил полежать? Ну так, не пожар – отлежался и пошел бы сам менять свои доллары. При том что скрыл от Нюмы, сколько всего валюты оставил эстонец. Конечно, Нюмы это не касается, и все же обидно. А главное, секретность, с какой вел Самвел переговоры! Когда жрать оладьи со сгущенкой, так в комнате Нюмы, а когда разговор по делу, то за стеной? Мол, у Нюмы собачка лает, мешает сосредоточиться. Действительно, Точка тогда раздухарилась не на шутку. Ей не понравился эстонец. Еще бы! Кому понравится, если с тарелки стремительно исчезают оладьи, а собачка стоит у ножки стула, задрав голову и никакого внимания. Пришлось ей напомнить о себе. Самвел воспользовался и пригласил эстонца в свою комнату; бросив через плечо Нюме – заходи, мол. Кто же зайдет, после такого приглашения?! Нюма и виду не подал, что обиделся. Но эстонца провожать не вышел. Пусть Самвел сам возится со сломанным замком в прихожей…

Идти до антикварного магазина недолго. Да и спрятанная в заплечный рюкзак майолика его не особенно отягощала. Так что Нюма не торопился. Его томили воспоминания. В доме, где аптека, на углу Ленина и Большого, жили Старосельские, те самые. В конце двадцатых, во время голода на Украине, они из Одессы перебрались в Ленинград. А теперь всем семейством подались в Америку. В соседнем доме, прямо над «Гастрономом», жил дружок Нюмы Володька Спирин. Умер от заражения крови. Работал хирургом в Первом «меде», заразился от какого-то нарыва. Большей нелепости и не представить, чтобы хирург умер от заражения крови! В том же доме жила Ксения, подруга Розы. Вышла замуж за стоматолога и тоже уехала, но в Германию.

Вот куда-куда, но в Германию, после всего, что немцы натворили, Нюма бы ни за что не уехал… И вообще, он бы никуда отсюда не уехал. Как его уговаривали Старосельские: «Наум! Посмотри вокруг! Ведь они нас ненавидят. И чем мы больше для них стараемся, тем больше ненавидят. Потому как люди всегда не любят тех, кто делает им добро. Чувствуют свою ущербность. Еще увидишь, что тут будет!» Нюма возражал, приводил примеры. Потом опустил руки. Трудно быть убедительным, когда многие друзья и знакомые ломанули в эмиграцию. Даже Роза колебалась, исподволь заводила разговор. Только Фира стояла скалой. Начни Роза заводить свою пластинку, как Фира молча покидала комнату и хлопала дверью…

Нюма подобрал поводок и завел собачку за угол, на улицу Ленина. На трамвайной остановке топталось несколько человек. Какой-то мужчина в пышной лисьей шапке держал на плетеном ремешке крупного пятнистого дога с купированным хвостом. При появлении Точки дог ожил, поднял свою медальную башку и в следующее мгновение рванулся к собачонке.

– Ах ты пидор! – завопил мужчина, от неожиданности упустив ремешок. – Куда, куда?!

– К бабе! – охотно пояснили в скучающей очереди.

Нюма проворно подобрал Точку, прижал к груди и дрыгнул ногой перед мордой дога. В досаде за упущенное развлечение, дог ухватил обшлага нюминых штанов и рванул.

– Ах ты пидор! – испуганно вскрикнул Нюма первое, что сорвалось с языка.

Мужчина в лисьей шапке в панике подобрал ремешок и притянул к себе гавкающего дога.

– Как можно?! Без намордника! Живого зверя! – загомонили на трамвайной остановке. – Еще такую шапку надел, капиталист…

Нюма растерянно смотрел на надорванную штанину. Куда же он пойдет в таких брюках?! Принесет ценную вещь, а сам в какой-то рванине, да с рюкзаком. И разговаривать с ним в магазине не станут, с бомжом. Опять же, брюки… Что с ними теперь? Штопать, зашить? Да и где? Нешуточная проблема по теперешним временам…

– Ты, дед, деньги с него сруби! – сыпались советы с трамвайной остановки. – Завели моду на собак. Людям жрать нечего, а тут зверей откармливают.

Хозяин дога изо всех сил удерживал плетеный ремешок обеими руками. Круглое его лицо под пухлой шапкой искажала гримаса…

– Он еще лыбится! – разноголосо негодовала толпа. – И еще в трамвай собрался, гад. Чтоб собака всех перекусала! В милицию его. А собаку на мыло!

– Какой трамвай, я жду жену, – виновато бормотал хозяин дога, извиняясь перед пострадавшим.

Нюма насупился и поплелся дальше, не спуская с рук Точку. Вид у него сейчас был довольно жалкий. С надорванным обшлагом штанины и рюкзаком на спине. Ну, точно, горбун…

«Что ты, Нюмка, перепугался, – не без разочарования подумывала Точка. – Что бы от тебя убыло? Ну, обнюхал бы меня мужик. Что особенного? Ему хорошо и мне приятно. Вообще, Нюмка, ты слишком вмешиваешься в мою личную жизнь… И спусти меня вниз, перед посторонними неудобно!» Нюма опустил Точку на тротуар. Собачка легкомысленно тряхнула головой и побежала вдоль поребрика как ни в чем не бывало. И самое удивительное – остановилась у антикварного магазина и посмотрела на Нюму. Возможно, потому как в этом помещении когда-то размещался продовольственный магазин со своими запахами…

– Ну, собачка, – пробормотал Нюма и, взглянув под ноги, вздохнул.

Если не задирать брючину, даже не заметно. Нюма поднялся на ступеньку, толкнул дверь, переждал, когда проскользнет Точка и, боком, стараясь не затереть рюкзак о косяк проема, вошел в магазин.

– С собаками нельзя! – раздался мужской голос откуда-то из полутьмы.

– Она маленькая, – Нюма покрутил головой, пытаясь увидеть продавца.

– Все равно. Маленькая, большая… Что-нибудь заденет, а тут ценности. Нельзя!

– Ах, какое прелестное существо! – послышался женский голос, низковатый, с хрипотцой курильщицы. – Забавный песик.

«Какой я тебе песик, дура?! Не видишь?» – возмутилась Точка и взглянула для поддержки на Нюму. Но тот стоял в нерешительности с полустянутым со спины рюкзаком.

– А вам, мадам, я ничего утешительного не добавлю, – продолжал мужской голос. – Когда-то ваша вещь, возможно, и имела ценность, но в таком состоянии… У осла нет половины головы…

– Это не осел, это мул, – перебила женщина.

– И у погонщика нет двух пальцев на руке, – переждав, продавец мстительно добавил: – Напрасно замазали краской место отлома…

– Это не я, это внук, – вздохнула женщина.

– Не знаю, не знаю. Может, где и примут, но не у нас… А вы еще здесь? С собакой?!

– Какая же это собака?! – разозлился Нюма. – Это еще щенок!

– Тем более! За щенком не уследишь, – взвился продавец. – Привяжите на улице к штакетнику. Или уходите.

Нюма ругнулся и решительно закинул рюкзак за спину, собираясь выйти из магазина.

– Хотите, я побуду с собачкой на улице? – участливо предложила женщина. – Постою, покурю.

Женщина подобрала коробку со своей вещицей и шагнула к Нюме. Она оказалась невысокого роста, в мешковатой дубленке. Повязанный у горла крупный узел пушистого шарфа подпирал бледное лицо, забранное в ушки меховой шапки.

– Точка с посторонним не пойдет, – пробурчал Нюма, – будет нервничать.

«Ты что, дед?! – запротестовала Точка и помахала хвостом, одобрительно глядя на незнакомку. – С удовольствием подожду на улице, понюхаю».

– Точка?! – улыбнулась женщина. – Какое милое имя… Пошли, Точка, подышим воздухом.

Нюма, словно под гипнозом, боязливо протянул ей поводок. Казалось, сознание Нюмы внезапно оплавили смутные воспоминания. Подобно каплям стеарина, что стремительно натекли к основанию свечи…

Несколько секунд он таращился в дверь, хлопнувшую за женщиной и собачкой.

– Слушаю вас! – голос продавца вернул Нюму к его заботам.

Торопливо стянув рюкзак, Нюма вытащил майолику – три подростка со счастливыми лицами играли в кости. По загустевшему взгляду антиквара было ясно, что предложенное его заинтересовало.

Нюма выпрямился и огляделся…

С настенных стеллажей, из стеклянных шкафов и с подвесных полок смотрели в магазинное пространство старинные предметы. Бронза, фарфор. Иконы. Картины в дубовых багетах. Часы в замысловатых футлярах. Брелоки, кулоны. Наборы старинной посуды: сервизы, позолоченные и серебряные обеденные приборы. Красочные напольные вазы тянули свои узкие шеи…

Антиквар, крючконосый тип, с запавшими небритыми щеками и обширной лысиной, убрал в стол толстенный каталог. Удовлетворенно крякнул и посмотрел на Нюму сквозь очки.

– Так я и думал… Итальянская майолика. Девятнадцатый век, – воодушевленно проговорил антиквар, – редко нам приносят майолику. И в приличном состоянии.

– Вот… принес, – пробормотал Нюма.

– Да еще в рюкзаке. Вещь хрупкая, керамика. Могли и расколоть, – укорил антиквар. – Могу принять. За тысячу рублей… Паспорт с вами?

Значит, не обманула та гражданка, подумал Нюма и проговорил:

– При чем тут паспорт?

– Как же! А может вещь ворованная? Нужен паспорт.

– С собой не взял, – ответил Нюма, не понимая, к чему этот разговор, он уже оценил вещь у специалиста – надо уходить.

– Без паспорта не приму. Здесь не скупка, – антиквар аккуратно приподнял майолику и поставил перед Нюмой. – Работаю без обеда до восьми вечера.

Входная дверь приоткрылась, и в проеме показалось женское лицо, забранное ушками меховой шапки.

– Вы скоро? – спросила женщина. – Мы с Точкой уже замерзли.

– Иду, иду, – ответил Нюма и, глядя в захлопнувшуюся дверь, добавил раздумчиво: – Ну, а если…

– Без документа никаких разговоров! – оборвал антиквар.

– А если поменять? – продолжил Нюма.

– Поменять? Что? Не понял.

– Майолику на что-нибудь равноценное. Но более… компактное.

– Вот еще… Новости! – растерялся антиквар. – Компактное… А что? Это интересно.

Антиквар поднялся со стула и проворно юркнул в подсобку. Через минуту он появился с миниатюрной скульптуркой…

– Вот! – сдунув пыль, воскликнул антиквар. – «Римский лучник». Бронзовое литье. Чеканка. Скульптор Лансере. Франция. Девятнадцатый век, – он перевернул вещицу и прочел. – Фабрика Шопена!

– Фабрика Шопена? – подозрительно произнес Нюма.

– Да! Вот выбито. Можете убедиться, – он протянул «лучника» Нюме.

Холодный металл приятно тяжелил ладонь. Нюма прилежно уперся взглядом в едва заметные закорючки…

– Фабрика Шопена, – важно заключил Нюма, возвращая «лучника».

Он подумал: «Действительно, вещь компактная. К тому же бронза, не расколется при тряске, как майолика, – обожженная глина, покрытая глазурью…»

– Но все равно нужен паспорт, – уныло осадил антиквар, – а по бартеру, так на так, даже неплохо.

Нюма кивнул, уложил майолику в рюкзак, сказал, что все обдумает, и вышел из магазина.

Едва он показался на улице, как Точка живым снежком ударила Нюму в живот всем своим белым тельцем. И захлебнулась счастливым лаем…

«Что же ты, Нюмка, как чужой, ей-богу?! – лаяла собачка. – Оставил меня на холоде с незнакомой теткой, а сам трендел в теплом магазине! Узнал что надо – уходи! Нет, начал морочить голову с бартером. И без Самвелки! Смотри, советуйся, раз вы компаньоны».

Строгим голосом Нюма пытался успокоить взволнованную Точку. Женщина терпеливо ждала, когда Нюма справится с собачкой и возьмет в руки поводок.

– Извините, пожалуйста, – бормотал Нюма. – Немного задержался…

– Все в порядке? – женщина кивнула на дверь магазина.

Нюма окинул ее скользящим взглядом. И вновь память пробудили смутные воспоминания, неясные и робкие. Он напрягся, силясь сложить их в более четкий рисунок, но тут Точка метнулась в сторону с радостным лаем.

– Узнала, узнала, сучка! Я это, я, – услышал Нюма голос дворника.

Галина подошла ближе, повязав любопытным взглядом Нюму и женщину в рыжей дубленке…

– Наум Маркович?! – со значением воскликнула Галина. – Никак к Яшке-антиквару намылились, как и ваш сосед-армян?

– Что вы, Галина, – растерянно пробухтел Нюма, невольно обращаясь к дворнику на «вы».

– Да мы что? – злорадно подметила Галина. – Можем слово замолвить перед Яшкой за вас. А то он, гад, прижимистый, из ваших, даст не ту цену.

Галина поднялась по ступенькам, задержалась у дверей магазина, по-бабьи подбоченилась, оглядела Нюму и незнакомку в дубленке. Чему-то хмыкнула и вошла в магазин…

– Дворник она, – Нюма взял поводок из рук женщины, – подрабатывает тут, убирает.

– Наум? – вопросила женщина. – Наум Бершадский.

Сквозь хрипотцу прокуренного голоса прорвалась какая-то знакомая, приятная, давно забытая интонация…

– Женя?! – мгновенно, подобно цветным лепесткам калейдоскопа, в памяти Нюмы сложился четкий, давно забытый образ. – Женя… Роговцева…

– Роговицына, – поправила женщина. – Да, Наум. Это я.

– Боже ж, мой! – воскликнул Нюма. – Сколько лет прошло?!

– Много, Наум, лет сорок, не меньше, – в блеклых глазах женщины вспыхнули голубые искорки, возвращая им давно утерянный небесный свет.

«Ну, Нюмка, бабник! – ревниво тявкнула Точка. – Постыдись, дед! Нам еще на Сытный рынок мотать. Или забыл?»

– Сейчас, сейчас Точка, – пробормотал Нюма. – Такая встреча…

Давно это было… Женя Роговицына считалась институтской подругой покойной Розы. Ну, не разлей вода! Внешне они выглядели антиподами – крепкая, с ярко выраженными формами, брюнетка Роза и худощавая, статная блондинка Женя. В институте их удачно окрестили «Пограничный столб» – как единение черного цвета и белого. Дружба продолжалась и после института. Хотя тут случилась неувязка. По распределению Женя попала в «закрытое КБ», а Розу в Конструкторское бюро не направили из-за «пятого пункта». Женя все возмущалась. «Идиотизм! – говорила она. – Наш научный руководитель, академик, сам „инвалид пятой группы“». Тем не менее – факт! «Пограничный столб» стоял крепко еще несколько лет. И покосился лишь после того, как к нему прислонился бывший одессит Наум Бершадский. Роза начала ревновать. Признаться, не без оснований – обаятельный и спортивный Наум нравился подруге. И простодушная Женя этого не скрывала. «Пограничный столб» рухнул задолго до рождения дочери Фиры, а Фире уже двадцать пять. С тех пор Нюма не слышал о Жене Роговицыной…

– Ах, Наум, Наум, как я рада тебя видеть, – Женя отступила на шаг и оглядела Нюму.

Тот неуклюже топтался, не зная, что ответить давней своей знакомой.

– Вот, понимаешь, – проговорил Нюма, – какой-то пес решил полюбезничать с Точкой. А досталось мне, брюки разорвал, понимаешь.

– Где? – живо заинтересовалась Женя, вглядываясь в Нюмины штаны. Нюма простодушно задрал брючину, демонстрируя оборванный обшлаг.

– Ерунда, – заключила Женя. – Зашьешь и будут, как новые… Хорошо, что самого не зацепил. А то вкатили бы тебе дюжину уколов от бешенства…

Женя засмеялась и пальцем погрозила Точке, мол, из-за тебя эти неприятности.

– То ли еще будет! – проговорила она.

Собачка конфузливо прижала ушки и разок тихонечко скульнула…

Наум согласно кивнул. Сквозь тронутое временем лицо подруги покойной жены, прямо на глазах, проступали знакомые черты той, давней Женьки Роговицыной, которую он когда-то знал. Точно не прошло четырех десятков лет…

– Что ты так смотришь, Наум? – чем-то смутилась Женя.

– Да так… Вспоминаю, какой ты была, – признался Нюма.

– Безнадежная затея. Время нас не жалеет… Как ты себя чувствуешь, Наум?

– Что тебе сказать? По паспорту. А ты?

– Я? Уже не по метрикам, но еще не по паспорту, – улыбнулась Женя. – Держусь пока. Много гуляю, мало ем. Словом, в соответствии с этой перестройкой. Только год, как вышла на пенсию, все не отпускали…

Они умолкли. Точно уперлись в глухое препятствие перед следующим логичным вопросом при подобной встрече…

И Точка почувствовала эту ситуацию. Нетерпеливо и заливисто пролаяла.

«Что вы себе думаете, старые клячи?! Сколько можно болтать на улице? Да еще с таким выражением лица! В вашем возрасте это неприлично, – означал ее лай. – А если закроют рынок? Хорошенькое дело!»

– Перестань! Ишь ты, расшумелась, – прикрикнул Нюма и виновато улыбнулся. – Не знаю, знаешь ли ты… Роза умерла, в восемьдесят восьмом.

– Знаю, – проговорила Женя. – Мне девочки звонили…

– Девочки, – усмехнулся Нюма. – Помнится, еще в Одессе… Мне было лет пять. Мама укладывала меня спать с бабушкой. Я был ужасно недоволен. И на вопрос мамы: почему, ведь это твоя бабушка? – отвечал: потому, что она девочка.

Женя засмеялась, отмахиваясь рукой, свободной от сумки. Точно отгоняла настырного комара. Меховая шапка сползла на затылок, высвободив короткие золотистые волосы, тронутые блеклыми прядями седины.

– Да. Мне девочки позвонили. Наши, институтские. Из тех, кто еще жив. – Женя успокоила смех. – Я была тогда в командировке.

Дверь антикварного магазина приоткрылась, и в проеме возникло лицо дворника Галины. Порыскав взглядом, Галина высунула руку с каким-то чумным половиком. Приподняла его и, силой встряхнула, разгоняя облако пыли…

– Это еще что?! – возмутилась Женя. – Впервые вижу. Чтобы в Ленинграде… Точно в Ереване, где я была в командировке. Там запросто могли выплеснуть из окна грязное ведро…

«Она Нюмку ревнует, дура!» – догадливо пролаяла Точка, оборотив мордашку к двери магазина.

– Ладно, Наум, не пропадай. Сколько там нам осталось, – Женя сдвинула шапку на лоб, упрятав лицо в оклад из ушек серого заячьего меха. – Звони, Наум. Буду рада… Если надо заштопать брюки, тем более звони.

Женя повернулась к Нюме утлой спиной, обтянутой потертой дубленкой, с сальными пятнами на поясе.

– Но у меня нет твоего телефона, – проговорил Нюма.

Женя задержалась, полезла в сумку, нашла волглый серый прямоугольник.

– Вот. Остатки прежней важности. Кандидат технических наук, бывший главный специалист «Союзспецавтоприбора» Евгения Фоминична Роговицына… Звони. И не откладывай. Говорят, с первого июня вместо «двушки» будем бросать в автомат пятнадцать копеек…

Она протянула визитку Нюме, наклонилась к Точке, желая потеребить ее за ушами. Известно: собачки обычно тащатся от такой ласки… Точка присела на задние лапы, повернула голову и зарычала, ощерив игольчатые мелкие зубы…

Женя боязливо отдернула руку.

– Ты что?! – изумился Нюма. – Как тебе не стыдно? Никогда такого еще не видел.

– Ревнует, Наум, – серьезно проговорила Женя. – Все как прежде. Тебя всегда ревновали женщины…

Женя выпрямилась и отошла быстрой, молодой походкой, отмахивая в сторону свободную руку…

Точка с укором посмотрела на Нюму. «Что, старый блядун, может, направимся, наконец, на Сытный рынок?! – говорил ее взгляд. – Интересно, что бы волосатик сказал о твоих проделках! И об этой тетке! Особенно после того, как она сказала, что в Ереване выливают помойное ведро прямо на улицу. Думаю, Самвелке это не очень бы понравилось… Да не стой, как каменный! Пошли давай!»

– Пошли, Точка, – ответил Нюма на взгляд собачки и поправил рюкзак.

Предвкушая чудные запахи, а может, и более что-то вещественное, Точка бодро бежала перед Нюмой. Тонкий белый хвостик, трогательно беззащитный, торчал подобно свечке за три копейки. Казалось, не Нюма держит собачку на поводке, а, наоборот, Точка ведет угрюмого Нюму. Временами она придерживала бег, останавливалась и оборачивалась назад. «Извини, дед! – говорил ее взгляд, – возможно, тетка и неплохая… Даже не знаю, с чего это я на нее взъелась. Может, на мгновение почувствовала себя человеком, не знаю».

– Беги, Точка, беги, – Нюма встряхивал поводок.

И Точка вновь устремлялась навстречу чудным запахам.

У поворота на рынок она остановилась и осторожно заглянула за угол. Единственная сила, которая могла остановить ее бег к рынку, был трамвай. Она боялась это грохочущее красное чудище… Трамвай ей напоминал вытянутый мусорный контейнер во дворе детского сада, где прошло ее младенчество. Особенно, когда он, зараза, был набит пассажирами. А грохот был такой же, с каким контейнер уволакивали на пересмену…

На этот раз улица ничем не грозила.

К концу дня Сытный рынок выглядел уныло и нище. Он и в середине дня был не особенно богат, скажем, как Кузнечный в центре города или Некрасовский. Те даже в начале безрадостного девяностого ухитрялись сохранить столичный вид. Правда, цены были «мама не горюй!» А на Сытном и цены были пониже, и ассортимент пожиже. В основном, картошка и сало. Молочные продукты – творог, сметана, сыр – из Эстонии. Ну и соленья, что повытаскивали из закромов сельские люди, бежавшие от голодухи из области. В надежде пережить эти безумные дни драчки за власть…

Вместе с тем на Сытном уже пригрелись непуганые валютные менялы. Эти спутники денежных комбинаторов, чья деловая энергия питала расплодившиеся коммерческие структуры, пышно расцветшие в последующие годы…

Один из таких менял – Сеид Курбан-оглы Касумов – расположился в бывшем ларьке «Союзпечать», под крышей Сытного рынка, рядом с самообъявленной чайной, которой ведал его единоверец Илюша Гулиев. Собственно говоря, он был по паспорту Ильяс Музафар-оглы Гулиев, но живя в Ленинграде пять лет и будучи женат на русской, стал Илюшей. Однако, в отличие от пожилого Сеида, приехавшего в Северную столицу из Армении, тридцатилетний Илюша был коренным азербайджанцем, из Кировабада… В ведении Илюши значились еще две чайные – несколько слабоногих дачных столиков под клеенками и две-три алюминиевые табуретки рядом. Чайные размещались и на других рынках, но эта, на Сытном, считалась главной. Особых проблем с начальством у Илюши не возникало – платил ежемесячно директору рынка, районному начальнику милиции, да раз в месяц еще кое-кому из крепких ребят за «крышевание». И жил без волнений. Единственная проблема – это сахар. Его отпускали учреждениям по разнарядкам, а физическим лицам ограниченно и только по визиткам от ЖЭКа, после предъявления паспорта. Илюша выкручивался. К чайному стакану «армуди», что напоминал формой грушу, теперь придавался кусочек рафинада, завернутого в голубую бумажку с изображением поезда. А еще полгода назад к одному стакану чая добавлялось два кусочка рафинада. Так что времена становились все труднее…

Именно об этом Илюша рассказывал сейчас Сеиду. Они сидели за столиком и пили чай. Илюша не позволял себе сидеть с клиентами, но Сеид был не какой-то «кянчи», деревенский житель из крикливых торгашей рынка, а человек, наверняка уважаемый в прошлой жизни, Илюша это чувствовал. Хотя Сеид не отличался откровенностью.

– Тогда как было, – говорил Илюша по-азербайджански, – я приходил к завмагу, давал деньги, брал двадцать-тридцать кило сахару и уходил. А теперь? Я даже ездил в Баку за сахаром. Там тоже не просто, и все же… Я даже кусковой сахар доставал…

– Да. С кусковым сахаром у чая даже вкус другой, – соглашался Сеид. – Я часто приезжал в Баку, в командировку. Приходил на морской бульвар пить чай. С кусковым сахаром, щипчиками расколотым на мелкие кусочки…

– Да, на бульваре была замечательная чайная. У парашютной вышки… Люди пили по десять-пятнадцать армуди. Были такие, кто и больше, – ностальгически подхватил Илюша. – А что, в Ереване не было чайных?

– Как не было?! Еще какие были чайные! И между прочим, во многих из них работали азербайджанцы.

– Да. Что-что, в чае мы понимаем…

– Армяне тоже в чае понимают, – справедливости ради обронил Сеид.

Они умолкли, грея пальцы на теплом стекле армуди… Их знакомство состоялось в середине прошлого, девяностого года. Хотя Сеид приехал в Ленинград в восемьдесят восьмом… Как-то заглянув в чайную на Сытном рынке, он взял армуди и сел, нахохлившись, за крайний столик, положив мятую шляпу на соседний стул. Это Илюше не понравилось. В такое время каждое место на счету. Тем более что две женщины-эстонки, из молочного ряда, стояли со стаканами в руках. Илюша подошел к клиенту. Тот жевал серый бублик, запивал чаем, устремив куда-то бездумный взгляд. Илюша приблизился к клиенту и вежливо попросил убрать со стула шляпу. Клиент извинился, как-то боком, исподволь, взглянул на хозяина затуманенными глазами, подобрал шляпу, встал и пошел прочь. Илюша, чувствуя неловкость, поспешил за ним, как был, в замусоленном переднике. Со стороны могло показаться, что он кого-то преследует за неоплаченную услугу…

Нагнав незнакомца, Илюша принялся извиняться, мол, он только попросил убрать шляпу, а тот обиделся… Со стороны подобные антимонии могли бы выглядеть смешными, но надо знать традиции. Почтение перед пожилым единоверцем – «гоча киши» – вошло в плоть молодого человека из провинциального Кировобада… «Гоча киши» это хорошо знал и принял извинение «чайханщика» с пониманием. Сказал, что рад молодому человеку, который даже в городе, где люди избегают смотреть друг другу в глаза, не забывает закон. Пообещал, что еще придет в чайную. И пришел. Они подружились… Только Сеид, в отличие от говоруна Илюши, неохотно рассказывал о себе. Так, самую малость… Он и жена попали сюда из Еревана после известных событий в Закавказье. В Баку не поехал, потому как в Ленинграде обещали работу. Из-за этой перестройки планы сорвались. Да и жена у него армянка, ей в Баку путь заказан. Пока живут у знакомых и ищут работу. Он инженер, а жена, пианист-концертмейстер. Вот и все. Тогда Илюша и предложил Сеиду работу…

На киоск «Союзпечати», рядом с чайной, как говорится, положили глаз крепкие ребята. То ли «казанские», то ли «тамбовские». Словом, бандюганы. Илюша не вникал. Главарей Илюша не знал, он имел дело с «шестерками». Те приходили раз в месяц брать оброк за «крышу»… Однажды они выбросили на помойку весь скудный ассортимент киоска, обили его жестью, провели телефон и посадили женщину менять валюту. Илюше эта затея пришлась по душе. Люди потянулись к киоску и, заодно, заглядывали в чайную. Так продолжалось с полгода. Пока женщину не увезли в Первый «мед» с инфарктом. Тогда Илюша и предложил Сеиду замолвить словечко относительно этой работы. Да где он найдет лучше? Сиди, меняй. В самый раз для инженера, не собьется со счета. А крепкие ребята в обиду не дадут. И зарплата не стыдная, проценты с оборота… Сеид согласился. Ребята было закочевряжились, мол, азербайджанец, чего доброго прихватит капитал и даст деру в свой край. Потом пораскинули, что, наоборот, хорошо – можно перед их, рыночной мафией, козырь выставить, мол, вашего человека привечаем. Да и залог есть, если что – того же Илюшу-чайханщика привлекут. С него и спросят…

Так инженер Сеид Касумов стал менялой.

И сейчас, сидя за стаканом армуди, он вел неторопливый разговор на родном языке с чайханщиком. У Илюши возникла мысль, предложить жене Сеида, пианистке, позаниматься музыкой с его пятилетним сыном Даудом.

– Маленький еще, – выразил сомнение Сеид.

– Ничего! – твердо сказал Илюша. – Пусть сидит, стукает по пианино, вместо того, чтобы баловаться.

– Надо спросить у жены.

– Еще найдем желающих. Анвяр-зеленщик. У него трое детей. Расул с винзавода, у него девочка… Целый класс наберем.

– А инструмент?

– Какой инструмент? Молоток, отвертка?

– Пианино.

– Куплю. Поставлю у себя дома. Сейчас, что хочешь можно купить. И недорого. Люди последние штаны продают… А?! Что скажете, мюаллим Сеид?

Назвав Сеида «учителем», Илюша выразил крайнее уважение не только к своему собеседнику, а и к его близким.

И Сеид поблагодарил сдержанным кивком.

– Есть, Ильяс, еще очень непростой вопрос. Моя жена, как ты знаешь, армянка.

– Я думал об этом мюаллим Сеид, – вздохнул Илюша. – Люди, которых я назвал… это другие люди… И потом, зачем им знать?! А дети? Что дети? Конечно, они дома слышали обо всем… Им тоже не надо знать… Учительница музыки и все! Пусть думают, что она… еврейка. Евреи похожи на армян. Такой же нос…

– Как раз у моей жены нормальный нос, – подправил Сеид не без обиды.

– Извините, мюаллим Сеид, – смиренно проговорил Илья. – Не хотел обидеть. У моего дяди Гашима был такой нос. Его даже звали Гашим-армяни. В Кировобаде армян было не меньше, чем в Ереване.

– Зато сейчас их там столько, сколько азербайджанцев в Ереване, – криво усмехнулся Сеид и послал крепкий, безадресный маток.

Впрочем, по интонации, адрес угадывался: глупость человеческая…

Некоторое время они бездумно огладывали полупустые торговые ряды неотапливаемого рынка, похожего на огромный сарай, закутанных в тряпки продавцов – не легко торчать на одном месте весь студеный день. Оглядывали покупателей, что слонялись между рядами, точно вороны у мусорного бака… И появление между ними пожилого мужчины с рюкзаком за спиной не вызвало особого интереса, если бы не собачка на поводке.