Текст книги "Нюма, Самвел и собачка Точка"

Автор книги: Илья Штемлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Когда вижу человека с маленькой собачкой, клянусь, сердце радуется, – проговорил Сеид.

– У меня тоже есть собака, – простодушно отозвался Илюша, – кабан, а не собака. Жрет, как не знаю кто… На нее работаю, честное слово.

Сеид улыбнулся, не сводя глаз с пожилого мужчины. Интуиция подсказывала, что это его клиент…

Нюма приблизился к киоску, наклонился к опущенной решетке приемного окна и прочел слово «абед».

– Сейчас приду! – крикнул издали Сеид и принялся торопливо допивать свой чай.

– Если небольшие деньги, идите сюда! – вмешался Илюша и ответил на недоуменный взгляд менялы. – А что, ащ и … Пока откроишь-закроишь свой сейф…

Сеид улыбнулся и покачал головой. Его умиляло это уличное грубоватое «ащи», среди ереванских азербайджанцев его редко услышишь…

Нюма сделал несколько шагов к чайной, всем своим видом показывая, что сумма у него небольшая и все можно совершить без особой волокиты.

Точка же была явно недовольна. В ее планы никак не входила задержка из-за обмена валюты, когда голову кружил целый рой запахов. Точка тянула в сторону и повизгивала.

– Да погоди, ты! – Нюма удерживал поводок.

– Послушайте, у меня есть немного хаши, – вспомнил сердобольный Илюша, – собаки любят хаши. Мой пес из-за него Родину отдаст.

– А что это такое? – насторожился Нюма.

– Жидкий студень, – пояснил Сеид.

– А понос от него не будет? – подозрительно спросил Нюма.

– Какой понос, дорогой?! – обиделся Илюша. – Тогда бы я целый день не слезал с горшка, честное слово. Как собаку зовут?

– Точка, – буркнул Нюма.

– Дочка? – засмеялся Илюша. – У такого папаши, такая дочка!

«Ну что ты, Нюмка, опять начинаешь? Это у меня от манной каши будет понос. – Точка два раза тявкнула. – Давай свой хаши, тюрок! Не медли!»

Едва Илюша вынес из подсобки миску с хаши, как у Точки закружилась голова от предвкушения. Такого густого и вкусного запаха она никогда не знала. А когда миска оказалась перед ее носом, счастливее собаки в мире не было. Негромко урча и поглядывая искоса с презрением на Нюму, Точка черным носиком елозила по миске. Замечательное хаши уменьшалось с такой скоростью, что ей почудилось, нет ли дырки на днище миски? И, ступив лапой на край, она опрокинула миску вверх дном, вывалив на землю остатки хаши. Что явно не понравилось хозяину чайной…

– Вай-мэ! Такая маленькая собачка и такая большая неряха! – завопил он. – Ит гызы (что означало по-азербайджански «собачья дочь»).

На брань Точка не обиделась. А чья она дочь? Не жирафа же! Хотя свою мать Джильду она не помнила. А вот относительно неряхи, это неправда. Можете спросить у Нюмы…

Нюма же в эту минуту был занят менялой Сеидом. Он наблюдал, как Сеид разглядывает на свет физиономию великого американского ученого на стодолларовой купюре. Словно любуется его длинными женскими локонами…

Просмотрев первую купюру, он придирчиво принялся за вторую сотенную.

А Нюма всматривался в острое лицо менялы. В его узкий смуглый лоб, в его небритые сизые щеки, черные брови, обильно проросшие даже на переносице, выпяченный ковшиком подбородок…

– Скока? – спросил меняла.

– Триста, – ответил Нюма.

– Давайте третью, – попросил меняла, откладывая вторую купюру.

Очередную купюру меняла рассматривать не стал и спрятал доллары в боковой карман пиджака.

– Я вам должен девять тысяч девятьсот рублей. По тридцать три рубля за штуку, – проговорил меняла после непродолжительного шевеления узкими губами.

Он полез во внутренний карман полушубка, достал обандероленную пачку денег, сорвал маркировку, вытянул сотенную бумажку и протянул пачку Нюме.

– Пожалуйста. Ваши деньги!

– Это разве деньги? – вмешался Илюша. – Деньги, уважаемый Сеид, вы положили в пиджак. А это просто… талоны, раскрашенные картинки. Какие это деньги?!

– Что делать? – усмехнулся Сеид. – Все мы раскрашенные картинки, играющие в человеков.

Нюма пожал плечами. Эти люди ему были непонятны. Так же непонятны, как и его сосед. Но к Самвелу он привык, он многое понимал в его судьбе, многому сочувствовал. А эти… Скажешь что-нибудь не то, неприятностей не оберешься, люди они горячие, кавказские. Пожилому еврею лучше не влезать в их разборки, что-то советовать, о чем-то судить. Хотя так уж повелось, что евреи всюду суют свой еврейский нос, нередко за это больно получая… И все-таки, этот меняла по имени Сеид его чем-то тронул. В нем таилась печаль, и в то же время пружина гнева, что, распрямившись, перешагнет через печаль, несмотря ни на что. Тогда мало не покажется…

Нюма подобрал с пола поводок, брошенный в экстазе обмена денег. Точка на прощанье с надеждой посмотрела на Илюшу – нет ли еще какой-нибудь вкуснятины? Но выражение лица чайханщика не обещало ничего хорошего…

«Ну так перевернула его миску. Чего не сделаешь с голодухи! Я ведь все потом вылизала, – думала Точка, спеша за Нюмой. – Нельзя быть таким обидчивым. Подумаешь, миску ему перевернула…»

Так, размышляя каждый о своем, Нюма и Точка добрались до Бармалеевой улицы. Под сводчатой аркой дома собралось несколько человек. Они расположились кругом, в центре которого стояла дворник Галина. Сложив на груди руки, Галина слушала нарекания председателя жилконторы Маргариты Витальевны. О том, что двор стал совершенно запущен: мусор не убирается, снежная хлябь вровень с крыльцом подъезда, в подвале хозяйничают бомжи, вот-вот устроят пожар со своей электроплиткой…

– Третий раз их выгоняю, вешаю замок, срывают, – вставил участковый Митрофанов.

– А все нет догляда дворника, – кивнула Маргарита Витальевна.

– У меня вчера ботинок сполз в грязь у самого подъезда! – объявил жилец со второго этажа. – Пока елозил, спасал – простудился…

– Так сиди дома, лечись! – в укор ему вставила соседка по квартире. – Нет, явился жаловаться. Простуженный!

– Спокойнее, граждане! Не вносите сюда личные отношения, – осадила Маргарита Витальевна. – Идет разговор о состоянии вашего двора. Кругом грязь, собачье дерьмо, а вы…

– Собачитесь, – подсказал участковый Митрофанов.

– Вот именно, – согласилась Маргарита Витальевна. – И, потом, ты, Галя, стала филонить, редко появляться. Хорошо, сейчас я тебя тормознула. Подхалтуриваешь где-то, так и скажи…

Тут с лица дворника сползла загадочная улыбка Моны Лизы.

– А ну вас всех в жопу! – сказала она спокойно. – Я, блин, вторую неделю жду суку-мусорщика с его машиной! А вам говорить, Маргарита Витальевна, все одно, что в лужу пернуть! Никакого толку!

– Галя, Галя! – участковый Митрофанов покачал головой.

– А ты, старые яйца, приткнись со своим замком! – набирала голос дворник. – Платят тебе бомжатники бутылкой.

– Да ты… – Митрофанов порозовел с лица.

– Думаешь, я не знаю?! – Галина порушила знаменитую наполеоновскую позу и вскинула руки. – Что касается собачьего говна, известно откуда. В доме одна собака…

– Совесть имей, Галя! – возмутился Нюма. – Тебе ли говорить? Будто ты нас не знаешь?! Если что Точка и сотворит, так я тут же…

«Не унижайся, Нюмка, не оправдывайся! Мстит она нам за ту тетку у антикварного магазина, – тявкнула Точка. – Ревнует тебя, а ты и поддался! Пошли домой, Самвелка заждался».

Хотел Нюма, как говорится, «вставить пилюлю» – рассказать, где подхалтуривает дворник, да умолчал. Разве проживешь на те гроши, что она получает от Маргариты Витальевны. А то, что Галина и впрямь его приревновала к Жене Роговицыной, Нюме и в голову не пришло…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Весна ворвалась неожиданно, как горячая вода в ржавые трубы дома на Бармалеевой улице. И так же, как горячая вода, вновь пропала через три дня, чтобы уступить привычной, промозглой погоде конца марта. Весна-то все же наступит, а вот в появление горячей воды никто не верил…

Самвел с раздражением захлопнул форточку и выругался по-армянски.

– Клокэт ку…м! – что по-русски бы прозвучало совершенно неприлично. – Уеду в Ереван, клянусь мами! Разве это климат?! Почему царь Петр пробивал здесь окно в Европу? К шведам. Не мог он пробивать окно в Азию? К туркам… И у нас, армян, проблем не было бы из-за этих турок.

– Он об армянах не думал, – ответил Нюма. – Он думал: как мог Наум Бершадский прожить столько лет и не иметь нормального костюма?

– Выходит, и царь Петр думал про вас? – с намеком проговорил Самвел.

– Выходит, так, – усмехнулся Нюма.

– Интересно, почему ты вдруг заговорил о костюме? – спросил Самвел.

Нюма не ответил, зарывшись головой в распахнутые дверцы платяного шкафа, из чрева которого валил тяжелый дух лежалых вещей…

«Так тебе он и ответит, жди, – подумала Точка, чутко поводя черным холодным носом, уложенным на вытянутые лапы. – И почему вещи стариков так кисло пахнут?! Вот Нюмкина дочка, Фира. Тоже противно пахла французскими духами, но не так смрадно, как пахнут старики. И их вещи. Когда же, наконец, Нюмка захлопнет шкаф, все утро там шурует. А мне жранькать пора, сегодня четный день».

– Ты собаку кормил? – спросил Самвел. – Твой день.

– Не успеешь передохнуть, как опять мой день, – пробурчал Нюма из глубины шкафа.

– Ара, что делать, в нашем возрасте время скачет быстро, – мирно произнес Самвел. – И все в одном направлении.

Честно говоря, очередность кормления Точки соседями давно не соблюдалась, собачке подбрасывали еду походя, кому как выпадало. И разговоры на эту тему были бессмысленны. Они вдруг возникали, когда необычное поведение одного соседа вызывало недоумение у второго. Как и на этот раз…

Самвела изнуряло любопытство. После того, как неделю назад Нюма принес рубли взамен Сережкиных долларов, на круглое лицо соседа нет-нет, да наползала загадочная улыбка. Даже упрек Самвела, что можно было поторговаться, что во времена анархии барыги дают до пятидесяти рублей за доллар, не изменил блаженного настроения Нюмы. Он лишь ответил, что Самвел мог бы и с ним пойти к менялам, когда утихнет боль в спине…

– Ты последнюю газету читал? – благодушно проговорил Самвел.

– А что там пишут? – Нюма вылез из шкафа с какой-то серой хламидой. – Царь вернулся?

– Пишут, что установлен официальный курс в один рубль восемьдесят копеек за доллар. У этих людей, что наверху, вместо головы кирпичи. Точно они живут на Луне! Рубль восемьдесят за один доллар!

– Видишь. А я тебе поменял доллары из расчета тридцать три рубля. И довольно об этом, надоело…

Неожиданная встреча у антикварного магазина с Женей Роговицыной не прошла бесследно для Нюмы. Почему, он и сам не знал. Впрочем, знал! Определенно знал… Женя обратилась к нему настоящим его именем – Наум. А не слюняво-домашним Нюма, с которым он свыкся, как с кожей. Конечно, его нередко называли полным именем и даже по отчеству – на работе, до пенсии, но это звучало как какой-то компромисс, что ли. А от Жени повеяло чем-то своим, уважением к долгой жизни и к почтенному возрасту.

После смерти Розы он неоднократно отбивал атаки бывших подруг жены с целью познакомить его с приличной женщиной. Слишком свежа была память о покойной. Потом проявлялось некоторое мужское высокомерие. А в дальнейшем, когда он свыкся с участью вдовца, вопрос отпал сам по себе. Да и присутствие Самвела сыграло определенную роль…

В одиночестве есть иллюзия упоения свободой. Состояние зыбкое, обманчивое, подверженное испытаниям бытом, каждодневными заботами. Все это укрощало норов куда более стойких представителей мужского пола. А Нюма был слаб, податлив минуте. Нельзя сказать, что Роза его осчастливила, наоборот. Роза обладала жестким характером. К тому же, она была… глуповата, ум у нее был какой-то практичный, а не духовный. Хотя и сам Нюма не отличался особой духовностью, он где-то завидовал интеллектуалам. Тогда как Роза ими демонстративно пренебрегала, всецело погруженная в мелочные заботы чужих людей, чья жизнь ее занимала больше, чем жизнь мужа, дочери, да и собственная тоже. Хотя для постороннего глаза Роза была образцом женщины, преданной семье. Она упивалась чужими тайнами. Только Нюма и дочь Фира знали ей настоящую цену… Память о покойной жене почти полностью себя исчерпала, и если бы не фотографии на стене и календарь на кухне, Нюма наверняка забыл бы даже облик Розы…

Серый костюм, найденный в чреве шкафа, вернул память Нюмы в минувшие годы семейной жизни. Нюма не любил костюмы. И всячески избегал ими пользоваться, предпочитая куртки и отдельные брюки. За всю жизнь у него и было-то два-три костюма. Этот числился среди них… Старый фасон с каким-то школьным хлястиком на пиджаке, широченные штаны, с высокими обшлагами на брючинах. Да еще резкие вмятины и прелый запах.

Нюма держал костюм на весу, соображая, зачем он вытащил из шкафа эту рухлядь.

– На свадьбу идешь? – ехидно вопросил Самвел.

– А если и да? – неожиданно для себя ответил Нюма.

– В таком костюме надо в гроб ложиться, – прокомментировал Самвел. – Лучше зашей брюки, что порвала собака.

– Ниток нет. Только белые.

– Ара, отнеси в мастерскую, наконец. Столько дней ходишь, как бомж, в тренировочных штанах.

– Не твое дело. Что, у меня брюк нет? Полный шкаф.

– Тогда зачем такой костюм вытащил? Он еще Сталина помнит.

– Не твое дело, говорю. Что ты все крутишься вокруг меня? Все что-то выпытываешь… Спроси у Точки, мы были вместе.

«Так я ему и рассказала про тетку у антикварного магазина, жди, – Точка вскинула ушки. – Он же тебя на смех поднимет. Или зарежет кинжалом. Ты для него стал роднее жены. Он даже нас с тобой ревнует, не замечаешь?! У меня собачий нюх».

– Вообще, ты должен оплатить мне ремонт штанов, – объявил Нюма, – как производственные издержки…

– У нас общий бизнес.

– Но ты генеральный директор, – настаивал Нюма. – Плати за ремонт штанов.

– Только через суд!

«Хватит хохмить! Жранькать давайте!» – тявкнула Точка и тотчас, залаяв всерьез, бросилась в коридор.

Кто же это мог быть? Вроде они никого не ждали… После проклятий в адрес входного замка, дверь с липким шуршанием отворилась. За порогом стояла Фира с внушительной сумкой в руках. И какой-то тощий долговязый тип…

– Во те на! – воскликнул Нюма. – Доча вспомнила старого папашу. Сурприз!

Фира перешагнула порог. Плотный запах духов, точно под давлением, мгновенно вытеснил из прихожей затхлый дух старого жилья. Что явно не понравилось Точке. Она промолчала и спряталась под широкой полой халата Самвела.

– Заходи, Зальцман! – пригласила Фира своего спутника.

Долговязый тип перешагнул порог и виновато улыбнулся. Видно, он не сразу сориентировался – кто есть кто из двоих пожилых людей.

– Мой папаша, Нюма, – помогла Фира. – А это Самвел Рубенович, квартирант. Здравствуйте, Самвел Рубенович!

Самвел кивнул. Непонятно, чем объяснить визит этой эффектной молодой женщины. До срока оплаты за комнату оставалось дней десять. Да и Нюма явно обескуражен. Самвелу интуитивно почудилось, что визит Фиры имеет какое-то отношение к нему….

– А это Александр Борисович Зальцман, мой начальник. Лицо, приближенное к мэру, его левая рука, – с некоторой развязностью в голосе, представила Фира. – Ты, папа, о нем уже слышал… И кстати, это он сломал ваш дверной замок, много лет назад. С тех пор он не пьет…

– Фира, – Зальцман покачал головой.

Его бледное лицо, полуспрятанное за оправой больших очков, улыбалось, сменив строгое выражение на какую-то шаловливую детскость.

– А это велосипед, – продолжала Фира, тронув перчаткой ржавое колесо на стене. – «Мерседес» моего детства. Причина постоянного скандала с родителями. Когда у меня появится новая квартира, я заберу велосипед…

– И выбросишь наконец его на помойку, – буркнул Нюма.

Фира поставила на подоконник сумку и по-девчоночьи запрыгала, сбрасывая с плеч серую мерлушковую шубку.

«Однако!» – подумал Нюма, глядя на дорогую шубку, и промолчал.

– Раздевайся, Зальцман, – предложила Фира и стянула с подоконника сумку. – Сейчас мы будем пить и закусывать…

– Слушай, у нас совещание в Смольном, – Зальцман принялся неуклюже стягивать кожаную куртку.

– Без нас не начнут. Подождут! – отрезала Фира. – Могу я посидеть со своим отцом в кои веки раз?!

Неловкость, которую испытывал Самвел с момента появления хозяйки его комнаты, обернулось плохо скрытым раздражением.

– Извините. Неважно себя чувствую. – Самвел повернулся и пошел к себе.

Точка, которая скрывалась под полой халата, оказалась на виду.

– Ты, Фирка, весьма бестактна. – Нюма глянул вслед обидчивому соседу.

– О-е-ей… Могу же я побыть со своим отцом, – безвинно проговорила Фира и наклонилась над собачонкой. – Кого я вижу?! Точка моя, Точка… Все собаки – просто собаки, а Точка хо-ро-шая собака!

Фира вытянула пальцы, собираясь почесать собачку за ушками. Точка отпрянула на задние лапы и, ощерив зубки, прорычала.

– Ты что?! – Фира отдернула ладонь. – Я оставляю деньги тебе на корм, а ты?! Нехорошая собака…

«Шла бы ты, кукла! – Точка продолжала рычать. – Развонялась своими духами! И парень у тебя – дебил в очках! Чем вам волосатик помешал?!»

– Она обиделась за Самвела, – определил Нюма.

– Круговая оборона, – серьезно проговорила Фира. – Ну, засели, коммуняки! Кстати, Зальцман, мой папаша никогда не состоял в их партии…

Широким твердым шагом Фира направилась в комнату отца. Следом шествовали Зальцман и Нюма. Собачка, с видом великого одолжения, замыкала процессию… Поравнявшись с дверью комнаты квартиранта, Фира придержала шаг и бросила непонятное «Вот здесь!» Зальцман кивнул, окидывая дверь быстрым взглядом. А на недоуменный вопрос Нюмы, Фира пояснила, что показала гостю дверь, за которой прошли ее былые годы…

«Врет! – тявкнула Точка. – Фирка задумала какую-то подлянку».

На предупреждение собачки никто не обратил внимания…

Распахнутые дверцы шкафа и разбросанные вещи привлекли внимание Фиры. Комната явно не ждала гостей… Фира оставила сумку, процедив сквозь зубы: «Ну и срач!», принялась наводить порядок. Ловко и быстро. Точка, в ожидании дальнейших событий, свернулась калачиком под столом, чтобы не мозолить Фире глаза. Зальцман присел на стул и уткнулся в газету, временами поглядывая на часы.

«Ну и типоша, этот Зальцман, – думал Нюма. – То ли смущается, то ли важничает. Неужели ему так трудно сказать пару слов?» И, не удержавшись, спросил:

– Что там нового, Александр Борисович? О чем вопиет пресса?

– Ничего существенного, Наум… э-э-э, – промычал из-под газетного листа гость.

– Наум Маркович, – подсказала Фира. – Или, попросту: Нюма. Папу все так зовут.

– Одно время я любил читать газеты, – доброжелательно проговорил Нюма. – Теперь только выписываю. По инерции… После августовских событий прошлого года.

– Вы сочувствовали государственному перевороту? – лениво вопросил Зальцман из-за газеты.

– Просто вижу, что хрен редьки не слаще, – простодушно ответил Нюма.

– Папа, папа, – засмеялась Фира. – Прошло так мало времени. Подожди урожая. Может, хрен будет слаще твоей редьки…

– В Одессе говорили: «Пока солнце взойдет, роса очи выест».

– Еще говорили: «Не плюй в колодец, пригодится воды напиться», – хохотнул Зальцман, продолжая обнюхивать газету.

– А это при чем? – недоуменно спросила Фира.

– Не при чем! Просто вспомнил, – еще раз хохотнул Зальцман, прошуршав газетным листом.

Его вид говорил, что не стоит тратить время на такую кочерыжку, как Фирин папаша.

– Остряк! – пожала плечами Фира.

«А по-моему, просто мудак, – не удержавшись, тявкнула из-под стола Точка. – Пришел в гости, а сидит, как король на именинах».

– Ты еще там тявкаешь! – прикрикнула Фира. – Напрасно стараешься, ничего не получишь.

Нюма наблюдал, как легко над столом витают чуть полноватые, красивые руки дочери. Расставляя по клеенке разные вкусности: колбасу твердого копчения, сыр, простреленный крупными дырами, буженину с розоватым, добротным тельцем… Какие-то «дары моря» в яркой упаковке…

Давненько Нюма не видел такой аппетитной картины. И все это, как пояснила Фира, «с работы».

– Хорошо пристроились, – с непонятной интонацией произнес Нюма.

– Раньше в том буфете, говорят, было лучше. – Фира откинула со лба прядь светлых прямых волос. – Садись, папа… Зальцман, к столу!

– Фирка, через час совещание! – не преминул напомнить Зальцман, отложив газету.

– Тогда жуй быстрей и поезжай. Я приеду позже, пришли машину, – Фира поспешила на кухню за чайником.

Нюма сидел сгорбившись. Казалось, он пришел в гости… к самому себе.

Нежданный визит Фиры поверг его в смятение. Может, она решила представить этого Зальцмана как будущего мужа? А ведь он как-то спрашивал о Зальцмане. И Фира уклонилась от ответа. Теперь, значит, все решили? Тогда почему этот Зальцман ведет себя, как болван? Или он и есть болван, опупевший от важности.

– Извините, Наум Маркович… я не такой, каким могу вам сейчас показаться, – проговорил Зальцман. – Просто меня втянули в дело, которым бы мне не хотелось заниматься.

– Нет, нет. Что вы?! – Нюма смутился проницательностью гостя. – У каждого свой характер… Вы первый раз в доме…

– Ну, не первый раз, – лицо Зальцмана вновь осветила лукавая улыбка. – Когда-то здесь я получил оплеуху от вашей супруги.

– Тогда меня не было дома, но я в курсе… – засмеялся Нюма.

– От страха я выломал дверной замок. Это был номер, я вам скажу. Тигр, в сравнении с вашей женой, жалкий котенок…

«А он не такой уж болван», – подумал Нюма и дружески накрыл ладонью мягкую, с длинными ухоженными пальцами, руку гостя.

– Так в какое вас втянули дело? – спросил Нюма.

Но разговор прервался – в комнату вернулась Фира с чайником. И по выражению лица молодого человека Нюма догадался оставить свои вопросы.

– Да, папа… Зачем ты вытащил тот дурацкий серый костюм? Его даже моль брезгует жрать, – спросила Фира, разливая чай по стаканам.

– Я… порвал брюки, – тон Нюмы прозвучал неуверенно. – И решил подобрать что-нибудь из старого.

Несколько минут они молча вкушали замечательную еду. А сознание теребила обида – иной раз дочь могла бы и побаловать отца такой вкуснятиной из своего буфета.

– Это что… вам тоже продают по «визиткам»? – не удержал Нюма свою обиду.

– Вообще-то нет, свободно. Только ограниченно и по спискам, – беззаботно ответила Фира. – А Зальцману поблажка. Как крупному демократу. У них отдельное корыто….

Хлынувшие со стола запахи доводили Точку до обморока. Она крепилась, пока кусок буженины не свалился на колени Нюмы, вогнав под стол совершенно умопомрачительную волну. А Нюма, вместо того, чтобы сбросить буженину на пол, вернул ее с коленей на тарелку…

И Точка не выдержала. Это не было привычным тявканьем. Под столом раздалось нечто среднее между волчьим воем и воплем взрослой собаки. Звук, в котором сочетались чувства голода, гордости со злобой и жаждой мести за обиду.

Сидящие за столом тревожно переглянулись. Они слышали трубный глас с небес, исходящий почему-то из-под стола…

– А-а-а… Смирилась, гордячка?! То-то! – злорадно воскликнула Фира и швырнула на пол кусок буженины.

Щедрый кусок, ничего не скажешь, не какое-то подаяние… Вой из-под стола стих, а в следующее мгновение раздался с новой силой.

– Что это с ней? – возмутилась Фира. – Она не хочет списочную буженину? Слушай, Зальцман, может, она отравленная, а мы едим?

– Совершенно свежая, – ответил Зальцман. – Сегодня завезли с нашей базы…

Нюма наклонился, подобрал буженину и вновь положил на то же место.

Тотчас вой стих, из-под клеенки вынырнула голова собачки, она цапнула лакомство и вновь спряталась под столом с довольным урчанием.

– Ах ты, стерва! – всерьез возмутилась Фира. – Не хотела брать из моих рук?

– Выходит, так. – Зальцман поднялся из-за стола. – Все! Извините, Наум Маркович, спешу.

– Вы на автобусе, на трамвае? – засуетился Нюма.

– Его ждет шофер, – буркнула расстроенная Фира.

– Как, шофер? Почему ж он не поднялся к нам?

– Ах, папа, оставь, – Фира повернулась к Зальцману. – Взглянем на мою комнату. Минутное дело.

Зальцман посмотрел на часы с каким-то обреченным видом.

– Папа, мы сейчас… Хочу показать Александру Борисовичу стены, в которых прошла моя молодость. Надеюсь, Самвел Рубенович не будет против.

Зальцман раскинул руки, мол ничего не поделаешь, кивнул Нюме и вышел в коридор следом за Фирой.

Точка выскочила из-под стола, взволнованно обежала комнату, остановилась рядом с Нюмой и, вытянувшись, положила передние лапы ему на колени.

– Что, моя хорошая? – Нюма потрогал холодный нос собачки. – Не так все просто? Вот и терплю, а что делать…

«Да, Нюмка, – говорили плачущие глаза Точки, – не просто. Думать надо было тогда, лет сорок назад. А не жениться впопыхах. Гены, дело серьезное… Дурень слабохарактерный. Вот и терпи!»

– Вот и терплю, а что делать? Годы! – повторил Нюма, взял из тарелки кусок копченой колбасы и бросил на пол.

Колбасу Точка тоже уважала, хотя пробовала первый раз в жизни. Сглотнув, почти не прожевав, вновь уставилась на Нюму плачущим взором.

– Хватит! Понос будет! Тебе только дай волю. – строго проговорил Нюма. – А о Самвеле ты подумала?!

Точка замерла и в следующее мгновение стремительно бросилась под стол – в комнату вернулась Фира…

– Ну, как тебе Зальцман, папа? – спросила она с порога.

– Он что, жених? – вопросом ответил Нюма.

– О чем ты говоришь?! В моей жизни ему отведена роль. И он ее играет…

– Однако, – Нюма окинул взглядом дочь.

Фира сейчас была необычайно хороша. Голубоватый замшевый пиджачок и синяя, с глухим воротом «водолазка» сдерживали полную грудь. Черные изогнутые брови, над серыми глазами, контрастируя со светлыми прямыми волосами, придавали ее облику особый магнетизм. Это была та внешняя скромность, которая посильнее любой распущенности распаляет мужское любопытство… Нюма в который раз задавался вопросом: как это у него и его брюнетки-жены появился светловолосый ребенок? «Она пошла в прабабку, мать моей мамы, – уверяла Роза. – Та была классическая блондинка». Нюма особенно и не вникал, себе дороже. А вот натурой Фира пошла в мать, только, пожалуй, побойчее умом…

Фира села, приподняла край клеенки и заглянула под стол.

– Ты еще здесь?! – вопросила она грозным тоном и заелозила ногой.

Точка хрипло, по-взрослому, зарычала.

– Оставь ее! – воскликнул Нюма. – У нее инстинкт.

– Инстинкт? Интересно, какой я вызываю инстинкт…

– Женский. Она ревнует… Неужели не понимаешь?

– Вот как?! – Фира вновь заглянула под стол. – Приревновала? К кому? К папе? Или к этому… Зальцману? Бери себе Зальцмана, дуреха. – Фира откинула голову и захохотала. – Расскажу в Комитете, вот будет веселье, – проговорила она сквозь смех.

Потом ухватила с тарелки щепоть буженины и швырнула под стол.

– Не сори, – проговорил Нюма. – Она опять не возьмет.

– И черт с ней. Все меня ревнуют к Зальцману. Только врагов из-за него наживаю…

– Что ж, парень как парень. Видно, с положением…

– Мэр в нем души не чает… Ты был тогда на Исаакиевской площади, у Мариинского дворца, в прошлом году, в августе?

– Не был, – неохотно ответил Нюма, – у Самвела болела спина… Да и вообще, не хотелось. Видел по телевизору. Нас бы там затоптали… А что?

– Когда Собчак выступал на Дворцовой площади, среди единомышленников был и Зальцман. Он примкнул к Собчаку, еще когда тот баллотировался в депутаты. И был из тех, кто свалил его конкурента Севенарда на выборах мэра… Зальцман очень сильный оратор. И вообще, умница. В институте он считался чуть ли не вундеркиндом. Его даже приняли, несмотря на «пятый пункт»…

– Как и тебя, – добавил Нюма.

– Что я? Дура я против Сашки.

Из-под стола раздался шорох. Точка высунула голову и затем резво припустила к дверям. Толкнула лапой полуприкрытую дверь и сквозанула в коридор.

– Куда это она? – спросила Фира.

– К Самвелу. Надо проведать, как он там. – уверенно ответил Нюма. – Умница. Самвел ее прозвал Маргарет Тэтчер.

– Суровый какой-то твой сосед. Букой смотрел на меня и Зальцмана. Сказал пару слов и все «ара», да «ара»… Что такое «ара»?

– Тебе лучше знать. Ты, кажется, встречалась с его племянником.

– С Сережкой? Он никогда не произносил это слово. Пообтерся в Ленинграде. Красивый был, сукин сын. Нравился он мне. Жаль, аборт сделала. Был бы у тебя красивый внук.

– Знаю. Мама мне рассказывала.

– Если бы не мама, был бы у тебя сейчас внук. Это она настояла на аборте. Убедила меня, что Сережка не будет мужем, что он по натуре бабник и авантюрист…

– Мать была проницательна, – буркнул Нюма.

Слово за слово, Нюма рассказал о затее Сережки.

И что они уже передали эстонскому его напарнику несколько вещей «на пробу»…

– И ты ходил по скупкам и антикварным магазинам? – поразилась Фира.

– Ходил. Вместе с Самвелом… А что? Стоянку автомобилей, где мы подрабатывали сторожами, закрыли на ремонт…

Нюма запнулся. Подумалось, что Фира примет как упрек его стенания на трудности стариковской жизни. А впрочем, почему бы и нет?! Судя по ее виду, могла бы и подкинуть отцу что-нибудь иногда. Хотя бы те деньги, что она взимает с соседа за комнату. И то – подмога…

Но, коротко поразмыслив, решил не касаться этой темы. Фира раскричится, наговорит гадостей, встречных упреков. Как тогда, из-за ржавого велосипеда в прихожей. Нет горше печали, когда на тебя кричит родной ребенок. И ты парализован своим бессилием. Дело вовсе не в любви к нему. Даже, если честно, любовь к нему как-то иссякла с годами, оставив не менее сильное чувство привычки. Дело в обиде, саднящей душу с силой зубной боли. В старости и без обиды родного человека терпишь много обид, а тут еще – от родного…

– Я, папа, приехала… поговорить с тобой. – Фира пристально посмотрела на отца. Словно решая – продолжать или нет…

– О чем? – Нюма почувствовал беспокойство. – Слушаю тебя.

– Нам надо… разделить ордер на квартиру.

– На какую квартиру? На эту? – Нюма не понял.

– Да. На эту. Мне надо официально закрепить за собой вторую комнату.

– Где живет Самвел? – от неожиданности глупо спросил Нюма.

– Да. Она ведь как бы считалась моей. И я по-своему распорядилась: впустила Сережкиного дядю. Теперь мне надо официально ее оформить… Необходимо твое согласие как ответственного съемщика.

– Ты впустила Самвела в так называемую свою комнату, не спрося согласия ни у меня, ни у мамы… – Нюма проговорил это как-то механически, вовсе не желая. Хотя тот поступок Фиры наверняка сыграл не последнюю роль в смерти Розы. – Так почему сейчас тебе понадобилось какое-то мое согласие?

– Ну… при маме квартирант не так длительно и жил с вами. Он почти сразу попал в больницу и пролежал довольно долго, – Фира уловила недосказанное отцом и продолжила старательно спокойным тоном: – Твое согласие необходимо, чтобы я оформила ордер на себя. С тем, чтобы сдать эту комнату городу.

– Не понял, – промолвил Нюма, не веря услышанному. – Ты сказала сдать комнату городу?

– Именно так, папа, – кивнула Фира. – Мне обещана трехкомнатная квартира на Литейном, угол Жуковского. В самом центре. Зальцман пробил через мэра. Но для этого я должна сдать свою площадь… Ну, не сдать, все будет оформлено в порядке обмена…